Текст книги "Фея"

– Мелкая, что за дрянь ты пьешь? – я попыталась повернуться к нему, но упала бы, если бы Миша не удерживал бы меня. – У-у, пить мы явно не умеем. Пойдем, – он поднял меня за бедра, вошел в нашу вип-комнату и поставил меня на пол. Смирнов с четкостью взял мое пальто и свою куртку, одел сначала меня, потом оделся сам, вытащил из моей сумки две пачки дорогого «Собрания» с коктейльным и шоколадным вкусами и повел меня на улицу.

Как только мы вышли, я заметила темноту приближающейся ночи. Сегодня седьмое декабря, и мне исполнилось двадцать лет. Снежинки приятно кружили в воздухе, падая на землю огромным белым покрывалом. Оранжевый свет фонарей создавал новогоднюю атмосферу, а украшенные витрины и кафе только нагоняли желание быстрее праздновать Новый Год. На секунду я закрыла глаза и представила, как в канун Нового Года я готовлю своему мужчине праздничный ужин, параллельно смотря любимые советские фильмы: «Служебный роман», «Ирония судьбы», «Чародеи». Он приходит в наш дом, я встречаю его у дверей, целуя, и помогаю взять в руки пакеты с продуктами, но он их отбирает у меня и говорит, что таскать тяжелое – вредно.

Порыв ледяного ветра осколками врезался мне в лицо. Щеки покраснели от стоящего мороза, а руки заледенели, отчего я их спрятала в карманы пальто. Улица немного освежила меня, но я не чувствовала себя отрезвленной. Мороз щекотал мое лицо пару минут, пока ветер не стих. Завтра обещали метель, которой не было лет семь, с порывами ветра от двадцати до тридцати метров в секунду и с непрекращающимся снегопадом. Самая чудесная погода, чтобы провести целый день в кровати. Так завтра и сделаю.

Смирнов наблюдал за мной с ехидной улыбочкой на губах. Он тоже был в преддверии праздника, чего уж там скрывать. Каждый год в школе он был главным по украшениям к празднику зимы. Постоянно я слышала рассказы от Ильи, как шатен сваливал с уроков лишь бы расклеивать снежинки на окнах и вешать мишуру под потолком. Мы понимали, что думаем об одном и том же, смотря на всю эту красоту, что сотворили с Неоновым Городом: ряд фонарей сиял гирляндами, развешанные зигзагами, маленькие елочки в аллеях украшали шарами и игрушками, витрины и окна магазинов пестрили дождиками и наклейками. Глаз радовался от такого подхода к предстоящему празднику.

– Я всегда был против твоего курения, но сегодня, так и быть, разрешаю, – протянул шатен и дал мне «Собрание» с коктейльным миксом. Я была удивлена его словам, словно он мне одолжение сделал. Вроде это и была забота, но она была чрезмерной. Конечно, не всем парням нравятся курящие девушки, но это уже их личные проблемы. Никто же не заставляет их курить.

– Как будто это я тебя научила, а ты никак не можешь этого забыть и обвиняешь меня во всех смертных грехах, – я усмехнулась и подожгла сигарету, сделав тягу. Они даже пахли приятно. Миксовый вкус мне нравился, я не могла курить без кнопки, считая самые простые сигареты жесткими бревнами, но Смирнов так не считал. Он уже давно перешел на качественный импортный табак без какой-либо кнопки.

Я курила уже третью сигарету подряд, зажигая ее трясущимися руками. Миша попытался забрать от меня их, но его попытки оказались тщетными, а я – проворнее, даже в алкогольном опьянении. Наслаждаясь моментом, я совершенно не придала значение подъехавшей машине такси, пока не увидела, что из нее вышел Гарик собственной персоной.

Я налетела на нового друга с объятьями, он лучезарно улыбнулся и вручил мне красивый букет розовых пионов, облаченных в крафтовую бумагу. Миша непроизвольно нахмурился, сам того не заметив, как только я прыгнула к Соколову. Шатен ревновал меня к соседу, это было слишком очевидно, хоть и безумно раздражало меня. Я же не давала повода для ревности. Или все-таки давала?

