Текст книги "Ленин. Человек, который изменил все"

На повестке дня шесть вопросов. По первым трем – итоги конференции социал-демократов Румынского фронта, конференции литовских социалистов, положение в Минске и на Северном фронте – докладчиком был Свердлов. Ничего сенсационного он не поведал: гарнизон и фронт в основном за большевиков, но правительство и Ставка чинят козни⁹⁹⁰. Затем – по вопросу о текущем моменте – слово взял Ленин и устроил коллегам разнос: «С начала сентября замечается какое-то равнодушие к вопросу о восстании. Между тем это недопустимо, если мы серьезно ставим лозунг о захвате власти Советами. Теперь же, по-видимому, время значительно упущено. Тем не менее вопрос стоит очень остро, и решительный момент близок. Большинство теперь за нами. Политически дело совершенно созрело для перехода власти. Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, бессмысленно, ибо это значит усложнять нашу задачу»⁹⁹¹.

Прения открыл Ломов, рассказавший о радикальных решениях, принятых большевиками Москвы. Урицкий жаловался на недостаточность подготовительной работы к восстанию, но звал к действию. Каменев, Зиновьев считали переворот в тот момент нецелесообразным. Остальные, вслед за Троцким и Сталиным – за то, чтобы приурочить выступление к съезду Советов⁹⁹². Ленин собственноручно написал резолюцию: признавая, что «вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководиться этим и с этой точки зрения обсуждать и разрешать все практические вопросы»⁹⁹³. За эту резолюцию голосовали все, кроме Каменева и Зиновьева. Но это не помешало включению обоих в состав созданного по предложению Дзержинского для руководства восстанием Политбюро, куда, кроме них, вошли Ленин, Троцкий, Сталин, Сокольников и Бубнов. В таком составе оно ни разу не собиралось. Но сам созданный в квартире Суханова институт доживет до 1991 года.

Разошлись утром. «Светает. Снова бесконечно длинный Каменноостровский. Скучно, долго трусит извозчик. А на душе торжественно, серьезно. Почти благоговейно. Будто осязаешь, что стоишь на пороге великого часа. Пробьет он, и конец старому миру… Торжественно, серьезно и чуть нервно»⁹⁹⁴, – напишет Коллонтай.

Итак, Ленин убедил ЦК, но остальная часть партии была еще не в курсе того, что ей предстояло. Узнала она об этом не от ЦК, а от Зиновьева и Каменева, которые 11 (24) октября обратились к Петербургскому, Московскому, Московскому областному, Финляндскому и другим комитетам со своей платформой, в которой не соглашались с Лениным. Борьба за партию продолжалась.

В тот день заканчивала работу III Петроградская городская партконференция, принявшая резолюцию в ленинском ключе: «Наступил момент последней решительной схватки, долженствующей решить судьбу не только революции российской, но и революции мировой»⁹⁹⁵. Это событие уже не прошло мимо внимания правительства и ВЦИК. В своем выступлении в тот день в Предпарламенте Керенский дал понять, что правительство жестко пресечет любую подрывную деятельность большевиков.

Пятый выход Ленина с конспиративной квартиры Фофанова датирует 14 (27) октября – «на квартиру М. И. Калинина (Выборгское шоссе, д. 106, кв. 1). О том, что в этот день здесь было совещание, которым руководил Ленин, мне рассказал М. И. Калинин, кроме того, об этом пишет М. И. Лацис»⁹⁹⁶. Правда, Лацис переносит эту встречу в помещение Лесной районной думы. Члены Петербургского комитета, недовольные пассивностью ЦК, начали создавать свою повстанческую структуру во главе с Бокием, Москвиным и Лацисом. Координация усилий была необходима.

