Текст книги "Советская Голгофа Святителя Луки. Размышления о столетии Октябрьского переворота 1917 года"

Как видит читатель, Поповский не гнушался при написании своего пасквиля ни передёргиванием фактов, ни подтасовкой дат, ни клеветой, ни обманом. А вот когда читатель доберется до страницы 381–382, то он поневоле обратит внимание на резкое изменение формы изложения – эпическое повествование вдруг на 382 странице превращается в драматическую сцену с диалогом двух действующих лиц: «В 1941 году в Красноярске, зайдя в комнату хирурга-консультанта, доктор В.А.Клюге заметил на стене, рядом с изображением Божией Матери, небольшой потрет В.И.Ленина. Это странное соседство заставило Клюге задать Луке резонный вопрос:

– Вы считаете Ленина гениальным?

– Да, ответил Войно.

– Но ведь Ленин отрицал религию. Как вы совмещаете эти факты?

– Они большевики, даже он, не способны были понять смысл религии. Так дальтоник не различает цвета. Их следует пожалеть за это.

Продолжая разговор, Лука указал на книгу, лежащую на столе: Емельян Ярославский «Коммунизм и религия».

– Вот, изучаю противника. Впрочем, что его изучать, не знает он писания. Ничего не знает.

И вдруг горячо, как о самом сокровенном:

– Как они не понимают, что религия, как ни одно другое учение, поднимает человека в нравственном отношении. Чем заменить ее? Нечем!».

Далее до конца книги опять идет эпическое описание. В памяти промелькнуло что-то знакомое – описание сцены и диалога героя – материалиста и мракобеса – церковника. Ба-а-а, так это же сцена из драмы Бориса Тренёва «Мы будем жить», написанной и опубликованной драматургом в 1930 году сразу же после суда над Войно-Ясенецким. Видимо, Поповскому очень уж понравилась эта сцена и он решил украсть, пардон, заимствовать ее для своего будущего жизнеописания Луки. Предоставляем слово Б.Тренёву:

«– Гоша. Миль пардон… Я совершенно фраппирован. Не ошибся ли я адресом? Не попал ли я в коммунистическую академию?

– Палладий (совершенно спокойно). Не понимаешь?

– Гоша. Повергнут в недоразумение. Сон или явь? Киот – и… книги по истории партии! Ваше преподобие – и Карл Маркс? Неужели я уже брежу?

– Палладий. Воистину скудоумец! Сообрази, можно ли священнослужителю вести брань за веру, не зная вражьего меча и силы его?

– Гоша. И «Известия ВЦИК»?

– Палладий. Перед приходом твоим читал вот… (подает газету).

– Гоша (в обалдении). «Раскол в норвежской компартии».

– Палладий. Подобает знать все о стане врага. Защищая свет божественной истины, мы должны проникать умом во мрачную тьму, в духовный мороз и голод, в которых мятутся заблудшие… В писании сказано: «Се ныне время благоприятно». Взгляни, создаваемые нашими врагами партии распадаются, и, исполненные взаимной злобы, члены их встают друг на друга. В борьбе за церковь должно использовать каждое замешательство врага. «Шатается дело диавола по писанию же, – все заповедь на заповедь и правило на правило».

– Гоша. И вы все это читаете?

– Палладий. Да… Слежу за миром тлена». (Б. Лавренев. Пьесы. Москва. Изд. Советский писатель, 1954 г., стр. 158–159).

Не правда ли, забавное сходство сцен. На наш взгляд, Б.Тренёв более убедителен и живописен в описании злоумышленника-священника Палладия (прототипом которого был Св. Лука), который по ходу пьесы окончательно разоблачил себя как лютый враг строительства социализма в СССР.

