Текст книги "Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945"

В наступлении

В ходе войны наконец пришло понимание того, что управление военно-воздушными силами оставляет желать много лучшего. На самом первом этапе войны авиационные дивизии подчинялись общевойсковым армиям, что приводило не только к неграмотному использованию авиации, но и полному непониманию ее роли и специфики.

Читая воспоминания авиаторов о том периоде, сплошь и рядом встречаешь упоминание о том, что тяжелые бомбардировщики посылали на штурмовку, истребителей пытались использовать как бомбардировщиков, а то, что бомбардировщики летали на задания без истребительного прикрытия, – это сплошь и рядом. Распыление имеющихся сил было повсеместным, и хотя количественно авиации у нас всегда было больше, чем у противника, но использовалась она крайне нерационально.

Несмотря на то что авиационные дивизии подчинялись армейскому руководству, они фактически не имели с ними устойчивой связи. Отсутствие или игнорирование радиосвязи делало управление авиацией крайне неэффективным.

К тому же кадры авиационных частей нередко использовались не по прямому назначению. Друг моего отца Иван Васильевич Бойченко в 1942 году был начальником штаба истребительного полка. Кто-то из армейских генералов приказал из «безлошадных» летчиков, авиатехников, мотористов, оружейников сформировать стрелковую роту, которую под командованием Бойченко послали на штурм какой-то высоты.

Тогда Ивану Васильевичу довелось единственный раз в жизни участвовать в штыковой атаке. Он помнит только ее начало и конец. Он на высоте, у него в руках откуда-то взявшаяся винтовка. Штык в крови. Восемьдесят процентов пришедших с ним авиаторов-пехотинцев погибли. А ведь на подготовку авиационных специалистов нужны годы. Армейское командование такие проблемы не волновали, они решали свои сиюминутные задачи.

Реорганизация была косвенным признанием неэффективности прежней организационной структуры ВВС. Создание воздушных армий началось в марте 1942 года и завершилось к началу 1943 года. Думается, что это было абсолютно правильное решение. Воздушная армия стала хорошо сбалансированным объединением: в ее состав входили истребительный авиакорпус, штурмовой, бомбардировочный. Как правило, за каждым фронтом закреплялась одна воздушная армия, но порой их могло быть и две. Так, в марте – апреле 1944 года освобождавшие Крым войска прикрывали две воздушные армии – 8-я и 16-я.

17-я воздушная армия оказалась последней из сформированных в годы войны. Своим созданием она обязана ситуации, сложившейся при окружении сталинградской группировки противника. Чтобы помешать деблокировке 6-й армии Паулюса, был создан Юго-Западный фронт под командованием генерала армии Н.Ф. Ватутина, в состав которого и была введена 17-я воздушная армия. Ее первым командующим стал С.А. Красовский, до этого командовавший 2-й воздушной армией. Как он вспоминал в своих мемуарах, «на новые площадки начали перебазироваться части 1-го смешанного корпуса генерала В.И. Шевченко, 221-й бомбардировочной дивизии полковника И.Д. Антошина, 282-й истребительной дивизии полковника В.Г. Рязанова. Затем прибыла 262-я ночная бомбардировочная дивизия Г.И. Белицкого. К началу нашего контрнаступления ВВС фронта насчитывали 538 самолетов. По тому времени это была внушительная сила».

Не удержусь от комментария. «Ночные бомбардировщики» – это эвфемизм, так как в действительности речь идет об устаревших самолетах У-2, которые относительно безопасно могли летать только ночью, так как днем они не имели никаких шансов выжить.

В начале декабря в состав 17-й воздушной армии прибывает 3-й смешанный авиационный корпус под командованием В.И. Аладинского. В составе корпуса была 202-я бомбардировочная авиационная дивизия под командованием С.И. Нечипоренко, в которую и входил 39-й ближний бомбардировочный авиаполк, которым в те дни командовал майор Морозов.

С марта 1943 года 17-ю воздушную армию уже возглавляет В.А. Судец, так как Красовский вновь возвращается во 2-ю воздушную. Как я понял, его вновь забрал к себе назначенный командующим Воронежским фронтом генерал армии Ватутин.

