Текст книги "Ленин. Человек, который изменил все"

В бегах

Продолжение истории расскажет Ленин: «4-го июля, вчера днем, несколько большевиков получили от знакомых предостережение, что Алексинский сообщил комитету журналистов в Питере какую-то новую клеветническую пакость… Джугашвили (Сталин), член Центрального Исполнительного Комитета, давно знавший, как грузинский с.-д., тов. Чхеидзе, заговорил с ним на заседании ЦИК об этом новом гнусном клеветническом походе Алексинского… От своего имени, как председатель ЦИК, и от имени Церетели, как члена Временного правительства, Чхеидзе обратился тотчас по телефону во все редакции с предложением воздержаться от напечатания клевет Алексинского. Чхеидзе сказал Сталину, что большинство газет выразило готовность исполнить его просьбу…»⁹¹².

В искренности пораженческих настроений Ленина сомнений у руководителей Советов не было. Они знали его не одно десятилетие, как и его взгляды, и шпионом его не считали. Но то ли по недосмотру, а скорее всего специально, была забыта малоизвестная до той поры желтая газета «Живое Слово». На следующий день она станет самым дефицитным изданием в стране, поскольку именно она опубликует заявление Алексинского и Панкратова, которым спецслужбы сольют компромат: «Ленин и Ганецкий – шпионы».

Мария Ильинична запомнила, как утром 5 июля «к нам пришел Я. М. Свердлов и, рассказав о происшедшем ночью, стал настаивать на необходимости для Ильича немедленно скрыться… Яков Михайлович набросил на брата свое непромокаемое пальто, они тотчас же ушли из дома совершенно незамеченными»⁹¹³. Свердлов привел Ленина на набережную реки Карповки, дом 25, квартира 18 – на квартиру Сулимова – одного из руководителей «военки». Открыла его супруга: «Я увидела Я. М. Свердлова, а за ним стоял ВИ…

– ВИ останется у вас. Вы должны из дома не уходить, не оставлять ВИ. Вы за него отвечаете…

Мой муж, Сулимов С. Н., был в Кронштадте, мать с сыном – на даче…»⁹¹⁴.

В тот день Ленин писал опровержение прочитанного в «Живом Слове», утверждая, что «германские офицеры, чтобы склонить Ермолаенку к его бесчестному поступку, налгали ему бесстыдно про Ленина». Особенно его возмутило, что его поставили на одну доску «с каким-то Иолтуховским (?) и “Союзом освобождения Украины”: «от этого подозрительного, социал-патриотического «Союза» и Ленин, и все интернационалисты отгораживались публично много раз именно во время войны». «Никаких денег ни от Ганецкого, ни от Козловского большевики не получали. Все это – ложь, самая сплошная, самая грубая»⁹¹⁵. Как мы знаем, деньги от названных лиц Ленин получал, и не раз.

Подошли Зиновьев, Троцкий, Смилга, Томский, Бокий, рассказавшие, что в некоторых полках еще шла агитация за продолжение восстания, а особняк Кшесинской и Петропавловка готовятся к обороне. «В.И., не колеблясь ни минуты, заявил, что сдача неизбежна и что затягивать дело – значит только увеличивать поражение. Настроение было достаточно подавленное»⁹¹⁶, – замечал Зиновьев. В беседе с Троцким Ленин в тот день интересовался: «Не перестреляют ли они нас?»⁹¹⁷.

Плохо подготовленное и резко прекратившееся выступление могло иметь следствием полное исчезновение РСДРП(б) с политической сцены. Вызванные верные правительству воинские части быстро восстановили порядок. Временное правительство постановило всех участников беспорядков «арестовать и привлечь к судебной ответственности как виновных в измене родине и предательстве революции»⁹¹⁸. Были заняты редакции и типографии «Правды» и «Солдатской правды». Моряки в Петропавловской крепости «утром 5 июля были окружены правительственными броневиками, и под угрозой расстрела им было предложено сдать винтовки»⁹¹⁹. Вскоре захватят особняк Кшесинской, где, помимо всего прочего, хранились списки Военной организации большевиков. Для Ленина квартира Сулимовой становилась небезопасной. «ВИ спросил меня, как часто попадается моя фамилия на бумагах “военки”. Я ответила, что моя подпись была на документах… Вспоминаю его слова:

– Вас, товарищ Сулимова, возможно, арестуют, а меня могут и подвесить»⁹²⁰.

