Текст книги "Хам и хамелеоны. Роман. Том II"

Больше всего полковника коробил тот факт, что переговоры с Ахматовым велись за спиной у него, Майбороды. Кто руководит операцией? Кому впоследствии предстоит отдуваться? Майборода отказывался с этим смириться и продолжал требовать немедленной связи с Шерстобитовым. Безрезультатно. Перезвонив ему через десять минут, заместитель заявил, что шеф вообще «недосягаем». Полковник окончательно вышел из себя. Оборвав телефонную перепалку на полуслове, он вызвал Однораза. Вместе они пытались выйти на свое оперативное руководство в Петербурге, чтобы уточнить инструкции. Но среди ночи и Окатышев оказался недоступен: генерал уехал в Москву. Единственное, что пообещали, так это проинформировать его в течение ночи.

Майборода поднял на ноги группу оперативной связи, потребовал от подчиненных разбиться в лепешку, но найти способ выхода на связь с Ахматовым, не дожидаясь утра. И через полчаса Ахматов действительно позвонил сам. Его заставили воспользоваться связью комендантской роты.

Ахматов невнятно бормотал в трубку, что последнюю информацию, полученную от людей Мельникова, он отправил по адресу. Выдвигалось встречное условие. При обмене у блокпоста непременно должен присутствовать Папаша – такое условное прозвище прилепили Рябцеву-старшему кадиевцы, и теперь им пользовались обе стороны. Лично Папаша, и никто другой, должен был передать подростка кадиевскому конвою, только таким образом он мог рассчитывать получить в обмен сына. А ответным ходом было неожиданное согласие Кадиева выдать всю русскую троицу «в одном кульке» – всех сразу. Раньше от этого упорно отказывались.

Майборода приказал выехать на час раньше намеченного времени при усиленном сопровождении. Доди он посадил к себе в БТР. Конвоировали паренька двое контрактников из комендантской роты с обычными в таких случаях «почестями» – в наручниках и подбадривая пленника пинками, от которых паренек чуть ли не взлетал на воздух. Неуместные издевательства действовали полковнику на нервы, но выяснять отношения теперь еще и с комендантскими ему не хотелось. Громадный ефрейтор Илья едва умещался на узком сиденье бронетранспортера. Левым боком, будто стеной, он подпирал сверкавшего глазами узника, водрузив ему на колено свой внушительный кулачище. К руке исполина Доту приковали наручниками. И он едва дышал.

Рябцев-отец, сидевший напротив полковника, выглядел задумчивым и невозмутимым.

Непредвиденный чужой конвой, в последний момент навязанный комендантом, лишние люди, проволочки на дороге, на каждом шагу безалаберщина, а затем еще и требование ефрейтора остановиться, чтобы узник смог оправиться, – Майбороду воротило от всего. Тщательно просчитанная операция оборачивалась умопомрачительной самодеятельностью.

– В штаны пусть делает, – обронил полковник.

– Ему-то что, товарищ полковник… Хоть бы хны, а мы… – замялся ефрейтор. – Пронесло его. С вечера бегает.

Майборода приказал остановиться.

Из головного БТРа, тыча в ночь автоматами, на дорогу высыпало всё отделение десантников. Там не совсем понимали, что происходит. Майборода загнал всех обратно и дал ефрейтору ровно минуту.

– Наручники снять? – спросил громила Илья.

Полковник только вздохнул. Ефрейтор шуганул паренька к обочине.

Колонна опять тронулась. Но не прошло десяти минут, как на связь раньше времени вышел дежурный. Капитан объяснял, что около двух часов назад на территории к югу от Урус-Мартана комендантская рота подобрала три трупа. Российские военнослужащие. В темноте напоровшись на банду, которая катила с выключенными фарами в сторону Бакинской трассы, комендантский патруль был вынужден открыть огонь. По всем признакам трое погибших – пленные. На трупах изношенное обмундирование. Лица небритые, исхудавшие. Поэтому дежурный и посчитал нужным выйти на связь. Все трое расстреляны фактически на глазах у своих. В ходе завязавшейся перестрелки боевики избавились от пленных из опасения, что их отобьют. Такой версии придерживался комендант.

