Текст книги "«Свет и Тени» «Русского Марса» А. В. Суворова, его кумира, короля-викинга Карла XII и его врага, короля-полководца-музыканта Фридриха II Великого"

Глава 13. Полтава: «дебют»…

Только в 4 утра, когда в предрассветном тумане уже забрезжили очертания русских редутов, шведы снова двинулись вперед. Но запоздалое прибытие кавалерии наложило свой негативный отпечаток на ход событий. Бесценное ночное время с его темнотой уже ушло как песок сквозь пальцы: стремительно рассветало. Именно в этот момент соблюсти дальнейшую скрытность передвижения большой массы людей и лошадей уже не удалось и, русское охранение сыграло тревогу. Легкомысленный расчет шведов под покровом ночи скрытно без боя проскочить мимо «Т» -образной системы редутов русских провалился.

Они оказались втянуты в незапланированное сражение.

Вернее, им пришлось начать сражаться раньше, чем они собирались.

Им приходилось прорываться с боем, а это оказалось очень неприятным сюрпризом для их командования. Среди шведских военачальников даже началась перебранка, но затем они успокоились. Драгоценное время было потрачено на решение этой непредвиденной проблемы, прежде чем Реншёльд решился отдать приказ центральным батальонам провести отвлекающую атаку на продольные/перпендикулярные редуты (составлявшие «ножку» буквы «Т») с которых русские принялись энергично поливать шведов картечным и мушкетным огнем. Смертоносный дождь пуль хлестал в лицо шведским пехотинцам; картечь рвалась в их тесных рядах, унося их жизни десятками. Остальным (фланговым батальонам), пока их «братья по оружию» будут «штурмовать» врага, надлежало как можно быстрее проскочить систему редутов в маршевых колоннах, не ввязываясь в разгоревшуюся заварушку.

К сожалению, начальники колонн (а значит и полковые и батальонные командиры), не посвященные заранее во все нюансы предстоящего «выхода» на оперативный простор перед русским лагерем, поняли приказ о «прорыве» по-разному, в меру своего собственного понимания сложившейся ситуации и… армейского устава.

Одни попытались обойти огрызавшиеся плотным огнем укрепления русских сбоку, другие постарались проскочить их бегом, а кто-то не утерпел и ввязался в совершенно незапланированный бой, только потому, что их… обстреляли!

Еще труднее оказалась задача у батальонов центра, которым срочно приказали провести «демонстрационную» атаку «разбуженного» врага. Так получилось, что исполнительный начальник, шедшей в центре третьей колонны, генерал Роос понял приказ «по-своему»: решил взять проклятые редуты любой ценой! Под густым градом русских пуль и картечи (здесь у русских имелись 6-фунтовые мортиры, особо эффективные в ближнем бою!), неся большие потери из-за отсутствия гранат и артиллерийской поддержки, Роос увяз в бою «по уши».

В конце концов, фланговые пехотные колонны достигли поперечных редутов, перед которыми уже стояла 12-тысячная русская кавалерия Ренне и Баура под общим началом Меншикова. Последний, к моменту Полтавской баталии уже весьма поднаторел в военном деле и быстро смекнул, что ему надо стремительно обрушиться на вражескую пехоту пока она из маршевых колонн не успеет перестроиться против его конницы в плотные каре.

И все же, превосходная выучка и опыт следовавшей за пехотными колоннами шведов их кавалерии Крейца спасли ситуацию. Взрывая копытами клочья дерна и песка, она успела-таки выскочить вперед и устремиться навстречу численно превосходившим ее драгунам Меншикова. Тускло взметнулись в предрассветной мгле десятки тысяч палашей и две огромные конные массы, давя друг друга конями, схлестнулись в кровавой рубке. Правда, из-за скоротечности маневра и узости местности (соседний Яковецкий лес, тянувшийся до самой Полтавы, слишком близко подступал к полю боя), правильного боя (атаки плотным строем – колено к колену), а именно к нему была приучена шведская кавалерия – не получилось. Это было на руку русским всадникам, чья выучка была все же ниже, но в суматошной кавалерийской сече – один на один («кавалерийской карусели») – они были хороши.

В том жарком бою под князем Меншиковым, щеголявшим белым мундиром, были убиты две лошади. Один из даровитейших кавалерийских генералов русской армии, Ренне, получил тяжелую рану в бок и его унесли с поля битвы.

Через час ожесточенной рубки русские – их было больше – начали одолевать и, азартный рубака Меншиков уже предвкушал победу.