Я попросила Гарика самому пройти в вип-комнату на втором этаже, так как хотела докурить и все-таки поговорить с Мишей. Губы его сжались в одну тонкую линию, в глазах плескался огонь ярости, а некогда темно-янтарная радужка слилась с черным зрачком.

– Гарик – мой новый сосед, нравится тебе это или нет. И у нас с ним ничего не было, даже за эти две недели, что ты в упор меня не замечал. Он приехал только этой ночью, и если бы не он, не знаю, была бы я еще на белом свете, – я затушила окурок о стенку урны и выкинула его. Мороз все также бил по моим щекам, и если минут двадцать-тридцать назад мне было все равно и ощущения не воспринимались, то сейчас меня пробирал холод до костей.

Снег опадал на мои ресницы, хлопьями укрывая их от холодной зимы, как почву перед сильными морозами. Я чувствовала, что замерзаю. Шот и два коктейля дали свое, но я начала потихоньку отходить. Туман в голове постепенно рассеивался, и я почувствовала себя намного лучше, чем час назад, но все же не так хорошо.

Замерзнув окончательно, я кинула резкий взгляд на парня и поспешила ретироваться в теплое помещение. Но Смирнов остановил меня и крепко прижал к себе. Даже на каблуках я почти не доходила ему до подбородка. Его пуховик был расстегнут, и я, видимо, по привычке, сунула под куртку свои ледяные руки, обвивая его талию, но, кажется, холод ему был нипочем.

– Никогда не бросай меня, хорошо? – его вопрос остался без ответа, мы оба знали, что никуда не денемся друг от друга. Парень наклонился ко мне, приподнял мое лицо за подбородок, вглядываясь в мои красноватые глаза. Голова пошла кругом от такой близости. Запах его одеколона опьянял еще больше, и я на секунду прикрыла глаза, чтоб насладиться, и, не успев открыть их, почувствовала вкус его губ.

***

– Я тебя ненавижу! – кричала Рита на пришедшего Гарика. Я никогда не думала, что мир настолько тесен. Особенно наш многомиллионный город.

Мы с Мишей целовались еще минуты три. Горячо, влажно, лаская друг друга, словно никогда больше не увидимся. И я не знала, насколько это окажется правдой. Мы за руки вошли в здание и прошли на второй этаж, попутно снимая верхнюю одежду. Я уже могла более-менее передвигаться на каблуках, но все равно спотыкалась, падая в руки Смирнову.

Я застала самый разгар ссоры Риты и Гарика. Я все время считала Риту ярой феминисткой и мужененавистницей, но, как оказалось, у нее были на то свои причины. Гарик бросил ее, не оставив ни цветочка, ни звоночка, просто уехал, не объяснившись. Крики Риты перерастали в истерику, она била кулаками в грудь Соколова, пытаясь сделать ему больно. Я невольно кинула взгляд на наручные часы. Одиннадцать вечера.

– Я же объясняю тебе, у меня не было времени и средств сказать тебе об уезде. Ты же знала, что я по-другому не мог, – Гарик злился. Он не знает, как Медведева переживала из-за него, иногда приезжая ко мне и рыдая в плечо. На море она завела курортный роман, но использовала парня и бросила на следующее утро.

Мне было обидно за нее. Возможно, Гарик не знал, что она пережила за время их расставания, как себя винила во всем и держалась до последнего, лишь бы не сдаться на полпути. Рита, хоть и была сильная, но давала себе слабину. И сейчас образ независимой и мудрой девушки рассыпался в пыль, открывая ее настоящие чувства.

– Ты не знаешь, как мне было плохо! Как я умирала, словно забытый богом цветок. Как ждала тебя в тот вечер: накрыла на стол, привела себя в порядок, а ты! Ты просто по-свински свалил, не предупредив, прислав напоследок чертову смс! – Медведева ткнула ему в грудь, взрываясь слезами. Гарик не выдержал, прижал ее к себе и неосознанно нахмурился. Он все-таки понял свою ошибку. Даже если он не мог остаться с подругой, то мог хотя бы заскочить к ней и предупредить. Но Соколов решил, что прощаться будет больнее. А отношений на расстоянии не бывает.

