Текст книги "Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945"

Этот неудачный вылет мог иметь далеко идущие последствия для морального состояния полка, но надо отдать должное Федорову. На следующий же вылет он лично повел группу, и, хотя она также была атакована истребителями (это была первая встреча с «Фокке-Вульф-190»), строй не был нарушен. Двух фоккеров сбили и вернулись домой без потерь.

Отец рассказывал, что никогда не подпускал к себе в хвост даже свои истребители, а сразу их отгонял очередью. Меня поразил тот факт, что отец считал «пешку» более защищенной, чем истребитель.

– Они, бедные (наши истребители), жмутся к нам, – рассказывал он.

Я же, по наивности, считал истребитель более грозной машиной, чем «пешка».

Какое-то время в полку был самолет Су-2, или, как его называли летчики, «сучка». Это был очень уязвимый самолет, который не шел ни в какое сравнение с «пешкой». Был он настоящей головной болью для командования, так как в строю с «пешками» он лететь не мог, а посылать его в одиночный полет было равноценно тому, чтобы отправить экипаж на верную смерть. Вышестоящее командование продолжало считать его полнокровной боевой единицей и требовало вставлять в полетную таблицу. Вот тогда Федоров и приказал Сергею Карманному перевести «сучку» в разряд боевых потерь. Экипаж посоветовался и сошелся на том, что выпрыгивать с парашютом дело рискованное, еще неизвестно, как приземлишься, и потому «благословили» Сергея «хорошо приложить» самолет при посадке. Надо сказать, что это он сделал блестяще. Первый раз в летной практике Сергея Карманного его не стали ругать за такую посадку, после которой самолет пришлось списать как не подлежащий ремонту.

Был в истории 39-го полка случай гибели экипажа, известие о котором, стыдно сказать, восприняли смехом. Об этом мне рассказывал отец, частично то же самое писал и Самусенко. Я передаю эту историю так, как она мне запомнилась в рассказе отца.

«Сбить истребитель противника очень сложно. Отец честно говорил, что понятия не имеет, сбивал он или нет.

«Дашь очередь и сразу же переводишь пулемет на следующего. Смотреть, попал или не попал, некогда – сожрут!»

Чаще всего то, что тот или иной стрелок сбил самолет противника, подтверждали экипажи летящих рядом самолетов да наземные службы. Однажды экипаж Хуторова вернулся с боевого вылета с пробоинами, к тому же садиться пришлось на одно колесо – в бою пробило правый пневматик. Штурман Свирко доложил о результатах разведки и в конце добавил, что на пути между Барвенково и Донцом были атакованы четырьмя истребителями Ме-109. Одного удалось сбить.

Начальник воздушно-стрелковой службы полка капитан Китров из всего услышанного сделал совершенно неожиданный вывод и сразу же набросился на Свирко (далее по воспоминаниям Самусенко): «Вот вы все не хотите изучать теорию воздушной стрельбы, увиливаете от тренировок, считаете это моей блажью. Не хотите понять, что все это нужно в первую очередь вам, чтобы хорошо защищаться. А что получается? Если бы младший лейтенант Свирко хорошо стрелял, то он сбил бы не один, а все четыре истребителя. Плохо, товарищ Свирко, плохо стреляете!»

Свирко подскочил как ужаленный, покраснел и в первый момент не нашел что сказать. Он не понял – серьезно говорит капитан или неумело шутит. Все притихли. Действительно, одному бомбардировщику уйти от четырех истребителей – это уже победа. Но экипаж не просто ушел, а еще и сбил одного! И вдруг такое обвинение от начальника ВСС! И никто не осудил Свирко, когда он выпалил: «Я плохо стрелял? Вот полетите, товарищ капитан, и покажите, как надо стрелять! На земле мы все мастера теории обучать! Там, – Леня вытянул правую руку вверх и для убедительности приподнялся на носках, – там, в воздухе, надо показывать, а не в землянке».