Рассказ Мартына Ивановича Лациса (Яна Фридриховича Судрабса): «Поздно вечером вместе с тов. Москвиным мы подкрадываемся к подрайонной думе и встречаем там Калинина и еще пару каких-то виданных и все же незнакомых людей. Только подойдя вплотную и слыша говор, мы спохватываемся, что это бритый Ильич и бородатый Зиновьев… Уже к полуночи все переходят в боковые комнаты, и начинается обсуждение вопроса – о восстании… После информации Ильич берет слово и ясно формулирует свои мысли. Его взгляд: или сейчас, или все будет упущено… Уже к утру Ильич подводит итог прениям и предлагает голосовать за восстание. Против поднялись руки Зиновьева и Каменева. И еще воздерживаются несколько человек. Остальные за Ильича… Мы расходимся с ясной директивой, но с тяжелой обязанностью. Или сейчас, или…»⁹⁹⁷.

Повстанческие структуры множились, резолюции принимались, дата открытия съезда Советов приближалась, но никаких признаков начала «в.в.» (вооруженного восстания) не было. Ленин в сердцах собирает еще одно – на сей раз расширенное – заседание ЦК в той же Лесной думе, где председателем был Калинин. Вечер был темный, шел мелкий дождь, дул сильный, порывистый ветер. Ровно в 7 часов подошли ВИ и Э. Рахья. Шотман и Рахья несколько раз ходили на разведку: народ собирался крайне медленно. «Прождали мы таким образом около часа, гуляя по пустынным улицам Лесного. ВИ весьма крепко ругался по поводу неаккуратности ответственных товарищей. Когда, наконец, Э. Рахья, вернувшись с разведки, сообщил, что собралось человек двадцать, мы решили войти в дом». Это был шестой выход Ленина «в свет».

«Когда ВИ вошел в комнату, где собрались товарищи, все наперебой бросились пожимать ему руки, некоторые расцеловались с ним, закидывали его вопросами… ВИ уселся в конце комнаты на табуретке, вынул из кармана исписанные мелким почерком листочки, по привычке поднял руку, чтобы погладить парик, и, спохватившись, улыбнулся»⁹⁹⁸.

«Если бы партии меньшевиков и эсеров порвали с соглашательством, можно было бы предложить им компромисс. Это предложение было сделано, но ясно было, что данными партиями этот компромисс был отвергнут. Из политического анализа классовой борьбы и в России, в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооруженным восстанием»⁹⁹⁹.

Большинство выступавших – за восстание. Зиновьев не сдается:

«– Если восстание ставится как перспектива, то возражать нельзя, но если это приказ на завтра или послезавтра, то это авантюра.

– Назначение восстания есть авантюризм, – соглашается Каменев. – Мы обязаны разъяснять массам, что в эти три дня на выступление не зовем, но считаем, что восстание неизбежно»¹⁰⁰⁰.

Ленин, рассказывал Иоффе, так разнервничался, что даже сорвал с головы парик и принялся им размахивать¹⁰⁰¹. Помогло. Под утро Ленин предлагает решение: «Собрание вполне приветствует и всецело поддерживает резолюцию ЦК, призывает все организации и всех рабочих и солдат к всесторонней и усиленнейшей подготовке вооруженного восстания, к поддержке создаваемого для этого Центральным Комитетом центра и выражает полную уверенность, что ЦК и Совет своевременно укажут благоприятный момент и целесообразные способы наступления»¹⁰⁰². За это решение проголосовали 19 человек, двое – Каменев и Зиновьев – были против, четверо воздержались. Резолюцию Зиновьева – «никакие выступления впредь до совещания с б-ской (не подумайте ничего плохого, «большевистской». – В.Н.) частью съезда Советов – недопустимы» – поддержали шестеро, трое воздержались и 15 были против. Если при таком раскладе сил, когда даже треть большевистского руководства не хотела восстания, переворот все-таки удался, значит, действительно в те хмурые осенние дни власть буквально валялась на мостовой.

