Текст книги "Хам и хамелеоны. Роман. Том II"

Случай был беспрецедентный. Розовея по самый галстук, Вереницын сухо произнес: «Неделя…» По мрачной нерешительности, которую Фоербах не мог в себе перебороть, чувствовалось, что в обещание Змея Горыныча он не верит. Но Фоербах всё же распорядился, чтобы клиенту принесли необходимую порцию фишек.

Николай снял пиджак, достал из бумажника отложенную пачку долларов и, подсчитав, что в случае нового проигрыша, играя на предлагаемых условиях, одалживать у Фоербаха ему придется всего шесть тысяч долларов, положил деньги перед собой.

В этот момент дело и приняло неожиданный оборот. Поздняков предлагал упростить взаиморасчеты: коль скоро Аристарх Иванович не может выложить на стол «живых» денег, Андрей Николаевич согласен предоставить Аристарху Ивановичу «льготу». Если он, Вереницын, и на этот раз проиграет, вместо того чтобы рассчитываться деньгами, он должен согласиться «спустить права» на кое-что действительно «живое» – на Адель Геккер, которую прибрал к рукам год назад, лишив братию свободного доступа к общению с прелестницей…

Над столом повисло гробовое молчание.

Аристарх Иванович снял очки, положил их на стол и, как будто всё еще не понимая, что происходит, флегматично рассматривал свои руки, не отвечая ни да, ни нет. Он попросил официантку принести ему рюмку ледяной водки, простой, русской, и к ней кусочек черного хлеба – обычай давно производил на всех впечатление.

– Шли бы вы домой… с выигранным, – отечески посоветовал Вереницын. – Столько денег…

– Да я и еще выиграю, – прихвастнул Андрей Николаевич.

– А если я итальяшкам проиграю? – вполголоса уточнил Вереницын, так, чтобы итальянцы его не услышали.

Андрей Николаевич понимающе кивнул.

– Я расплачусь за вас деньгами, – сказал он. – А вы со мной – на моих условиях. По рукам?

– Ваша взяла… согласен, – вымолвил Вереницын таким тоном, будто не мог взять в толк, как так получается, что серьезные взрослые люди – и докатились до такого безобразия.

Обведя сидевших за столом недоуменным взглядом, Поздняков уставился на Николая.

Не совсем понимая, что происходит, Фоербах озабоченно всматривался в лица. Подлинные намерения Позднякова оставались вне его разума.

– Его возьмем в свидетели, – кивая на Фоербаха, сказал Андрей Николаевич. – Чтобы диалектика хоть каплю была материалистичной.

Все тактично пропустили мутный юмор мимо ушей.

– Я согласен… быть свидетелем, – пробормотал Фоербах с таким видом, будто его приглашали в секунданты. – Только давайте без крайностей, прошу вас… Час уже поздний. Поиграли – и хорошо. Лучше давайте поужинаем как следует. Я попрошу вина французского открыть. Да у нас и молдавское есть такое, что…

Предложение Фоербаха не вызвало энтузиазма. Тут Поздняков и Николаю сделал не менее неожиданное предложение. В том случае, если тот проиграет, то обязан будет в счет долга урегулировать давнее разногласие, подпортившее их отношения: продать Позднякову ценные бумаги, дававшие право на получение доходов с заводика, который Лопухов и компания приобрели около года назад. В то время и он, Андрей Николаевич, нюх на рентабельность имевший незаурядный, порывался с выгодой вложить свободные средства, но никто не захотел пойти ему навстречу.

Забытая история всплыла в ярком свете, при всех, хотя никто из присутствующих понятия не имел, что между двумя игроками существовали какие-то деловые отношения, да еще и обернувшиеся распрей. Николай боролся с переполнявшим его отвращением.

– Сколько бы я ни проиграл сейчас, это и десятой доли не составит того, что принадлежит мне по бумагам, – сдержанно ответил он.

– Я не собираюсь тебя грабить. Отдашь долг, а остальное выплачу деньгами. Наличными. Еще и заработаешь…

Николай выждал и, посмотрев на стоявшего в стороне Грабе, который ничего не понимал в их разговоре, равнодушно произнес:

– Нет, эта тема здесь обсуждаться не может. Если на деньги играть, я еще могу подумать. На всё, но за деньги, – повторил Николай.

– Хорошо, согласен, – сдался Поздняков.