«ВИ в сопровождении Надежды Константиновны ушел, пройдя в ворота, с самым безобидным видом помахивая зонтиком»⁹²¹, – запомнила Сулимова. Лидер большевиков отправляется в бега. Записка Каменеву: «Entre nous: если меня укокошат, я Вас прошу издать мою тетрадку: “Марксизм о государстве” (застряла в Стокгольме), синяя обложка, переплетенная… Думаю, что в неделю работы можно издать. Считаю важным, ибо не только Плеханов, но и Каутский напутали»⁹²².

Публичная политическая деятельность Ленина продлилась всего три месяца. Впереди у него была четырехмесячная подпольная эпопея. Причем его маршрут так запутан, что даже непосредственные участники событий путаются в показаниях. По свидетельству Крупской, она вместе с супругом под охраной 6 июля перебирается на Выборгскую сторону. Молодой агрономше и давней знакомой Надежды Константиновны – Маргарите Васильевне Фофановой – было предложено приютить гостей на своей конспиративной квартире на Сердобольской улице, угол Большого Сампсониевского проспекта. «Пришли Ленин, Сталин, Каменев и Лилина, – рассказывала она. – Минут через 20–30 приехал Подвойский с Зиновьевым… В столовой состоялось совещание. Оно закончилось поздно вечером». Ленин рисовал катастрофические картинки разгрома партии. Обсудили за чаем ситуацию и решили пока оставаться на нелегальном положении. «Сначала стоял вопрос о том, что Ленин останется ночевать на конспиративной квартире, но затем этот вопрос отпал, и ВИ покинул квартиру»⁹²³.

От Фофановой Ленин перешел на квартиру рабочего Василия Николаевича Каюрова. Отсюда днем он идет на Большой Сампсониевский в Выборгский райком, а оттуда на завод «Русский Рено», где в помещении сторожки находился завком. Здесь он встречается со Сталиным и членами исполнительной комиссии ПК. Вечером Ленин ушел к Полетаеву. А уже от него утром 7 (20) июля перебрался на 10-ю Рождественскую улицу к Сергею Яковлевичу Аллилуеву – рабочему Электростанции акционерного общества 1886 года. За его дочерью активно и небезуспешно ухаживал Сталин. «У меня они оставались все трое – ВИ, Г. Зиновьев и его жена тов. Лилина»⁹²⁴, – писал Аллилуев.

Ленина обуяло желание сдаться на милость победителей. Ночью он передал через Каменева, что готов дать показания комиссии ЦИК. Рано утром следующего дня Каменев сообщил, что члены комиссии прибудут на условленную квартиру в 12 часов дня⁹²⁵. Но события развивались стремительно. Большевистское восстание, совпавшее с немецким наступлением на фронте, подтолкнуло очередной правительственный кризис. Германская армия 6 (19) июля совершила Тарнопольский прорыв. Принявший командование Юго-Западным фронтом генерал Корнилов сообщал: «Армия обезумевших темных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которых нельзя назвать полями сражений, царят ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала с самого начала своего существования»⁹²⁶.

На следующий день князь Львов ушел в отставку с поста Председателя правительства. ВЦИК Советов признал за Временным правительством «неограниченные полномочия и неограниченную власть». Керенский получил диктаторские полномочия, став министром-председателем, военным и морским министром (и поселился в Зимнем дворце, где работал за столом Александра III и спал в его же кровати). В сформированном им правительстве 10 министров из 17 принадлежали к партиям эсеров и меньшевиков.