Рита обняла своего возлюбленного в ответ за талию, утыкаясь парню носом в ребра. На его фоне она была очень маленькой и хрупкой. Они просто подходили друг другу. Как Инь и Ян. Дополняли друг друга. Совершенно разные, но у них была на двоих одна душа, как бы пафосно это не звучало. Я предложила соседу забрать Риту к себе, на что он охотно согласился, ссылаясь на ее ненормальное поведение и состояние. Миша уже расплачивался на стойке, забрав мою сумку и кипу подарков и цветов.

Из «Лагуны» мы вышли самые последние, хотя люди за столиками в общем зале только начинали веселиться. Саша и Жора уехали на пару минут раньше нас, попрощавшись с нами и поцеловав меня в щеку. Ленка свинтила, как и мой брат, отчего у меня появилась мысль, что они все-таки вдвоем уехали отсюда. Но больше всего я волновалась за отношения Риты и Гарика. Совершенно не следя за дорогой, я любовалась снегопадом и городом, ничего кроме не замечая.

– Ты чего, мелкая? – меня уже начинала бесить эта «кликуха». Мало того, что я ее терпела в старшей школе и на первом курсе, так теперь и в отношениях с молодым человеком ничего не поменялось.

– Сколько нужно повторить, чтоб ты перестал меня так называть? – это был не мой голос, а рык какого-то зверя. Я сразу же одернула и прокляла себя за это. Миша вскинул брови.

– Да, зубки у тебя есть – кусаешься, – он как-то весело улыбнулся, а я снова предалась переживаниям. – Так, все у них будет хорошо, – словно прочитав мои мысли, сказал парень. – Не накручивай себя. Рита твоя отоспится, а утром они спокойно обо всем поговорят и помирятся, – Смирнов подмигнул мне и сосредоточился на дороге.

Я продолжала смотреть на кружащиеся в медленном танце снежинки. Я любила зиму, сколько себя помню. Особенную радость приносила новогодняя ночь на главной площади города. Я стала всматриваться в витрины и окна. Район был плохо знакомым мне, и я нахмурилась. Неужели везет убивать? Заметив мое замешательство, Миша поспешил меня успокоить:

– Все хорошо, мы едем в наш дом.

Слишком

Всё было слишком хорошо. Слишком. Миша привёз меня в съёмную квартиру в довольно хорошем, но незнакомом мне районе. Я не буду вспоминать ту квартиру, но хочу сказать, что это был наш дом. Дом, где было комфортно нашим душам и сердцам. Это и есть дом. Одно хочу вспомнить – балкон. Именно на балконе мы проводили очень много времени вместе.

Огромный балкон, полностью застеклённый, со стеклянными дверями во всю высоту и ширину балконного помещения. Там были форточки и жалюзи кремового цвета. Кожаный диван для двоих, полка с моими любимыми книгами, журнальный столик с кофейником на нём и парой пачек сигарет. Ещё в углах стояли горшки с цветами. Петуньи и фиалки. Мои самые любимые. До сих пор удивляюсь, как он смог их запомнить, но это уже и неважно.

Этот балкон стал моим убежищем. Как от него, так и от самой себя. Бывало, что я спала на диване, когда мучилась приступами из-за триггеров*. Это было невыносимо. Я задыхалась, бежала на балкон, чтобы высунуться в окно, жадно ловя ртом холодный, морозный воздух. И успокаивалась.

Мы отметили вместе Новый год, собрав друзей и близких. Я познакомила Мишу с родителями, как своего парня. Через несколько дней я познакомилась с его отцом. Это была не очень приятная первая встреча, но даже после стольких размолвок с ним или самим Мишей я очень хорошо общаюсь с Романом Евгеньевичем.

Так проходили минуты, дни, часы, недели. Мы просто наслаждались друг другом. Праздники отмечали вместе, встречались с друзьями, гуляли, ездили вместе в универ, встречались на совмещенных парах. Это было дообеденное время.