Но у Петра были свои резоны – он не желал превращать схватку за редуты в узком дефиле в генеральное сражение и отдал приказ своей кавалерии повернуть коней назад, и отступить.

Выход из боя – отступление — самый сложный вид боя (задние – арьергардные – ряды, как правило, гибнут!) и без потерь (тем более, минимальных!) выполнить его не может ни одна армия мира.

Этот маневр, то ли не вовремя задуманный царем, то ли не удачно выполненный по его приказу, привел к тому, что вся лавины шведской кавалерии кинулась за отходящими русскими всадниками. Последние, во весь опор ринулись прочь – прямо к длинному глубокому оврагу (балка Побыванка) между рекой Ворсклой и Яковецким лесом. Шведы сидели у них на плечах – времени для того, чтобы развернуться и перестроиться для ответного удара, не оставалось. Впереди уже маячила заболоченная низина, по которой нельзя было скакать во весь опор. Казалось, шведы вот-вот загонят русскую кавалерию в овраг, где порубят как капусту.

Но русским и их царю невероятно повезло.

Как раз в этот момент Реншёльд, не зная, что его доблестная кавалерия вот-вот загонит русскую конницу в могилу (а именно ею должен был стать огромный овраг), приказал эскадронам Крейца немедленно вернуться назад для прикрытия своей пехоты.

Формально шведский фельдмаршал был прав: сражение еще толком не началось (по крайней мере, по правилам линейной тактики той поры) и кавалерию надлежало держать наготове для решительного удара по расстроенным рядам вражеской пехоты.

Выйти за рамки оговоренного с королем плана на битву, Реншёльд, либо не решился, либо подобный неординарный ход – мгновенным маневром лишить русских их кавалерии — требовал озарения гения!?

Так или иначе, но петровская конница успела-таки ретироваться, хотя и не без потерь (их количество – оно уже упоминалось – вызывает споры) и вскоре снова была готова вступить в бой.

Тем временем, пехота Карла, понеся непредвиденные потери, уже почти преодолела русские редуты и, казалась, готовой двигаться дальше. Бывший на правом фланге Левенхаупт, на свой страх и риск попытался было сходу атаковать левый фас русского лагеря. Но и его приструнил главнокомандующий Реншёльд: своей властью он остановил правофланговые батальоны на месте ждать подхода всей остальной пехоты – все еще «бодавшейся» с русскими редутами, в частности, центральных батальонов Рууса/Рооса.

Пока «судили да рядили» подтянулся и королевский «эскорт». Среди драбантов и гвардейцев, игравших роль «живого щита», уже произошли ощутимые потери: русские стреляли метко. Пришлось срочно вызвать на подмогу лейб-драгун. Теперь им выпала «высокая честь» прикрывать своими телами лежавшего на носилках короля. Ситуация усугубилась, когда вражеское ядро поразило одну из лошадей, запряженных в импровизированные носилки. Карл рухнул на землю и кому-то из солдат показалось, что Его Величество убило. Но все обошлось и, прежде чем русские пушкари успели пристреляться по живописно-неподвижной цели, «эскорт» снова пошел вперед.

Вскоре он оказался на большом поле перед русским лагерем, откуда предполагалось начать полномасштабную атаку на петровский лагерь либо «вызвать» его армию «в чистое поле» для разгрома по всем правилам военной науки той поры. Кое-кто из шведских командиров уже поспешил поздравить своего полулежащего короля с «полупобедой» – выходом на ударные позиции перед решающим броском на «окопавшихся московитов».

На самом деле не все было так гладко!

Урон, понесенный в ходе прохода-прорыва через «Т» -образную систему русских редутов, был весьма серьезен. Ставка на внезапность была утрачена. И наконец, ход сражения явно развивался не по королевскому сценарию, а скорее по царскому и русский монарх, очевидно, еще не выложил на «стол» (поле боя) все свои козыри. А тут еще выяснилась одна пренеприятная деталь: где-то запропастились 2.600 пехотинцев Рууса, а это почти треть всей шведской пехоты двинувшейся ночью на поле боя!