Возомнив себя большим писателем – инженером человеческих душ, – Поповский самонадеянно и безаппеляционно выносит психологический приговор натуре Святителя:»В натуре Войно-Ясенецкого главное – жесткая избирательность его интересов. Его ум подобен лазеру – узкое световое лезвие, пронзающее тьму. В зоне луча – накал страстей и идей доходит до величин астрономических. Но пространство, лежащее по сторонам, едва озарено» [30, 322]. Не понял Поповский натуру Святителя, не понял ни в малейшей степени. Да и, в принципе, он не может понять истинных чувств, мотивов, страданий и размышлений Луки. Может ли закоренелый циник, безродный атеист понять глубоко верующего человека, Иуда – Христа, бессовестный мошенник – кристально чистого человека, предатель Родины – патриота, духовный урод – нравственное совершенство, дальтоник – художника? Конечно же, нет. Как не дано интеллектуальному гному думать категориями гиганта-мысли-теля, так не дано корыстолюбцу-эмигранту Поповскому представить душевный мир пастыря Божьего, полюбившего страдания за свой несчастный народ. Зачерпнув из газет и научно-популярной литературы верхушки информации о лазерах, Поповский поспешил втиснуть огромных масштабов и размерности духовный мир Святителя Луки в узкий контрастно ограниченный луч лазера. И это не просто ошибка дилетанта. Это преднамеренно искаженное, нарисованное черно-белыми красками жизнеописание русского Святого подтверждает заказной характер пропагандистского труда Поповского. Заказ был выдан Поповскому двухтысячелетним врагом христианства в целом и Русской Православной Церкви, в частности, – ортодоксальным иудаизмом. Поэтому Лука – это только повод для исполнения заказа и автор не пожалел черных красок ни для Русской Православной Церкви, ни для Святителя Луки.

«Он показал себя отличным университетским педагогом, а затем и церковным проповедником. Христианство окрасило его публичные высказывания в морализующие тона, хирург-педагог оказался моралистом. На этом собственно и завершилось раскрытие качеств, данных Войно-Ясенецкому от природы. Художник породил хирурга, хирург – художника слова, проповедника. А за пределами этих ярко пламенеющих страстей разверзлась тьма. Целый мир чувств, искусств, наук, понятий навсегда оказался за пределами узко устремленного лезвия. Профессор мог иногда брать в руки роман Писемского или Достоевского, листал газеты или (как это было позднее в Крыму) плавал в море. Ни литература, ни спорт, ни интерес к политике не имел постоянной твердой опоры в его душе. В ней властвовал жестокий закон лазера». [30, 323]. Нагло оболгал заказной писака Поповский великого русского мыслителя В.Ф.Войно-Ясенецкого. Неужели он и впрямь надеялся, что читатель поверит в одномерность души мыслителя, который оставил после себя более 1200 проповедей-размышлений, каждая из которых была сплавом обширных знаний мировой и отечественной теологии, истории, философии, литературы и собственных глубоких раздумий. Ведь тема каждой проповеди – это философское изыскание на вечные вопросы человечества. Да будет известно Поповскому, что великий французский философ Мишель Монтень вошел в историю мировой философской мысли только за свой труд «Опыты и наставления», содержащие чуть более трех десятков размышлений – проповедей. А Святой Лука написал и произнес, повторяю, более 1200 наставлений и проповедей. По глубине мыслей и широте охвата наставления Луки намного превосходят наставления Монтеня. А фундаментальные научные монографии, более 80 лет сохраняющие свою научную значимость? Разве это не показатель того, что В.Ф.Войно-Ясенецкий – корифей русской науки. Много ли имен в мировой и отечественной науке XX века можно поставить рядом с В.Ф.Войно-Ясенецким по времени жизни их идей и по глубине воздействия на ту или иную область науки? Я полагаю, не более десятка. Ведь в век революционной ломки научных идей и представлений XX века (в любой области науки) даже самые блестящие открытия в физике, химии, биологии, медицине, кибернетике и др. весьма быстро старели и сменялись не менее блестящими открытиями и изобретениями, чего не скажешь об основополагающих трудах В.Ф.Войно-Ясенецкого. Это, несомненно, было известно клеветнику Поповскому. Энциклопедичность знаний в биологии, медицине, теологии, химии, физике, антропологии, истории, философии позволили архиепископу Луке взяться за исследование фундаментальных проблем души, духа и тела. К сожалению, Святитель не закончил это исследование в силу полной потери зрения. Но даже те фрагменты, которые были написаны, позволяют говорить, что он ниспроверг такие труды классиков марксизма, как «Диалектика природы» Ф.Энгельса и «Материализм и эмпириокритицизм» В.И.Ульянова (Ленина). С последним он был современником и многие факторы, сформировавшие их личности, были одни и те же. Но как противоположны их психологические архетипы и системы социальных и ценностных ориентаций. Св. Лука – посланник Бога, В.И.Ленин – посланец дьявола. Св. Лука – хранитель и носитель двухтысячелетних традиций, В.И.Ленин – варвар и разрушитель этих традиций. Св. Лука – целитель души и тела русского народа. В.И.Ленин – убийца и тиран русского народа. Св. Лука как и Христос был гоним евреями. В.И.Ленин сделал евреев правящим классом в России в 1917–1941 гг. Этот факт сейчас никто не оспаривает.