После обеда начинался кошмар, омрачивший мою личную жизнь. Мой парень пропадал на тренировках, уже не возил меня на терапию к психиатру, в универ мы добирались по раздельности. Какой-либо близости после той, что была в ванной комнате номера отеля, не было за это время. Я не могла психически отойти от ужаса. Постоянно пугалась резких движений, громких звуков, каких-то ощущений и эмоций, событий, вызывающих чувство дежавю.

Я начала бояться тёмных помещений, пустых и длинных коридоров, абсолютной тишины, зеркал и даже раздеваться. Просто не могла смотреть на своё голое тело под струями воды. Мне мерещились синяки, небольшие гематомы, а на запястьях постоянно виделись порезы и ссадины.

Было невыносимо. Но хуже всего было образующееся одиночество, медленно уносившее меня от социума.

Родители ничего не знали и ничего не узнают. Никогда. Саша приходит ко мне каждый день, стучит в дверь, но я не открываю. Просто не могу. Так мы сидим: между нами входная дверь квартиры, в которой я живу со своим парнем, я сижу на полу, опираясь об эту дверь, слушая её голос, доносящийся с лестничной клетки.

Она каждый раз рассказывает какие-то смешные истории и ситуации, пытается войти в эту дверь. Не знаю, почему не пускаю её. Думаю, всё из-за того, что, если я её увижу, я разрыдаюсь и вспомню, как она меня обнимала, когда всё закончилось. Утешала, вытирала слёзы. Понимаю, что это вообще не по-дружески, и я хреновая подруга. Но ничего не могу с собой поделать, я делаю то, что чувствую.

Миша стал возвращаться поздно ночью, почти под утро, когда я уже спала. Или делала вид, что сплю. Я уходила на учёбу, когда он спал, а когда приходила домой, его уже не было. Так было пару недель, а потом я стала замечать, что он приходит домой, скидывает обувь и сидит на кухне. Я не могла понять, что там происходит, пока в один день не услышала звук битого стекла. Я около часа рыдала в спальне: приступ настиг меня, когда я от него скрывалась примерно неделю.

А потом мне захотелось выйти на балкон. Возможно, это было моей самой большой ошибкой. Я вышла на холодный балкон в одной шёлковой пижаме, состоящей из шорт и рубашки чёрного цвета. Окна были открыты во всей квартире, отчего сквозняк был сильным.

Я поёжилась от холода и продолжила идти в сторону балкона. Открыв стеклянную дверь на распашку, я так и осталась стоять в проходе, удивлённо глядя в сторону журнального столика. Рядом с ним на коленях стоял Миша и наклонился над чем-то, чего я не видела, так как парень стоял ко мне спиной. Подойдя ближе, я увидела, как Смирнов собирал испачканными кровью руками стеклянные осколки разбитой вдребезги фоторамки.

Фотография, которую нам подарили Рита и Гарик на Новый год, где меня и моего любимого человека запечатлели в день моего рождения, обнимающихся и счастливых, валялась под битым стеклом. И фотография, и фоторамка были дороги мне. Фоторамку подарили крёстные родители, которых я обожаю всю свою жизнь. И я планировала передавать её своим детям. Но, видимо, не судьба.

Я услышала всхлипы. И эти всхлипы были точно не мои, хоть с моих глаз капали слёзы на холодный кафель. Единственная дорогая мне вещь, доставшаяся от самых близких людей, была сломана. Миша плакал, пытаясь собрать по кускам фоторамку, от которой ничего кроме небольшой фигурки не осталось.

Пару секунд спустя его плач превращался в рёв раненного зверя. Я не знала, что произошло, почему разбилась рамка, почему он в крови, почему плачет. И это неведение вводило меня в ужас. Я чувствовала, как меня накрывала волна, я задыхалась от безысходности. Опустилась на колени рядом с ним и собирала осколки в ладонь.

– Прости меня, прошу, прости, – его голос надрывался. Эти слова прорвали плотину, которую я строила месяцами. Я сидела, вытирала мокрые щёки, параллельно собирая осколки.

Я молчала, а он продолжал просить прощения, как будто убил меня или сломал, как самый ужасный монстр ломает людей. Я не понимала, что такого случилось, что его накрыло таким отчаяньем. Это было странно, слишком странно.