Для практического руководства восстанием избирается Военно-революционный центр – Свердлов, Сталин, Бубнов, Дзержинский, Урицкий. Постановлено, что этот центр должен войти «в состав революционного Советского комитета», то есть в Военно-революционный комитет ¹⁰⁰³.

«С этого заседания Владимир Ильич пришел лишь часа в четыре-пять утра, – вспоминала Фофанова. – Я ждала его, сидя в столовой…

– А вы дежурите? А вот что сделали со мной дорогие товарищи – заставили меня ходить по улице два часа и ждать их, пока они соберутся.

Когда же утром Ленин пришел завтракать, то попросил помыть парик горячей водой с мылом, так как ночью, сказал он, парик вместе со шляпой (был сильный ветер с дождем) сдуло прямо в лужу»¹⁰⁰⁴.

Объявив грядущий II съезд Советов непредставительным (большевики действительно позаботились о повышенном представительстве от симпатизировавших им Советов), бюро ВЦИК все-таки позволило ему собраться, максимально сузив повестку дня и перенеся срок открытия с 20 на 25 октября. Подозреваю, многие в большевистском руководстве – не Ленин – восприняли это решение как подарок. У большевиков оказалось в запасе еще пять дней на подготовку «в.в.».

Ленин торопил. Он пишет «Письмо к товарищам», которое «Рабочий Путь» будет публиковать в трех номерах – с 19 по 21 октября (2–4 ноября). Это была прямая полемика с Каменевым и Зиновьевым, хотя их имена не назывались. Ленин темнил по поводу места своего пребывания: «Мне удалось только в понедельник, 16-го октября, утром увидеть товарища, который участвовал накануне в очень важном большевистском собрании в Питере и подробно осведомил меня о прениях… Ничтожнейшее меньшинство собрания, именно всего-навсего двое товарищей заняли отрицательное отношение. Доводы, с которыми выступали эти товарищи, до того слабы, эти доводы являются таким поразительным проявлением растерянности, запутанности и краха всех основных идей большевизма и революционно-пролетарского интернационализма, что нелегко подыскать объяснение столь позорным колебаниям… Голод не ждет. Крестьянское восстание не ждало. Война не ждет»¹⁰⁰⁵.

«Седьмой раз Ленин выходил из квартиры 19 октября, – писала Фофанова. – В этот день он был на расширенном собрании Военно-революционного комитета с руководящими работниками и съехавшимися депутатами II съезда Советов. Собрание происходило в немецкой церкви (угол Кирочной и Литейного проспекта), о чем сообщает Э. Рахья… а также другие товарищи, присутствовавшие на нем».

Восьмой выход Ленина Фофанова датирует 21 октября (4 ноября), хотя более принята дата – вечером 17 (30) октября. «Он посетил квартиру рабочего Д. А. Павлова (Сердобольская ул., д. 35, кв. 4), где встретился с членами ВРК Подвойским, Антоновым-Овсеенко и Невским»¹⁰⁰⁶. Антонов-Овсеенко писал: «В белесых сумерках вечера автомобиль наш долго крутился разными закоулками, наконец, остановился на одной из уличек Выборгской стороны… Перед нами стоял седенький, в очках, довольно бодренький старичок добродушного вида, не то учитель, не то музыкант, а может быть, букинист. Ильич снял парик, очки и искрящимся обычным юмором взглядом окинул нас:

– Ну, что нового?

Новости наши не согласовывались. Подвойский выражал сомнение, Невский то вторил ему, то впадал в уверенный тон Ильича; я рассказывал о положении в Финляндии»¹⁰⁰⁷. Интерпретация Подвойского: «Усадив нас, ВИ начал с Антонова-Овсеенко… Он не берется уверенно судить о положении в Петроградском гарнизоне, но что ему хорошо известно состояние Гельсингфорсского и отчасти Кронштадтского флота. Моряки готовы к выступлению. Они могут переброситься в Петроград по железной дороге, а в крайнем случае и подойти к городу с моря. Войска, стоящие в Финляндии, все распропагандированы и всячески поддержат восстание…

Невский, специально ездивший по поручению Военной организации в Гельсингфорс… высказался в том смысле, что флот восстанет – Антонов-Овсеенко прав, – но продвижение флота к Петрограду встретило бы огромнейшие затруднения. После ареста офицеров, который окажется неизбежным в первый же час восстания, на их место станут люди малоопытные, малознакомые с картой минных полей, вряд ли смогут провести суда среди минных заграждений.