Сразу же по поручению Керенского прокурорский надзор выписал ордера на арест Ленина, Зиновьева, Каменева и Троцкого. Квартира Анны Ильиничны стала местом паломничества спецслужб. «Было восемь обысков, причем они приходили не так, как в царской России. Они не искали книжек, как раньше, не смотрели их, а они штыкам прокалывали матрасы, диваны, открывали сундуки, словно он где-либо мог лежать там»⁹²⁷. Мария Ильинична рассказывал о первом обыске: «Не найдя ничего, офицеры и солдаты удалились, уведя с собой Надежду Константиновну, М. Т. Елизарова, у которого кто-то нашел сходство с ВИ, и нашу прислугу…»⁹²⁸. Крупская подтверждала: «Нас забрали троих – меня, Марка Тимофеевича и Аннушку – и повезли в Генеральный штаб. Рассадили там на расстоянии друг от друга. К каждому приставили по солдату с ружьем… Но входит тот полковник, который делал у нас обыск…

– Это не те люди, которые нам нужны.

Если бы был Ильич, они бы его разорвали на части. Нас отпустили… Мы добрались до дому лишь к утру»⁹²⁹. Ленин узнал обо всем от жены в середине дня 7 июня и написал заявление в бюро ЦИК: «Я выражаю свой протест против этого… В случае приказа правительства о моем аресте и утверждения этого приказа ЦИК-том я явлюсь в указанное мне ЦИК-том место для ареста»⁹³⁰. У Аллилуевых в это время были также Зиновьев, Сталин, Орджоникидзе, Ногин и москвичка Варвара Николаевна Яковлева. Ногин робко высказался за явку, Сталин, Крупская – против: дело до суда не дойдет. Ленин склонялся к явке. Появилась Стасова со свежими новостями: в Таврическом дворце говорят, что, по документам Департамента полиции, Ленин был провокатором царской охранки. Ленин еще больше захотел сдаваться властям и сказал жене:

«– Мы с Григорием решили явиться, поди скажи об этом Каменеву.

Я заторопилась.

– Давай попрощаемся, – остановил меня ВИ, – может, не увидимся уж»⁹³¹.

Орджоникидзе и Ногин поехали в ЦИК договариваться об условиях явки Ленина и гарантиях безопасности, но услышали, что никаких гарантий никто не даст⁹³². Тут уже Ленин позволил себя уговорить. Он пишет новое послание: «Мы переменили свое намерение подчиниться указу Временного правительства о нашем аресте… Никаких гарантий правосудия в России в данный момент нет… Отдать себя сейчас в руки властей, значило бы отдать себя в руки… разъяренных контрреволюционеров, для которых все обвинения против нас являются простым эпизодом в гражданской войне»⁹³³.

Готовилась эвакуация Ленина из Петрограда. В этой операции решающая роль была отведена рабочему Сестрорецкого завода Николаю Александровчу Емельянову, который напишет: «Вместе с представителем ЦК мы обошли участок, на котором стоял мой дом неподалеку от станции Разлив. На участке густо росли березы, тополя, ели, сирень, фруктовые деревья. Участок был совершенно изолирован от остальной территории дачного поселка, с улицы не было видно, что происходит у меня дома. К участку примыкал пруд, соединявшийся протоком с озером Разлив. Летом, в период сенокоса, многие крестьяне-батраки приходили к нам в поисках заработка. Они обычно поселялись в шалашах из сена и ветвей. Это и навело нас на мысль укрыть В. И. Ленина у озера Разлив в шалаше под видом финского косца…»⁹³⁴.

Сталин взбил мыльную пену и гладко побрил Ленина. Впервые за 1917 год он меняет внешность. Зиновьев, не брившийся последние дни, постриг свою пышную шевелюру, оставив усы и бороду. Аллилуев дал Ленину серую пролетарскую кепку и свое рыжее пальто, в котором он «походил на финского крестьянина или на немца-колониста. Зиновьеву досталось «пальто-клеш яркого пестрого рисунка», какое носили «прибалтийские коммивояжеры».