Фоербах сделал нужные распоряжения. Первым делом проверили, включена ли над столом видеокамера. Хозяин поинтересовался, все ли согласны, что будет вестись запись. Возражений не последовало. В зал вызвали нового крупье из общего зала. Изящными и точными движениями проворных пальцев девушка принялась разбрасывать карты по столу. Они ложились ровным веером…

Вскоре у стола толпились все присутствующие в «синем» зале, следя за тем, как Вереницын проигрывает последнее, да еще чуть ли не в считаные минуты.

– Сколько набежало? – спросил он Фоербаха, поднимаясь из-за стола.

Поздняков вскинул на него непонимающий взгляд.

– Мы же договаривались? – пробормотал он.

Чувствуя, что попахивает неприятностями, хозяин заведения суетливо топтался в стороне, но не хотел вмешиваться.

– Я думал, вы пошутили, – ответил Вереницын.

– Нет, за столом я никогда не шучу, – холодно сказал Поздняков. – Да и свидетелей сколько.

Вереницын жестом поманил к себе Фоербаха. Тот скрепя сердце приблизился.

– Составьте мне счет, пожалуйста, – попросил Вереницын хозяина.

– Я тоже подумал, что вы согласились, – произнес Николай, прекрасно понимая, что проигравший лжет. Как и все, минуту назад он был свидетелем того, что Вереницын дал согласие отдать за проигрыш «права» на Адель Геккер; теперь же тот просто пользовался своим статусом неприкосновенности, причем самым наглым образом.

С безучастной миной, постаревший на глазах Аристарх Иваныч отошел к столу с закусками, накрытому во второй раз за ночь, и что-то обсуждал с хозяином. На его место, чтобы напоследок разрядиться, сел Волга.

Лопухов с упорством продолжал партию. И не прошло еще четверти часа, как, начав, было, отыгрываться, он спустил все фишки. Николай грохнул кулаками по столу, так, что опрокинулась чашка с остатками чая, и теперь сидел опустошенный, уставившись почему-то на Волгу. Проигрыш был немалый: за какие-то минуты улетело больше пятидесяти тысяч долларов…

Вереницын не прощаясь уехал. Вслед за ним домой отправился и Грабе. Николай сидел один в небольшом прохладном тихом холле при входе в диванную, где перед стойкой бара с пустующими зеркальными полками теснились приземистые столики и за ними прятались два пухлых канапе, на которых завсегдатаи уединялись, чтобы отойти от застольных эмоций, покурить, позвонить, а иногда и обсудить что-нибудь такое, чего не должны слышать другие. Николай держал в руке восемнадцатилетней выдержки «Лагавулин», курил, той же рукой разгонял сигарный дым и чувствовал себя в состоянии какой-то потусторонней анемии. В голове дым и пустота. После случившегося домой не тянуло. Особого расстройства от проигрыша он не испытывал. Переполняло нечто большее – чувство гадливости. К заведению, к собственным слабостям, ко всему на свете. Вместе с тем не хотелось смириться с усталостью. Усталость уличала в очередной слабости. Или опять в малодушии?

В диванную приплелся Петруша Фоербах. Уже по одной его мине Николай понял, что услышит что-то неожиданное, и не ошибся.

– Надо ж, устроили… Рабовладельцы хреновы! Баб в карты разыгрывать! – заворчал Фоербах, всё еще бледный от пережитого только что стресса. – Вы что, с ума посходили? Да меня за решетку упекут за ваши фокусы, Коля!

Посмотрев на него слезящимися от усталости глазами, Николай молчал, мусоля во рту сигару.

– Сказал бы «нет», на этом все бы и разошлись. А теперь? – попрекнул Фоербах.

– А ты? Ты-то сам почему молчал? Не я ж в твоем клубе правила устанавливаю.

– Да какие, к черту, правила?! – запротестовал, было, Фоербах, но тут же виновато смолк; а потом продолжил с каким-то рассеянным видом: – Я хотел поговорить с тобой, да ты… Меня попросили. Ты должен выслушать. Речь идет как раз об этом заводике…

– Да что вы все сегодня заладили одно и то же?.. Что за чепуха? – пробормотал Николай.

– А сестра твоя какое имеет отношение к этому? – спросил Фоербах.

– Моя сестра?.. При чем здесь моя сестра?

