Текст книги "Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945"

С вступлением в Венгрию воздушные бои вновь приняли ожесточенный характер.

Полк перебазировался в Петров-Град, а затем – в Надель, Мадоча. Все это уже на территории Венгрии.

Как вспоминал Владимир Тарасов, «до этого у некоторых молодых летчиков еще не было полного представления о войне. Воздушные бои вести почти не приходилось, зенитной артиллерией обстреливались мало, но под Будапештом наша эскадрилья узнала, что такое война!» [7].

В переделку попадает молодой истребитель Владимир Дементьев. Вот как об этом писал в газете «Защитник Отечества» 29 декабря 1944 года капитан Кацнельсон:

«Стойкость и мужество воздушного разведчика Владимира Дементьева. 26 декабря (по телефону с энского полевого аэродрома). Эти дни полны примеров отваги, мужества и умения наших воздушных воинов, даже самых молодых. Вчера молодой разведчик Владимир Дементьев один вел бой с шестью вражескими истребителями и сбил одного. Вот подробности этого боя. Дементьеву было поручено разведать один из вражеских аэродромов и затем на низкой высоте просмотреть линию фронта. И вот, в тот самый момент, когда летчик виражил, чтобы, потеряв высоту, снизиться до бреющего, на него свалилась шестерка Ме-109. Пара вражеских истребителей ушла вниз, а четверка зашла в хвост самолета Дементьева. И хотя это был только второй бой, в котором участвовал летчик, он не растерялся и всячески маневрировал, чтобы спасти себя от огня противника. «Мессершмитты», очередь за очередью, перебили на «Яковлеве» Дементьева управление руля высоты, два шарнира руля поворота, отбили половину левого элерона, но Дементьев стойко держался в воздухе и неуклонно шел на свой аэродром. Полагая, что тяжело раненный советский самолет будет добит ожидавшей его парой Ме-109, четверка вражеских истребителей ушла обратно. Но тут случилось то, чего не ожидали немцы. Свирепые атаки Ме-109, не только не напугали советского летчика, а еще более обострили его волю и мужество. Заметив внизу поджидавших его Ме-109, Дементьев первый атаковал их и с первой очереди попал в мотор вражеского истребителя и зажег его. Второй Ме-109, испугавшись неожиданной атаки, ушел восвояси. Летчик привел разбитый самолет на свой аэродром и совершил нормальную посадку. Он доставил в руки командования важные разведданные. «Летел только на одном самолюбии», – рассказывает летчик. Владимир Дементьев подал на днях заявление о переводе его из кандидатов в члены ВКП(б)».

В наградном листе на Владимира Дементьева указывается, что этот воздушный бой состоялся 23 декабря и драться ему пришлось не с мессерами, а с «фоккевульфами». В ходе боя летчик действительно сбил один самолет, но сам был ранен. Молодой летчик приказом по 17-й ВА от 29 января 1945 года был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Самым большим препятствием в этот период становится погода. Постоянные туманы, густая дымка или низкая сплошная облачность заставляли производить полеты на высоте 150 метров и до бреющего. «Пешки» в этот период почти совсем не летали или же, вылетев, возвращались назад. В основном вся воздушная разведка держалась на эскадрилье истребителей – эскадрилье Павлова.

11 декабря 1944 года был сбит экипаж Ёлохов– Ухватов – Тищенко. Долгие десятилетия все они считались пропавшими без вести. Не так давно венгерские поисковики нашли их самолет на дне озера Балатон.

Оказалось, что самолет взорвался еще в воздухе. Его подняли по той причине, что он мешал судоходству.

Друзья подсказали мне, что в мемуарах одного немецкого аса описывается, как он сбил этот самолет:

«Вместе с ведомым, унтер-офицером Брандекером, я почти в течение часа барражировал над линией фронта, но так ничего и не увидел. Уже на обратном пути я заметил над озером Балатон, приблизительно на 5000 метрах, одиночный самолет. Мы поднялись по спирали и опознали в нем Пе-2, русский разведывательный самолет. Самолет неторопливо летел на запад. Но русский, должно быть, был настороже, потому что, едва я занял позицию сзади и собрался открыть огонь, Пе-2 выполнил разворот со снижением и попытался уйти на высокой скорости. При наборе высоты я потерял скорость, и русский первоначально смог увеличить дистанцию между нами. Однако скоро мы уже были позади него. Никакие развороты или маневры теперь не могли ему помочь. Усилия заднего бортстрелка также были напрасны. Несмотря на то что трассеры свистели мимо кабины, я подошел очень близко и, нажав на спуск 30-мм пушки, добился двух попаданий. Было бы достаточно и одного снаряда; второй же заставил самолет взорваться» [127, с. 135].