К Приморскому вокзалу пошли пешком, путешествие неблизкое, километров девять. Впереди рабочий-оружейник Вячеслав Иванович Зоф, за ним Ленин и Зиновьев, замыкали Аллилуев и Сталин. Шли мимо казарм, патрулей, караулов. Но обошлось… Мало кто знал, как выглядит Ленин, а тем более Зиновьев. В отличие от главного мастера PR того времени – Керенского – Ленин не снимался в кино, «Правда» фотографий не печатала, а на карикатурах в других газетах он обычно изображался большим и медведеподобным. Сопровождавшие остались, а Емельянов, Ленин и Зиновьев сели в последний, как его называли – «пьяный поезд»⁹³⁵. «Мы вошли в последний вагон. Владимир Ильич сел на ступеньку и всю дорогу ехал так, чтобы в случае опасности можно было быстро спрыгнуть на ходу и скрыться… В Разлив поезд прибыл около трех часов ночи».

Беглецы благополучно добрались до дома Емельянова. «В. И. Ленин поднялся по лестнице на чердак и решил, что безопасней всего будет скрываться там. Мы устроили Ильичу постель, а для работы поставили стол и два стула… Июль в том году стоял очень жаркий. На чердаке было душно, а свет проникал туда только через щели». Утром переодели в рабочую одежду. Но оставаться в поселке было опасно – слишком на виду каждый сторонний человек. Поэтому за озером Емельянов нанял покос. Вместе с сыновьями выкосили участок, сложили большой стог, шалаш. Похоже, уже вечером 10 июля, одевшись как финские крестьяне, Ленин и Зиновьев – с рыболовными снастями, косами и граблями – сели в лодку. Полчаса на веслах – и десять минут пешком в глубь леса, до прогалины.

Зиновьев вспоминал: «Усталый и измученный работой и передрягами, ВИ первую пару дней прямо наслаждался невольным отдыхом. Насколько позволяли конспиративные соображения, он делал прогулки, ходил купаться на Разлив, лежал на солнышке, беседовал с Н. А. Емельяновым». «Первые дни ВИ не читал газет вовсе или прочитывал только политическую передовицу в “Речи”… В то время газеты, в том числе и “социалистические”, были полны россказней про “мятеж” 3–5 июля и главным образом про самого Ленина. Такое море лжи и клеветы не выливалось ни на одного человека в мире.

– Не надо портить себе нервы, – говорит Ильич. – Не стоит читать этих газет, пойдем лучше купаться»⁹³⁶.

«Прохладная звездная ночь, – напишет Зиновьев. – Пахнет скошенным сеном. Дымок от маленького костра, где варили чай в большом чайнике. Бродим с ВИ. Сначала Ильич молчалив и порою грустен, а потом оживляется и вслух набрасывает великие мысли… и смело рисует будущее. Вот кончен день. Ложимся в узеньком шалашике. Прохладно».

На связи были Александр Васильевич Шотман, Рахья и Орджоникидзе. Шотману доводилось и ночевать в Разливе. «Несмотря на июль, ночные болотистые испарения давали себя знать. Я дрожал в своем летнем костюме от пронизывающего холода… Я долго не мог уснуть от холода, несмотря на то, что лежал рядом с ВИ, покрытый зимним пальто. После этого я в продолжение двух с лишним недель через каждые один-два дня приезжал к нему из Питера, привозил различные газеты и пр., организуя в то же время надежное убежище для более продолжительного и приличного его существования. Кроме меня… провизию, белье и пр. возила ему из города только А. Н. Токарева – петроградская работница»⁹³⁷.

Дни временной «политической смерти» Ленина (а многие были уверены, что его уже действительно нет в живых) оказались для него весьма плодотворными. «Через некоторое время ВИ вытребовал в шалаш тетрадку своей незаконченной рукописи “Государство и революция” и здесь, лежа на животе или сидя на корточках, работал над этой рукописью».

Холодало. «При первых же осенних дождях “крыша” стала все больше и больше протекать. К тому же в наше жилье все чаще стали забредать охотники, предполагая найти приют в шалаше… на вопросы отвечали как можно более односложно. ВИ притворился спящим. В каждом таком охотнике мы, естественно, заподозревали шпиона… Мы начали сворачиваться и готовиться к переселению»⁹³⁸.