После завершения Сталинградской эпопеи подразделения 17-й воздушной армии почему-то не были награждены медалью «За оборону Сталинграда». Отец искренне и, по-моему, вполне логично считал, что их полк тоже принимал участие в этой битве, так как они работали исключительно по танковой армии Гота, которая стремилась на помощь Паулюсу, но искать логику в действиях наших властей – пустая затея.

Уже оформляя пенсию, отец был поражен тем, что работники финорганов не засчитали ему в качестве «фронтовых» почти весь 1942 год. В соответствии с официальными документами, в действующую армию 39-й ббап вновь был включен только 11 декабря 1942 года.

Начальству, как говорится, виднее, но 3 декабря 1942 года гибнет экипаж Горелихин Б.К., Кожухов И.А., Родионов Н.Т. Место гибели названо обобщенно – Воронежская область. 5 декабря погиб Афанасьев С.Д.

Все это, как мы можем судить, произошло еще до официального включения полка в состав действующей армии.

С 11 декабря 1942 года полк официально приступает к боевой работе. Первый боевой вылет совершен на разведку, его осуществил экипаж Глыга, Разумовский, Семичев. 16 декабря состоялся вылет девятки из состава 1-й эскадрильи комэска капитана Канаева. Задание было выполнено, но уже при заходе на посадку разбился получивший повреждения над целью самолет Усова.

По случаю начала боевой работы состоялся митинг. Вечером в столовой зачитали благодарность танкистов, которые, воспользовавшись ударом эскадрильи, атаковали и с ходу овладели каким-то хутором.

С 16 по 31 декабря 1942 года погибли и пропали без вести:

– летчики: Усов Г.С., Егоров С.А., Пичужкин В.М.;

– штурманы: Нагорских Н.Н., Самсонов С.Г., Самусенко Н.Н.;

– воздушные стрелки: Красноперов А.Н., Шацкий П.Ф., Коваль М.П.

Большинству экипажей просто не хватало боевого опыта. Примечательна история, которая произошла с экипажем Глыга, Разумовский, Семичев.

Если Глыга и Семичев прошли Финскую, летали в Белоруссии, под Москвой, то для Гриши Разумовского война только начиналась. Возвращаясь со своего первого вылета на воздушную разведку, они были атакованы двумя мессерами, но благодаря тому, что Семичев вовремя их заметил, Глыга в резком пике ушел вниз и далее уже на бреющем сумел оторваться. Во время этого маневра штурман отгонял мессеров очередями своего пулемета, а Семичев, сняв с креплений довольно тяжелый пулемет ШКАС, высунулся через верхний люк и короткими очередями тоже стрелял по истребителям. Оторваться от противника оторвались, но когда вновь набрали высоту, то Гриша Разумовский осознал, что понятия не имеет, где они находятся и куда надо лететь дальше.

Нашли железную дорогу, благодаря которой определили, где находится восток, а где запад. Попытались прочитать название первой попавшейся железнодорожной станции, но на беду указатель оказался прикрытым козырьком.

Люди на перроне с удивлением наблюдали за странными полетами над станцией, приветливо махали руками, платочками.

В конечном итоге Гриша Разумовский сдался и предложил Глыге перейти к «самому надежному» способу восстановления ориентировки – опросу местных жителей. Если на Р-5 или По-2 посадка в любом месте не вызывала особых проблем, то для скоростного Пе-2 она была чревата самыми плачевными последствиями. Тем не менее выбора не было. Возле какого-то населенного пункта Глыга присмотрел ровную площадку и произвел посадку.

Прибежали удивленные местные жители. Как бы между прочим выяснили название поселка. Оказалось, что они сели возле Новохоперска. Поковырявшись для вида под капотом, благополучно взлетели.

Все осознавали, что война есть война и потери неизбежны. Тем не менее, как в песне Владимира Высоцкого, было понимание того, что «все не так, ребята. Все – не так!». Вероятно, это было связано с тем, что после гибели Захарычева, который пользовался в полку непререкаемым авторитетом, началась чехарда командиров.