В небе над Секешфехерваром командиру эскадрильи истребителей Константину Павлову при выполнении задания пришлось вести бой сразу с шестью Ме-109. Несмотря на полученные повреждения, он сумел выполнить задание и привести израненную машину на аэродром.

Там же, возле Балатона, советское командование прозевало сосредоточение немецкой танковой группировки. К стыду воздушных разведчиков, они узнали о немецких танках только тогда, когда те внезапно появились возле их аэродрома. Это был шок. Действовали по принципу: «Спасайся кто может!» Кто улетел, кто уехал, кто убежал. Один из товарищей отца, не помню его фамилию, упал среди убитых и притворился мертвым. Немецкий мотоциклист остановился возле него, снял летный шлем, надел на себя и поехал дальше.

Тем не менее за участие в Будапештской операции полк был награжден орденом Александра Невского.

После Венгрии была Австрия. Вновь напряженная боевая работа.

2 апреля 1945 года в городе Грац разведчики обнаружили до сорока железнодорожных составов, о чем тут же доложили по радио. Уже через час полк «Бостонов» произвел налет и уничтожил все эшелоны.

Я приведу описание только одного боевого вылета на разведку той поры, сохранившееся в семейном архиве Владимира Тарасова:

«В апреле, не помню какого числа, нам дали задание произвести разведку в районе восточнее Грац. Погода стояла плохая. Облачность высотой 150–200 метров, а кое-где и ниже. Видимость 9—10 баллов. Майор Титов (начальник разведки) предупредил нас, что в случае ухудшения погоды лучше возвратиться домой. В порядке информации добавил, что ни один самолет из нашей армии разведки не производил из-за плохих метеоусловий.

Ведомым у меня был младший лейтенант Гришаенко. Полк в это время стоял в Винер-Нойштадте.

Прокладывать маршрут напрямую не было смысла, так как вершины гор закрыты облаками. Решили лететь по долине на Шапрон, этим мы, правда, удлиняем маршрут. Долетели до Сомбателя на высоте 50 метров и за городом попали в полосу сплошного дождя. Самолет на расстоянии двадцати метров еле-еле различается. На мой запрос по радио Гришаенко ответил, что слышит хорошо. «Подойди ближе», – передал я. Ведомый подошел на расстояние пять метров, и мы продолжили полет. Линия фронта находилась рядом, а лететь становилось труднее и труднее, тем более на такой высоте. Я начал выходить из дождя на восток, и вскоре мы из него вышли.

Как же выполнить задание? Вот вопрос, который волновал меня и моего ведомого. Два раза я проходил на юг и на север около полосы дождя, но разрывов нигде не было.

Тогда я передал по радио ведомому о том, что мы попытаемся пробится еще раз. Гришаенко согласился. Найдя менее темное место, я вошел в дождь. Если через три минуты полета мы не выйдем из дождя – придется возвращаться, так как через пять минут начнется возвышенность и можно разбиться. Ведомый все это время шел сзади на расстоянии пяти метров. Эти три минуты показались вечностью, но вот впереди стало светлеть, и мы выскочили из дождя. Примерно на расстоянии трех километров уже начиналась возвышенность. В районе разведки погода была хорошая. Облачность – 5–6 баллов. Линию фронта прошли в дожде. Я быстро начал набирать высоту и из-за облаков повел разведку. Задание было выполнено успешно. Возвратились домой таким же путем, постепенно снижаясь до полосы дождя. На большой скорости мы этот район прошли быстрее. Вышли из дождя на высоте 80 метров, снизились до высоты 50 метров и по долине вернулись на свой аэродром.

Все были удивлены тем, что мы привезли разведданные. Ведь в этот день все самолеты возвращались с разведки обратно ни с чем» [7, с. 9—10].

В моем домашнем альбоме сохранилось множество фотографий Вены мая 1945 года. Уже в Австрии, по рассказам отца, вновь довелось драться с американцами. Немецкие части старались уйти через Дунай в, так сказать, будущую американскую зону, а наши бомбардировщики их бомбилим, на помощь немцам пришли американские истребители.