Я сказал, что подготовка восстания проводится Военной организацией самым интенсивным образом… принято решение направить ответственных товарищей на фронт: в 12-ю, 5-ю, 2-ю армию, на Юго-Западный фронт, в Минск, в Брянск… Принятому нами решению о связи с действующей армией Военная организация придает серьезное значение, а выполнение его потребует известного срока. Поэтому целесообразно было бы восстание несколько отложить, дней на десять… Я также обратил внимание ВИ на то обстоятельство, что Керенский может опереться на особые сводные отряды и другие реакционные части с фронта, могущие воспрепятствовать успеху восстания…

– Вот именно! – перебивает он меня, – как раз поэтому-то и нельзя откладывать. Всякое промедление даст возможность подготовиться более решительно к разгрому нас с помощью вызванных для этого надежных войск с фронта. Восстание должно произойти до съезда Советов – особенно важно, чтобы съезд, поставленный перед свершившимся фактом взятия рабочим классом власти, сразу же закрепил бы декретами и организацией аппарата власти новый режим…

Простились мы трогательно. Было уже далеко за полночь. Словно на крыльях несся я обратно. В голове, как молотом, стучали ленинские слова: «Массы налицо. Наладить военное руководство ими. Дать им в руки возможно больше оружия – вот что надо»¹⁰⁰⁸.

Антонов-Овсеенко: «Осторожно выходим на улицу. У самых ворот вдруг наталкиваемся на высокую фигуру, прилаживающуюся влезть на велосипед, – неужели шпик?.. Невский повернул в дом предупредить, я, сжимая револьвер, прошел за угол. Подвойский остановился на другом углу, велосипед тронулся. Через 2 минуты Ильич, снова неузнаваемый, направлялся в другое убежище. Мы успокоенно зашагали к автомобилю»¹⁰⁰⁹.

Успеху «в.в.» в тот момент могли помешать только колебания в самой большевистской партии. Именно поэтому Ленин столь болезненно воспринял «предательство» Каменева, который не только заявил о выходе из ЦК, но и дал интервью «Новой жизни», где рассказал о своем и Зиновьева несогласии с планами взятия власти.

Ленин в ярости. Письмо членам партии: «Молчать перед фактом такого неслыханного штрейкбрехерства было бы преступлением… Я говорю прямо, что товарищами их обоих больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии… Тяжелая измена… Теснее сплотим ряды, – пролетариат должен победить!»¹⁰¹⁰.

В партии раскол. Луначарский писал супруге 18 октября: «Мы образовали нечто вроде блока правых большевиков. Каменев, Зиновьев, я, Рязанов и др. Во главе левых стоят Ленин и Троцкий. У них – ЦК, а у нас все руководители отдельных работ: муниципальной, профсоюзной, фабрично-заводских комитетов, военной, советской»¹⁰¹¹. Обращение Ленина в ЦК не рассматривают. Он не успокаивается и на следующий день направляет новое письмо: «Каменев и Зиновьев выдали Родзянке и Керенскому решение ЦК своей партии о вооруженном восстании и о сокрытии от врага подготовки вооруженного восстания, выбора срока для вооруженного восстания… На угрозу раскола я отвечаю объявлением войны до конца, за исключение штрейкбрехеров из партии»¹⁰¹². Как бы то ни было, откровения Зиновьева с Каменевым и усиление военных приготовлений правительства заставили большевиков притормозить с осуществлением плана восстания.