А тем временем Каменев, Троцкий и Луначарский оказались в «Крестах», где уже находилось около двухсот руководителей «военки» и кронштадтцев. Коллонтай отправили в женскую Выборгскую тюрьму. Газеты полны сообщениями, что «по следу Ленина» пущены собаки, в их числе знаменитая ищейка Треф, а 50 офицеров «ударного батальона» поклялись: или найти этого “немецкого шпиона” – или умереть⁹³⁹.

РСДРП(б) могли добить. Этого не произошло. Для того чтобы большевиков даже обезглавить, их лидеров прежде всего нужно было найти. «Вывести в расход всех видных большевиков мы не могли, так как не знали, где они прятались, и совсем не имели охотников белого террора»⁹⁴⁰, – утверждал Никитин. Против повальных репрессий в отношении большевиков выступили и советские лидеры. В глазах руководителей Совета большевики были не врагами, а скорее заблудшими друзьями. Гонения на большевиков лидеры Совета восприняли как угрозу себе. «Сегодня изобличен большевистский комитет, завтра под подозрение возьмут Совет Рабочих Депутатов, а там и война с революцией будет объявлена священной»⁹⁴¹, – возмущался Дан. Большевизм уже широко разлился по стране, и остановить его арестами в Петрограде уже было невозможно.

Большевики в итоге оказались в весьма интересном – полулегальном – положении. То есть власть их вроде бы как преследовала. Но при этом не запрещала и вроде как не сильно замечала. С отъездом Ленина на партийном хозяйстве остался Сталин. Уже 13–14 (26–27) июля прошло первое после восстания совещание ЦК, ПК, военной организации, Московского городского и окружного комитетов РСДРП(б). Специально к этому совещанию Ленин прислал тезисы: «1. Контрреволюция организовалась, укрепилась и фактически взяла власть в государстве в свои руки…». «2. Вожди Советов и партий социалистов-революционеров и меньшевиков, с Церетели и Черновым во главе, окончательно предали дело революции, отдав его в руки контрреволюционерам и превратив себя и свои партии и Советы в фиговый листок контрреволюции… 3. Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно… Лозунг перехода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции, возможного в апреле, мае, июне, до 5–9 июля, т. е. до перехода фактической власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг уже неверен, ибо не считается с этим состоявшимся переходом и с полной изменой эсеров и меньшевиков»⁹⁴². Партии предлагалось отказаться от главного большевистского лозунга – «Вся власть Советам!» – и готовить вооруженное восстание.

На совещании новые ленинские тезисы вызвали жесточайшие споры. Володарский, Ногин и Рыков выступили против Ленина «по всем основным вопросам». Зиновьев из Разлива выразил свое несогласие с соседом по шалашу в письменном виде. Борьбу за ленинскую линию возглавили Свердлов, Молотов и Савельев, но проиграли⁹⁴³. Альтернативная резолюция, предложенная Володарским, была тоже боевой. Но в ней ни слова не было сказано о снятии лозунга «Вся власть Советам!». Узнав на следующий же день о том, как его прокатили, Ленин сильно рассердился. Ситуация напомнила ему апрель. Но теперь появиться в Питере он не мог и поручил убедить партию в правильности своих идей Сталину.

Шестнадцатого июля большевики, якобы нелегально, возобновили занятия второй Петроградской конференции, прерванные событиями начала месяца. Выступавшему с докладом от ЦК Сталину не удалось убедить собравшихся в правильности новой линии вождя. Ленин продолжал настаивать: «Лозунг перехода власти к Советам звучал бы теперь как донкихотство или как насмешка… Суть дела состоит в том, что власть нельзя уже сейчас мирно взять. Ее можно получить, только победив в решительной борьбе действительных обладателей власти в данный момент, именно военную шайку, Кавеньяков, опирающихся на привезенные в Питер реакционные войска, на кадетов и на монархистов…»⁹⁴⁴. Напечатать статью удастся только через пару недель – отдельной брошюрой – в кронштадтской типографии.