Вот что писал об этих событиях Николай Самусенко: «Американцы, поняв, что Чехословакия скоро будет освобождена нами, принялись усердно бомбить Братиславу и Комарно. К опасности встречи с немецкими истребителями добавилась опасность встречи с союзниками».

Проводивший разведку экипаж Дубовицкий– Литвинов – Семичев был атакован четверкой «Мустангов». Еле отбились. Когда вернулись на аэродром, их встречал чуть ли не весь полк.

«Что нас столько людей встречает? Только оркестра и не хватает?» – удивился летчик.

«А может, я шуму наделал, – пояснил стрелок. – Я передал, что мы ведем бой с американцами» [97, с. 213].

Труженики войны

Завершая рассказ о боевых действиях полка, мне хочется отдельно рассказать о людях, которые сами о себе в шутку говорили: «Руки в масле, нос в тавоте, но зато в воздушном флоте». Авиатехники, авиамеханики, авиамотористы, прибористы, оружейники, радиотелеграфисты, фотометристы…

Николай Курукалов написал мне о том, что его отец однажды с болью сказал о том, что начиная с Пинска у него было семь экипажей! Все они – погибли!

Мой отец как-то привел такое сравнение: полк – это как корабль, где все вместе, каждый по своему, но делают все одно общее дело.

Вот как описывал свою первую встречу со своим механиком Владимир Тарасов:

«6 января 1944 года гвардии старший лейтенант Павлов выстроил эскадрилью и произвел разбивку экипажей. Моего механика в строю не оказалось.

«Он, наверное, работает на самолете», – сказал техник звена.

Точно, через две минуты бежит мой механик. Мои глаза пытливо всматриваются. Вид у него довольно невзрачный. В старой замасленной шинельке, с перевязанной щекой, под носом мокро. Да и еще своим опозданием в строй он произвел на меня неприятное впечатление.

После построения механик, как положено по уставу, подошел и представился: Иван Тарасович Петрачков, механик самолета № 6.

«Очень приятно. Владимир Андреевич Тарасов».

Так состоялось наше знакомство. Его задушевный голос и желание скорее показать нашу машину рассеяли мои первоначальные впечатления. В дальнейшем своей честностью и упорством в работе он завоевал полное мое доверие» [7, с. 3].

«Моя уверенность в нем была так велика, что я летал, не делая предполетного осмотра, хотя раньше всегда его производил. За 120 боевых вылетов и около 80 тренировочных полетов матчасть не имела ни одного отказа. Одно время ему приходилось обслуживать сразу два самолета. При обнаружении дефекта он мог проработать всю ночь, а наутро сияющий доложит: «Товарищ лейтенант, машина готова к вылету» [7, с. 9].

Примечательно, что уже в самом первом награждении наиболее отличившихся авиаторов полка были имена авиатехников.

В наградных листах технического персонала, написанных еще по итогам боев под Москвой, при выделении тех или иных заслуг авиационных специалистов упор делался прежде всего на смекалку, на добросовестную работу:

«Авиамеханик Коршунов довел время подвески авиабомб до двадцати шести минут».

«Техник по вооружению Купинский достиг подготовки самолета до пятнадцати минут».

После трех сбитых в одном вылете мессеров не только весь экипаж был сразу же награжден именными часами, но их получил и техник по вооружению Купинский, который обслуживал «счастливый пулемет».

«Техник эскадрильи Соколов обслужил в боях под Москвой 209 самолето-вылетов».

«Воентехник Климов подвесил 80 тысяч килограмм бомб» [21, 22, 23]. В таком же ключе писались наградные листы и в 1943, 1944, 1945 годах.

Специфика разведывательного полка потребовала появления специалистов совершенно уникальных профессий. В это трудно поверить, но фактически при 39-м орап действовала своя киностудия документальных фильмов. Да, именно фильмов, потому что многие разведывательные полеты в 1944–1945 годах фиксировались на кинопленку. Все это надо было проявить, монтировать, а уже потом дешифровать. Однажды, выполнив задание по киносъемке аэродрома противника, в ходе которого экипаж едва не погиб, уже после возвращения на свой аэродром становилось известно, что вся пленка оказалась бракованной, и опасный полет приходилось повторять уже другому экипажу.