По приказу Керенского прокурор судебной палаты призвал все силовые структуры страны «оказать содействие в производстве ареста и доставлении Ленина судебному следователю по особо важным делам П. А. Александрову»¹⁰¹³. Было распоряжение и об аресте тех ранее освобожденных из тюрьмы большевиков, которые выступали с агитацией за восстание. В первую очередь имели в виду Троцкого.

Управделами правительства Набоков за 4–5 дней до восстания спросил Керенского о его планах в случае большевистского выступления и услышал в ответ:

«– Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло.

– А уверены ли Вы, что сможете с ним справиться?

– У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончательно»¹⁰¹⁴.

Министр-председатель сильно переоценивал свои возможности. Готовность большевиков к восстанию – и политическая и силовая – была уже высокой. Завершались выборы на Второй съезд Советов. Более 500 губернских и уездных Советов рабочих и солдатских депутатов высказались за передачу власти Советам¹⁰¹⁵.

Назначенный первоначально на 17 (30) октября съезд партии большевики перенесли на неопределенный срок. Но механизм подготовки к съезду никто не останавливал: шли губернские и областные партконференции. К 20-м числам их число перевалило уже за 80, и на всех был поддержан лозунг власти Советов¹⁰¹⁶. Большевики возглавляли Центральные бюро профсоюзов крупнейших городов. Фабзавкомы были за большевиков повсеместно. Большевистские организации активно действовали во всех 16 гвардейских запасных полках и практически во всех других частях Петроградского гарнизона. Число членов партийной Военной организации в столице достигало 5800 человек¹⁰¹⁷. Большевистские настроения доминировали также в московском гарнизоне, в войсках, дислоцированных в Финляндии, на Северном фронте, в Балтфлоте. Отряды Красной гвардии насчитывали по всей стране до 75 тысяч человек, из них в Петрограде более 20 тысяч бойцов, в Москве – 10 тысяч, в Киеве – 3 тысячи.

Зиновьев публикует в «Рабочем пути» письмо, которое вряд ли можно было считать покаянным: он назвал свои разногласия с Лениным «несущественными». Письмо сопровождалось припиской от редакции: «Вопрос можно считать исчерпанным». Автором этой либеральной приписки был Сталин, что быстро выяснилось на заседании ЦК, созванном для рассмотрения письма Ленина о Зиновьеве и Каменеве. Высший орган большевиков осудил их антипартийное поведение, однако предложение об исключении из партии не поддержал. Ленин долго не сможет успокоиться по поводу этого решения партийного ареопага. Он напишет Свердлову: «На пленуме мне, видно, не удастся быть, ибо меня “ловят”. По делу Зиновьева и Каменева, если вы (+ Сталин, Сокольников и Дзержинский) требуете компромисса, внесите против меня предложение о сдаче дела в партийный суд (факты ясны, что и Зиновьев срывал умышленно): это будет отсрочкой. Отставка Каменева принята? Из ЦК?»¹⁰¹⁸.

Керенский 24 октября (6 ноября) решает приступить к разгрому большевиков. В 5 часов утра юнкера 2-й ораниенбаумской школы заняли типографии большевистских газет «Рабочий путь» и «Солдат». Были отключены идущие в Смольный телефонные линии. ВРК выпускает воззвание: «Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда Советов накануне его открытия, против Учредительного собрания, против народа… Весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар». Бойцы Литовского полка в 10 утра выгнали юнкеров из большевистских типографий, матросы заняли телефонную станцию. Временное правительство приказало развести в городе мосты. Госслужащие распущены по домам. Караулы юнкеров по всему городу. Керенский метался между штабом округа, Предпарламентом и Зимним.