М.Поповский специально подчеркивает в своей книге особое отношение, чуть ли не любовь евреев к Луке. Близкие родственники не замечали, в отличие от Поповского, какой-либо юдофилии. Среди его окружения и близких были люди многих национальностей. Как глубоко православный человек он паству свою ценил по глубине и искренности веры в Бога, по крепости и чистоте нравственных устоев. «Дед был лишен национальных и религиозных предубеждений, но был резко против раскола и сектантства. Он боролся с иеговистами, с различными ересями, включая ересь жидовствующих. Он осуждал евреев за то, что они предали и распяли Иисуса Христа», – вспоминают Ольга Валентиновна и Анна Васильевна Войно-Ясенецкие.

В 1940 году Лука через сокамерника, выпущенного на волю, обратился за помощью к своему, как все считали, другу профессору М.И.Слониму, ставшему к тому времени депутатом Верховного Совета и заслуженным врачом. И помощь-то заключалась в просьбе о содействии в объективном рассмотрении сфабрикованного дела. Как же проявил себя старый «друг» Моисей Ильич? Как заклятый иуда: «Что вы, что вы, нет, никогда в жизни!» – заявил он посланцу Луки.

Все эти факты русской истории и биографии Св. Луки Поповский великолепно знал. Но от первой до последней страницы он навязывает читателю идею о юдофилии Луки, обрушивая на читателя массу нерусских фамилий. С этим Поповский настолько переборщил, что произвел прямо противоположный эффект. Ведь все эти фамилии находились на свободе и при большой власти и связях. А великий русский ученый, хирург с мировым именем и мыслитель В.Ф.Войно-Ясенецкий страдал более 20 лет в тюрьмах и лагерях, которые соорудили эти же самые люди. Почему же они не захотели помочь страданиям Святителя, хоть как-то облегчить его участь. Почему они только высасывали из него знания и опыт, облепив его как кровососущие насекомые здоровое и талантливое русское тело. Не потому ли, что Святитель всей своей жизнью показывал – жива и здравствует Русская Православная Церковь. Ее пастыри продолжают пасти малое стадо Христово, несмотря на разрушение более 75 тысяч храмов и монастырей, физическое уничтожение сотен тысяч священнослужителей и миллионов верующих, несмотря на приход Антихриста-Ленина и взятие власти в России представителями Иудова семени. А жизнь и житие В.Ф.Войно-Ясенецкого в течение 44 лет антихристианской власти в СССР ярко показали, что Господь Бог правильно остановил свой выбор на русском народе как народе-богоносце, построившем Дом Пресвятой Богородицы – Святую Русь. Вот почему заказной борзописец Поповский один из главных ударов направляет против русского народа, о котором он пишет с ненавистью и презрением: «образованный интеллигентный класс обязан все силы свои, все знания и талант отдавать именно им, низам. Этой безликой, но зато божественной массе (подчеркнуто мной – В.Л.).