– Опознание провели уже? – спросил Майборода.

– Нет, пока нет, но обещают.

– Рябцева нет среди них? Запрос ты сделал? – спросил Майборода.

– Не подтверждают. Лет под двадцать всем. Офицера среди них нет, – ответил дежурный.

– Насколько точна информация?

– Абсолютно точная, товарищ полковник…

На блокпост прибыли за сорок минут до контрольного времени. Обменявшись рукопожатиями с молоденьким старшим лейтенантом, который командовал дежурным подразделением, Майборода приказал развести прибывших с ним людей по помещениям, а сам проинструктировал снайперов. Он вышел на улицу и, по щиколотку утопая в холодной жиже, горько матерясь, пробрался к месту стоянки «шилки»1616
  Самоходная установка, фактически четырехствольный танк – мощное скорострельное и мобильное зенитное средство с четырьмя спаренными стволами. – Примеч. ред.


[Закрыть], которую ночью пригнали на блокпост и успели загнать в открытый капонир. Полковник потребовал, чтобы аул и все подходы к развалинам «шилка» держала на прицеле: открытый капонир это позволял.

Затем Майборода позвонил моздокскому заместителю Шерстобитова. Тот заверил, что под Урус-Мартаном всё идет по плану. Однораз, отправленный со второй группой, успел прибыть на место. Группу ФСБ, конвоировавшую арестантов к месту второй рокировки, только что высадили из вертолета перед комендатурой. Ждали Ахматова. За ним послали машину с вооруженной до зубов охраной.

Над полем начинало светлеть. Из-за облачности рассвет был поздним. Майборода больше не отходил от амбразуры. В главном помещении блокпоста дверь хлопала из-за сквозняков и беспрестанной ходьбы туда-сюда, и было холодно. Всматриваясь в синеватую дымку, которая на глазах становилась прозрачной и наливалась живыми утренними красками, полковник месил ногами опилки, насыпанные на грунт вдоль окон.

Наблюдение за аулом на всякий случай велось перекрестное – как с левой стороны от развалин, из обступавшего рощу орешника, так и с холма, в который дамба врастала на севере. Оттуда в который раз передавали, что вокруг мертвым-мертво. И это казалось странным. Ведь не мог конвой кадиевцев окопаться в домах до того, как к блокпосту выслали рекогносцировочную группу. А впрочем, родной рельеф позволял чеченцам маневрировать со звериной сноровистостью.

Впереди, ближе к гриве малых холмов, видневшихся немного правее, стелилось неровное четырехполье. За полем местность ограждала дамба. Контролировать подходы к ней Майборода поручил своему подразделению. Еще правее, перед самой дамбой, петляла проселочная дорога. Она уходила за овраг и где-то там, взбегая вверх, уже со стороны реки подбиралась к аулу. С правого края села три дома были почти целы: повышибало лишь окна, двери и посносило крыши. В одном из этих домов и ждали появления эскорта Кадиева. Майборода не сомневался, что сам Англичанин будет присутствовать при обмене, раз уж так пекся о судьбе сродника. Связь с его командой заранее условились вести через эфир. И одно то хорошо, что не по-вайнахски, не по-саудитски, не по-китайски, на чем зарвавшийся посредник запросто мог бы настаивать, – в сложившейся обстановке пришлось бы удовлетворить любую прихоть…

За четыре минуты до контрольного времени полковник подал знак лейтенанту Голенищину, сидевшему у рации. Тот буднично затараторил в эфир на условленной частоте. Запрос был тотчас принят.

– Слышу хорошо. Прием, – ответил хриплый голос.

– Всё идет по плану. Машина отъезжает ровно через четыре минуты, – сказал лейтенант в эфир. – За рулем водитель. Папаша сидит справа. Как поняли? Прием.

– Пусть выезжает, – ответил голос с мягким выговором чуть ли не самого Басаева. – Всё по плану. Прием.

– Пленные доставлены? Можете подтвердить? – сказал лейтенант в пустоту, не сводя глаз с полковника. – Прием.

Последовала пауза.

– Слушай, не морочь голову! Сказали да, значит да. Прием! – прозвучал раздраженный ответ.