В бомбардировочной авиации роль командира полка не сопоставима ни с истребителями, ни даже с штурмовиками. Если полк идет на задание тремя девятками, а такое бывает часто, то ведет его сам командир. Только от его летного мастерства и зависит его авторитет. Все остальное, как правило, остается «за кадром» и известно только близкому окружению. Вот почему в 39-м полку к майору Морозову, который был прекрасным летчиком, но весьма слабым и безответственным организатором, относились двояко. Впрочем, мнения рядовых авиаторов никто и не спрашивал. Оргвыводы последовали очень скоро. Комполка Морозов, а с ним и замполит Макурин были сняты. Вместо них были назначены подполковник Алексей Федоров и майор Николай Сысоев.

Как начальник связи отец постоянно находился рядом с командиром и даже спал с ним в одной землянке. Отец часто вспоминал, что Федоров мог разбудить его ночью и прочитать отрывок из какой-нибудь книги и, что самое ужасное, заставлял слушать стихи. Алексей Федоров был рыцарь, гусар… Когда один из солдат полка из самодельного зенитного пулемета в трудном единоборстве, будучи раненным, сбил «Мессершмитт», то восторженный Федоров при всех расцеловал его и тут же привинтил на грудь раненому герою орден Красной Звезды – отдал свой.

Сегодня я могу сказать, что командование Алексея Федорова пришлось на самый трудный период в жизни 39-го бомбардировочного полка. Именно тогда они работали на износ, неся невосполнимые потери, теряя экипаж за экипажем.

В начале 1943 года 39-й полк упоминается среди первых воинских частей, участвовавших в освобождении Украины, а точнее – Ворошиловградской области. Мне довелось читать брошюру, в которой рассказывалось о подвиге командира эскадрильи 39-го бомбардировочного полка Утюскина, который повторил подвиг капитана Гастелло, направив свой подбитый самолет на скопление вражеских эшелонов в Ворошиловграде.

Я слышал об этой истории от отца, но несколько по-иному. Утюскин был из числа самых старых летчиков полка. Прошел Финскую, на фронте с первого дня.

Сбили его 11 января 1943 года на глазах отца зенитным снарядом при бомбежке железнодорожного узла. Неуправляемая машина камнем врезалась в землю рядом со станцией. Поднятая вокруг его имени шумиха всех в полку удивила, и, по-видимому, объективная оценка случившегося однополчанами сделала свое дело, к званию Героя Советского Союза Утюскина не представляли, хотя в газетах и брошюрах его гибель продолжали сравнивать с подвигом Гастелло. Вместе с Утюскиным погибли штурман Рябиков и стрелок-радист Козаченко, с которым отец пролетал всю Финскую.

После прихода Федорова, то ли с его легкой руки, то ли по иным причинам, но почти полтора месяца полк не понес ни одной боевой потери. Летали на разведку, бомбили, но потерь не было.

Знаковым оказался вылет всего полка на станцию Чунищево. Стало известно, что туда прибыли составы с танками, которые направлялись на прорыв к осажденным в Сталинграде войскам. Приказ на вылет поступил достаточно поздно, и поэтому после выполнения задания садиться предстояло уже в ночное время. Вылет произвели всем полком, тремя девятками. Ведущим шел сам командир. По маршруту их несколько раз атаковали истребители, но безуспешно. Сломать строй трех девяток при правильной организации огня довольно сложно. Как рассказывал мне отец, даже если тебя атакует истребитель противника, ты не имеешь права стрелять в него, если это не твой сектор. Тебя прикроет другой штурман или воздушный стрелок. Естественно, что для этого надо иметь крепкие нервы и веру в товарищей.

Над целью – забитой эшелонами железнодорожной станцией – двадцать семь самолетов устроили «вертушку» – своеобразный замкнутый круг, в котором одни бомбят, другие прикрывают своих товарищей. Из-за невысокой дальности полета своих истребителей прикрытия не было и потому надеяться приходилось только на себя. Отбомбившись, полк ушел от цели в полном составе. Впрочем, ненадолго. Стрелок-радист Петр Бадяев из экипажа Сергея Карманного доложил, что их самолет сильно поврежден и не может оставаться в строю. Получив разрешение на одиночное возвращение, он покинул строй и ушел напрямик к линии фронта.