Я не буду выделять фамилии кого-либо из специалистов наземных служб. Все они упоминаются в реестре награжденных.

Партия – наш рулевой

В уже далеком 1966 году довелось мне во Владивостоке, во флотском экипаже на Второй речке, проходить курс молодого матроса. Поскольку в комнате боевой славы выбор книг был очень небольшой, то я стал читать какую-то научную брошюру по истории Великой Отечественной войны. Так случилось, что на следующий день были политзанятия, на которых я вызвался отвечать и долго пересказывал содержание этой брошюры. Замполит был в восторге, но заметил, что я не назвал самую главную причину победы СССР в Великой Отечественной войне. Я искренне удивился и поинтересовался: какую же именно? Оказалось, что я забыл «о руководящей роли Коммунистической партии». Действительно, в своем рассказе я о ней почему-то даже не вспомнил.

Вот почему сейчас, даже спустя полвека, не будем повторять прежних ошибок.

В истории 39-го авиаполка, конечно, многое предопределял личностный фактор. Комиссары эскадрилий Бакурадзе, Горелихин были прекрасными летчиками, замечательными товарищами, и своим поведением они, безусловно, укрепляли авторитет партии. В то же время замполит полка Макурин авторитетом среди подчиненных не пользовался, на боевые задания не летал.

Сменивший его заместитель командира по политчасти майор Сысоев в самые трудные дни начала 1943 года, когда полк нес наиболее ощутимые потери, совершил семь боевых вылетов.

К сожалению, я должен признать, что в судьбе полка его комиссары, замполиты особой роли не играли. Сысоева сменил Калинин, потом «какой-то Герой Советского Союза». Ветераны даже не могли мне назвать его фамилию. Примечательно, что начиная с середины 1943 года в наградных листах уже отсутствует мнение представителей политорганов. Командир полка – заместитель командующего воздушной армией по разведке – командующий 17-й ВА. И все! Нет ни замполитов, ни начальников политотделов, ни члена Военного совета.

Тем не менее я не могу сказать, что влияние партийной организации в полку было сведено к нулю. Мы уже упоминали о тематике отдельных партийных собраний, и надо признать, что они были весьма актуальны. После того как новый командир полка подполковник Степанов вдруг запретил пускать «посторонних» на командный пункт и задания на боевой вылет стали давать исключительно по телефону, это вызвало ропот недовольства среди летного состава, так как по телефону многое не уточнишь. На проявление недовольства Степанов реагировал своеобразно, то есть полностью игнорировал.

Отец, как начальник связи, входил в «число избранных», и потому с утра ему сообщали новый пароль, по которому специально поставленный часовой пускал или не пускал на командный пункт. Отец вечно пароль забывал и потому терял дорогое время на переругивание с часовым.

Надо заметить, что в Красной армии уже был принят устав, в соответствии с которым военнослужащему запрещалось жаловаться на своего непосредственного начальника или обращаться к вышестоящему начальнику без разрешения непосредственного. Вот почему позиция Степанова казалась непоколебимой. В то же время любой офицер полка, будучи коммунистом, имел право поднять любой вопрос на партсобрании, а в случае нерешения его перенести его и в вышестоящий партийный орган.

Вот эту проблему и подняли на партийном собрании полка. Степанов понял, что заигрался, был вынужден пойти на попятную и отменить свое дурацкое распоряжение.

Единственный из замполитов полка, о котором в разговорах со мной упоминал отец, – это Яков Яковлевич Калинин, которого они за глаза называли «стариком», относились уважительно, но никакой роли в их жизни он не играл. Как я понял, уже работая с наградными документами Якова Яковлевича Калинина, это был боевой летчик, награжденный многими орденами. В записной книжке отца даже сохранился его послевоенный адрес: Ленинград, улица Жуковского… который раньше других перечеркнут традиционной пометкой: «Умер».

Завершая главу о роли партии, выскажу собственное мнение о том, что, на мой взгляд, армия должна быть вне политики. Генералы, офицеры, рядовые не имеют права состоять в той или иной партии. Их дело – служить Отечеству. Военный министр – да! Он фигура политическая, поэтому во всех странах мира он – гражданский. Министры приходят и уходят вместе с новыми выборами, а армия не должна в них даже участвовать, чтобы не было соблазна манипулирования голосами. Интересно, что в германской армии, даже во время Второй мировой войны, офицеры оставались вне политики. Хочешь ей заниматься, вступил в национал-социалистическую партию, то переходи в СС, а вермахт – вне политики.