Капитан, оскорбленный в своих лучших намерениях, сверкнул глазами и резко ответил: «Вы забываетесь, товарищ младший лейтенант! А показать, как надо стрелять, покажу при первом удобном случае!»

И он резко хлопнул дверью» [97].

На следующий день в составе одного из экипажей он действительно полетел в качестве воздушного стрелка. Вечером в той же столовой кто-то спросил: «А где начальник стрелковой службы?» И когда в ответ раздалось: «Сбит!» – разразился гомерический хохот. Отец рассказывал, что смеялись все, смеялись до слез, хотя жалко было и экипаж, и в общем-то хорошего человека капитана Китрова, но смеялись.

В середине февраля за каких-то пять-шесть дней полк потерял десять экипажей.

Анализируя действительно огромные потери, которые нес в те дни 39-й полк, я прихожу к выводу, что главная причина заключалась в том, что, выполнив основную задачу – сбросить на вражескую колонну или станцию бомбы, вместо того чтобы скорее уходить на свой аэродром, пока не появились истребители, экипажи начинали штурмовать колонну, станцию, отдельные автомобили. Это только громко сказано «штурмовать», а фактически всего лишь производить обстрел из пулемета. Стреляешь ты, стреляют в тебя, но если с «пешки» мог стрелять по колонне только один член экипажа, то в нее стреляли все. Стреляли и попадали. Следует помнить, что Пе-2 – не штурмовик и в отличие от Ил-2 не имеет броневой защиты летчика и мотора, а потому каждая выпущенная с земли пуля могла поразить экипаж, жизненно важные узлы и детали самолета. Подобные штурмовки были губительны и нецелесообразны, но они были страшной реальностью того периода. Причем это не было личной инициативой того или иного летчика, а требованием командования.

Помимо потерь от штурмовок гибли от огня зениток уже непосредственно над целью. Доставали и «Мессершмитты», так как в 1942–1943 годах летали без прикрытия. Впрочем, как рассказывал отец, «Мессершмитт» имел шанс сбить только с первой атаки, если же он промахивался, то догнать уже не мог, так как скорость у «пешки» была почти такая же. А на пикировании она не знала себе равных.

Хронология боевых потерь. Юго-Западный фронт

Глава 6
Воздушные разведчики

«Смуглянка»

После прекрасного фильма «В бой идут одни «старики» совершенно неожиданно уже подзабытая песня обрела новую жизнь, получила новое звучание. Признаюсь честно, меня всегда смущала в ней одна строка: «Партизанский молдаванский собираем мы отряд».

Дело в том, что в годы Великой Отечественной войны о молдавских партизанах долго не было и слуху. Первый партизанский отряд, а точнее, группа диверсантов в количестве 11 человек была выброшена на парашютах в ночь с 16 на 17 марта 1944 года, да и был в ней только один молдаванин, у которого к тому же не раскрылся парашют. А это – только через год после описанных в фильме событий.

В дальнейшем на территории Молдавии из 2892 партизан этнических молдаван было лишь семеро, а основную массу составляли русские, украинцы и белорусы. Песня про смуглянку-молдаванку, собирающую партизанский молдаванский отряд, казалась мне поэтической фантазией.

Разгадка этого несоответствия пришла только после того, как я стал изучать историю создания песни. Оказалось, что осенью 1940 года, после присоединения Бессарабии к Советскому Союзу и образования Молдавской ССР, поэт Яков Шведов и композитор Анатолий Новиков получили заказ: написать песенную сюиту о партизанах Бессарабии периода Гражданской войны. Были рекомендованы Григорий Котовский, прочие герои и среди них какая-то партизанка по имени или кличке Смуглянка. В качестве заказчика выступало политуправление Киевского военного округа, которое намеревалось исполнить новую сюиту своим ансамблем. Сюита была уже готова, но началась Великая Отечественная война. Естественно, стало не до молдавских партизан.

