Текст книги "Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945"

Во время полета на разведку в район Ясиноватой был сбит экипаж Глыги. Стрелок-радист Семичев успел передать: «Горит правый мотор, идем на Артемовск». После этого связь с экипажем прервалась.

Иван Глыга был последним летчиком 39-го полка, начинавшим войну в Пинске. Его гибель словно подводила черту, становясь своеобразной вехой смены поколений.

Оказалось, что ефрейтор Маша Маркова была невестой пропавшего с Глыгой штурмана Семена Минаева. Девушка рыдала на плече у доктора Гольдина, а тот, как мог, успокаивал ее. Пропал без вести – еще не погиб. Вернулся же из плена Коля Самусенко, пришел из-за линии фронта Миша Коваль.

Надо сказать, что слова Самуила Абрамовича оказались вещими. Полгода спустя Глыга, Минаев и Семичев, живые и здоровые, к тому же награжденные партизанскими медалями, вернулись в родной полк. Впрочем, их судьба – это редкое исключение.

О плене

Наверное, самое время сейчас поговорить в нашей книге о плене.

Я учился в классе втором, когда прочитал в какой-то книжке о том, как какой-то наш командир застрелился, чтобы не попасть в плен врагу. Я почему-то прочитал этот отрывок отцу, но, к моему удивлению, он только выругался: «Ну и дурак! Если б все стрелялись, кто бы войну выиграл».

Впоследствии я несколько раз возвращался в беседах с отцом к этой теме, и, как я понял, у летчиков существовал некий тайный кодекс чести. Сбитый летчик или штурман мог назвать свою фамилию, должность, назвать командира и номер части. Как показала практика, немцы все это прекрасно знали и сами. Сознательно сдаваться в плен, естественно, никто не собирался, но и стреляться тоже.

Как стало известно уже после войны, на сторону противника перелетело 80 советских самолетов разных типов. Отец о подобных случаях мне никогда не говорил, да, возможно, и не знал.

В мемуарной и художественной литературе в рассказах о тех летчиках, которые оказались в плену, обязательно фигурируют такие фразы, как «находился без сознания», «при ударе о землю потерял пистолет и потому не смог застрелиться». Все это – либо откровенная ложь, либо эвфемизмы.

Каждый человек до последней секунды надеется на лучшее, надеется даже на чудо. Под Апостоловым (недалеко от Никополя) был сбит и попал в плен наш экипаж, который прозводил разведку на бреющем полете. Как вспоминал Владимир Тарасов, «после наступления наших войск экипаж вернулся к нам в полк и рассказал, что при допросе их немцами был задан такой вопрос: «Как вы не боитесь летать на бреющем? Ведь это опасно?» А летчик ответил: «Я всю войну летаю, хотя и знаю, что это опасно» [7].

Как показала практика, у немцев было несколько иное отношение к советским летчикам, штурманам, стрелкам-радистам, нежели ко всей остальной массе советских военнопленных. Их содержали в отдельных лагерях и настойчиво, вежливо агитировали летать против англичан. Вероятно, это был первый этап на пути предательства, так как случаев появления над линией фронта «самолетов-оборотней» было предостаточно. Они вели разведку, могли пристроиться к нашим самолетам, а затем внезапно атаковать. Пользуясь тем, что по ним не стреляют наши зенитки, могли неожиданно провести прицельное бомбометание.

Именно в таком лагере для советских авиаторов и оказался экипаж Ивана Глыги. Там же он встретил ранее сбитых однополчан Николая Шабалина и Петра Воронова.

Как потом рассказывал Глыга, бежать им удалось благодаря старику банщику. В партизанском отряде оказались авиационные пулеметы, с которыми никто не мог совладать, вот почему партизанам понадобились авиаторы. На предложение банщика бежать Глыга поставил одно условие – только вместе с остальными ребятами из его полка. Какое-то время они воевали в партизанах, а когда область освободили наши войска, сами нашли свой полк.