Я заставила его бросить стекло и пойти в ванную комнату, чтобы промыть и обработать его руки. А сама выкинула стекло, оставив ту разломанную фигурку, положив её в карман пижамы. Я подмела на балконе и высунулась в окно, погрузившись в свои мысли. Ветер гулял по балкону, колыхал страницы журналов на столике, листья домашних растений.

Я обернулась и окинула взглядом помещение. Внимание привлекла фотография, упавшая куда-то в угол. Я подошла и присела возле неё, рассматривая. Фотография, сделанная на профессиональную фотокамеру, красиво обработанная, каким-то образом согревала мне душу. Я тогда не заметила, что верхний край был надорван в том месте, где моя голова соприкасалась с его грудью, немного разделяя нас.

Я взяла фотографию с собой и отнесла её в спальню, положив на кровать. Ванная находилась напротив спальни за белой дверью. Это была небольшая комната с ванной, умывальником, полками и шкафчиком. Умывальник стоял рядом с ванной, на которую присел Миша. Я прищурилась от яркого света, ослепившего меня. Лицо Смирнова раскраснелось; он продолжал вытирать мокрые от слёз щёки, пачкая кровью лицо.

Больше он ничего мне не говорил, но я безумно желала, чтобы он говорил. Говорил, какая я размазня, потому что плачу, шутил свои смешные и аморальные шутки, жаловался на усталость, когда мы ещё не начали отдаляться друг от друга. Злился, когда узнавал от кого-либо, что меня забирал из университета Гарик, что я иногда гуляла с Жориком и Артёмом. Но сейчас он молчал, даже не извинялся.

От парня разило алкоголем, сигаретами и чем-то ещё. Я не могла распознать этот запах. Он был слишком знакомым, но в то же время до одури неизвестным. Я убрала руки с его лица и положила их в раковину. Взяв полотенце с полки, я намочила его холодной водой и принялась вытирать красные щёки, лоб, нос. Пока я вытирала лицо своего парня, он отмыл руки.

Я думала, что он просто порезался об осколки рамки, но костяшки пальцев были стёрты, бровь немного рассечена, нижняя губа опухла. Я заставила его снять футболку с длинными рукавами. На правой ключице наливался сине-фиолетовым цветом синяк, пара гематом образовывались в районе рёбер и живота. Я услышала резкий выдох, когда провела пальцами по гематомам. Продвигая руку выше, очерчивая его выпирающие рёбра, я постепенно отпускала свой страх близости.

Миша поднялся с ванны; я следила, как в свете ламп играют мышцы его натренированного тела, задержав дыхание. Поднимая взгляд от дорожки тёмных волос, уходивших под пояс его чёрных джинсов, по кубикам пресса, мощной груди, шее с двигающимися жилками, я остановила взор на его тёмно-карих, почти чёрных глазах. Они были какие-то мутные, затуманенные, красные от пролитых слёз. Я потянулась к его губам пальцами и провела по ссадине. Баскетболист притянул меня к себе и прикоснулся своими губами к моим.

Меня всю обдало словно жаром. Я была стиснута в горячие объятия парня и не могла пошевелиться в его сильных руках, боясь спугнуть момент или Смирнова. Мы целовали друг друга посреди ванной комнаты жадно, отчаянно, рвано, будто мы никогда больше не увидимся.

В ту ночь между нами ничего не было, кроме полных боли и отчаянья поцелуев. Я думала, что после этих молчаливых объяснений, мы сможем поговорить, выяснить проблемы наших отношений. Но, к моему сожалению, практически ничего не изменилось. Он больше не вспоминал о той ночи, а я его не донимала, потому что знала, что ничем хорошим это не кончится.

Ровно через неделю я узнала, что Миша мне изменил на дне рождения своего друга, обкурившись дурью. Тогда-то я и потеряла себя. Переехала обратно к родителям, молча собрав вещи, пока он был на очередной тренировке. Я выкинула сим-карту, разломав её пополам. Нашла ту фотографию, сделанную на моё двадцатилетие. Разорвала её, крича от обиды и боли, заливаясь горькими слезами, режущими мне глаза. Я сломалась. А потом вновь собрала себя по кускам. Заставила себя собраться.