Из-за недостатка горючего Федоров принимает решение: садиться не на своем аэродроме, а у истребителей 5-го иап в Красном Лимане, чей аэродром много ближе к линии фронта. Он связывается с командиром полка и открытым текстом предупреждает: «Вася! Дружище! Это я – Алексей. Иду к тебе на посадку. «Хозяйство» в полном составе».

Командир полка, в самом скором будущем дважды Герой Советского Союза Василий Зайцев, отдает команду растаскивать по краям аэродрома свои самолеты и готовить посадочные костры. Один за другим «пешки» идут на посадку. Наконец сел двадцать шестой – последний.

На аэродром въезжает легковая машина – это командир 3-го смешанного авиакорпуса генерал-майор Владимир Аладинский.

Когда ему доложили, что сели все, кроме Карманного, он даже просиял:

– Я вашего Карманного в сорока километрах отсюда видел. Думал, один его самолет и уцелел со всего полка.

В этот вылет полк не потерял ни одного самолета, но погиб воздушный стрелок-радист Василий Макаренко, которого похоронили здесь же, в Красном Лимане.

В сложных условиях ночной посадки удачно произвели посадку абсолютно все пилоты, включая самых молодых летчиков, а вот командир полка – навернулся. Как вспоминал Николай Самусенко, этот случай стал в полку временной вехой. Теперь, если нужно было уточнить, когда было то или иное событие, все говорили: «Это еще до того, как Федоров перевернулся» или: «Это было уже после того, как навернулся командир».

Если на Западном фронте, в Белоруссии, под Москвой полк воевал в условиях общего отступления наших войск, то на Юго-Западном фронте ему впервые пришлось принять участие в наступлении.

Для ближней бомбардировочной авиации, которая работает непосредственно по переднему краю, наступление наших войск – это очень серьезная проблема, так как есть большая вероятность ударить по своим.

Как вспоминал Александр Притула, случались забавные ситуации. Штаб полка в Нижней Каменке располагался в местной школе. Там находился единственный телефон, связывавший полк с командованием дивизии. В результате стремительного наступления наши войска заняли поселок Твердохлебовка, где до этого находился штаб 8-й итальянской армии, который собирались подвергнуть бомбардировке. Чтобы не допустить удара по своим, позвонили из штаба корпуса и предупредили, что бомбить Твердохлебовку нельзя. Принявший сообщение дежурный попросил местных ребят предупреждать всех летчиков, чтобы они не бомбили поселок. Дети отнеслись к поручению более чем ответственно и в течение нескольких дней подбегали к летчикам и наперебой кричали: «Твердохлебовку не бомбить!»

Тем не менее боевая работа в условиях наступления не идет ни в какое сравнение с тем, что было ранее.

Во время полета на Миллерово (это было 28 декабря 1942 года) наша девятка разбомбила составы с техникой из армии Манштейна, призванной прорвать кольцо окружения Паулюса, и тем самым сорвала этот удар. Возвращаясь, они попали под атаку фоккеров. У штурмана Давыдова вдруг заело управление пулеметом «Березина», что позволило истребителю противника спокойно зайти снизу и ударить из пушек по центроплану. Командир экипажа Мильченко приказал покинуть самолет.

У штурмана люк был внизу. Давыдов повернул ручку аварийного выхода и сразу провалился вниз, но воротником комбинезона зацепился за болт, который торчал из основания турельной установки. При этом голова его оставалась в кабине, а тело торчало снуружи. Горящий самолет продолжал падать. Давыдов изо всех сил пытался отцепиться, позвал на помощь летчика, но тот его не слышал. Будучи уверенным, что штурман уже покинул самолет, он открыл фонарь и выпрыгнул сам.