Так случилось, что боевой путь полка проходил неподалеку от того места, где Глыга был пленен. Незадолго до приземления, уже понимая, что попадет в руки к врагу, Иван снял с груди свой орден Красного Знамени и выкинул его в поле. Теперь возникла мысль попробовать его найти. С согласия командира полка они полетели к месту пленения Глыги. Собрали мальчишек со всей деревни и пообещали огромные, в детском понимании, деньги. Те обследовали все поле так тщательно, что действительно нашли этот орден. Обе стороны расстались очень довольными, причем Иван одарил деньгами не только нашедшего орден, но и всех мальчишек, которые участвовали в поиске.

За весь период войны в плен попали:

Акмен Леонид – сбит в феврале 1944 года. Освобожден нашими войсками. Вернулся в полк и летал до конца войны;

Ботов Владимир – пришел в полк после плена. Разжалован из капитанов. Летал, погиб;

Величко Иван – сбит в феврале 1944 года. Бежал, вернулся в полк, летал до конца войны;

Воронов Петр – был сбит, попал в плен. Бежал, сражался в партизанах, вернулся в полк и летал до конца войны;

Глотов Николай – сбит в июле 1944 года. Находился в плену до конца войны. Освобожден союзниками;

Глыга Иван – сбит в августе 1943 года. Бежал из лагеря. Сражался в партизанах. Вернулся в полк. Летал;

Горяинов Никифор Петрович – сбит в январе 1944 года. Находился в плену до конца войны;

Григорьев Петр – сбит под Брестом в июне 1941 года. Погиб в офицерском лагере XIII D (62) 20 апреля 1942 года;

Гущин Алексей Антонович – сбит в январе 1944 года. Находился в плену до конца войны;

Жданов Александр – сбит в мае 1944 года. Находился в плену до конца войны;

Журавлев Петр – сбит в феврале 1944 года. Пленен, бежал, вернулся в полк и летал до конца войны;

Коваль Михаил – сбит в декабре 1942 года. Бежал из плена. Вернулся в полк. Летал;

Махов Георгий – сбит в мае 1944 года. Попал в плен. Освобожден нашими войсками;

Минаев Семен – сбит в августе 1943 года. Бежал. Сражался в партизанах. Вернулся в полк. Летал;

Россохач Владимир Михайлович – сбит в январе 1944 года. Находился в плену до конца войны;

Самусенко Николай – сбит в конце 1942 года. Попал в плен. Освобожден советскими войсками. Вернулся в полк. Летал;

Семичев Владимир – сбит в августе 1943 года. Бежал. Сражался в партизанах. Вернулся в полк. Летал;

Шабалин Николай – сбит в августе 1943 года. Был в плену. Бежал. Сражался в партизанах. Вернулся в полк. Летал.

Надо признать, что счастливая судьба всех вышеперечисленных летчиков, штурманов и воздушных стрелков в целом не типична для всей массы советских офицеров, которые прошли немецкий плен. Приказ № 270 не предусматривал исключений, и если бы они не пришли именно в свой полк, то, скорее всего, оказались бы в нашем лагере или, в лучшем случае, в штрафной роте. Хотя подобные исключения были и в других авиаполках.

Плен аукнулся им уже после войны. Николай Самусенко, который всю войну пролетал с поврежденным позвоночником, был сразу же отчислен из армии, а когда попытался поступить на юридический факультет университета, то не смог пройти мандатную комиссию.

Иван Глыга остался в армии, но неожиданно для себя получил назначение в какую-то глухомань. Когда он прибыл в новую часть, кто-то из старожилов добродушно поинтересовался, за какие, мол, грехи к нам. Глыга первоначально даже не понял вопроса. Но когда ему предложили возможный перечень ответов, среди которых на первом месте был плен, то с грустью понял, что попал по назначению.