Анна

Я пыталась спокойно собраться на встречу. Встреча… Одно это слово, звучавшее вне и внутри моего сознания, вводило меня в ужас и большой шок. Встреча в одном из самых дорогих ресторанов Неонового Города. Однако, совершенно другая фраза выбила меня из колеи. «Не бери с собой никаких денег». Это шутка какая-то? Или намёк о моём среднестатистическом положении? Что за предупреждение о возможной краже?

Вопреки моим ожиданиями и хорошему чувству юмора, Роман Евгеньевич говорил это на полном серьёзе. Для меня это было абсолютно неожиданно. Но когда он сам позвонил мне, уточнил удобное для меня время и подтвердил всю серьёзность слов о деньгах, добавил, что он за меня заплатит, даже если я закажу самое дорогое вино и что-то вроде того.

Причина срочной и необходимой встречи не обсуждалась во время телефонного звонка как его агента, так и его самого. Я, конечно, знала, что мужчина очень занятой и практически всё своё время отдаёт работе, но чтоб до такой степени… Обычно мы виделись очень редко, иногда разговаривали по телефону, когда ему нужно было излить душу или поговорить с моим отцом, с которым Роман Евгеньевич подружился. Мои родители даже пытались помирить меня и Мишу, но Роман Евгеньевич, зная истинную причину расставания, сказал, что ничего не выйдет – я ничего не чувствую к его сыну, а самому виновнику расставания уже присмотрена невеста, которая составит ему хорошую пару в фиктивном браке.

Конечно, это были бред и брехня, придуманные на ходу. И да, совесть грызла нас обоих, но ни я, ни Смирнов-старший не хотели раскрывать все подробности этих токсичных отношений. Мужчина был со мной согласен, хотя говорил, что этому есть свои причины, которых он не знает.

Около восьми вечера мы встретились в ресторане в центре города. Я постаралась выглядеть сдержанно, скромно, но привлекательно. Чёрный брючный костюм с прямого кроя брюками, зимняя чёрная джинсовая куртка с меховой подкладкой и полусапожки. В кармане куртки лежала пачка сигарет, зажигалка, ключи и карточка на всякий случай.

У входа меня встретил Роман Евгеньевич и попросил подождать, пока он покурит, или составить ему компанию. Я согласилась на второе. Понятно, что мы не будем пить чай и вести светские беседы просто потому, что ему вдруг захотелось со мной пообщаться. Нет, здесь что-то другое. От неизвестности я нервничала, а нервничать мне противопоказано психотерапевтом. Никаких нервирующих и стрессовых ситуаций, только покой и спокойствие!

Первую сигарету мы докурили молча. Молчание напрягало, я не могла прятать глаза от смущения или нервозности. Взглядом прошлась по лицу мужчины и отметила большое сходство с его сыном. Правда, он был старше, мудрее, серьёзнее и более утомлён. В глазах читалась нерешительность, но Роман Евгеньевич никогда не был для меня открытой книгой, и сейчас, как никогда, его смятение, неуверенность и необходимость в разделении его чувств и проблем очень легко читались.

– Знаешь, я не открытый человек и не трепло. Но, думаю, ты должна знать то, что я сейчас тебе расскажу.

Мужчина докурил до фильтра и выбросил окурок в урну. Я же курила только половину сигареты. Как можно так быстро курить? Может, нервы сдают… Роман Евгеньевич сунул руки в карманы брюк и тяжело вздохнул. Он устал. Определённо, устал.

Мне было не по себе. Что за тайны хранят эти двое? Я знаю, Миша тоскует по матери, но он никогда не упоминал её имя или то, что с ней случилось. И когда хотел открыть завесу этой тайны, был растерян и сомневался. Я могла сделать вывод, что он не помнил в силу того, что она ушла, когда он был маленький. Но также могла предположить, что он просто не знает, где она и жива ли вообще.

Когда мы прошли к столику и сели напротив друг друга, к нам подошёл молодой официант и подал меню только мне. Роман Евгеньевич сказал, что ему как обычно, но без закуски.