ВРК отдал распоряжения по занятию вокзалов, наведению мостов, захвату электростанции, петроградского телеграфного агентства, Государственного банка, адмиралтейства, аэродромов, Мариинского и Зимнего дворцов. С наступлением темноты боевые отряды ВРК начали планомерно реализовывать план вооруженного восстания с таким расчетом, писал Подвойский, чтобы «утром проснувшееся население Петрограда было поставлено уже перед свершившимся фактом овладения восставшими всеми улицами и площадями»¹⁰¹⁹. На случай сильного сопротивления план предусматривал штурм Зимнего, сигналом к которому должен был послужить красный фонарь на Петропавловской крепости и артиллерийский залп с крейсера «Аврора», имея в виду возможность тумана. Большевики установили собственные пикеты на мостах и методично захватывали стратегические объекты – центры связи, транспортные узлы, коммуникации, городские службы, типографии – все нервные центры большого столичного города.

Ленин не в курсе происходившего. У него только утренние газеты, которые писали о претворении в жизнь правительственных мероприятий по наведению порядка и о согласии ВРК на переговоры со штабом округа. Свидетельство пораженчества и оппортунистического выжидательства – для Ленина – налицо! Около 16 часов Фофанова в городе узнала о начале схватки за мосты и на собственном опыте убедилась, что не через все из них можно перейти. За последними новостями она побежала в Выборгский райком к Крупской. «В комитете удалось получить лишь очень смутные сведения, о которых я рассказала ВИ». Фофанова вспоминала, как Ленин «ушел к себе в комнату и через некоторое время вышел ко мне с письмом в руках… и просил передать его только через Надежду Константиновну, сказав, что он считает, что больше откладывать нельзя. Необходимо пойти на вооруженное выступление, и сегодня он должен быть в Смольном»¹⁰²⁰.

Записка Ленина дышит нетерпением: «Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.

Нельзя ждать!! Можно потерять все!..

Кто должен взять власть? Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет “или другое учреждение”, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа… Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью…»¹⁰²¹.

Как видим, письмо вновь адресовано низам и среднему эшелону партии, которым Ленин предлагает надавить на партийную верхушку. Но он прекрасно понимал, что никакие «районы и полки» не способны оказать на ВРК и ЦК большее влияние, чем он сам. Он должен идти в Смольный. Ленин просит Фофанову не только передать это письмо супруге, но и через нее получить «добро» от ЦК на его появление в штабе революции. Фофанова вновь помчалась в Выборгский райком. Техника информирования низов о позиции лидера партии у Крупской налажена. В тот же вечер письмо Ленина было размножено и разослано по всем райкомам Петрограда, а также и в Смольный. Крупская также связывалась с ЦК, но Ленину не разрешили идти в Смольный: опасно. Фофанова вернулась домой, сообщила новости. Попыталась приготовить для Ленина поздний обед, но тот был против: «Бросьте всю эту готовку. Я уже сегодня ел – ставил чайник».

Он пишет еще одну записку, с которой отправляет несчастную Фофанову к Крупской. «Вскоре я принесла от нее ответ, который его не удовлетворил». ЦК вновь отказал, ссылаясь на опасность и отсутствие надежной охраны. Ленин в ярости: «Не знаю – все, что они мне говорили – они все время врали или заблуждались? Что они трусят? Тут они все время говорили, что тот полк – наш, тот – наш… А спросите, есть у них 100 человек солдат… 50 человек? Мне не надо полк».

Он опять отправил Фофанову с запиской к жене, напутствовав: «Идите, я вас буду ждать ровно до 11 часов. И если вы не придете, я волен делать то, что хочу»¹⁰²².

Тут к нему пришел Рахья со свежими новостями. «Мы напились чаю и закусили, – писал Рахья, – ВИ ходил по комнате из угла в угол по диагонали и что-то думал». Подумав, сказал, что Фофанова принесет очередной отказ, а потому Рахья должен отправиться прямо к Сталину в Смольный и добиться от него разрешения. Когда Рахья заметил, что с учетом происходящего в городе такое путешествие займет много времени, Ленин твердо решил идти сам. Как ни запугивал собеседник опасностями пути, Ленин настоял на своем. Рахья взялся за привычную ему работу визажиста. «Ильич переменил одежду, перевязал зубы достаточно грязной повязкой, на голову напялил завалявшуюся кепку». Фофановой оставил записку: «Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич»¹⁰²³.