Новиков забросил ноты в дальний ящик и вспомнил о них только в 1943 году, когда поступил заказ от радио на какую-нибудь лирическую песню. В сюиту входило семь песен, но именно «Смуглянка» показалась ему более подходящей.

Он предложил ее, но песня была отвергнута. В 1944 году к Новикову обратился руководитель Ансамбля песни и пляски Красной армии Александров с просьбой дать новые песни. Вновь, но уже среди нескольких песен, он предложил «Смуглянку». К его изумлению, выбрали именно ее. Приступили к репетициям, но далее дело застопорилось. Песня почему-то не шла.

– Видно, не судьба! – решил композитор.

Но через некоторое время его опять пригласили на репетиции. Оказалось, что солист ансамбля Николай Устинов попросил перетранспонировать песню для баритона (первоначально она была написана для тенора). Новиков выполнил просьбу, и случилось чудо – песня отлично зазвучала.

Премьера состоялась в Концертном зале имени Чайковского. Новиков так волновался, что, когда исполняли «чужие» песни, вообще не слушал. И вот, наконец, пришел черед «Смуглянки». Композитор опомнился лишь тогда, когда раздались аплодисменты и крики «Бис!». Песню повторяли три раза! Концерт транслировался по радио, и, таким образом, в 1944 году «Смуглянка» наконец обрела свою жизнь.

Авторы фильма «В бой идут одни «старики» допустили маленькую ошибку: в первые дни освобождения Украины, осенью 1943 года, о «Смуглянке» еще не знал никто. Слава и признание пришли к песне только тогда, когда последний оккупант уже был изгнан с украинской земли. Ну да бог с этим. Благодаря фильму «Смуглянка» стала вновь известна и любима миллионами и, самое главное – молодому поколению, для которого она навсегда ассоциируется с незабываемым: «Прыгай, Серега, прыгай!»

 
Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-молдаванка
Собирает виноград.
Я краснею, я бледнею,
Захотелось вдруг сказать:
«Станем над рекою
Зорьки летние встречать».
Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
Я влюбленный и смущенный пред тобой,
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый, резной!
А смуглянка-молдаванка
Отвечала сразу в лад:
«Партизанский молдаванский
Собираем мы отряд.
Нынче рано партизаны
Дом покинули родной,
Ждет тебя дорога
К партизанам в лес густой».
Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
Я влюбленный и смущенный пред тобой,
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый, резной!
И смуглянка-молдаванка
По тропинке в лес ушла.
В том обиду я увидел,
Что с собою не взяла.
О смуглянке-молдаванке
Часто думал по ночам.
Вновь свою смуглянку
Я в отряде повстречал!
Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
Я влюбленный и смущенный пред тобой,
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый, резной!
 

«Глаза» фронта

С изменением статуса полк стал «глазами» не только командующего воздушной армией генерал-лейтенанта Судца, но и командующего фронтом генерала армии Толбухина.

Если раньше большое начальство никогда в полку не бывало, то теперь и командующий фронтом Толбухин, и начальник штаба Бирюзов, и, особенно, начальник разведки генерал Рогов могли запросто заехать в полк, чтобы лично поставить задачу или расспросить вернувшийся из разведки экипаж.

Однажды, читая воспоминания одного армейского разведчика, я наткнулся на упоминание о его встрече с начальником разведывательного управления 4-го Украинского фронта генерал-майором Александром Семеновичем Роговым. Я прочел этот отрывок отцу. Он сразу же оживился, попросил прочесть еще раз.

Как рассказал тогда отец, несмотря на свою грозную должность, Рогов был человеком удивительно тактичным. Был он в возрасте, и за глаза все называли его «стариком».

Иногда он приезжал на аэродром в сопровождении какой-нибудь молоденькой девушки. Но это не была обычная для фронта ППЖ. Девушку прятали от посторонних глаз, а вечером сажали в кабину стрелка-радиста Пе-2 или в качестве пассажира на «Дуглас», и самолет уносил ее в глубокий тыл врага, где в определенном квадрате, иногда на зажженные огни, иногда просто наудачу, ее сбрасывали с парашютом.