– Ко мне обратились с просьбой… меня тоже, поверь, в тупик она ставит… И почему ко мне обратились – тоже не понимаю, – Фоербах предпочел сделать паузу.

– Что за просьба? – недоумевал Николай. – Кто к тебе обратился?

– Меня попросили передать тебе, что если вы не утрясете эту неразбериху с заводом… Я уж не знаю какую, и не хочу знать, если хочешь знать… – Фоербах выставил вперед ладонь, словно отгораживаясь от нападок в свой адрес. – Дела сестры твоей не будут улажены. Не бу-дут, – как автомат, повторил он. – Какие, я даже спрашивать не буду…

Николай потер рукой лицо. Охваченный хаосом эмоций, путаницей в мыслях, он не мог выдавить из себя ни слова. Мир, казалось, опрокинулся с ног на голову. Или он опять в чем-то лгал себе?

– Ты… какое отношение ты имеешь к этой банде? – вполголоса спросил Николай, как будто опасаясь, что их могут услышать.

– Я?! Да никакого! Я ни к кому не имею отношения.

– А Поздняков? – настаивал Николай.

– Коля, я тебе говорю, как есть… Меня только просили передать, вот и всё… – так же тихо отвечал Фоербах. – Я готов помочь тебе. Вот только чем?! Во что ты вляпался?.. – Фоербах беспокойно заглядывал Лопухову в глаза, на лице его появилась беспомощная улыбка. – Мы ж не чужие люди, а, Коль? Столько лет знаем друг друга… Во сколько оценивается этот чертов заводик?

– Не знаю, – сказал Николай.

– Миллиона два?

– Больше… А может, около этого. Не знаю.

– Завод или два миллиона. И у сестры твоей всё решится, – сказал Фоербах.

– Тебе что, и цифру назвали? – спросил Николай, холодея.

Фоербах кивнул.

– Петруша… Маша, сестра моя… ей всего двадцать четыре года… Двадцать пять, – через силу выдавил из себя Николай. – Она… ты не в курсе… но она пропала, да еще с грудным ребенком. Здесь криминал. Тебе и не снилось такое… Ты хоть понимаешь, во что лезешь? За нее выкуп просят!

Фоербах смешался.

– Какой еще выкуп? – пробормотал Фоербах.

– Кто эти люди? – спросил Николай. – Кто именно обратился к тебе? И при чем тут Поздняков?

– Да он тут, по-моему, и ни при чем… Я тоже ни при чем… Мне передали. Через знакомого… Всё что знал – сказал, – испуганно посмотрел на Лопухова Фоербах.

– Мне нужен этот контакт! – не своим голосом выдавил из себя Николай. – Вот так нужен! – Он провел ребром ладони по своей шее.

– Ладно, выясню, кто да что, и позвоню тебе… – Фоербах встал и, развернувшись, быстро пошел прочь.

…День спустя, утром в воскресенье, Николай был дома один, когда на столе ожил его телефон, и на дисплее высветился незнакомый «кривой» номер.

Мужской голос с едва заметным акцентом, не здороваясь и не называясь, холодно произнес, что Мария Лопухова домой вернется только после того, как семья возместит «ущерб» в два миллиона долларов на условиях, которые будут предъявлены позднее.

Чувствуя, как сердце медленно поднимается к горлу, Николай не смог произнести в ответ ни слова.

Тем же тоном голос высказал требование не обращаться ни к кому за помощью и не искать «обходных путей». Их, мол, не существует. Несоблюдение требования ставило жизнь заложницы под угрозу.

– А ребенок? – выдавил из себя Николай.

Связь прервалась.

Через полчаса на Солянку приехал Филиппов. Он уверял, что случившееся не было концом света. Потому хотя бы, что вносило наконец какую-то ясность. И главное, давало возможность работать по более жесткому сценарию. По какому – он не объяснил.

Попыхивая сигаретой в опущенное окно, знакомый силуэт сутулился на заднем сиденье черного автомобиля с четырьмя олимпийскими колечками на задке. Уже издали, едва свернув от метро на свою улицу, Адель узнала машину Вереницына.

– Это что еще за пикет? – бросила она, приблизившись к «ауди».

Вереницын снял очки и улыбнулся одними губами. Маленькие глаза остались холодными.