Путь неблизкий, километров десять. От дома пошли по Сампсоньевскому – пустому, ветреному. На повороте на 1-ю Муринскую нагнал трамвай, шедший в парк. Ехали на полупустом трамвае. Ленин перед выходом из дома клятвенно обещал, что всю дорогу не откроет и рта. Куда там: он начал интересоваться происходившим у кондукторши. «Она, – вспоминая Рахья, – сперва было отвечала, а потом говорит:

– Неужели не знаешь, что в городе делается?

ВИ ответил, что не знает.

– Какой же ты, – говорит, – после этого рабочий, раз не знаешь, что будет революция».

Трамвай шел в парк. Доехали по Сампсоньевскому до угла Боткинской и до Литейного моста шли пешком. На одной стороне моста стояли красноармейцы, на другой – юнкера, которым требовался пропуск из штаба округа. Но вокруг юнкеров шумела и ругалась толпа трудящихся, которых не пропускали туда, куда им было нужно. Воспользовавшись сумятицей, прошли мимо часовых на Литейный, потом свернули на Шпалерную, где натолкнулись на патруль из двух конных юнкеров.

– Стой! Пропуска!

У Рахьи в карманах были два револьвера.

– Я разберусь с ними сам, а Вы идите, – сказал он.

И, засунув руки в карманы, положив пальцы на курки и притворившись пьяным, вступил в перепалку с патрульными. «Юнкера угрожали мне нагайками и требовали, чтобы я следовал за ними. Я решительно отказывался. По всей вероятности, они в конце концов решили не связываться с нами, по их мнению, с бродягами. А по виду мы действительно представляли типичных бродяг. Юнкера отъехали»¹⁰²⁴.

Когда дошли до Смольного, то выяснилось, что поменяли пропуска, и из обладателей старых выстроилась огромная возмущающаяся толпа у входа. Мастер уличных потасовок, Рахья начал раскачивать толпу «на прорыв». Охрана не выдержала натиска людской массы, вместе с которой внутрь Смольного внесло и Ленина.

Взвинченный, понятия не имеющий, как его примут и чем кончится его затея с восстанием, Ленин впервые за 110 дней был в публичном месте. «Мы вошли в Смольный, – продолжал Рахья, – пошли на второй этаж. В конце коридора, у окна, рядом с актовым залом, ВИ остановился, послав меня искать товарищей Сталина и Троцкого. Названных товарищей я разыскал и привел к ВИ. Так как разговаривать в коридоре было неудобно, мы прошли в комнату рядом с актовым залом. В комнате посредине находился стол, по сторонам стола – стулья. ВИ уселся на стул в конце стола лицом к дверям зала; тов. Троцкий – справа, тов. Сталин – слева от него»¹⁰²⁵. Первый вопрос Ленина, запомнил Троцкий, касался переговоров ВРК со штабом округа.

«– Неужели это правда? Идете на компромисс? – спрашивал Ленин, всверливаясь глазами. Я отвечал, что мы пустили в газеты успокоительное сообщение нарочно, что это лишь военная хитрость.

– Вот это хо-ро-шо-о, – нараспев, весело, с подъемом проговорил Ленин и стал шагать по комнате, возбужденно потирая руки. – Это оч-чень хорошо!»¹⁰²⁶.