– Вы должны показать пленных, – потребовал лейтенант. – Прием.

Опять повисла пауза.

Полковник взглянул на Рябцева-старшего.

Папаша, стоявший у амбразуры, морща лоб, всматривался в дома за полем. На его лице застыло то же каменное спокойствие, что и раньше.

– Значит так, ни шагу в сторону от плана. Как договорились, так и делаем, – напомнил Майборода. – Майор останавливает машину перед мостиком. Вы ждете команды. А ты, майор, ты сидишь на рации.

Майборода попросил Сулеймана проверить включение карманной рации с закрытой частотой, которой тому предстояло пользоваться для связи с блокпостом. Сулейман просьбу выполнил, после чего сунул рацию за пазуху и не без сочувствия произнес:

– Не волнуйтесь. Всё будет по инструкции…

– Если что, рвите когти задним ходом, – напомнил Майборода. – Если стрельба начнется, укроетесь вон там. Низину видите? – Полковник пальцем указал вправо. – Это ж надо было придумать такое кино! Тьфу ты, черт! – в сердцах сплюнул Майборода.

– Появились, товарищ полковник! – взволнованно сообщил старший лейтенант, командовавший блокпостом.

Не подходя к стереотрубе, которую сам же и попросил установить в другом месте, Майборода выхватил из рук старлея бинокль и навел окуляры на дома.

В одном из чернеющих оконных проемов отчетливо виднелся силуэт, по пояс выставившийся как напоказ. Блокпост тоже разглядывали в бинокль. Полковник выждал секунду и передал бинокль Рябцеву, а сам шагнул к стереотрубе.

– Смотрите внимательно, – распорядился он. – Узнаете кого-нибудь?

С комом в горле, из-за дрожи в руках крепко сдавливая бинокль, Рябцев-отец долго смотрел в указанном направлении.

В черном проеме окна теперь показалось три силуэта – худые, оборванные, взлохмаченные. Бинокль в руках подрагивал. Разобрать черты лица не удавалось: все бородатые, изможденные. Непонятно почему, но чувствовалось: все трое русские.

– Ну что, видите вашего? – поторопил полковник.

– Бороды у них…

– Давайте отсюда посмотрим! Идите скорей!

Рябцев встал на место Майбороды и долго смотрел в стереотрубу.

Все напряженно ждали.

– С полной уверенностью не могу сказать, – произнес он.

– Смотрите, смотрите внимательней! – потребовал Майборода. – Не торопитесь…

Понимая, что пленников разглядывают, всех троих заставили повернуться в профиль. Голову одного из них покрывал бинт. Тот, что стоял крайним справа, невольно приковывал к себе внимание Рябцева. Осанка, высокий лоб… Как будто Петр. Однако полной уверенности не было.

– Мне кажется… Если он, то третий справа, – сказал Рябцев.

– Ну-ка… – Майборода оттеснил Рябцева от стереотрубы, долго и упорно разглядывал дом, после чего металлическим голосом спросил: – Еще раз спрашиваю, уверены?

– Не знаю.

– Петрович… – обратился полковник к лейтенанту на рации. – Скажи, чтобы дали сказать слово капитану.

Лейтенант передал в эфир требование.

– Не хочет. От страха язык отсох! – прозвучал издевательский ответ с другой стороны. – Теперь нашего покажите! Прием.

Майборода медлил, не знал, что делать, и не хотел показать этого подчиненным. Но внезапная несговорчивость удивляла не только его. Полковник кивнул ефрейтору Илье, который сидел над пареньком в дальнем углу, за горой ящиков. Тот подтолкнул подростка к амбразуре, подхватил за тощие бока, физиономией сунул наружу и так держал его с полминуты.

– Они согласны, – сказал лейтенант, приняв по рации ответ.

– В общем так, канителиться не будем, – вдруг принял решение полковник. – Выезжайте!