– Хоть я и Змей Горыныч, а всё ж таки… – миролюбиво проворчал он. – Не звонишь, что мне остается? Решил вот заехать. Это я тебе…

Он что-то сгреб сбоку на сиденье и просунул через окно небольшой букет белых роз.

Адель не обратила на цветы ни малейшего внимания.

– Адрес этот откуда у тебя? – холодно спросила она.

– Адочка, возьми цветы, ну пожалуйста… Не могли бы мы вообще поговорить где-нибудь?

– О чем нам говорить, Аристарх?

– Не кипятись, ради всего святого. Сядем и спокойно побеседуем. Но не на улице же… К тебе нельзя подняться? – Аристарх Иванович кивнул в сторону ее окон. – Возьмешь ты цветы или нет?

– Убери, ради бога… Ко мне мы подняться не можем, – не допускающим возражений тоном сказала Адель.

– Вот так, значит… А я хотел предложить тебе… – Аристарх Иванович сделал попытку выбраться из машины. Но Адель подперла коленом дверцу.

– Не надо тебе выходить, – сказала она тихо.

Исказившееся было гневом лицо Вереницына тотчас же расплылось в удивленной улыбке. Аристарх Иванович медовым тоном произнес:

– Мороз-то какой на дворе, Адочка. А у тебя зимних вещей нет. Не хочешь забрать? А книги? А музыка?

Адель мешкала.

– Как устроилась? Квартира хоть ничего? Чем-то, может, помочь тебе смогу?

– Спасибо, помог уже… Я тут скоро околею на тротуаре, действительно, какая холодина, – сказала Аделаида.

– Если хочешь, заходи сегодня… за вещами. Заодно поговорим… в привычной обстановке.

– Хорошо, я приеду, – неожиданно согласилась она. – В девять устроит?

– Конечно, конечно, Адочка… Я пришлю за тобой машину.

– Нет, спасибо, я сама доберусь.

– На этом месте он будет стоять в восемь тридцать, – настоял на своем Аристарх Иванович. – Потом назад отвезет. Вещей-то много, на себе, что ли, тащить?..

В атласной домашней куртке и при шейном платке, Аристарх Иванович кинулся помочь гостье снять тонкое пальто, чего прежде никогда не делал, и, обдавая алкогольным амбре, засуетился, будто одинокий старик, отвыкший от визитов. Он провел ее в гостиную, предложил присаживаться, извинился за царивший вокруг беспорядок, хотя квартира выглядела скорее прибранной, сам уселся на диван, положил руки на колени и с любопытством взирал на гостью. Адель повернулась спиной к расшторенному окну и, уставившись в пол, медлила, не решаясь начать разговор.

В углу гостиной высилась новогодняя елка – уже осыпавшаяся, но на голых ветках ее всё еще помигивала разноцветная гирлянда; в доме пожилого холостяка эта праздничная елка выглядела совершенно несуразно. Из-за полуоткрытой двери кабинета доносилось сопрано Элизабет Шварцкопф – «Das verlassene Mägdlein», Адина любимая песня Вольфа. Надрывно-печальная родная музыка в чужой обстановке звучала неожиданно, парализовывала; хозяин прекрасно знал, какую нужно завести пластинку.

Зазвонил телефон. Встав с дивана, Аристарх Иванович прошел к аппарату, с минуту бубнил что-то в трубку, после чего недовольно прервал разговор. И уже совсем другим, вкрадчивым тоном он поинтересовался у нее:

– Ты ужинала? А то я тут каши гречневой сварил. Чайку поставлю… Да, знаешь ли, когда один живешь, мельчают запросы.

Адель отвернулась к окну, плечи ее затряслись.

Аристарх Иванович сначала не понял, что происходит, а затем вдруг догадался, что ее разбирает смех. Он покружил по комнате, грузно застыл на месте, хотел еще что-то сказать, но Адель опередила:

– Я ненадолго.

– Ты вот что, Адочка, чем горячку пороть, лучше присядь, не суетись, – сдержанно предложил хозяин дома. – Давай разберемся во всем. Другого случая, может, и не будет.

– Вы предложили мне забрать вещи, – сказала она.

– Ай-яй-яй. На «вы» уже, значит… – пристыдил Аристарх Иванович. – Адочка, если я обидел тебя – скажи. Человек я прямой, ты ведь знаешь. Люблю ясность. Что смогу, сделаю. Всё поправлю. Или ты из-за мальчика своего? Так бы и сказала! Как он, кстати?