РСДРП(б) вновь уже обзавелась печатным органом, 23 июля (5 августа) вышел первый номер газеты «Рабочий и солдат».

А уже 26 июля (8 августа) собрался Шестой съезд РСДРП(б). Воспоминания участников рисуют картину съезда партии, находящейся в глубоком подполье. Но вот заметка из «Петроградской газеты»: «Вчера открыли заседание “всероссийского съезда большевистских и интернационалистических организаций”. Прибыло 100 делегатов, представляющих, как утверждают большевики, 150 000 членов партии… С докладом о политическом положении выступил товарищ Сталин. На съезде указывалось, что Ленин и Зиновьев вопреки сообщению газет за границу не выехали и находятся в постоянном контакте с центральным комитетом большевистской организации»⁹⁴⁵. После политического отчета ЦК был поставлен вопрос о явке Ленина на суд. Володарский, Лашевич считали это целесообразным при условии предоставления Ленину гарантии безопасности, гласного ведения следствия. Съезд предпочел Лениным не рисковать.

Ленин вносил свой вклад в съездовскую дискуссию: 29 июля была опубликована его статья «Начало бонапартизма», где он писал: «Классовая борьба между буржуазией и пролетариатом обострена до крайних пределов: и 20–21 апреля, и 3–5 июля страна была на волосок от гражданской войны… Все признаки указывают на то, что ход событий продолжает идти самым ускоренным темпом, и страна приближается к следующей эпохе, когда большинство трудящихся вынуждено будет доверить свою судьбу революционному пролетариату»⁹⁴⁶. Революционная позиция лидера партии повлияла на окончательные решения.

От лозунга «Власть Советам» решено было отказаться, как выяснится – временно. Ключевой пункт политической резолюции, принятой в последний день съезда, гласил: «В настоящее время мирное развитие революции и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны, ибо власть уже перешла на деле в руки контрреволюционной буржуазии. Правильным лозунгом в настоящее время может стать лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии»⁹⁴⁷. Наибольшее количество голосов при выборах в ЦК набрали Ленин и Зиновьев – по 132 голоса, Каменев и Троцкий – по 131.

Лидеры рейтинга продолжали свой бег от правоохранителей: Ленин перебирался в Финляндию. Переезд был подготовлен со всей тщательностью Емельяновым, Шотманом и Эйно Абрамовичем Рахьей, который работал помощником директора авиационного завода Ланского, а также по совместительству помощником начальника рабочей милиции Финляндской железной дороги. Первоначальный план предусматривал переход границы под видом сестрорецкого рабочего: многие из них жили на территории Финляндии. Емельянов на своем заводе раздобыл паспорт, куда надо было только вклеить фотографию. Но чтобы сделать Ленина неузнаваемым, нужен был парик. За Лениным охотились столь рьяно, что парики в стране свободно запретили продавать. Шотману пришлось раздобыть справку из драмкружка финских железнодорожников. В Разлив прибыл боевик и делегат V съезда Дмитрий Ильич Лещенко – с фотоаппаратом. «Для съемки я ставил ВИ на колени, так как зеркальная камера устанавливается на руках без штатива, на уровне груди. ВИ, как видно из тогдашних снимков, – в парике и кепке, бритый, в каком-то невероятном одеянии. Узнать его по этим фотографиям очень трудно, что именно и требовалось для карточки на удостоверение»⁹⁴⁸. Вскоре паспорт был готов. Но выяснилось, что план крайне рискован. «Перейдя пешком в нескольких местах границу – от Белоострова на юг до Сестрорецка, – мы убедились, что этот способ ненадежен, так как при каждом переходе пограничники чуть ли не лупой просматривали наши документы и чрезвычайно внимательно сличали наши фотографии», – писал Шотман.