Александр Покрышкин вспоминал, как чудом вытащил из концлагеря своего комэска Героя Советского Союза Ивана Бабака, который успел пробыть в плену всего два дня и был освобожден американцами. Если бы не случайная встреча с незнакомыми летчиками, которым Бабак крикнул: «Сообщите Покрышкину, что Бабак жив и находится в плену!» – а Покрышкин не бросился бы шерстить все лагеря в округе, то сидел бы он в нашем лагере еще лет десять.

Думаю, что в какой-то степени на судьбе всех побывавших в плену отразилось и то, что начальником особого отдела 39-го полка оказался порядочный человек. Я долго не знал его фамилии. О нем ни разу не вспоминал Самусенко, ни словом не писал Федоров, но в рассказах отца он фигурировал несколько раз. Однажды он вызвал капитана Полякова и официально предложил подписать бумагу, согласно которой он должен доносить на капитана Смирнова. При этом особист знал, что Смирнов – его самый близкий друг. Прекрасно понимая, что делает особист все это не по своей инициативе, а это обязательная часть его работы, ту бумагу отец подписал, о чем сразу же рассказал Косте Смирнову. Тот грустно улыбнулся и рассказал, что точно такую же бумагу, с обязательством доносить на начальника связи полка, подписал час назад и он.

Примечательно, что ни у Смирнова, ни у отца особист ни разу не потребовал никакой информации.

Запомнился мне и другой эпизод. Однажды вечером офицеры штаба сидели в землянке и играли в преферанс. Все было как обычно, и только один офицер загадочно улыбался и что-то хмыкал себе под нос. Наконец он не выдержал и, посмеиваясь, рассказал, что начальник особого отдела нечаянно провалился в какую-то яму и до сих пор там находится.

«И ты не помог ему выбраться?» – изумился отец. Бросив карты, он пошел его искать и действительно помог вылезти из довольно глубокой ямы. Для имярек, за которым еще с Быхова закрепилась справедливая репутация пьяницы и безответственного человека, все, включая и этот эпизод, сходило как с гуся вода.

И тем не менее особист не был добреньким. Отец рассказал мне, что почти в каждом освобожденном городе особый отдел расстреливал кого-нибудь из солдат бао за изнасилование. И что самое печальное, все это повторялось вновь и вновь.

Фамилию особиста 39-го орап совсем недавно мне подсказал Григорий Сергеевич Давыдов. Поскольку она оказалась довольно редкой, то удалось найти наградной лист на оперуполномоченного отдела контрразведки СМЕРШ 59-го района аэродромного базирования Сусина Николая Михайловича, 1908 года рождения. В наградном листе среди прочих общих слов указывалось, что «на фронте с 1941 года. Лично им было арестовано несколько вражеских шпионов, пытавшихся проникнуть в расположение части». Наградили его орденом Красной Звезды. Поскольку это была его единственная награда, то, вероятно, шпионов, как настоящих, так и мнимых, он все же «ловил» немного. Интересно, что наградной лист был подписан начальником СМЕРШ 17-й ВА полковником Хотяковым Вениамином Зельмановичем. Хотяков за годы войны получил: «Красное Знамя», две «Красных Звезды», две Отечественной войны и что совершенно уникально для еврея – орден Богдана Хмельницкого. Мне доводилось где-то читать о том, что когда танкисту Драгунскому (дважды Герою Советского Союза) хотели вручить эту награду, то он от нее с негодованием отказался, так как гибель шестисот тысяч евреев в период правления Богдана Хмельницкого – это незаживающая рана, сопоставимая разве что с геноцидом периода правления германских нацистов.

В этой же главе хочется сказать несколько слов о летчиках-штрафниках. Мы уже помним, что Иван Глыга за допущенную в его звене авиакатастрофу был осужден на десять лет. Вероятно, в связи с тем, что официально штрафные эскадрильи были только трех типов:

а) истребительные на самолетах Як-1 и ЛаГГ-3;

б) штурмовые на Ил-2;

в) легкобомбардировочные на У-2.