Адель молчала.

– Я ведь сам отец. Пятерых на ноги поставил, знаю, каково это – с ребятишками возиться… А то сразу переезжать, вещи перетаскивать с квартиры на квартиру. Да ведь так всю жизнь можно пробегать, и что толку? От себя не убежишь.

– Мне нужны только мои вещи, вы мне предложили, – напомнила Адель. – Будьте хоть в этом порядочны.

– Я?.. Да ты хоть понимаешь, что я… – Задыхаясь от возмущения, Аристарх Иванович уселся на прежнее место. – Разве я хоть в чем-то был с тобой непорядочен? Или я… как вы там меня еще обзываете? Змей Горыныч? Это я-то? Ай-яй-яй… И это после всего… После всего, что было?

– После чего?

– Ну как же? Ведь у нас с тобой… Право слово, ты меня расстраиваешь.

Адель застыла на краю рыжего ковра с замысловатым узором, лесенками разбегавшимся по всей комнате, и спокойно произнесла:

– Вы пользовались мною. И моим положением. Без зазрения совести. Вы не выполнили ни одного своего обещания! Вот и всё, что было… – сказала она. – Вы хотя бы представляете, что чувствует женщина, оставаясь с вами наедине? Вы когда-нибудь спрашивали себя об этом? Вы же… Да вы в зеркало на себя посмотрите!

Окинув гостью всё тем же снисходительным взглядом, хозяин взял со столика сигареты, закурил, выпустил в потолок клуб дыма и, пригладив на голове пушок, усмехнулся:

– Что верно, то верно – насильно мил не будешь. Но ведь и меру надо знать, матушка. Понапичкала тебя эта блондинка передовыми идеями. Чует мое сердце, непросто нам теперь будет найти общий язык.

– Кто и чем меня понапичкал?

– Да наркоманка эта, подруга твоя закадычная! За квартиру, небось, тоже она платит? Мадам Лопухова?

– Так вы об этом хотели поговорить… О моих подругах?

– И о них тоже… Ишь, подружки – не разлей вода! Интересно, ей богу… – желчно бормотал Аристарх Иванович. – А наедине-то с подругой чем вы занимаетесь, интересно, в дочки-матери играете?

Откинув с лица тяжелые пряди волос, Аделаида ошеломленно уставилась на бывшего сожителя.

– Правильно, правильно, что ты молчишь. На твоем месте я бы тоже язык прикусил. Муж-то подругин… в курсе он или так, тоже в облаках витает? А то ведь черт знает что получается. Один Аристарх Иваныч, видите ли, виноват во всем на свете! Один Змей Горыныч! Эх, матушка, устроила ты мне жизнь. С мужиками-то, ну ладно, это я мог бы еще понять. Но с девками!.. Не могу я этого позволить. Ну никак! Так что вот так… Любишь кататься, люби и саночки возить.

Не чувствуя под собой ног, Адель молча исчезла в своей бывшей комнате, откуда только что доносилась музыка, распахнула угловую нишу, отведенную под ее вещи, вернулась в коридор, вытащила из кладовой пластиковый чемодан, затем другой, поменьше, втащила в комнату самый вместительный и дрожащими руками стала сбрасывать в него всё подряд.

Когда чемодан был заполнен доверху, она прижала коленями крышку, кое-как защелкнула замки, взяла чемодан поменьше и стала укладывать стопками свои компакт-диски, хватая их с книжных полок.

Тень хозяина выросла на пороге.

– Я вот что подумал… Если разобраться, какая разница, здесь ты живешь или там? – сменил он гнев на милость. – От квартирки избавлюсь. Давно пора что-то решить. Мне-то она вообще ни к чему, для тебя снимал. Живи на здоровье, где тебе нравится. Только неудобно. Далековато получается… – рассуждал он о чем-то своем, непонятном. – Человек я не злопамятный, как ты знаешь. Согласен махнуть на всё рукой.

Адель не повела бровью.

– Ради тебя, ради твоих коленок, я готов…

– Хватит! – крикнула она.