Рябцев-старший с Сулейманом вышли на улицу и забрались в расчехленный и прогретый УАЗ. Майор сел за руль. Папаша – справа. По сигналу тронулись, медленно вырулили на глинистую проселочную дорогу и на второй скорости покатили в направлении аула…

Из блокпоста было хорошо видно, что УАЗ уже проделал полпути, как вдруг от второй группы, находившейся под Урус-Мартаном, поступило требование придержать операцию на двадцать минут. Там опять что-то не могли увязать с Ахматовым, хотя в целом всё шло вроде бы по плану. Майборода приказал Сулейману остановиться посреди поля, сидеть и ждать очередной команды, а лейтенанту поручил передать информацию, полученную из-под Урус-Мартана засевшим в домах.

Затаив дыхание, весь блокпост застыл в ожидании.

– Товарищ полковник… – промычал вдруг громила-ефрейтор. – Я выведу засранца. Опять приспичило гаденышу.

Смерив подростка взглядом, полковник покачал головой и, обращаясь к командиру блокпоста, спросил:

– Отхожего места у вас нет, конечно?

Тот отрицательно замотал головой и самолично повел обоих на улицу.

Вернувшись, старлей застыл у входа. А вслед за ним, не прошло и минуты, дверь выбил ногами ефрейтор.

– Гад… сорвался! – громогласно объявил он.

– Кто?

– Да гаденыш этот!

– Удрал, что ли? В наручниках? – Полковник остолбенел. – Наручники кто снял с него?

– Понос у него… Я и отстегнул, – бормотал великан ефрейтор. – Наделал гаденыш лужу, штаны натянул и лапой… зачерпнул и мне в лицо…

– В лицо… В харю твою тупую! – Полковник побагровел. – Да я тебя, мордоворота… Я тебя собственными руками…

– Вон он! – показал старший лейтенант в поле.

Полковник прилип к амбразуре. Фигурка подростка в черном ватнике отчетливо выделялась на фоне пожелтевшей с рассветом луговины. Паренек со всех ног бежал в сторону своих. Расстояние, отделявшее его от блокпоста, быстро сокращалось.

– Вызывай, живее! – прикрикнул Майборода на Голенищина.

Лейтенант-связист оторопело уставился на полковника, не понимая, что от него хотят.

– Скажи всё как есть! Как есть! – гаркнул Майборода.

– Смена плана… Непредвиденные обстоятельства… Как поняли? – забормотал лейтенант в эфир. – Мальчик вырвался. Как поняли? Прием!

– Пусть бежит. Прием, – прохрипел в эфир тот же голос.

– Пусть отпустят наших! Пусть все трое выйдут на дорогу! – прокричал Майборода. – Или я всё отменяю!

– Отпустите наших пленных… Как поняли? – передал Голенищин в эфир.

Ответ заставлял себя ждать.

– Повторяю: пусть выйдут на дорогу… Навстречу машине, – четко произнося каждое слово, выкрикнул лейтенант. – Прием!

С другой стороны тянули резину. Майборода подлетел к рации и, выхватив у связиста гарнитуру, заорал:

– Я остановлю его! Если вы не выпустите наших! Прием!

– Ты кто такой? Прием… – прозвучал неторопливый вопрос.

– Майборода! Прием.

– Пусть бежит, Борода! – повторил голос. – Прием.

– Кто бы ты ни был, свяжи меня с Кадиевым! Сию же минуту! – потребовал полковник. – С Кадиевым… как понял? Прием.

– Послушай, Борода… – канителился голос. – Нет у меня связи с Кадиевым. Прием!

– Я остановлю его! Я открою огонь! Прием.

С той стороны не отвечали.

– Снайпера! – вернувшись к амбразуре, приказал Майборода, не отрывая взгляда от поля. – Снайпера! – гаркнул он с такой силой, что старлей пулей вылетел на улицу.

Через несколько секунд он вернулся с приземистым десантником. Увешанный подсумками сержант вопросительно глазел на офицеров.

– Встань к амбразуре, сделай предупредительный выстрел, держи его на прицеле, – скомандовал Майборода. – Кому говорю-то?!

Сержант подскочил к окну, уткнулся в окуляр прицела. Через две секунды раздался глухой выстрел.

– Это предупреждение, – сказал лейтенант в рацию. – Мы откроем огонь. Прием!

– План остается в силе… Как поняли? Прием… – настаивал голос с другой стороны, словно не понимая обращенных к нему требований.