Таких девушек отец видел и провожал вместе с Роговым десятками, и ни разу не было «старых знакомых». Для себя отец окрестил эти полеты девушек-разведчиц «полетами в один конец».

О командующем воздушной армией отец отзывался уважительно. Говорил о том, что он был хороший летчик и до конца войны на своем «Бостоне» даже летал на боевые задания.

И тем не менее я оставляю за собой право на собственное мнение. Сослуживец отца уже по дивизии в городе Мары Борис Агапович Кириленко после выхода на пенсию часто бывал у нас дома в Крыму. Как-то он рассказал мне о командующем 4-й воздушной армией генерале Науменко.

К Борису Агаповичу я отношусь с огромным уважением и верю ему безоговорочно. Как я понял с его слов, командующего воздушной армией панически боялись все. Случайная встреча на аэродроме могла обернуться незаслуженным оскорблением, гауптвахтой, штрафбатом. И потому, когда становилось известно, что на аэродром прилетал Науменко, все старались спрятаться куда только можно.

Ничего подобного о командующем 17-й воздушной армией я не слышал ни разу.

В мемуарах Константина Симонова упоминается о его встрече с Судцом, когда тот еще командовал воздушным корпусом. Симонов попросил разрешения слетать в составе одного из экипажей на бомбежку нефтепромыслов Румынии. На эту просьбу Судец отреагировал довольно грубо и посоветовал журналисту убраться подальше.

Как впоследствии писал сам Симонов, уже потом он узнал, что попал к Судцу в далеко не лучшее время. Потери летавших в Румынию бомбардировщиков были страшные, и потому объяснять столичному корреспонденту, что он не может отправить его на верную смерть, Судец попросту не стал.

В семидесятых годах долгое время на телевидении работала диктором милая ведущая Татьяна Судец. Каждый раз, когда она называла свою фамилию, у нас в комнате наступала тишина, как будто бы отцу передают привет с той далекой войны.

Изменение статуса полка повлекло серьезные перестановки. В середине ноября 1943 года добавили эскадрилью истребителей, которой командовал капитан Константин Павлов. Появилась своя фотослужба, кинолаборатория.

В состав полка полностью влили 10-ю отдельную разведывательную эскадрилью. Не просто влили, а ее командир капитан Ахматов даже стал командиром 39-го орап. В составе эскадрильи в полк пришли люди, со временем ставшие его гордостью, его неотъемлемой частью: это были летчики Алексей Ахматов, Виктор Дубовицкий, Иван Кленин, Сергей Сидоров, Павел Кущ; штурманы Дмитрий Басов, Арсен Зайченко, Николай Кирей, Салим Якубов, Игорь Ярцев; стрелки-радисты Александр Вьюст, Петр Морозов, Анатолий Печерин, Илья Продан, Анатолий Соловьев, Григорий Швецов.

Это были люди, уже понюхавшие пороха, имевшие по одной и более боевых наград.

Оказалось, что Николай Ботов в свое время был инструктором у командира полка Ахматова. Несмотря на кардинальное измение статусов, Ахматов по-прежнему относился к своему бывшему инструктору по-сыновьи.

Стали поступать специально оборудованные самолеты. Два самолета Пе-3Р – разведчик – были отправлены с завода № 39 в 39-й орап. На него устанавливались две фотокамеры и под центропланом подвешивались два дополнительных топливных бака. Кроме этого было оборудовано устройство для реактивных снарядов РС-2 и сброса гранат РГД-2.

С начала 1943 года на истребителях стали устанавливать радиостанции. Отец вспоминал, что, когда первый раз он поднял истребитель с радиосвязью в воздух и предложил Федорову передать летчику какую-нибудь команду, тот приказал выполнить иммельман, и, когда самолет описал заданную фигуру, командир полка, как ребенок, удивлялся тому, что летчик его слышит. А ведь интеллект Федорова был на порядок выше окружавших его командиров.