Аристарх Иванович окинул ее холодным взглядом и предупредил:

– Могу ведь и обидеться. Сколько сил угробил на тебя, времени, средств. Да-да, и средств тоже. А ты будто не знаешь… Люди мы взрослые, так что давай называть вещи своими именами. Пока мил да хорош – так и деньги не грех поклянчить. А теперь, когда не нужен стал, на свалку? Чтобы по усам текло, а в рот не попало?.. Нет, так не бывает. В жизни за всё приходится платить. Долг платежом красен.

– Что-то не улавливаю… Нельзя ли попонятнее? – Адель воинственно развернулась к Вереницыну.

– А всё и так ясно. На нет – и суда нет… – бормотал Аристарх Иваныч. – Только ты, учти, так просто ты не отделаешься.

Вновь зазвонил телефон, и хозяин на этот раз трубку снял в коридоре со спаренного аппарата. И вновь принялся что-то обсуждать, периодически запуская руку в стоявшую на комоде открытую коробку конфет. Когда он той же рукой почесал толстую шею, покрытую серой порослью, Адель охватил какой-то страх. Глядя на сутулую широкую спину вчерашнего сожителя, она вдруг поняла, что совершила непростительную ошибку, и не сегодня, не вчера, а гораздо раньше.

Раз и навсегда забыть о вещах, о барахле, и никогда, ни под каким предлогом больше не появляться в этом доме, обходить этого человека за километр. Не мог он поступиться своими интересами. Не мог отказаться от того, что считал своей собственностью, такова его природа: хищнический инстинкт довлел над рассудком. Это показалось вдруг столь же очевидным, как и собственная недалекость, приведшая ее сюда, скорее, тоже врожденная. В следующий миг Адель осенила паническая мысль: нужно что-то предпринять, срочно, немедленно, чтобы исправить свою ошибку. Угрозы, прозвучавшие из уст Вереницына, не были просто словами…

Взгляд Аделаиды машинально остановился на открытом бюро, которое хозяин успел перетащить сюда за время ее отсутствия, – он держал в нем канцелярский хлам, рабочие и личные бумаги. В верхнем левом углу, над полочками, под кипой папок виднелся край кожаного портфеля, который хранился здесь месяцами. Хозяин открывал его время от времени по каким-то особым случаям. Пока Адель жила здесь, она неоднократно это замечала и привыкла думать, что в портфеле лежат документы, что-то ценное.

Вереницын еще продолжал говорить по телефону, но, судя по тому, что голос его теперь доносился издалека, отошел в конец коридора.

Аделаида бесшумно метнулась к секретеру, вытащила портфель и, вернувшись к вещам, осознала, что не сможет унести его, бросив здесь чемоданы. Она упрятала портфель на дно чемодана и принялась укладывать сверху компакт-диски.

Телефонный разговор закончился, и Аристарх Иванович опять возник на пороге комнаты.

– Управу на тебя я найду, это ты сама понимаешь. Но пока даю тебе три дня, чтобы одумалась, – сказал он таким тоном, словно продолжал говорить по телефону. – Три дня, слышишь? А потом… Пеняй на себя. Всё уяснила?

– Да пошел ты знаешь куда… филин старый!

Адель выволокла в переднюю чемоданы, сорвала с вешалки пальто, кое-как выбралась с вещами на лестничную площадку. Уже на улице, отказавшись от услуг водителя, который дожидался в машине перед подъездом, она покатила чемоданы вверх по переулку, направляясь к арке, выводившей на Тверскую улицу.

Всё дневное время Нина посвящала дочери, ходила с ней на тренировки в спорткомплекс, в бассейн при Хаммеровском центре. А вечерами не удавалось освободиться Аделаиде. Лишь к концу недели они смогли переговорить, и Нина узнала, что у Ады уже третий день гостит старшая сестра из Смоленска. В Москве та находилась проездом: направлялась в Ригу, откуда через месяц должна была вернуться с сыном Ады.

В пятницу договорились поужинать вместе в ресторане на Новокузнецкой, где однажды уже обедали с маляром Саввой. Нина приехала к Аде в Старомонетный переулок на полчаса раньше. Аделаида познакомила ее с сестрой, почему-то представив ту по имени-отчеству – Полина Петровна, после чего заметалась по квартире, не зная, что надеть. Нина ждала не снимая пальто.