Может быть, по этой, а может, и по другой причине, но свой срок он тянул непосредственно в 39-м авиаполку. По воспоминаниям Григория Давыдова, иногда штрафников направляли к ним в полк, где, выполнив в качестве рядового летчика или штурмана десять боевых вылетов, они возвращались в свои части, на прежние должности. Одному такому штрафнику он обязан жизнью. Перед самым вылетом штрафник уговорил его уступить полет ему, так как это был бы десятый, последний вылет. Вылет действительно оказался последним. Над целью в самолет попал зенитный снаряд, и весь экипаж погиб.

Никопольско-Криворожская операция

После Сталинграда эта операция была одной из самых масштабных, в которой довелось участвовать 17-й ВА. После успешного наступления по Левобережной Украине именно в полосе действий 3-го Украинского фронта противник не только оказал наибольшее сопротивление, но и сумел сохранить свои позиции в излучине Днепра, образовав так называемый Никопольский плацдарм. Эта территория была нужна Германии как содержащая запасы марганца, столь необходимого для авиационной промышленности.

Один из полетов той поры мы воспроизводим по воспоминаниям Михаила Атражева.

«6 января 1944 года наш экипаж в составе командира звена старшего лейтенанта Владимир Ботова, штурмана лейтенанта Константина Ботова и меня, стрелка-радиста старшины Михаила Атражева, был вызван в штаб полка. Там уже находился командир полка Ахматов, начальник штаба Морозов, заместитель начальника штаба по разведке Титов, начальник связи полка Поляков, командир 2-й авиаэскадрильи Смирнов, командир 3-й авиаэскадрильи (истребителей) Павлов.

Обращаясь к присутствующим, командир полка сказал, что командованием воздушной армии нашему полку дано ответственное задание: произвести фотографирование восточной части системы обороны противника у города Кривой Рог по маршруту Девладово – Новая Николаевка. Фотографирование произвести 7 января с высоты три тысячи метров. Учитывая чрезвычайные условия полета, фоторазведчика будет сопровождать четверка истребителей под командованием Павлова.

После оценки обстановки было решено фотографирование начать с южной части маршрута, представлявшего дугу, охватывающую оборону города Кривой Рог на востоке длиною в 120 километров. Это означало, что продолжительность полета при фотографировании будет составлять более двадцати минут. За это время немецкие истребители могли бы несколько раз перехватить неспешно двигавшуюся «пешку». Да и для зенитной артиллерии наш самолет был вполне доступной целью. Таковы были условия выполнения задания. Выходя из штаба, я помечтал вслух: «Вот было бы хорошо, если бы завтра была солнечная погода. С истребителями сопровождения была бы хорошая визуальная связь, да и противнику незаметно подкрасться к нам будет нелегко».

Рано утром 7 января, еще затемно, позавтракав, мы собрались для отъезда на аэродром у выхода из столовой. Вдруг услышали звон колокола. Удивленные, мы огляделись, но никакой церкви нигде не видели. Прислушавшись, мы поняли, что звон идет от соседней хаты. Оказывается, она вместо церкви выполняла функцию местного молельного дома. Мы подошли к «церкви», и кто-то из нас вспомнил: «Братцы, да сегодня Рождество!»

Из «церкви» начали выходить молившиеся, в основном это были женщины. Они совершали что-то вроде крестного хода. Увидев нас, одетых в полетную форму, они начали крестить нас и благословлять, говоря: «Дай вам, Боже, перемоги».

На КП комэск Смирнов дал нам отеческие наставления, и экипажи заняли свои места. Истребители начали выруливать. Никаких переговоров по радио не велось: была установка: соблюдать строгое радиомолчание, выходить в эфир только после завершения фотографирования или в случае атаки истребителей противника.