Майборода выругался, схватил карманную рацию для связи с Папашей и Сулейманом, протараторил в нее приказ не двигаться с места, ждать и быть готовыми дать газу назад.

– Метров триста осталось, – сухо отмерил старший лейтенант. – Так драпает, во гад!

– Даю пять секунд! – прокричал Майборода в рацию Голенищина. – Потом открываю огонь на поражение. Предупреждений больше не будет! Прием.

– Если с мальчиком что случится, твоим ребятам воткну в зубы по гранате… с вынутой чекой, – монотонно пригрозил голос. – Ош-ш-ша-ду биллях! Прием.

– Целься в ноги… Не выше задницы! – бросил Майборода снайперу. – Стрелять только по моему сигналу. И только промахнись! Сам будешь бегать как заяц, понял?

Сержант не отрывал глаза от прицела, не двигаясь, ждал…

Темную фигурку, появившуюся на насыпи справа от блокпоста, Рябцев-отец сначала принял за одного из десантников, зачем-то выбежавшего в поле. Но в тот же миг, как только фигурка быстро двинулась по перекатистому полю, до него дошло: по полю бежит чеченский подросток.

Почему паренек оказался на свободе раньше времени? План опять изменили? Опять под нажимом?.. Инструкций по рации долго не давали. Сулейман, не понимавший, что делать, непрерывно вызывал блокпост, а затем стал изучать поле в бинокль.

Наконец Майборода дал о себе знать. Он приказал не двигаться с места и ждать.

Фигурка подростка тем временем быстро продвигалась к насыпи перед аулом. Паренек летел со всех ног. На мгновение он исчез из виду за откосом. Майор-чеченец, стреляный воробей, инстинктивно пригибал голову, разглядывая поле в бинокль. Затем Сулейман поспешно передал бинокль Рябцеву и проговорил в рацию, что требует немедленных указаний.

В этот момент и раздался первый выстрел. Стреляли с блокпоста. Силуэт паренька вынырнул из ложбины. Он продолжал петлять по полю. Прошла минута, и раздался второй выстрел.

Стрелял снайпер. Мальчик-чеченец упал. Потом шевельнулся, но, видно, не смог подняться.

Не слыша криков в рацию, не слыша требований укрыться в низине, как было условлено, Рябцев впивался в окуляры бинокля. Зачем стреляли? Кто мог дать такое распоряжение? Неужели мальчика подстрелили? Фигурка его отчетливо виднелась на земле, метрах в ста пятидесяти от домов, и больше не подавала признаков жизни.

Рябцев перевел бинокль на окна дома. Силуэтов как не бывало. В долю секунды сознание его пронзила невыносимая мысль. Что теперь будет с теми, кто ждет развязки там, в развалинах? Как с той стороны должны отреагировать на случившееся? С этой секунды все его действия были машинальными.

Не успел майор дослушать распоряжений Майбороды – полковник криком приказывал бросить машину, залечь и ждать подхода подразделения прикрытия, как Рябцев выскочил из машины в грязь и во весь рост, прямой походкой, не пригибая головы, двинул по полю к раненому подростку.

Повисла тишина. И майор Сулейман, и те, кто наблюдал за полем с блокпоста, в равной мере сбитые с толку непредвиденным поворотом событий, ждали…

Не прошло и пары минут, как Рябцев приблизился к мальчику, присел над ним, и всем хорошо было видно, как он приложил руку к шее раненого. Поднявшись в рост, Рябцев сделал неуверенный жест, обращенный к тем и к другим одновременно. Из жеста трудно было понять, жив паренек или ранен. В следующий миг Рябцев вновь присел над телом, подхватил мальчика на руки, с секунду потоптался на месте, будто не зная, в какую сторону его нести, а затем, кивнув головой, загашал к аулу.

В домах царила тишина. Но когда Рябцев, выйдя на дорогу, приблизился к мостику и от развалин его отделяло уже не более сотни шагов, Майборода увидел в бинокль, как из затылка Папаши вдруг вылетели брызги.

Стреляли из бесшумного оружия. Вполоборота к блокпосту, не выпуская паренька из рук, Рябцев рухнул наземь.