Видимо, в этот момент в комнату зашли с буханкой хлеба и батоном колбасы проголодавшися члены ЦИК. Вот только какие именно? Троцкий называет Дана и Скобелева. Рахья запомнил, что это были Дан, Либер и Гоц. Ленин сделал вид, что их не знает, в надежде, что не узнают и его. «Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный, – поведает Троцкий. – Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидел нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом…» Действительно, кто это одетый бомжем человек, с которым беседует председатель Петросовета в комнате президиума? Аппетит пропал сразу. Лидеры ЦИК сгребли бутерброды и выскочили из комнаты. Ленин толкнул Троцкого локтем:

– Узнали, подлецы!

Рахья добавил, что «этот случай привел ВИ в веселое настроение, и он от души хохотал»¹⁰²⁷.

Перешли в другую комнату – 31-ю или 36-ю. Только здесь Ленин снял парик, повязку, очки и кепку. Стали собираться члены ЦК, и сразу стало тесновато. Стульев не хватает. Рахья подает пример: «Я уселся на полу у двери в уголочке, прижавшись подбородком к коленям». Так обычно сидели в переполненных тюремных камерах. Поскольку подобный опыт был практически у всех собравшихся, теснота больших проблем не создала¹⁰²⁸.

На самом деле продолжался спор о тактике захвата власти. И, судя по всему, Ленин признал свою неправоту. Сталин вспомнит: «И, несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания». А в ночь на 25-е на встрече с членами ЦК, «улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал:

– Да, вы, пожалуй, были правы»¹⁰²⁹.

Действительно, перспективы получения власти выглядели как весьма благоприятные. Зачем в этих условиях возобновлять старый спор. Но и Ленин получит свой утешительный приз, настояв на том, чтобы, не дожидаясь ни съезда Советов, ни падения Временного правительства, заявить о переходе власти к ВРК.

С появлением Ленина в Смольном все линии работы по подготовке восстания – ЦК, ПК, ВРК – срослись. И он тут же погрузился в военную сторону вопроса. Подвойский вспоминал: «Мы ставим последние кресты на план города, знаки тех ударов, которые в первую, во вторую и третью очередь должны быть нанесены по силам контрреволюции. Мы были так поглощены расстановкой флажков, что не заметили, как в нашу комнату вошел ВИ. Трудно передать наше волнение и радость, когда мы увидели Ленина… Через связных мы сейчас же дали знать во все полки, на все заводы, что восстанием непосредственно руководит Ленин, что он уже в Смольном и взял в свои руки бразды правления»¹⁰³⁰.

Только в ночь на 25 октября (7 ноября), когда первые части начали выдвигаться для занятия подступов к Зимнему дворцу, была собрана группа членов ЦК и доверенных коллег для обсуждения вопроса о новом правительстве: его названии и персональном составе. Никаких протоколов нет, состав участников не ясен – люди приходили и уходили, – как и статус собрания. Есть лишь воспоминания, притом относящиеся, похоже, к разным дням революции. Официально же: «Ленин участвует в заседании ЦК РСДРП(б), на котором обсуждается вопрос о составе Советского правительства России»¹⁰³¹.

Вспоминал Каменев: «В то время как Военно-революционный комитет, под руководством товарищей Свердлова, Урицкого, Иоффе, Дзержинского и др., заседавших в третьем этаже Смольного, руководил захватом всех боевых пунктов, рассылая воинские части, комиссаров и т. д., а товарищи Антонов, Подвойский и Чудновский подготовляли взятие Зимнего дворца, – в нижнем этаже Смольного, в маленькой 36-й комнате, под председательством Ленина, вырабатывался первый список народных комиссаров, который я на следующий день огласил на съезде»¹⁰³². Там же Милютин: «24 октября часов в 12 ночи или же позднее… Центральный Комитет партии большевиков заседал в комнате № 36 в первом этаже Смольного. Посреди комнаты стол, вокруг несколько стульев, на полу сброшено чье-то пальто… В комнате исключительно члены ЦК, т. е. Ленин, Троцкий, Сталин, Смилга, Каменев, Зиновьев и я, остальные разошлись по домам».