О долге неоплатном перед «младшими братьями» – это тоже исконно русская, от первых моралистов идущая расхожая идея. Но для Войно она – Идея. С большой буквы. Все это он впитал и усвоил как свое собственное, родное» [30, 325]. Вот за эту Идею и ненавидит Луку Поповский, ненавидит Православие, ненавидит русский народ. Настолько ненавидит русский народ, что даже специальное словцо подобрал «младшие братья», как будто он говорит о скотах-свиньях, собаках или лошадях. Так как в христианской литературе братьями младшими или меньшими называется скотина. Христос призывал христиан с любовью относиться к меньшим братьям – к животным. И это тоже прекрасно знает Поповский. Но мировоззрение иудея и его заказчиков заставляют его относить русских людей к скотам. Талмуд прямо трактует: «Кто не иудей – тот гой (скотина)». И убить, оскорбить или обмануть гоя – это не является преступлением. Это норма морали иудея. Прямо противоположна мораль христианина. Для Христа и его посланцев – епископов все равны – эллины, варяги или иудеи. Всех надо равно любить и относиться как к братьям. Христианство и иудаизм – прямо противоположные системы нравственности и морали. Поэтому со времен крещения Руси не прекращаются попытки иудеев разрушить Православие и уничтожить его носитель – Святую Русь. В XX веке попытка эта чуть было не удалась. Но Господь Бог послал на Русскую землю таких пастырей, как Святой Лука, и Православие возродилось на Руси. Так же провалилась и попытка Поповского очернить Православие и его яркого представителя архиепископа Луку и отвратить лик народа от светлого образа Святителя.

Ненависть Поповского к русскому народу настолько велика, что иначе как глубоко больным народом он его и не называет:» Пошло с Радищева и Новикова, с того времени, как первые интеллигенты российские бесстрашно распознали главную духовную болезнь своего народа, «болезнь нравственного сознания (подчеркнуто мной – В.Л.)» – [30, с.323].

Забывает только Поповский, что глубоко больной народ не может дать миру столько глубоких проповедников, блестящих поэтов, писателей, композиторов, ученых, изобретателей, конструкторов, сколько дал русский народ. Что больной народ был бы не в силах выстоять от натиска орд Чингисхана, армады Наполеона, военной машины Гитлера. «Больной» русский народ не выжил бы и от чумы – интернационал-коммунистического мрака. Так не перекладывает ли Поповский болезнь со своей больной головы и своего больного народа на здоровую голову русского народа? Моральный уродец Поповский, предавший свою Родину-мать, пытается что-то лепетать о нравственных течениях в России в 18–20 веках. Да что безнравственный калека может понять в моральных исканиях и страданиях Достоевского, Толстого, Флоренского, Войно-Ясенецкого? Ровным счетом ничего. Иначе бы он не стал писать:«… никто лучше Толстого не сумел выразить русскую болезнь нравственного сознания, морализм и аморализм русской души»(30, с. 324).

От такого, мягко выражаясь сомнительного комплимента величайшему мыслителю всех времен и народов Л. Н. Толстому, Поповский выносит ничтоже сумняшеща безаппеляционный вердикт великому русскому ученому и Святителю Луке: «-Явно того не желая, воспринял толстовский морализм и профессор Войно-Ясенецский. Отвергнув Толстого-еретика, Толстого-отступника от догм православия, Войно-Ясенецский тем не менее весь свой век прожил во власти философских представлений отлученного графа» (30, 325).