– Зачем тащиться по морозу, когда всё есть дома? – понаблюдав за суматошными перемещениями Ады, спросила Полина. – Я видела у тебя муку… Напеку блинов. Тут была икра красная…

На десять лет старше, полноватая и белокурая, простовато накрашенная и одетая в невзыскательное шерстяное платье, старшая сестра почти не обнаруживала сходства с изящной грациозной Аделаидой. О том, что они сестры, напоминала лишь молочно-белая кожа Полины и виноватые глаза с поволокой такого же, что и у Адели, шоколадного цвета.

– С тобой все планы рассыпаются в пух и прах, – упрекнула сестру Адель и сдалась: – Дома так дома! Всё равно не знаю, что надеть. Блины так блины…

Нина с облегчением сняла пальто. Быстро переодевшись в домашнее, Полина засуетилась на кухне, доставая муку, яйца, масло, долго не могла найти соду… Нина предложила свою посильную помощь, но та решительно отказалась и, неожиданно смутившись, сообщила, что всегда рада немного побыть шеф-поваром.

– Я никогда не была в Смоленске, представляете? – оживленно заговорила Нина. – Настоящий старый русский город, наверное. И зимы не то что у нас.

– Да, зимы у нас такие, что… – ответила Полина, и по тому, с какой ловкостью она завязала на спине фартук в голубую клеточку, было ясно, что на кухне она не новичок.

– У вас сейчас морозы, наверное?

– Нет, в этом году не очень. Зато снега столько, что… Гребут с утра до вечера тракторами – выгрести не могут… Мы не в квартире живем… Ада не говорила вам?.. А в доме с приусадебным участком. В валенках по двору ходим. Да и в доме… Печка, вода из колодца. Когда замерзает – хоть плачь, – буднично рассказывала Полина, улыбаясь и демонстрируя точно такие же, как у сестры, обворожительно-симметричные ямочки на щеках. – Река в двух шагах, источник, монастырь… Красиво, но зимой ни пройти, ни проехать. Муж даже машину не выгоняет. Трактор нужен, чтобы до дороги добраться.

Полина Петровна скользнула по гостье осторожным взглядом, будто не веря, что всё это может кого-то интересовать.

– Монастырь действующий? – спросила Нина.

– Древний, но недействующий. Сейчас кинулись, правда, восстанавливать. А раньше тюрьма была или спецлечебница для психбольных… слухи всякие ходят. Монахи стали приезжать. Кто-то даже поселился.

– Давно вы в Смоленске живете?

– Двадцать лет скоро. С тех пор как мужа работать туда послали. Так и застряли… В большом городе я не смогла бы жить. Устаю. От езды, от толпы… Я в детдоме работаю, – добавила она. – Когда вернемся, Сережу с собой буду брать. Оставлять-то всё равно не с кем. Там у нас все такие – без пап да без мам. Вот уж где ему не скучно будет, так это у меня на работе…

– Сережу в Смоленск заберете? – удивилась Нина.

– До весны только. А там будет видно. Я сама предложила. У Ады сами видите, какая жизнь. А она всё порывается малыша к себе забрать. Где здесь, скажите пожалуйста, место ребенку?

Полина приготовила тесто в большой миске и принялась печь блины. Они у нее выходили тонкие, кружевные. С завораживающей ловкостью орудуя над плитой красноватыми руками с массивным обручальным кольцом, успевая пользоваться двумя сковородками, она перебрасывала блины на блюдо, промазывая каждый в отдельности кусочком масла.

Раскаленное на сковороде масло чадило. От дыма пощипывало глаза. В кухне становилось душно. Полина приоткрыла форточку и выпроводила Нину и Адель в комнату. Когда они оказались вдвоем, Нина заметила на лице Адели какую-то тень и спросила:

– Что-то опять случилось?

Аделаида отвела глаза.

– Я хотела поговорить с тобой, но потом… – Адель выразительно показала взглядом на дверь кухни.

Нина достала из сумки конверт.

– Вот, возьми. Потом еще принесу, – тихо сказала она. – Это на квартиру и еще немного, чтобы тебе хватило до конца месяца.

– Я же просила тебя… Не нужно! – Адель отрицательно замотала головой.

– Возьми, прошу тебя, – настаивала Нина.

– Деньги твоего мужа?

– Общие. Мы же договаривались с тобой… я в долг даю, – еще тише прибавила Нина.

Полина накрыла стол в кухне и постелила белую скатерть. В обществе сестры Адель держала себя скованно, была молчалива. Полина разлила по бокалам белое Пуи, которое Адель покупала для Нины, иногда на последние деньги.