Только ухватившись за пятку пулемета, Давыдов смог из последних сил сдернуть себя с крюка, а затем, выждав, когда горящий самолет обгонит его, выдернул кольцо. Первоначально парашют не раскрылся, и только после удара по кольцу вышел вытяжной парашют, а затем и основной. По прикидкам Давыдова, он должен был приземлиться где-то рядом с линией фронта, но на территории противника. К его радости, именно на этом участке в наступление уже пошли наши танкисты.

Приземлившийся немного раньше командир экипажа Мильченко попросил танкистов прийти на помощь его штурману, которого в это время уже хотела добить наша пехота, приняв его за сбитого немецкого летчика. Только трехэтажный мат Давыдова несколько прояснил ситуацию, и стрелять по нему наши солдаты перестали.

Во время болтания в воздухе Давыдов потерял свои унты и шлемофон, потом все это в самых разных местах нашли пехотинцы. Поскольку дело было зимой, то приземление босиком обошлось ему дорого. Ноги он обморозил и потом два месяца провалялся в госпитале.

В ходе этого же наступления наши войска освободили местную тюрьму, в которой оказался ранее сбитый штурман Николай Самусенко, которого все уже считали погибшим.

После гибели командира эскадрильи капитана Канаева комэском стал Сергей Карманный, но не надолго. После допущенной из-за небрежности аварии с комэсков его сняли, а назначили Ивана Глыгу.

Вот как писал Самусенко: «Глыга по характеру был строже Карманного. Временами допускал излишнюю резкость в обращении с подчиненными» [97, с. 76]. Эта фраза меня нисколько не удивила, так как вспомнился рассказ отца о том, что когда ему довелось впервые лететь с Глыгой на боевое задание, то несмотря на то, что Иван был в то время сержантом, а отец – старшим лейтенантом, Глыга потребовал, чтобы штурман рассказал ему весь маршрут, ответил на ряд каверзных вопросов, связанных со знанием карты. Отца поразила и требовательность молодого летчика, и то, что он сам, оказывается, прекрасно знал маршрут будущего задания. Для основной массы летчиков это было нехарактерно.

Став командиром эскадрильи, Глыга попробовал «подзакрутить гайки».

По приказу командира полка летчики, которые не были запланированы на боевые задания, должны были по очереди тренироваться в полетах под колпаком на самолете У-2.

«Глыга подошел к лежащему на нарах Карманному и официально обратился:

– Товарищ старший лейтенант, поднимитесь! Пойдем тренироваться под колпаком.

– Возьми кого-нибудь другого, – хотел отмахнуться Карманный, – не мешай спать. Я был командиром, тебя не трогал.

– Товарищ старший лейтенант, – повысил голос Глыга. – Я вам приказываю лететь со мной. Будете контролировать мой полет.

Карманный неохотно поднялся и молча пошел за Глыгой на опушку к У-2» [97, c. 77].

Как рассказывал отец, этот полет вошел в устную историю полка. Сначала пилотировал Глыга, а Карманный только подавал команды на разворот. Потом пилотировать под колпаком стал Сергей. Все шло нормально, как вдруг Глыга заметил атакующий их «Мессершмитт», рванул ручку, и самолет сделал такой вираж, что Карманный даже выругался, полагая, что это какой-то очередной педагогический выкрутас Ивана. Осознал он опасность только после того, как Глыга крикнул: «Сбрасывай колпак, сзади мессер.

Как рассказывал отец, будь в кабине один Глыга или Карманный, то, вероятно, они бы выпутались, но эти «два медведя в одной берлоге» постоянно хватались за ручку управления, и дело закончилось тем, что они вмазались в церквушку, вокруг которой хотели повертеться, уходя от атак.

Глыга отделался легкими ушибами, а Карманный получил травму черепа и позвоночника.

Уже после войны, будучи на пенсии, Сергей Семенович с юмором рассказывал о том, что благодаря этой травме он прошел переосвидетельствование в госпитале и стал инвалидом Великой Отечественной войны, со всеми причитающимися ему льготами.