Чем же аргументирует сей вывод Поповский? Первое. «Личные причины не заинтересовали Луку. Ибо как моралист определенного склада считал он охрану Отечества одной из наиболее естественных ролевых функций общества. Уклоняться от службы аморально, независимо от личных обстоятельств будущего солдата и того, какова сама по себе армия» (30, 327). Любовь к отечеству, к народу, естественное чувство защиты Родины-матери никак не вписываются в систему нравственных ценностей самого Поповского, т. к. для него народ – это пчелиный рой, а Родина – улей(30, с. 324–327). Как не вписывается в безродное эмигрантское миропонимание Поповского идея Луки быть всю жизнь мужицким врачом, а впоследствии и народным пастырем. И эта идея полностью и всецело воплощена Св. Лукой в жизнь, поэтому он до последнего вздоха был с народом, болел его болью, радовался его победам, переживал его трагедии. Но никогда Лука не был над русским человеком, над народом.

Поповский же, видя белое, утверждает, что это-черное: «Ему привычны, ему даже милы эти люди, их быт, нравы, послушание, преданность и любовь к нему. А как им не любить его? Сверхобъективность ученого-епископа, его безличную заботу они воспринимают как личную к себе милость, как высшую справедливость. Русские люди более всего ценят вот такое благоволение сверху вниз. Не дай Бог, если высоко стоящие на иерархической лестнице (должностной или качественной) предложат нижестоящему отношения «на равных»-из таких попыток обычно, кроме наглой фамильярности и хамства, ничего не получается. Уважают у нас только голову, высоко вознесенную. Войно (несмотря на частые его оговорки в «Мемуарах» и письмах) всем существом своим чувствует себя пастырем, учителем, человеком НАД»(30, 326).

Не понял Поповский, что русские люди ценят более всего доброту, бескорыстие, самоотверженность и самопожертвование. За это и любили русские люди своего русского наставника. Оболгав Луку, Поповский счел нужным еще раз наказать и русский народ.

Второе. «Главная тенденция в проповедях Луки-сплачивать человеческий рой… Для Луки же государство и все от него идущее-первая самая важная народная скрепа. Охранитель по преимуществу, охранитель всего того, что, по его мнению, скрепляет народ, он покровительствует законному браку, семье, служебной добросовестности, исполнению государственных законов. Сам беззаконно арестованный, без суда сосланный, оторванный от близких, от любимой науки, он даже в мыслях не входит в конфронтацию с режимом. Как будто и не было конвейера, двух лет на тюремных нарах, кровоподтеков от следовательского сапога, как будто не было бессмысленно изувеченной научной карьеры. Лука снова и снова готов помогать властям в том, что направлено, по его разумению, на общее дело» (30, 327). Как надрывно завывает Поповский о тяготах жизни Луки, как пытается вдолбить читателю мысль о необходимости прихода Луки в стаю диссидентов, конфронтирующих с режимом! Ан, нет. Лука и в душе, и в мыслях, и в действиях-русский патриот. А это уже – вне пределов понимания Поповского. «Я пользуюсь репутацией большого патриота и сторонника советской власти. А проповедь-главный долг Епископа… Даже если бы не изменилось столь существенно положение церкви, если бы не защищала меня моя высокая научная ценность, я не поколебался бы снова вступить на путь активного служения Церкви», – писал Св. Лука старшему сыну Михаилу (115, 342).