Хронология боевых потерь. 3-й Украинский фронт

«Жди меня»

Есть песни, которые своей популярностью обязаны исключительно мелодии. Как правило, именно на их основу нанизывается потом немыслимое количество новых самодеятельных песен. Так произошло со знаменитым «Синим платочком», когда едва ли не в первые часы войны вся страна вдруг запела:

 
Двадцать второго июня
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началась война.
 

Бывало так, что чудесные слова и прекрасная музыка счастливо сочетались в одном произведении и были немыслимы друг без друга, но нередко основой песни, ее стержнем были только слова, и уже было не столь важно, в какую именно мелодию они облачались. Прекрасные стихи, начав жить своей самостоятельной жизнью, как бы вдогонку становились песней.

Вот такая судьба оказалась и у песни «Жди меня». Растиражированная в грампластинках, озвученная в кино, передаваемая день ото дня по радио, песня и близко не подошла к тому ошеломляющему успеху, который выпал в годы войны на стихотворение Константина Симонова «Жди меня».

История его создания весьма примечательна. К пятому месяцу войны у молодого и пока еще мало известного поэта Кирилла Симонова (литературный псевдоним – Константин Симонов) уже сложилась подборка стихов «С тобой и без тебя». Все эти стихи были посвящены любимой женщине поэта. Были они совершенно личными, искренними и… прекрасными. Даже не мечтая о том, чтобы их опубликовать, Константин Симонов в один из приездов в Москву рискнул прочитать их на радио. Было это 9 декабря 1941 года. Так оказалось, что в этот день в Москву прибыл поэт Алексей Сурков, с которым Симонов летом 41-го вместе выходил из окружения. Вот как описывает эту встречу в своих дневниках сам Симонов:

«Расцеловавшись, мы посидели минут десять, спрашивая друг друга о событиях, происшедших с нами за те несколько месяцев, что мы не виделись после Западного фронта. Потом я прочитал Алеше посвященное ему стихотворение «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…». Старик расчувствовался. Я – тоже. Из-под койки была вытащена бутылка спирта, которую мы и распили без всякой закуски, потому что закуски не было.

Ровно в восемь, взглянув на часы, я с ужасом увидел, что именно в эту минуту должно было начаться мое выступление на радио.

Проскочив на студию мимо не успевшего меня задержать вахтера, я застал диктора читающим уже третье из четырех отобранных для этой передачи стихотворений. Ему оставалось прочесть только последнее – «Жди меня». Но мне хотелось обязательно прочесть хотя бы одно стихотворение самому, в особенности это. Выступление по радио значило, что человек именно сегодня, в эту минуту, жив и здоров и об этом сегодня же будут знать те, кто находится очень далеко от него. Я показал диктору жестами, что буду читать сам, встал рядом, потянул у него из рук лист со «Жди меня», и ему осталось только объявить, что стихотворение «Жди меня» будет читать автор.

Сам не помню, как я тогда прочел его.

На следующий день ко мне пришли Сурков, Слободской и Борис Рувин. Я прочел им всю книжку стихов «С тобой и без тебя», от начала и до конца, и они, так же как и я, уверенные, что до конца войны ее нельзя будет напечатать, похвалили меня. Им понравилось, что я написал книгу стихов о любви».

Судьба стихотворения решилась самым неожиданным образом. Редакция «Красной звезды» располагалась в одном здании с редакцией самой важной газеты той поры – «Правды». Ее главный редактор Петр Николаевич Поспелов иногда зазывал возвращающихся с фронта «соседей» на чай. Сразу же после Феодосии попал к Поспелову и Константин Симонов. На этот раз речь зашла о стихах. Посетовав, что в «Правде» стали мало печатать стихов, Поспелов спросил, нет ли чего подходящего. Симонов стал отнекиваться, но Поспелов, по-видимому, уже что-то знал.

– А мне товарищи говорили, будто вы недавно тут что-то читали.

– Вообще-то есть, – сказал Симонов. – Но это стихи не для газеты. И уж во всяком случае не для «Правды».

– А почему не для «Правды»? Может быть, как раз для «Правды».