Наступал рассвет при чистом небе. Вот это то, что надо: и снимки получатся четкими и все вокруг видно! В полете самолеты заняли оговоренный боевой порядок: впереди Пе-2, за ним на удалении 1000–1500 метров – пара Як-9Р, а вторая пара находилась на удалении 2500 метров с превышением 500 метров. Пройдя линию фронта, штурман включил фотоаппараты и стал выверять положение самолета относительно заранее выбранных ориентиров, пилот выполнял его команды. На меня возлагалась ответственность за наблюдение за воздушным пространством во всей задней полусфере. Чтобы лучше видеть, мне пришлось стоять в кабине, почти по пояс высунувшись над астролюком, да еще переваливаться то на один борт, то на другой. Все это происходило зимой при скорости самолета в 300 километров в час! Периодически я опускался к пулемету и через прицел обозревал нижнюю часть задней полусферы. Недалеко, сзади от Пе-2, «ножницами» шла пара Як-9Р, а за ними дальше и выше – другая пара, тоже «ножницами», меняя попеременно направления и наклоняя самолеты то на один борт, то на другой. Видимость была отменная, и с высоты 3000 метров экипажи могли обозревать все оборонительные укрепления и боевую технику противника. Судя по всему, враг хорошо подготовился к обороне города. Наша группа летела пять минут, десять, пятнадцать… Никакого противодействия со стороны противника не было. Только на исходе маршрута фотографирования я увидел сзади сбоку четыре разрыва от зенитных снарядов. Наконец штурман сказал: «Все! Миша, передай: задание выполнено».

Я ключом передал шифровку, а истребителям сказал в микрофон: «Все, идем домой!» Летчик Пе-2 отдал штурвал на себя. Развернув машину на 90 градусов вправо, группа на высоте 600 метров взяла курс на свой аэродром…

Весь полет меня не покидало ощущение какого-то чуда. Ведь это было Рождество, мы летели над Украиной. Перед глазами стояли благословляющие нас женщины. Я твердо верил, что все будет хорошо. И каждая минута полета это подтверждала. Вдруг я услышал сообщение, переданное открытым текстом: «Жук-5! Аэродром закрыт туманом, идите на запасной!» Невольно подумалось: «Неужели удача закончилась?»

Запасной аэродром находился под Петропавловкой, и, вопреки моим опасениям, все пять самолетов благополучно приземлились на недавно оставленный противником аэродром. О своей посадке доложили по радио в полк. Через час на У-2 прилетел комэск. Он привез нам провиант, забрал отснятые кассеты и улетел на базу. Как потом выяснилось, фотографирование было произведено качественно, за что всем участникам полета была объявлена благодарность.

Оказавшись вне полка, мы сразу же стали не только свидетелями, но и самыми непосредственными участниками празднования Рождества вместе с местными жителями. В дальнейшем практически каждый раз, когда наступает Рождество, я всегда с удовольствием вспоминаю Украину. Несмотря на то, что наш полет проходил не как у Вакулы на черте, но что-то общее все же было!»

В этот период полк получает новые самолеты Пе-2 с двигателем АМ-83 с воздушным охлаждением. Командир группы Константин Смирнов сознательно продемонстрировал возможности самолета, то резко входя в боевой разворот, то проносясь над стоянкой на большой скорости. Самолет всем понравился. Особенно поражали моторы: лобастые, круглые, большие. К сожалению, именно моторы и стали причиной скорого разочарования. Начались проблемы с запуском. Каждый запуск напоминал цирковое представление, главными действующими лицами которого были техник и моторист:

«Прохоров начал проворачивать винт левого мотора сжатым воздухом и включил зажигание. Мотор оглушительно стрельнул несколькими кольцами сизого дыма, потом из всасывающего сопла выскочил язык красного пламени и лизнул лопасти винта. Царев быстро сунул в сопло пучок ветоши, и мотор, стреляя и рыча, стал набирать обороты. Через несколько мгновений он заработал ровно и устойчиво, и Царев убрал ветошь.