В работе разведчиков появилась и своя специфика, страшная специфика. Если раньше экипажи гибли в основном на глазах друзей, то теперь в страшный повседневный быт вошли слова: «Пропал без вести». Чаще всего это сопровождалось информацией по радио: «Атакуют истребители…» – и больше ничего.

Отец часто вспоминал о том, что самыми жуткими моментами той поры были задания, когда от итогов разведки зависела судьба едва ли не всего фронта. Одного слова разведчика ждали десятки экипажей, а ему надо было «всего лишь» доложить, что на таком-то аэродроме вся авиация противника на месте. И тогда поднимались бомбардировщики, штурмовики, взлетали истребители прикрытия. Вся эта армада летела к только что разведанному аэродрому противника, чтобы нанести упреждающий удар.

Иногда командование требовало найти исчезнувшую вдруг колонну танков противника, и экипаж за экипажем улетали и не возвращались.

Такие моменты, когда не вернулся первый разведчик, ушел с тем же заданием и тоже исчез второй, отец называл самыми страшными. Каждый понимал, что полет третьего экипажа – это полет на верную смерть, а командование требовало и требовало данных…

Однажды, уже после того, как не вернулся второй экипаж, начальник штаба Альтович сам сел в самолет и полетел на задание. Об этом поступке отец всегда вспоминал с искренним восхищением. После того успешного полета нравственный авторитет начальника штаба подполковника Альтовича в глазах всего коллектива был непоколебим.

Мне довелось общаться с Наумом Мефодиевичем у нас дома, был я и у него в гостях во Львове. Когда я спросил о том, помнит ли он этот полет, он только улыбнулся и ничего больше не ответил. Думаю, что это был тот случай, когда он предпочел сам пойти на почти верную гибель, чем посылать кого-либо из своих подчиненных.

Другая история, как это ни покажется странным, носит комический оттенок. Все было так же. Сбит один экипаж, сбит второй. Командование требует послать очередной самолет. Федоров приказывает лететь экипажу Сергея Карманного. Прощаясь, словно завещая, Сергей сказал: «Мой кожаный реглан можете пропить. На него заввоенторга давно глаз положил».

Так получилось, что вернулся экипаж на последних каплях бензина, и, пока штурман Тревгода докладывал результаты разведки, Сергей Карманный с криком «Я вернулся!» поспешил в казарму, справедливо опасаясь за свое имущество.

Изменение статуса полка практически сразу же сказалось на оценке его работы. Теперь все награждения шли только из 17-й воздушной армии. Если работа истребителей оценивалась числом сбитых самолетов, бомбардировщиков и штурмовиков – сброшенными бомбами, разрушенными мостами, уничтоженными танками и так далее, то работа воздушных разведчиков в основном носила рутинный характер по фиксации происшедших изменений в прифронтовой полосе противника или немного в глубь его обороны. Если разведчику удавалась найти потерявшуюся колонну или сообщить о появлении скопления войск противника, его могли наградить отдельно, но при этом следует помнить простую вещь. Если разведка сообщала что-либо неприятное, то обычная реакция вышестоящего штаба была крайне негативной: «Они что там, с ума посходили? Какая танковая колонна! Быть такого не может!» Разве что, как в древности, за плохую весть голову не рубили.

Работа воздушного разведчика требовала особых навыков. Прежде всего, прекрасного зрения. Если перефразировать известное золотое правило механики «Выиграешь в силе – проиграешь в расстоянии», то у воздушных разведчиков оно сводилось к следующему: «Наберешь высоту – выиграешь в обзорности, но хуже различаемость. Спустишься ниже – лучше видно, но меньше обзорность».

Формально обязанности разведки возлагались на штурмана, но в дружных, слетанных экипажах ему помогали все, и прежде всего воздушный стрелок.

Чтобы обезопасить себя от огня зениток, разведчики в основном летали на высоте семь тысяч метров. Тем не менее полеты на такой высоте требовали определенного навыка.