Дабы окончательно убедить читателя в толстовской сущности жизненной философии Луки Поповский приводит окончательную аргументацию: «… и пастырь, и его стадо вовсе не страдают от жестокости власти, от безвыходного положения, в котором оказывается личность, не желающая по какой-либо причине служить правительственным видам. И маленькое, районного масштаба самодержавие, и самодержавие большое, всероссийское в общем-то по душе и профессору Войно-Ясенецкому и муртинским (и только ли муртинским) мужикам «(30, 327). И далее «… став хирургом-консультантам всех госпиталей края, совмещая хирургическую работу с архирейской, профессор-епископ еще два года оставался на положении ссыльного… дважды в неделю обязан он был отмечаться в милиции. И что же оскорбляло, унижало это положение архиепископа Красноярского? Жаловался он, писал в Москву о совершаемом над ним беззаконии? Ничуть. Думаю, что он и вовсе не задумывался над этим. Шла война, а во время войны, когда Отечество в опасности, каждый гражданин должен позабыть о личных невзгодах. Это он вычитал не из газет. На том стоял сам, такова была его собственная философия жизни. Ни в письмах, ни в разговорах с близкими ни разу не обмолвился Лука о том, что его, спасителя сотен жизней, держат как преступника, что выезжая на научные конференции в другой город, он должен писать рапорты и просить чекистов, чтобы разрешили, отпустили… «(30, 329). Эта самоотверженность русского ученого и русского Святителя вызывает у Поповского неуемное раздражение, переходящее в злобу. На этом и закончилась вся аргументация в пользу того, что Лука «весь век прожил во власти философских представлений отлученного графа». Окончательно запутавшись в собственных домыслах о философских представлениях двух великих русских, Поповский признается: «0 том, что именно сллачивает человеческое общество, Лука имеет свое собственное суждение, резко отличное от толстовского», (30, 326).

Проведенный весьма краткий анализ измышлений Поповского о Луке приводит к мысли о запрограммированной в книге идеи кончины Православия на Руси в связи с вырождением ее иерархов. Ни об одном из них на страницах книги Поповский не вспомнил добрым словом: «Хотя слово Церковь пишем мы по традиции с большой буквы, полагая за ним цельный, одухотворенный единой идеей и целью, организм, но в предвоенные годы такой Церкви в Советской России не существовало. Жил в Москве Местоблюститель давно уж пустовавшего патриаршего престола митрополит Сергий, старый человек, имевший от царского правительства орден Св. Александра Невского. Преуспевающий чиновник дореволюционного Св. Синода, он в Новое время прославился своими верноподданническими выступлениями, лживыми интервью, которые давал иностранным корреспондентам о положении русской Церкви. «(30, 353) Это Поповский обмазал грязью Первого Священника Святой Руси. Выкопал Поповский якобы принадлежащее А. С. Пушкину изречение об отсталости и плебейском характере русского духовенства, чтобы передернув его, очернить поголовно всех оставшихся в живых малочисленных служителей русской Православной Церкви: «Это плебейство духа и полезло в заявлениях и заверениях перепуганных насмерть батюшек. Один приходский священник заявлял в проповедях, что раскулачивание-дело, получившее благословение Божье. Другой призывал паству посвятить Пасхальный праздник не молитвам, а подготовке к севу. «(30, 354). Перечень оскорблений в адрес священников весьма велик в книге Поповского. Но больше всех досталось Архиепископу Луке. Поповскому показалось мало обвинить Святителя в том, что он приложил руку к массовым репрессиям 30-х годов. На странице 339 Поповский сладострастно смакует одно из писем Луки сыну и объявляет Луку сумасшедшим: «Все делает его счастливым: новые кальсоны и отзыв профессора Приорова, букет цветов от раненных и доклад на съезде хирургов, носовые платки и доверие начальства. Полноте, не возраст ли начал сказываться? Нет, профессор Войно-Ясенецкий по-прежнему в твердом уме и ясной памяти. Что же касается восторженности, то это у него вполне искреннее, это от полноты чувств. Что поделаешь: у нас на Руси внимание и расположение высоких лиц, как правило, вызывает у нечиновных и особенно чинами обойденных своеобразный недуг-взрыв верноподданической радости. Не избежал этой легкой формы помешательства и наш герой.» (30, 339)