После этого интерес к новой машине стал несколько угасать. Хотя на время запуска «воздушки», как ее прозвали в полку, собирались, словно на представление. Когда же Глыга, возвращаясь с боевого полета, чуть не сел на вынужденную из-за того, что переохладил моторы при снижении, самолет старались обойти подальше. Тем более никто не заикался, чтобы слетать на нем на задание» [97, с. 162].

Моему отцу не довелось освобождать родной Крым, но тем не менее косвенно он тоже принимал в этом участие. Дело в том, что, захватив Армянск, войска 4-го Украинского фронта фактически вошли на Крымский полуостров. Освобождение Симферополя, казалось, было вопросом двух-трех дней. В Крыму началась паника среди немногочисленных оккупационных войск и эйфория у крымских партизан, число которых сразу выросло раз в десять. Тем не менее скорого освобождения не произошло. Опасаясь флангового удара с Никопольского плацдарма, Толбухин остановил наступление на Крым.

Никопольско-Криворожская операция осуществлялась силами двух фронтов: 3-го и 4-го Украинских при поддержке одной воздушной армии – 17-й.

Уже в самый разгар боев в полк пришло молодое пополнение – пять только что закончивших училище летчиков-истребителей: Ф.И. Гришин, М.А. Грязев, В.Д. Дементьев, В.А. Емелин и В.А. Тарасов, которые влились в эскадрилью Павлова. Уже на следующий день было проведено партийное собрание эскадрильи. На повестке дня стоял один вопрос: «Ввод молодых летчиков в строй». После первых полетов по кругу Гришин, Грязев и Тарасов были назначены старшими летчиками, но на боевые вылеты «молодежь» пока не посылали.

После овладения нашими войсками Никополем приказом Ставки ВГК шести воинским подразделениям было присвоено наименование Никопольских и среди них – 39-му отдельному разведывательному авиационному полку (командир – майор Ахматов).

Войскам, участвовавшим в освобождении Никополя, приказом Ставки ВГК от 8 февраля 1944 года была объявлена благодарность, а в Москве произведен салют 12 артиллерийскими залпами из 124 орудий.

Но вернемся к жизни полка. После Федорова его возглавил капитан Ахматов Алексей Сергеевич. Это был опытный хороший летчик. В 1941 году он воевал на Волховском фронте. Был награжден орденом Ленина. В 17-й ВА командовал отдельной разведывательной эскадрильей, где успел получить «Отечественную войну» и медаль «За отвагу». Весь состав его эскадрильи влился в 39-й орап.

Полк перелетел в деревню Кайдаки под Днепропетровском, а затем в Новый Буг.

После освобождения Одессы на семерых летчиков и штурманов полка были поданы документы на представление их к званию Героя Советского Союза. В силу каких-то причин оно не состоялось.

Работа воздушных разведчиков во многом отличалась от обычной жизни авиаторов. Теперь главная задача заключалась в том, что надо было найти: аэродром, переправу, свою или противника танковою колонну…

Вот что вспоминал Притула:

«Летчики должны были разбомбить переправу, но обнаружить ее не удавалось. Три экипажа, посланные на поиски, вернулись ни с чем. Нас отправили четвертыми. «Любой ценой обнаружить переправу» – так командир сформулировал задание.

Взлетаем, выходим в нужный квадрат. Несколько раз пролетаю над гладью реки на бреющем полете, что само по себе было очень опасно, но ничего нет. Неужели придется возвращаться с пустыми руками? Набираю высоту, чтобы лечь на обратный курс, как вдруг стрелок-радист Павел Порсин восклицает: «Командир, по воде идут машины!» Смотрю и глазам своим не верю: переправы не видно, но колонна идет по поверхности реки. Снова опускаюсь до бреющего полета, штурман фотографирует участок. Задача выполнена. Оказалось, немцы перебросили через реку притопленный понтонный мост, укрепив понтоны на якорях. Днем с высоты его не было видно. Переправу использовали только ночью. Но, видимо, возникла острая необходимость, и колонна двинулась днем, чем и выдала место переправы. Вскоре она была уничтожена» [106].