– Этот ресторан был нашим любимым. С Анной, – Анна. Теперь я знаю, как зовут маму любимого человека, который разбил мне сердце и даже не выкинул осколки. – Она обожала сюда ходить только из-за того, что мы здесь встретились в первый раз. И любила местные бургеры со стейками. Я много могу о ней рассказывать, но я позвал тебя сюда не за этим.

Взгляд его стал жёстким, серьёзным и даже немного яростным. Гневный огонь вспыхнул в его глазах и в следующую же секунду погас. Мне стало страшно. Я уже видела эти ожесточённые карие, почти чёрные, глаза, испепеляющие тебя на месте. Но пламя погасло, стоило мне лучше всмотреться в них. Точно также было и у Миши. Стоило мне начинать понимать его, он тут же закрывал все замки на засов. Это стало его ошибкой. Вместо нормальных, здоровых отношений у меня был простой ярлык, появившийся после Нового года, когда лечение и наблюдение у врачей шло на пользу, и я стала приходить в себя, отпускать страхи и дышать свежим воздухом, не оглядываясь назад. Но он даже не имел представления о нормальных отношениях. Кажется, его отец… Впрочем, это только догадки, что его отец также ничего не знает о стабильных и здоровых взаимоотношениях. Но это только догадки. Что творилось в голове у них обоих, знали только они сами.

– Возможно, я лезу не в своё дело, но думаю, что вам нужно рассказать всё, что хотите рассказать, а не детально упоминать что-либо или кого-либо, вводя меня в ещё большее заблуждение, – я говорила спокойно и немного неуверенно. Ещё бы я была уверенна! Когда на тебя смотрят убийственным и серьёзным взглядом, всё самообладание и весь самоконтроль катятся прямиком в ад.

Роман Евгеньевич злобно рыкнул. Мужчина никак не шевелился, лишь лицо его исказилось. Гнев – это всё, что я могла наблюдать. Значит, я была права. Это у них с Мишей такая натура. Даже если будешь ласковым с ними, одно слово или движение, которое бередит им старые раны, и ты – труп, хотя просто пытался помочь людям выплеснуть эмоции.

– Ты права: это не твоё дело.

А вот это было уже грубо. Я пришла сюда, чтобы помочь человеку и хоть на какую-то долю понять, что творится в голове его сына. Узнать ответы на многие вопросы. Я хочу помочь! Но если человек не хочет идти на контакт, в который раз (а это уже случается не впервые), то мне здесь делать нечего.

– Тогда позвольте попрощаться с вами в спокойной форме. Я так поняла, я зря сюда пришла.

Я говорила холодно и расчётливо. Я даже не поняла, что начала что-то говорить. Слова просто вырвались из моего рта: я говорила то, что думала, но совсем не позаботилась о вежливости.

– Прости, Ирина, просто… Всё очень запутанно.

Официант принёс виски мужчине, а я только решилась сделать заказ. Что ж, если разговор будет долгим, то понадобится хоть какая-то энергия. А от вида картинок красивой еды у меня не на шутку разыгрался аппетит. Мне советовали брать здесь мясную тарелку на гриле с вином и какой-нибудь закуской. Я выбрала жареный картофель в мундире. А вот с десертом я разгулялась: торт «Пища дьявола» и пирог Баноффи. Да уж, кажется, после этого ужина я побегу десять километров.

– Я хочу понять не только вас, но и мотивы и поведение Миши. Я, – я запнулась на полу-фразе, пытаясь оголить чувства без кома в горле, – испытываю к нему довольно сильные чувства, чтобы просто забыть и отпустить его. Я пытаюсь понять, что такого могло случиться, почему он сделал это, почему стал отдаляться от меня именно тогда, когда я стала чувствовать себя лучше и потихоньку приходить в себя. Когда стала чаще улыбаться и уделять ему внимания. Когда избегала триггеров долгое время и стойко держалась, пока он… всё не испортил.