На стр. 365–366 Поповский ерничает относительно Патриарха всея Руси, на стр. 367 сравнивает Церковь с собакой, на стр. 371-заявляет, что Церковь не причастна к вере. И этот поток грязных оскорблений нашей Церкви заполняет многие страницы книги. Свой опус Поповский писал в семидесятые годы, когда в разгаре был очередной, уже брежневский поход Советской власти против Русской Православной Церкви. Во время предыдущего, хрущевского похода священников фактически отлучили от управления приходами, закрыли множество еще действующих Церквей. Пиком явился артиллерийский расстрел и использование бомбардировщиков в разрушении великолепного Святомихайловского монастыря недалеко от Майкопа. Во время брежневского антицерковного похода артиллерия уже не использовалась. Применялись другие традиционные методы – партийный прессинг, кгбэшные провокации, психушки, тюрьмы, ссылки. Все это происходило на глазах Поповского, и он прекрасно это знал. Возникает вопрос-зачем понадобилось Поповскому кричать благим матом: «Распни ее»; в то время, когда Советская власть устроила очередную Голгофу для Русской Православной Церкви? Не было ли это заданием КГБ своему нештатному агенту Поповскому в диссидентской по форме книге нанести идеологический удар по Православию? Мы уже писали о социальном заказе со стороны ортодоксальной иудейской противницы Православия, но не знаем, был ли при этом Поповский агентом сионизма. Если-да, то это классический пример агента – двойника. В пользу этого говорят методы сбора информации Поповским, манера обольщения собеседников, посулы и многие других приемы, так хорошо описанные в книге американского профессионального разведчика Д. Хилсмена «Информационная работа стратегической разведки». Да и сам текст книги в препарации контент-анализа приводит к однозначному выводу о заказном характере книги Поповского. Только вот кто заказчик или заказчики можно только предполагать. Правда, перечень заказчиков весьма и весьма ограничен. Предоставляем читателю самому сделать окончательный вывод, кто же были заказчиками книги Поповского. Именно поэтому назвать домыслы и измышления Поповского биографией великого русского ученого и Святителя нельзя даже с большой натяжкой. Заявляя о себе как мастере психоанализа Поповский сводит сложный внутренний мир Святого к примитивным житейским молитвам и притчам. Например, естественное желание каждого ссыльного в годы войны после окончания ссылки уехать из мест заключения туда, где он будет максимально полезен для победы в жестокой войне, Поповский трактует как тоску по теплу и фруктам: «Окончание ссылки, новое, возникшее после Собора, общественное положение церкви позволили Епископу Красноярскому начать хлопоты о переводе из Сибири. Южанин, он давно уже тосковал по теплу, солнцу, фруктам. «(30, с. 383). А факт согласия на избрание архиепископа Луки членом Священного Синода Поповский трактует так, как ему выгодно: «Лука ради пользы и процветания православной Церкви стал вернейшим сподвижником Патриарха и верноподданным сталинской империи». Пытаясь убедить читателя в искреннем отношении к Св. Луке, Поповский приписывает ему никогда и никем не замеченный человеческий порок-тщеславие: «И если быть искренним до конца, то невозможно даже с уверенностью сказать, что растет быстрее: слава ли Войно-Ясенецкого или высокое его мнение о себе… И все же кариес тщеславия прогрызает дупло в неизменно аскетической натуре профессора – Епископа» (30, 385). Простота, чрезвычайная скромность, доступность, пренебрежение социальными условностями, готовность жить в нищите при всеобщей славе и известности, полная самоотверженность и бескорыстие – это характерные черты натуры Архиепископа Луки. И эти черты абсолютно несовместимы с тщеславием. Тщеславный человек, будучи великим хирургом и ученым, Архиепископом, Лауреатом Сталинской премии никогда не станет выходить на службу к прихожанам в заштопанной и перештопанной многократно рясе. Когда мы, третье поколение с детской наивностью сказали: «Дедушка, не совсем удобно служить службу в заштопанной рясе», то получили в ответ урок, запомнившийся на всю жизнь: «Наш народ в большой нужде живет, поэтому все средства я направляю на помощь людям. Стыдно жить в роскоши, когда кругом бедность.«