Для иллюстрации я воспользуюсь отрывком из книги Николая Самусенко:

«Сознаюсь вам честно, – говорил Печенкин, – что с семи тысяч я на дорогах ничего не вижу. Николай (Самусенко) и Подольский говорят: «Посмотри сюда, посмотри туда». Я смотрю, соглашаюсь, поддакиваю, а сам, кроме тонкой нитки дороги, ничего не вижу.

«Ничего, вылетов с десяток сделаешь – увидишь, – успокоил его Минаев, – глаза привыкнут. А еще лучше – набери семь пятьсот, посмотри несколько секунд или минуту, а потом снижайся до семи тысяч и будешь все видеть, как с четырех. Это верный и не раз проверенный способ» [97, с. 104].

Постепенно научились различать ориентиры. Станция Лозовая – она имеет контуры паука: железные дороги расходятся в четырех направлениях, а поворотный круг похож на стадион и характерен только для этой станции.

Так получилось, что для некоторых однополчан боевой путь полка стал проходить через их родные места. Сергей Карманный был родом из Николаева и за пару дней до освобождения города, пролетая над родным домом, он сбросил вымпел, к которому привязал письмо с указанием адреса и просьбой доставить его родителям. Когда город освободили и он побывал дома, оказалось, что письмо действительно попало по адресу.

Один из полетов на разведку описан в воспоминаниях его непосредственного участника Михаила Атражева, предоставленных автору уже в 2012 году.

«4 апреля 1943 года командир полка полковник Федоров Алексей Григорьевич вызвал на командный пункт наш экипаж: командир младший лейтенант Журавлев, штурман младший лейтенант Ботов и воздушный стрелок-радист сержант Атражев. Была поставлена боевая задача произвести разведку коммуникаций и аэродромов противника по маршруту Петровское – Лозовая – Барвенково – Изюм.

Поскольку самолеты полка еще не были оборудованы фотоаппаратами для разведки на больших высотах, полет предстояло выполнить на малых с визуальным наблюдением объектов. Разъяснив задачу, полковник спросил: «Журавлев, а не сможете ли вы не только вести разведку, но и подарок «гансам» привезти?»

«Конечно, можем! Разрешите взять с собой шесть «соток» с замедленными взрывателями?»

«Молодец, надо фашистскую нечисть бить всегда, где только возможно!»

Линию фронта мы перелетели на высоте двадцать метров – бреющий полет. На железнодорожной станции Петровка обнаружили состав теплушек, по которым я дал длинную очередь из ШКАСа – бортового пулемета. На аэродроме около станции было сосредоточено около двадцати истребителей и бомбардировщиков. При подлете непосредственно к станции Лозовая Журавлев сделал горку, и мы обнаружили платформы с танками, два состава цистерн и несколько составов с теплушками.

Командир приказал: «Костя, бросай на станцию!» – и сделал заход. Чуть-чуть не долетая до станции, машину подбросило вверх, значит, штурман сбросил бомбы. Я дал длинную очередь по теплушкам и стал внимательно смотреть за воздухом, так как рядом находился аэродром с истребителями. Через полминуты увидел над станцией большие клубы дыма – значит, загорелись цистерны с горючим. Впоследствии было получено подтверждение удачного удара по станции, на которой возник пожар топлива и других составов. От пожара пострадали и танки.

Не отрываясь от наблюдения за воздухом, ключом передал сообщение о выгрузке танков на станции Лозовая и обнаруженном аэродроме.

Дальнейший полет проходил над шоссейной дорогой Лозовая – Барвенково, по которой двигалась довольно длинная колонна автомашин. Пилот поднял машину на высоту двести метров и открыл огонь по колонне.

Я тоже стрелял прицельно длинными очередями из УБ, стрелял по машинам, некоторые из которых скатывались в кюветы и даже опрокидывались. Было сделано три таких захода. В конце последнего по самолету ударило несколько пуль. И вдруг, на выходе из атаки, самолет резко отвернул в сторону и начал набирать высоту. Я услышал по СПУ: «Костя, бери штурвал, у меня не работает правая рука!»