Еще секунда замешательства, и из развалин открыли беспорядочную стрельбу. Два мощных взрыва, один за другим, разнесли насыпь перед самым блокпостом. Стреляли из РПГ. Стрелки обнаружили себя прямо на краю лесопосадок, которые чернели слева от аула. Огонь они вели оголтелый, беспорядочный…

Полковник сообщил под Урус-Мартан о срыве операции, запретил открывать ответный огонь и дал приказ о немедленной высадке десантной группы, которая ждала распоряжений с обратной стороны реки. Десантникам надлежало заблокировать отход вдоль реки, а экипажу «шилки», несмотря на огонь из гранатометов, выгнать танк на открытую позицию, чтобы иметь более широкий сектор обстрела и держать дома под прямой наводкой. Но затем полковник распорядился прислать к нему командира «шилки» и стал тому объяснять:

– Отрежь мне их по периметру. Ни одна душа не должна выйти! Ни одна! Вот здесь, левее – мои люди. Справа вторая группа прикрытия, – полковник водил пальцем по карте. – Сядешь на связь, они подкорректируют. И чтобы ни одна живая душа не вышла… Это последний шанс… Пока всё не прочешем, не уйдем, ясно?

Слева от поля из лесопосадок, сбегавших в низину, которую по плану уже должны были контролировать десантники, опять выстрелили из РПГ. Из правого окошка было видно, что взрыв разнес землю в нескольких метрах от танка. Затем раздался еще один взрыв. Как только пыль и грязь осела, стало видно, что земля взрыта у самой гусеницы. Полковник подошел к рации, перестроенной на запасную частоту, и хладнокровно проговорил:

– Откройте огонь по указанным целям. Не заденьте дома. Повторяю, там могут быть наши люди.

Мощный треск заставил всех заткнуть уши. Огонь снес дальнюю крышу. Столб дыма и пыли стал передвигаться к дороге, туда, где находился Рябцев с пареньком. Тут же появились и неповоротливые фигурки в камуфляже. Огибая брошенную на дороге машину, короткими перебежками десантники приближались к тому месту, снизу от мостика, где лежали Рябцев и подросток. Через несколько секунд командир группы прикрытия передал, что необходимости в медпомощи нет.

Воздух раскалывался от пальбы 23-миллиметровых скорострельных пушек. Часть села на спуске домов к речке затянуло облаком дыма и пыли. Через пару минут, когда огонь прекратился, в просветах дыма появились изменившие форму дома, ставшие еще дымящимися горами щебня и обломков…

Как было установлено впоследствии, конвоировавшая пленных группа боевиков, численность которой не превышала двенадцати человек, пошла на отход по заранее подготовленному коридору. Боевики оттянулись не к реке, как предполагалось, и не к роще, а именно в направлении контролируемой десантниками равнины.

Конвой Кадиева смог ускользнуть из-под огня по водостостоку. Труба, проходившая под дамбой, не попала не на одну армейскую карту. Диаметр ее едва-едва позволял протиснуться человеку. Но ею и воспользовались. Боевики ушли под самым носом у десантников, буквально по краю занятой ими позиции, а затем обогнули и сам блокпост в какой-нибудь сотне метров. При этом они еще успели заминировать отход на целых полкилометра. Именно по этой причине эффективное преследование оказалось невозможным.

Тот факт, что отец пленного был расстрелян снайпером, Майборода объяснял в своем рапорте безвыходностью положения, в котором кадиевцы оказались в результате собственного подлога, пытаясь предложить в обмен не тех лиц, что входили в список. Полковник был убежден, что речь шла о подлоге вынужденном. Кадиевцы не могли не понимать, что, как только их уличат в обмане, тут же начнут преследовать, и уйти с раненым Доди на руках, даже если допустить, что подросток был еще жив, им всё равно не удастся…

На краю поселка, на выводившей к дамбе тропе нашли три трупа моджахедов. Один из них был обезглавлен. Боевики унесли голову с собой, чтобы затруднить опознание. И только через три дня выяснилось: тело принадлежало самому Лече Кадиеву.