Мне хочется прокомментировать еще один эпизод, но уже из воспоминаний Николая Самусенко:

«На сегодняшний боевый вылет штурманом в экипаж Карманного назначен адъютант эскадрильи старший лейтенант Гримайло. После опробования моторов оружейники подвешивали бомбы, а Карманный со стрелком-радистом Бадяевым стояли за капониром и курили. К ним подошел Минаев:

– Жора, – так неофициально к Карманному обращались все, – пойди к Канаеву, пусть он возьмет к себе Гримайло, а я полечу с тобой.

– А ты не хочешь лететь с начальством? – посмотрел на него Карманный. – Признаться, мне тоже не особенно желательно лететь с начальством. Лады, жди и надейся, пойду договариваться» [97, c. 59].

Этот эпизод исключительно правдив. С начальством летать не любили по двум причинам. Первая, что называется, на поверхности: начальство есть начальство!

Отец рассказывал, что однажды в воздухе он пару раз врезал прицелом молодому летчику, который вздумал погоняться за какой-то немецкой машиной.

С другой стороны, к авиационному начальству было некоторое предубеждение в части того, что оно меньше летало и потому невольно утрачивало свой профессионализм.

В этом плане примечателен эпизод перед вылетом на Иранскую конференцию. Генерал Голованов докладывает Верховному главнокомандующему Сталину, что один самолет с членами делегации поведет сам Голованов, а второй полковник Грачев.

К его удивлению, Сталин предпочитает самолет Грачева, заметив при этом, что полковники летают чаще, чем генерал-полковники.

Это бесспорно, и тем не менее я попробую высказать и другую точку зрения. В первый период войны командный состав авиационных полков состоял из опытных довоенных авиаторов, имевших большую летную практику, которой еще не было у молодых летчиков и штурманов.

Как-то, когда зашел спор о возможности точного бомбометания с пикирования, как рассказывал отец, они с Костей Смирновым утерли нос молодым летчикам и штурманам, точно уложив бомбы.

Однажды командование дивизии поставило задачу подготовиться к возможным ночным полетам. Командир полка Федоров организовал проверку летных навыков будущих «ночников» на тихоходном У-2. Оказалось, что вполне удовлетворительно ночью пилотируют только довоенные летчики: Глыга, Смирнов, Тихонов. О полетах молодежи на скоростной «пешке» не могло быть и речи. Вот тут уже сам Федоров поразил весь полк. Он приказал погасить все огни и оставить в конце аэродрома только один факел. Федоров трижды взлетал и трижды садился точно возле факела.

В советских военно-воздушных силах изначально была навязана установка, что летчик – командир экипажа. Так в действительности и было, но на земле. Как только самолет поднимался в воздух, то все команды исходили исключительно от штурмана: выше, ниже, правее, левее, увеличь скорость, держи курс… Примечательно, что в американских ВВС именно штурман считался командиром корабля.

В наших бронетанковых войсках, несмотря на то что они входили в один Наркомат обороны, не пошли по пути авиаторов и не стали делать механика-водителя командиром экипажа.

Но был в 39-м полку экипаж, командиром которого фактически был… стрелок-радист.

Как pассказывал мне спустя полвека командир этого экипажа Сеpгей Каpманный, если между летчиком и штурманом возникали разногласия: куда лететь или что делать, то решение принимали в зависимости от того, чью сторону займет стрелок-радист Бадяев. Нелишне напомнить, что до войны Петр Бадяев был школьным учителем и, несмотря на то что был всего лишь старшиной, пользовался у своего экипажа большим авторитетом.

Наступление, а соответственно, и передислокация – это головная боль всех наземных служб. Если вспомнить об отсутствии подъемно-разгрузочных механизмов, специальной тары, дефиците транспортных средств, то можно понять, какая нагрузка ложилась на весь состав полка в период перебазирования.

В силу своей воинской профессии – начальник связи полка, отец прилетал на каждый новый аэродром первым и уже на месте организовывал радиосвязь, с тем чтобы уже потом принять весь полк.

Один из рассказов отца об этих событиях настолько запал мне в душу, что со временем я написал очерк, который был опубликован. Я приведу его в настоящем издании с небольшими сокращениями и изменениями.