Немного поколебавшись, Симонов прочитал отвергнутое «Красной звездой» «Жди меня». Когда он кончил читать, Поспелов вскочил с кресла, глубоко засунул руки в карманы синего ватника и забегал взад и вперед по своему холодному кабинету.

– А что? По-моему, хорошие стихи, – сказал он. – Давайте напечатаем в «Правде». Почему бы нет? Только вот у вас там есть строчка «желтые дожди»… Ну-ка, повторите мне эту строчку.

Симонов повторил: «Жди, когда наводят грусть желтые дожди…»

– Почему желтые? – спросил Поспелов.

– Не знаю, почему желтые. Наверное, хотел выразить этим словом свою тоску.

Поспелов еще немножко походил по кабинету и позвонил Ярославскому.

Через несколько минут в редакторский кабинет вошел седовласый Емельян Михайлович Ярославский в зябко накинутой на плечи шубе.

Симонов еще раз прочел «Жди меня».

Ярославский выслушал стихи и сказал:

– По-моему, хорошо.

– А вот как вам кажется, Емельян Михайлович, эти «желтые дожди»… Почему они желтые? – спросил Поспелов.

– А очень просто, – сказал Ярославский. – Разве вы не замечали, что дожди бывают разного цвета? Бывают и желтые, когда почвы желтые…

Он сам был живописцем-любителем и, наверное, поэтому нашел более логичный и убедивший Поспелова довод. Потом они попросили в третий раз прочитать стихотворение, и Поспелов принял окончательное решение: «Будем печатать!»

Через несколько дней на третьей полосе «Правды» «Жди меня» было опубликовано. На следующее утро Симонов проснулся знаменитым.

Как вспоминали очевидцы, эффект от публикации «Жди меня» невозможно сравнить ни с чем. Моя мама – в тот год 27-летняя женщина, в прошлом пионерка, комсомолка, никогда не бывавшая ни в одном религиозном храме и не знавшая ни одной молитвы, тут же вырезала стихотворение и вложила в паспорт рядом с фотографией находящегося на фронте мужа. Подобная реакция была у сотен тысяч советских женщин, которые точно так же воспитывались в духе атеизма, молитв не знали, но потребность в Вере имели такую огромную, что стихотворение «Жди меня» в эти страшные дни начала 1942 года восприняли как молитву, как заклинание, к которому не стыдно было прибегнуть.

Ошеломляющий успех стихотворения вызвал целую волну: срочно была снята кинокартина «Жди меня», написана песня, причем было несколько ее музыкальных вариантов. Актуальность стихотворения не снижалась до самого конца войны.

Высокая миссия стихотворения, как ни парадоксально, наложила на поэта и высокую ответственность. Спустя два десятилетия после окончания войны Константин Симонов стал получать десятки горьких писем от женщин, которые ждали, ждали несмотря ни на что. Невзирая на похоронки, они верили и ждали. Ждали до конца войны, ждали после, ждали всю жизнь. Только строки стихотворения «Жди меня» были их единственной порукой. Увы, не дождались!

Константин Симонов хранил эти письма в отдельной черной папке. Как писал он сам, его, которого, как оказывается, и не ждали вовсе, судьба тем не менее хранила, хотя смерть не раз проходила буквально рядом. Чувство вины перед этими прекрасными Женщинами, которые поверили ему, его стихотворению, он пронес до конца своих дней.

Когда этот очерк был уже написан, судьба занесла меня в Москву, где я показал его моему товарищу доктору филологических наук, профессору Михаилу Горбаневскому. Он с интересом прочел его, потом куда унес. Через какое-то время вернулся и сказал: «С тобой хочет познакомиться дочь Валентины Серовой».

Я обмер! Меня провели буквально в соседний кабинет. За столом сидела интеллигентного вида женщина, в которой угадывались черты прославленной актрисы Валентины Серовой – музы поэта в те первые годы войны.

Мы разговорились. Я рассказал о том, что мои родители знали ее отца – прославленного летчика Анатолия Серова, а моя мама даже играла с ним в одной команде в волейбол.

Серова посетовала, что многие издатели, публикуя «Жди меня», убирают посвящение Валентине Серовой. Увы, в моем тексте тоже стояли лишь инициалы – «В. С.» Я внял просьбе и в настоящем издании привожу эти стихи с посвящением.

Валентине Серовой

 
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет.
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.