Команда сопровождения, набранная из людей Айдинова, на базу вернулась к концу пятых суток. Походные дни прошли в мучительном ожидании. До самой последней минуты Рябцев не мог поверить, что его и «компаньонов» доконвоируют до лагеря. Не прекращавшиеся всю дорогу избиения в любой момент грозили обернуться фатальным самосудом. После провалившейся операции в глазах у конвоиров застыла жажда крови. Но был, видимо, приказ доставить пленных назад живыми, и его не могли нарушить.

Двоих не знакомых Рябцеву солдат, которых боевики планировали обменять вместо востребованных им Лисунова и Ферапонтова, на обратном пути увели в неизвестном направлении, когда на полдороге команда боевиков разделилась надвое. Ни с тем, ни с другим так и не удалось обменяться даже парой слов. При малейшей попытке заговорить боевики дубасили прикладами всех троих…

Увиденное перед блокпостом плыло перед глазами Рябцева как кошмарный сон, сумбурные подробности которого никак не удавалось объединить в целое. От истощения, которое к концу пятидневного похода всё больше давало о себе знать, картина промерзшего зимнего леса начинала срастаться с бредовыми видениями. Они вторгались в сознание днем и ночью и разрастались в адские антимиры.

Поле перед блокпостом. Фигура мальчика, который бежит со всех ног, как пугало размахивая руками. Вдруг мальчика уложили выстрелом. К нему направилась фигура бородатого мужчины в штатском… Что-то знакомое почудилось в походке – с характерной для отца манерой наклонять корпус немного вперед. Фигура быстро приблизилась к тому месту, где упал на землю подстреленный паренек. Бородач поднял мальчика и понес его к домам. Именно в этот момент Кадиев, стоявший с биноклем у окна, издав по-чеченски непонятный клич, дал неожиданный приказ стрелять на поражение. Выстрел произвели из соседнего дома. У мужчины, похожего на отца, подкосились ноги. Бородач упал на колени и еще пару секунд продолжал держать паренька на руках. А дальше всё смешалось: грохот, паника, беспорядочная пальба со всех сторон, суматошный отход…

Решение об отходе боевики приняли еще до того, как с блокпоста заработала «шилка». Этот маневр заранее предусмотрели и подготовили. Оставалось загадкой, куда исчез сам Кадиев, почему застрял где-то позади и почему не примкнул к группе позднее.

След в след ступая за сапером, десятеро хорошо обученных боевиков прогнали пленников чуть ли не под самым блокпостом, поддавая им в зад штык-ножами. Приказ получили не церемониться, чуть что – резать горло. Первые триста метров, которые пришлось преодолевать из последних сил, проталкивая обмотанное веревкой тело через трубу под дамбой, где было не продохнуть от смрада, пока сзади, из той же трубы, пихали в гениталии стволами. Это было лишь началом долгой и мучительной пытки. Затем еще столько же пришлось волочить ноги по канаве к оврагу, там и начиналась чаща. Все задыхались. Спина капитана задубела от ударов. Не чувствуя ни ног, ни плеч, он твердо знал: одно лишнее движение – и всё будет кончено…

В лагере ждали перемены. Володя, один из солдатиков, с которым раньше ютились в одной яме, за прошедшие дни сильно сдал, и его забрали в лазарет. По рассказам Емельяна, все эти дни за его напарником присматривал лагерный санинструктор. Раз в день он приходил делать укол и всё время канючил: дескать, ценные медикаменты приходится переводить на «дохлятину». Фельдшерица Эмма больше вообще не появлялась. Пленными теперь занимались люди Айдинова, и это не сулило ничего хорошего.

С хромоногим Емельяном капитана и поселили в пустующую землянку, находившуюся рядом с кухонным блиндажом, а через день, после того как Емельяна измордовали за провинность – он споткнулся и пролил на землю котелок, пока нес бурду в землянку, – вместе их перегнали в другую яму. Степан называл это место карцером. Стены здесь были земляные.