На одном из аэродромов, куда перебазировался полк, в ангаре оказался исправный мессер, весь разрисованный драконами. Ахматов принял решение утром следующего дня слетать на нем на разведку. Сели, разобрались с приборами, запустили моторы, все нормально. Но вечером по аэродрому отработала немецкая авиация. «Мессершмитт» был поврежден, и вылет не состоялся.

Необходимо отметить, что ни Ахматов, ни создатели фильма «В бой идут одни «старики», где аналогичный полет все же состоялся, не учли один нюанс. В случае если бы мессер с советским летчиком был сбит, то он рассматривался бы не как обычный военнопленный, а как шпион и потому был бы расстрелян на месте.

Экипажу Кущ – Зайченко – Соловьев была поставлена задача найти «адскую машину», которая ездит по железной дороге и все за собой уничтожает. Собственно говоря, задача была поставлена не столько уничтожить, как найти, сообщить, а дальше уже с ней разберутся штурмовики.

«Разрушитель» нашли довольно быстро, но решили атаковать паровоз, чтобы он не сменил свою дислокацию. Оказалось, что «адскую машину» охраняют МЗА, которые сразу же ощетинились. Только после третьего захода паровоз окутало паром и он замер, но «пешка» получила пробоины, были ранены летчик и штурман. Экипаж с трудом дотянул до своего аэродрома [123].

Как-то отец высказался в том плане, что авиационное начальство так и не научилось понимать роли и специфики воздушной разведки. Если армейский наземный разведчик старается быть незаметным, маскируется и при этом тщательно фиксирует все, что ему удастся увидеть, то авиационный разведчик – не прячется! Он висит над линией фронта или в глубине обороны. Порой к нему на земле уже привыкают и даже не обращают внимания. К сожалению, какое-то высокое начальство усмотрело в этом элементы «скрытого дезертирства» и обязало брать в разведывательный полет бомбы, чтобы по выполнении задания сбросить их на противника. После этого ни о каком «привыкании» уже не было и речи и по разведчику стреляли все. Как-то отец сказал: «Очень неприятно чувствовать себя уткой, в которую все стремятся всадить свой заряд».

На самолетах-разведчиках были установлены фотоаппараты АФА-3с, которые позволяли производить фотографирование до высоты 7000 метров.

Оказалось, что фотографирование сродни стрельбе из пулемета или пушки, но с той существенной разницей, что в ходе стрельбы летчик или штурман мог осознать результат стрельбы: попал или нет, произвести корректировку. При стрельбе по воздушным целям это было возможным благодаря тому, что в пулеметную ленту оружейники специально вставляли трассирующие пули, которые и позволяли ориентироваться. При стрельбе по наземным целям можно было наблюдать фонтанчики от пуль.

При фотографировании только после возвращения на аэродром и проявления пленки экипажи узнавали о том, что, оказывается, «промахнулись».

Постепенно поняли, что основной враг прицельного фотографирования – это снос! На высоте 5000–6000 метров течение воздуха совершенно другое. Можно правильно зайти на цель, но не сфотографировать ее из-за сноса, который заметить очень трудно.

Проблема освоения фотоаппаратов встала столь остро, что этому было посвящено специальное партсобрание. Решили искать выход в изучении опыта других полков. По счастливой случайности, на одном аэродроме с 39-м орап оказался 48-й гвардейский Нижнеднестровский орап из 5-й ВА, у которых, как оказалось, фотографирование проходило отлично.

Пообщавшись с коллегами, выяснили, что вся проблема была в правильном выборе скорости при выходе на цель фотографирования. Если удерживать 400–420 км/ч по приборам, то сноса практически нет. Уже потом сами пришли к выводу, что самое оптимальное фотографирование – при небольшом пикировании на скорости 400–500 км/ч. При этом вывод самолета из пикирования должен был совпадать с началом фотографирования.