Разрезав ножом сложенный конвертом блин с красной икрой, Нина поднесла его к губам и, распробовав, похвалила:

– Удивительно вкусно. Никогда не ела таких блинов.

Полина, зардевшись, потупилась.

– По этой части она у нас специалист, – улыбаясь, сообщила Адель.

– Я могу еще что-нибудь приготовить, – сказала Полина. – Там есть еще…

– Да нет, что вы! Всё и так просто чудесно, – остановила ее Нина. – У вас так уютно, тепло… Я рада, что мы никуда не пошли… и что у Адели такая сестра, – оживленно прибавила она. – Я всё время переживаю за нее. Как жить одной, без никого, в таком городе? Ведь это просто невозможно. А оказывается…

Все трое сконфуженно умолкли. Полина вышла в комнату, чтобы позвонить в Ригу. Адель, проводив ее взглядом, спросила:

– Ну как тебе моя Полина Петровна?.. Я с детства ее немного побаиваюсь. Больше даже, чем маму. Она вся такая… правильная, что ли.

– Настоящая старшая сестра, – согласилась Нина. – Я знала, что так не бывает, чтобы человек один был на белом свете. Ни братьев, ни сестер… Одни вымогатели вокруг.

Адель вскинула на нее виноватый взгляд.

– Да это же прекрасно! – с настойчивостью заверила Нина.

Адель не шелохнулась. Нина подлила себе еще вина, отпила глоток и спросила:

– Что всё-таки случилось?

– Ты не поверишь… но меня продали, – помолчав, сказала Адель.

– В каком смысле?

– Как вещь, безделушку… Он просто взял и передал меня другому, – прошептала Адель.

– Кто? Кто он?

– Да Змей Горыныч. Звонит день и ночь… Его знакомый. Какой-то Николай Андреич или Андрей Николаевич – не могу запомнить… Требует, чтобы я…

– Чтобы ты что?! – всё еще недоумевала Нина.

– Чтобы я спала с ним! Потому что я теперь его! Ты не представляешь, что они за свиньи, эти люди. Они способны поделить женщину между собой. Горыныч, когда понял, что от меня ничего не добьется, просто перепродал меня. Какая тварь! – процедила Адель с такой ненавистью, что у Нины сразу отпали все сомнения в достоверности сказанного. – Он был у меня… Три дня прикатил прямо сюда, караулил под домом. И я поехала забрать вещи.

Адель виновато посмотрела на подругу.

– К Вереницыну? – изумленно уточнила Нина.

– Да. Он уговорил меня. Заботу проявил: холодно, дескать, забери теплые вещи – ни дать, ни взять Мороз Иванович с подарками… Я и купилась, идиотка. А там, у него уже, он мне угрожать начал. Ты же знаешь, он умеет… И я поняла, что надо что-то делать. Пока собирала барахло, забрала у него одну вещь… портфель. Так, на всякий случай просто. Для перестраховки. Там всякие бумаги. Я хотела показать тебе. Некоторые такие странные.

Нина какое-то время обдумывала новость, затем прошептала:

– Покажи…

Адель принесла из коридора на кухню целлофановый пакет, достала из него рыжий портфель, расстегнула его и, прислушиваясь к звукам в комнате, извлекла папку синего цвета.

– Вот смотри. Чего тут только нет. Но вот это… – Ада выбрала несколько листков и протянула их Нине.

Та рассеянно пробежалась глазами по бумагам, один раз, потом еще…

– Тут написано о Коле?.. – ошеломленно сказала она.

Не сводя с нее глаз, Адель кивнула. Нине стало не по себе.

– О нем тут много, но есть и еще. Подожди… – Адель торопливо перерыла бумаги, но не смогла найти нужную.

Нина взяла всю пачку и стала ее просматривать. На одном из листков она задержала взгляд:

В результате следственных действий установлено, что перечисленная сумма в размере двести тридцать шесть тысяч долларов на текущей отчетности компании не отражена, но примерно эквивалентная сумма в совокупном исчислении под видом различных платежей растеклась по личным счетам компаньонов Н. А. Лопухова на Кипре. По имеющимся сведениям, сам Н. А. Лопухов счетами на Кипре не обладает. Это обстоятельство вызывает особый интерес, в связи с тем, что взаиморасчеты между компаньонами…