Появился новый план: Ленин поедет на паровозе в качестве кочегара под руководством проверенного машиниста Гуго Эриховича Ялавы. Предполагалось дойти до станции Левашово – от Разлива километров 10–12, откуда поездом поехать до станции Удельная, а там сесть на паровоз. Емельянов в полной темноте повел по одному ему ведомым проселкам и тропам, но сначала завел в реку, затем на горящий торфяник. А потом совсем заблудились. Ленин ругался нещадно. По звуку все-таки вышли к железной дороге, но гораздо ближе к финской границе, чем рассчитывали – у станции Дибуны, где оказались серьезные патрули.

Ленин и Рахья спрятались под насыпью, Емельянов и Шотман пошли на станцию, где выяснили, что последний поезд отходит в 1.30, то есть минут через пятнадцать. Тут же подошел юнкерский патруль, который заарестовал Емельянова (это был явно не его день), а прилично одетому финну Шотману предложил быстрее садиться на подходивший поезд. Тому ничего не оставалось делать, как сесть. Шотман был так расстроен, что проехал Удельную, возвращался пешком и только к трем утра добрался до конспиративной квартиры. Когда вошел, то не поверил своим глазам: на полу катались от смеха Ленин и Рахья. Оказалось, что, пока патруль возился с Емельяновым и Шотманом, эти двое стремительно вскарабкались по насыпи и вскочили в вагон. И нужную станцию они не пропустили.

Вечером на станции Удельная Ленин благополучно взобрался на паровоз Ялавы, который вспоминал: «Условия не благоприятствовали нашему плану: ночь была светлая, паровоз шел на дровах, но зато мой помощник-финн ни слова не говорил по-русски. Я этому обрадовался, так как Ильич при случае мог сойти за кочегара»⁹⁴⁹. Шотман и Рахья сели в прицепленный к нему поезд. «Поезд подходит к границе, к станции Белоостров, предстоит двадцатиминутная остановка и тщательная проверка документов, а иногда и обыск». Но машинист знал прорехи в системе пограничного контроля. «Поезд едва остановился, как находчивый тов. Ялава отцепляет свой паровоз и уводит его куда-то в темноту за станцию… набирать воды. Мы чуть не аплодируем… Перед самым третьим звонком подходит паровоз, дает гудок, и минут через пятнадцать мы почти в полной безопасности на финляндской территории… Около станции Териоки нас ожидал с коляской брат Лидии Парвиайнен, у отца которой в 14 километрах от станции была приготовлена надежная квартира»⁹⁵⁰.

Артист Каарло Куусела, руководитель рабочего театра, гримировал лидера большевиков для дальнейшего путешествия: «Мы приготовили Ленину маску, и она так удалась, что Ленин смеялся до упаду своему новому облику… Мы прибыли на станцию Териоки одновременно со скорым поездом. Едва успели купить билеты и вскочить в поезд, как он тронулся. Мы заняли первое попавшееся купе, которое оказалось пустым. Мы боялись даже говорить. Я показал Ленину на верхнюю полку, чтобы он шел спать… В половине шестого я умылся, оделся и разбудил Ленина. Он сразу вскочил на ноги. Но боже мой! Краска расползлась по его лицу и подбородку, а борода в нескольких местах отклеилась. Маску сразу восстановили, но бороду приклеить не удалось… Нам пришлось срочно удалять остатки бороды и краску, что было довольно трудно, так как у нас не было ни вазелина, ни теплой воды, а времени было в обрез, поезд уже подходил к Лахти, где нам надо было выходить. Кое-как удалось придать ему приличный вид. Оживленно беседуя по-фински, мы рука об руку вышли на перрон… По-фински говорил я, а Ленин только смеялся, что для постороннего уха звучало совершенно по-фински»⁹⁵¹.

Из Лахти Ленин едет в Гельсингфорс, где для него было приготовлено жилье высочайшей степени надежности. Густав Семенович Ровио, у которого остановился Ленин 10 (23) августа, тогда занимал должность «полицмейстера» Гельсингфорса – и. о. начальника милиции. «У меня была квартира (одна комната и кухня) на Хагнесской площади (дом 1, кв. 22), – напишет Ровио. – Так как ко мне никто не приходил, а моя жена в то время была в деревне, то мы и нашли самым удобным и безопасным сначала поселить Ленина у меня… Я чувствовал некоторое легкое возбуждение или азарт игрока, став вдруг квартирохозяином Ленина… Тем более что мне по службе чуть ли не каждый день приходилось иметь дело с контрразведкой Керенского».