Машина выровнялась и продолжала полет на высоте шестьсот метров. Штурман сказал мне: «Передай: летчик ранен, возвращаемся на свой аэродром, сообщи все известные тебе разведданные и смотри за воздухом!»

Я ответил, что об аэродроме и станции Лозовая уже сообщил. Дал телеграмму о том, что самолет ведет штурман.

На высоте шестьсот метров мы перелетели линию фронта (родились в рубашке!) и на небольшой скорости подлетели к своему аэродрому таким образом, чтобы можно было совершить посадку, не делая «коробочки».

Пилот управлял газом и педалями, а штурман – штурвалом. По мере приближения к земле пилот левой рукой поправлял штурмана. Шасси не выпускали и приземлились на мотогондолы, повредив только винты.

Тут же подъехала «скорая помощь» с врачом С.А. Гольдиным и командиром полка. Когда сорвали колпак с кабины и вынесли на руках пилота, то его кресло было залито кровью.

У Петра оказалось две раны: одна на правом бедре, вторая – в правом боку. Его увезли в госпиталь в Ново-Деркуль, а мы отправились в штаб для доклада».

Были и вылеты совершенно необычные. Эту историю я слышал от отца еще в далеком детстве.

Полк получил задание в каком-то населенном пункте разбомбить школу, в которой, по сообщениям партизан, в конкретный день на совещание должны были собраться какие-то немецкие начальники. Задача осложнялась тем, что с воздуха найти школу практически невозможно. Совершенно случайно оказалось, что один из авиаторов (то ли штурман, то ли летчик, увы, этого я не запомнил) был из этого самого населенного пункта.

Ему и поручили выполнить задание. Слетал он на разведку, быстро нашел школу, но вернулся в полк опечаленный. Он понял, что вместе с фашистами погибнут десятки его соседей и среди них его родные, так как их дом стоял через хату от школы.

Тем не менее приказ выполнять надо. В полет он взял только одну бомбу, которую рассчитывал уложить с минимально возможной высоты точно в школу. Чтобы не взорваться на ней самому, замедлитель на бомбе поставили с небольшим запасом. Как я понимаю, тут была и другая крайность: если замедлитель сработает достаточно поздно, то немцы успеют выбежать из здания. По-видимому, выбрали «золотую середину».

Все получилось хорошо. Бомба легла точно в цель. От взрыва самолет едва не опрокинуло, но летчик все же удержал штурвал. Экипаж вернулся на аэродром, не зная того, что через десять минут над школой появились два других самолета 39-го полка, которые обязаны были проследить выполнение задания, и если оно не было бы выполнено, то не мудрствуя лукаво – снести школу, а вместе с ней и полпоселка с лица земли. Увидев, что школа уничтожена, экипажи доложили об этом командованию и ушли на запасную цель.

Эту историю я услышал, когда мне было лет тринадцать. И только по прошествии десятилетий пришло понимание того, что этот парень спас жизни десяткам своих односельчан, которые об этом даже не подозревают.

Перечитывая книгу воспоминаний Николая Никитича Самусенко, я наткнулся на такие строки: «Все знали, что Вадим Литвинов родом из Донбасса, и по легкому почину Минаева те, кто летал на Артемовск или Ясиноватую, считали своим долгом передать Вадиму привет от бабушки».

В записной книжке отца я нашел адрес Вадима Петровича. Донецкая область, город Артемовск, улица… Не надеясь на удачу, я все же написал письмо и сразу же получил ответ. Оказалось, что ветеран жив, относительно здоров, но о случае со школой ему ничего не известно.

В воспоминаниях Самусенко оказался еще один важный момент: «Из очередной оперативной сводки стало известно об успешном продвижении сухопутных войск. Особенно радовался Минаев: ведь родом он был из Каменки-Днепровской, а ее должны были освободить в ближайшее время».