Я дрожала вся. Руки тряслись, как от жёсткого тремора, голова шла кругом, дышать становилось тяжелее. Слёз не было, не было даже ощущения накатывающей волны. Просто было тяжело. Я извинилась и вышла из ресторана, схватив куртку. Выйдя на улицу, я сделала глубокий вдох и отрывисто выдохнула. Слишком сложно и запутанно. Достала из кармана пачку сигарет и зажигалку. Дрожащими руками подожгла средство массового самоубийства и сделала тягу во все лёгкие. Стало немного легче, меня меньше колотило, но страх перед очевидным только увеличивался.

Я безумно боялась, что Миша придёт ко мне просить прощения. А я знала, что прощу. Уже простила. Но не искала оправданий. Я бы совершила ошибку. Огромную ошибку, которую бы не простила себе. А всё дело в том, что я бы заведомо знала, что если человек изменил один раз, изменит и второй, и третий и так всю жизнь.

Скурив три сигареты, я убрала зажигалку в карман, которую держала в руке и сжимала. Постояв на улице ещё немного, я решилась зайти. Хватит трусить! Ира, возьми себя в руки! Ты не трусиха и не слабая! На словах, конечно, легче, чем на деле. Повесила куртку на вешалку, стоявшую возле нашего столика и присела в кресло.

– Ты права в том, что тебе нужно развеять сомнения и понять многие вещи, а некоторые даже узнать. Но всё, правда, не так просто, как кажется. Есть вещи, которые сложно рассказывать человеку, боясь его осуждения.

Смирнов-старший отпил из бокала виски, а мне в этот момент подали еду. Пока я наслаждалась поданными блюдами, Роман Евгеньевич продолжал рассказывать, для чего же он всё-таки позвал меня сюда.

– Сложно говорить обо всём этом, потому что, каким бы я не был чёрствым и серьёзным, иногда злым и пугающим, снаружи, внутри меня всё полыхает. Я не спроста начал беседу о моей бывшей жене, – я с удивлением подняла на него глаза, пока накалывала на вилку картофель. – Да, мы развелись, когда сын был ещё очень маленьким. Трудно тебе в этом признаваться, но мы стали близкими людьми, а ты, как и я, заинтересована в счастье и благополучии Михаила, – старший Смирнов часто называл сына полным именем. То ли от того, что они были не слишком близки для неофициальных отношений и бесед, то ли отдалились друг от друга на фоне развода Романа и Анны. – Мы развелись из-за меня. Сначала мы жили душа в душу, любили друг друга настолько сильно, насколько это возможно, – мужчина усмехнулся, смотря на дно бокала с виски, и осушил бокал до дна, подозвав официанта и попросив бутылку виски, – но всякому счастью приходит конец, если люди недосмотрели за счастьем. Так было и с нами. Мы постоянно ругались из-за алкоголя. Бывало такое, что ради алкоголя я продавал мебель, ценные вещи, сдавал бутылки, макулатуру. Бизнес тогда не поднимался в гору, а только скатывался. Аня ещё и беременна была тогда девочкой. Первой должна была родиться дочь, которую мы хотели назвать Авророй, в честь бабушки Ани. Но случился выкидыш из-за крупной ссоры, из-за моей алкогольной зависимости. Когда я узнал, что потерял первенца, я нашёл деньги на лечение и прошёл курс. Мне помогло, а вот Ане стало хуже.

Мужчина говорил, как на одном дыхании, немного сбиваясь, глотая виски на значимых моментах для него. Ему было больно. Очень больно, и я пыталась разделить его боль. Половина десерта не лезла в горло, я заказала ещё вина. Мыслей об Анне практически не было, а если и были, то смешались так, что их невозможно было связать и сформировать.

– Бизнес стал идти в гору, с каждым годом у меня становилось больше конкурентов, я перестал злоупотреблять алкоголем. Я выпивал, но не так много и не так часто, как до курса терапии. Аня забеременела Мишей. Из-за ухудшившегося здоровья после выкидыша нужно было делать кесарево сечение. Было тяжело, но мы вместе справились. Сын был хиленьким, его очень тяжело было выходить, но с деньгами можно было сделать всё. Когда Мише было три года, Анна совсем угасла. Я часто пропадал на работе из-за большой нагрузки, свободное время тратил на сон и отдых, полностью обеспечивал семью, пока жену обхаживали лучшие специалисты, а Мишу воспитывали многочисленные няни.