Рябцев чувствовал себя на последнем издыхании. Больная нога распухла, едва сгибалась в колене. В голове гудело. Шум нарастал в ушах волнами и если исчезал, то на очень короткое время. В те редкие минуты, когда гул стихал, Рябцеву с трудом удавалось отличить остающийся в ушах волнообразный шум, наплывавший сразу со всех сторон, от шума ветра или лесной чащи. Когда по деревьям прогуливался ветер, пихты издавали звук, похожий на шипение. Звук нарастал ровно, будто дыхание, и сопровождался едва-едва уловимым похлестыванием. А потом из глубины шума начинало слышаться какое-то райское журчание, как ему чудилось. Постепенно это журчание начинало разливаться во все стороны, заполняло всё вокруг, и в какой-то миг возникало очень острое чувство, что лес и кроны деревьев – будто сети, улавливающие из воздуха растворенное в нем время…

Утром десятого мая впервые с начала весны выдался ясный день. Солнце еще не вышло из-за хребтов, а небосвод вдалеке с медленно плывущими по нему облаками розовел, подрумяненный весенним теплом.

Сонная беготня по лагерю не прекращалась с ночи: хозяева ждали возвращения очередной мобильной группы, но обоз задерживался. Незадолго до рассвета пришло известие, что уже на подходах к укрепрайону он попал под обстрел. И с этой минуты по всей территории начались непонятные приготовления. Штурмовая группа Айдинова, с начштаба во главе, загрузилась в машины и отбыла из лагеря в полном боевом снаряжении. Оставшиеся боевики бегом стаскивали ящики с амуницией к блиндажам возле стрельбища и гаражам. Косяки обвешанных оружием абреков отправлялись навстречу обозу. Отдельный отряд ушел нагруженным в соседний лагерь. Мимоходом моджахеды щедро раздавали пинки рабам и пленникам, которых выгнали на улицу ворочать бревна и таскать целые ворохи непросушенной прелой масксети…

Был примерно полдень, когда со стороны восточных кряжей послышался нарастающий гул вертолетов. В считаные секунды всех загнали в землянки и траншеи. На какое-то время гул отдалился к югу, но затем послышался вновь и стал быстро усиливаться. С деревьев взмывали стайки птиц. Воспользовавшись тем, что охрана разбрелась по укрытиям, капитан выбрался в примыкавший к его землянке окоп и стал всматриваться сквозь лес в межгорную пустоту, которая распахивалась сразу за чащей, и вдруг обмер: со стороны обрыва под небольшим углом приближались две армейские «восьмерки», а за ними два тяжелых Ми-24 с подвешенным боекомплектом. Качаясь в кильватерном строю, вертолеты шли прямо на лес…

Прошло несколько секунд, и гул двигателей заполнил небо над головой. Вертолеты ушли к северу, на низкой высоте обогнули холм, едва не задевая мордами макушки пихт, а затем в сильном крене стали заходить на новый круг.

Первый удар, мощный и раскатистый, сотряс воздух в восточной зоне у гротов. Раз за разом удары разрастались, пока не превратились в сплошной поток оглушительного грохота. Реактивные снаряды разносили в пух и прах лес и укрепления по всей территории лагеря.

Пулеметной пальбы, разрывавшей воздух, капитан даже не слышал. В ушах стоял ровный, пронизывающий всё нутро и уже знакомый гул, в унисон с которым что-то протяжно и настойчиво ныло в груди. Взрывные волны налетали по-прежнему из-за холма, из «мертвой» зоны. А затем Рябцев увидел, как у котлована, где прятали машины, от земли целиком оторвался дуб, тот самый, ветви которого обгорали от костра, когда кашеварили на улице. Дуб вертикально приподнялся над землей и стал медленно заваливаться, кроша своей необъятной кроной соседние деревья.

Горело всё, что могло гореть. И тем не менее, стоило присмотреться к тому, как взрывы перепахивают лес, и нетрудно было заметить четкую последовательность: цели отработаны, летчики старались не задеть кухню и близлежащие укрепления, их явно проинформировали о том, что по соседству находятся землянки пленников, – одно это казалось невероятным.

Именно там, возле землянок и в пролесках, затемняющих пространство между кухней и лесопильной мастерской, обитатели лагеря шныряли роем, даже не прячась. Следя за ними, с трудом удавалось устоять перед паническим порывом последовать всеобщему примеру.