Фамилия Минаева мне хорошо знакома. Ведь в полку служила связисткой и Маша Маркова – невеста штурмана Сени Минаева. Нахожу их адрес. Киевская область, село Ново-Петровцы, улица… Ответ приходит достаточно быстро, но от их дочери. Оказывается, родители уже ушли из жизни, но в памяти домашних действительно сохранился рассказ отца о том, что он бомбил родную школу.

Так случилось, что отец моего соседа и друга Сергея Калугина был родом из Каменки-Днепровской. Нашлась даже выпускная фотография отца пятидесятых годов, и среди учителей – Минаев. По-видимому, кто-то из родственников штурмана Семена Минаева.

Как я понял со слов Калугина, большая часть Каменки-Днепровской после войны оказалась затопленной Каховским водохранилищем и, скорее всего, там же оказалась и бывшая школа.

На аэродроме в Ново-Деркуле полк впервые был подвергнут страшной бомбежке. 18 самолетов Ме-110 за двадцать минут превратили лениво просыпающийся аэродром в ад. Как оказалось впоследствии, эта операция оказалась хорошо спланированной. Были блокированы истребители на соседнем аэродроме, и нанести удар по бомбардировщикам в Ново-Деркуле уже никто не мешал. Тем не менее два самолета противника были сбиты. Сделали это оказавшиеся у самолетов мастера по вооружению, которые открыли огонь из пулеметов штурманов, а солдат батальона аэродромного обслуживания Станислав Лидерман стрелял из самодельной зенитной установки. Это была дуэль, за которой наблюдал весь полк. Мессер бил из четырех пулеметов, а наш солдат – из одного.

«Мессершмитт» вспыхнул в воздухе и тут же упал сразу за аэродромом. С парашютом успел выпрыгнуть воздушный стрелок, которого пленил бросившийся к месту приземления штурман Гриша Батрак.

Станислав Лидерман был тяжело ранен. Вот тогда, восхищенный его подвигом, командир полка Федоров привинтил к гимнастерке героя свой орден Красной Звезды. Правда, в воспоминаниях Самусенко фамилия солдата почему-то Портнович, по-видимому, цензура тех лет не пропустила откровенно еврейскую фамилию.

Федоров в своих воспоминаниях пишет о Лидермане. Я проверял по спискам награжденных, но ни Станислава Лидермана, ни Станислава Портновича не нашел. Отец рассказывал, что Федоров как-то пожаловался ему, что никак не может получить назад свой орден. Так что возможно, что Лидермана-Портновича в силу каких-то непонятных причин действительно так и не наградили.

Отцу бомбежка в Ново-Деркуле запомнилась и таким эпизодом. Самолет Карманного оказался в центре аэродрома, а экипаж, вместо того чтобы убежать под защиту деревьев, так и стоял посередине поля и пытался отстреливаться от наседавших мессеров из ШКАСов.

Матюкаясь, Федоров потребовал у отца добежать до самолета и приказать Карманному убираться.

Вылезать из щели не хотелось, но приказ есть приказ. Отец побежал к стоящей посередине аэродрома «пешке». Когда он передал все, что думает о нем Федоров, то поразился тому, как Сергей спокойно, снимая пальчик за пальчиком свою кожаную перчатку, добродушно согласился, что действительно пора убираться. Все это происходило под грохот бомб, свист пуль и осколков.

В тот день 202-я бад потеряла двадцать самолетов Пе-2. Как написал мне в своем письме Литвинов, он в числе трех экипажей прилетел в 39-й полк сразу после этой бомбежки, но самолеты у них отобрали и передали «старикам». А затем уже пригнали новые машины, и жизнь вновь пошла своим чередом. Вскоре входившие в 202-ю бад 36-й бап и 727-й бап были переданы в другую воздушную армию, но их самолеты переданы 39-му орап. Теперь у каждого экипажа стало по два самолета. На технический персонал легла колоссальная нагрузка.