Полагаю, не меньшее возбуждение чувствовал и Ленин, немедленно нашедший для Ровио занятие: раздобывать российскую прессу. Тот рассказывал: «По вечерам я караулил на вокзале почтовый поезд, покупал все газеты и приносил Ленину. Он немедленно прочитывал их и писал статьи до поздней ночи, а на следующий день передавал их мне для пересылки в Питер. Днем он сам себе готовил пищу. Прожил у меня Ленин недели полторы; тогда Вийк нашел для него другую квартиру – у тов. Усниуса. Поздно вечером мы перевезли его туда. Но через несколько дней мне пришлось опять поселить Ленина у себя, так как тот товарищ, в квартире которого он поселился, неожиданно вернулся и потому квартира оказалась неудобной.

Когда Ленин прожил вновь у меня с неделю, мы нашли новую квартиру у Теле в бездетной семье рабочего Б.». Это был машинист Артур Блумквист, который, как и его супруга Эмилия, ни слова не говорили по-русски. Ровио исправно ежевечерне продолжал приносить газеты. «На этой квартире Ленин прожил все остальное время своего пребывания в Гельсингфорсе, приблизительно месяц или больше… когда он переехал в Выборг».

Кто знал о пребывании Ленина в Гельсингфорсе? «Из русских товарищей, проживавших в Финляндии, знал только Смилга… Из финских товарищей знали лишь некоторые члены в ЦК, как Маннер, Куусинен, так я им сообщил и устроил свидание с ВИ… Шотман приезжал несколько раз. Он дал мне адреса, куда должны были доставляться письма, и вообще организовал почту в Питере»⁹⁵². Как видим, финнам Ленин доверял куда больше, чем соратникам по партии. В ненависти финских революционеров к любой действующей российской власти и их симпатиям к любым борцам с ней лидер большевиков мог быть уверен. В преданности соратников – нет. Ленина прятали, перемещали, доставляли обратно в Питер и в Смольный финны. Правда, дважды в Гельсингфорс пробиралась Крупская – проведать мужа⁹⁵³.

Именно в Финляндии Ленин пытался закончить, пожалуй, самый главный труд свой жизни – «Государство и революцию». Наброски были сделаны ранее и содержались в знаменитой синей тетради, которую через финскую границу вез Шотман.

«Труд этот очень нехарактерен для Ленина: это не коллекция секретов партстроительства, не учебник по искусству восстания, не аналитический очерк современной политики, – тонко подметил Данилкин. – Однако именно здесь объясняется смысл революционной деятельности: как на самом деле выглядит марксистский “конец истории”, чем именно заменять старый, обреченный на разрушение, мир…»⁹⁵⁴. Книга выглядит довольно нигилистической, а идеи не самыми свежими. Но здесь они соединены воедино. Исходную посылку Ленин взял из «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта», где Маркс писал о судьбе государственной машины в революционные эпохи: «Все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее». Отсюда Ленин вывел главный способ спасения победоносной революции от идущей за ней следом контрреволюционной реакции – уничтожить «бюрократически-военную машину» старого режима. На ее место должна быть установлена диктатура пролетариата («государство-коммуна») в форме республики Советов, которая для подавления меньшинства большинством введет «ряд изъятий из свободы» для угнетателей, эксплуататоров и капиталистов. Ленин утверждал, что это будет уже «полугосударство» – непосредственная демократия Советов «снизу доверху», лишенная не только признаков «буржуазной» демократии (разделения властей, всеобщего избирательного права), но и некоторых черт государственности как таковой (постоянной армии, полиции, чиновничества). Прямое участие трудящихся в управлении, выборность и сменяемость будут гарантией от бюрократизма и привилегий. Подробнее мы будем иметь повод обсудить эти идеи: вскоре наступит время их претворения в жизнь.