В Тамбове Поповский выкопал супружескую пару – Иезекиля Моисеевича Берлина и Иду Абрамовну Юровицкую, которым «в Войно-Ясенецком нравилось далеко не все, например, его неаккуратность». Они раскрыли Поповскому глаза на хирургические способности Войно-Ясенецкого: оказывается, хирургические операции Луки в Тамбове в 1944–1945 г. г. оканчивались полным провалом. Это в то время, как ссыльный хирург за тысячи проведенных с успехом операций получил Сталинскую премию как символ всеобщего признания в СССР и за рубежом Войно-Ясенецкого как выдающегося русского хирурга. Спрашивается, зачем эту клевету Поповский вложил в уста «атеистов-евреев», как их представил на стр. 391 Поповский? Разве не знал Поповский, что бюст Войно-Ясенецкого установлен в ряду выдающихся русских хирургов? Конечно же, знал, и тем не менее, помазал грязным мазком. Своё ущербное видение чувств и мыслей Луки Поповский преподносит как истину в последней инстанции: «Лука выстроил для себя четкую иерархию властей, иерархию, которая давала ему твёрдые основы для отношения с любой инстанцией – от райсовета до Царя Небесного. Те, кто загонял его за Игарку и держал в заключении, есть власти местные, низшие. С ними можно и управиться и даже ратоборствовать, особенно если они поднимают руку на самые высокие законы – законы Божеские. Что же касается Сталина, Политбюро, Кремля в целом, то это – источники высшей мудрости земной.

В Кремле знают, что хорошо, а что плохо для России, что делать рядовому гражданину надо, а чего не следует. Потому что власть Кремлёвская от Бога. Отсюда и моральное обоснование власти. Сталин – податель Закона. А Закон для Луки – высшая моральная категория… Итак, Владыка Лука счёл для себя обязательным не только возносить молитвы «о власти», но и всеми возможными средствами (за совесть) служить этой власти, не рассуждая о её, власти, целях и средствах. Во время войны он лечил, учил, проповедовал во славу Сталина, во славу его победы, его государственного успеха. Но это всё казалось ему недостаточным. Он искал возможности ещё как-то, более явственно что ли, заявить о своём единстве с божественной властью вождя» [30, с. 400]. Вот какой приговор вынес Поповский великомученику Луке. Ни тени сомнения, ни грана вероятности – однозначно и безапелляционно. Что это? Ошибка биографа Поповского? Или взрыв ненависти, скопившейся в глубине чёрной души сочинителя Поповского? А может быть неприязнь к Православной Церкви и её служителям заставляет руку писаки выводить кощунственную ложь? Быть может мотивацией этих измышлений Поповского является отработка оплаченного заказа? Ведь мы же знаем, кто стоит за издательством «ИМКА-Пресс», заказавшего, оплатившего и опубликовавшего антиправославный и антирусский опус Поповского о Луке. Уже 154 года «Христианский союз молодых людей» – ИМКА (YMCA), – являющийся одной из крупнейших и влиятельнейших масонских лож в мире, пытается разрушить Православие. По своему замыслу эта масонская ложа была задумана и учреждена в 1844 году как мировой центр околоцерковного свободомыслия. Свою деятельность «Союз» ИМКА активизировал в канун Крымской войны (1853–1856 гг.), явившейся военным продолжением исторического спора между православными и англикано-католическими интересами в Палестине. ИМКА из своей нью-йоркской штаб квартиры принимал участие в создании антирусской коалиции в составе наполеоновской Франции, Великобритании со всеми колониями, Италии (в лице Сардинии), Османской империи при негласном содействии Пруссии и Австро-Венгрии. Впоследствии Бисмарк создал тайный антирусский союз Германской и Австро-Венгерской империй, что прямо соответствовало планам ИМКА. Недаром же Бисмарка упрекали в тайных связях с семьями Ротшильда и Бляйхредера.