Дело в том, что исполнительный генерал-майор согласно данному ему главнокомандующим Реншёльдом приказу все еще штурмовал и штурмовал злосчастные редуты, заваливая трупами отборной шведской пехоты все пространство вокруг них. Стремление Реншёльда держать в секрете все нюансы плана сражения, привело к трагическому парадоксу. Ни он сам, никто другой из «особ особо приближенных к особе раненного короля» (в частности, командир прославленного Делакарлийского полка полковник Сигрот, который, правда, погиб в первой же атаке на злосчастные редуты), так и не удосужился объяснить дисциплинированному и педантичному Руусу всей сути отданного ему приказа. Его солдаты на момент прорыва остальных батальонов должны лишь отвлекать русских на их редутах, а не пытаться взять их любой ценой. В конце концов, так и не взяв редутов, пришедшие в расстройство, батальоны Рууса отошли к опушке близлежащего Яковецкого леса.

Здесь, отрезанный от основных сил, он попытался было укрыться в лесной чаще и привести остатки своих солдат (потери составили не менее 40%!) в порядок.

Но не тут-то было!

Полторы тысячи его деморализованных бойцов подверглись внезапной атаке со стороны русских. Батальоны Ренцеля и драгунские полки Генскина под общим началом Меншикова – всего не менее 7 тыс. человек – так мощно навалились на них, что вскоре лишь жалкие остатки – 400 «руусевцев», отбиваясь штыками (патроны и порох у них уже закончились!), сумели пробиться к Полтаве. Но пока они «зализывая раны», приходили в себя, сражение успело закончиться, а явившийся генерал Ренцель предложил им капитулировать.

Измотанные шведы благоразумно сложили оружие…

А ведь Реншёльд пытался найти пропавшего Рууса!

Без его солдат фельдмаршал, все еще, не решался двинуться на русских. Посланный с двумя батальонами генерал-майор Спарре, вскоре нашел «пропажу», правда, уже отчаянно отбивавшуюся от русских на окраине Яковецкого леса. Принято считать, что только по одному ему известным причинам Спарре не решился идти на помощь Руусу, а немного потоптался на месте и тихо убрался восвояси.

Окруженный Руус видел собственными глазами, как повернул обратно Спарре!

Любопытно, что в докладе своему начальству об увиденном, Спарре глубокомысленно отметил: пробиться к отставшим батальонам не было никакой возможности, и главное – необходимости, поскольку Руус «находится в лесу и отлично защищается». На уточняющий вопрос генерал-квартимейстера Юлленкруга (Гилленкрока) – «так ли уж успешно отбивается Руус!?» – Спарре резко отпарировал: «если уж Руус со всеми своими батальонами не может отбиться от русских, то куда уж ему – Спарре – было лезть со всего лишь двумя!» Не исключено, что, увидев гибель отрезанных батальонов, прагматичный Спарре просто не решился вступить в бой с численно превосходящими его русскими и вернулся назад, доложив, что на Рууса уже не нет смысла рассчитывать, так как ему просто не «кем» воевать.

Так, весьма неоднозначно закончилась первая фаза судьбоносной полтавской битвы.

Кое-как, но шведская армия сумела, все же, прорваться на открытое пространство перед русским лагерем. Было только ок. 6 часов утра. (Или уже шесть часов утра, так как на «прорыв-просачивание» шведов мимо русских редутов ушло целых 2 часа!?)

Над полем боя наступило затишье…

Теперь шведскому командованию предстояло решать, что делать дальше?

Глава 14. Полтава: «миттельшпиль»…

Так и не дождавшись батальонов «недотепы» Рууса (2.600 человек – это немалая «недостача» в рядах и без того не очень-то большой шведской армии), нервничавший Реншёльд, занялся перекраиванием плана сражения.

Первоначальный расклад уже трещал по всем швам. Расчет на быстроту, внезапность, темноту и на то, что русские окажутся «лохами», провалился. Можно еще было попытаться немедленно атаковать русский лагерь, но для этого нужны были все наличные силы в сборе и весомая артиллерийская поддержка. Если с первыми дело обстояло «не шатко – не валко», то с пушками – ситуация и вовсе была катастрофичная.

Повторимся, что первоначальный план сражения был построен шведским командованием в расчете на стремительность и внезапность и чтобы не стеснять себя в передвижении, с собой (напомним!) взяли лишь четыре (!) легких полковых орудия.

И вот теперь, когда «играть» пришлось по-другому, выяснилось, что срочно нужны пушки, причем, в большом количестве. А они – 35 (?) штук – не только остались далеко позади в обозе в Пушкаревке, но и с зарядами была большая проблема – их было ничтожно мало. Можно было, конечно, послать гонцов в артиллерийский парк, но это грозило потерей темпа, что было губительно для шведов вдвойне.

Более того, инициатива уже была утеряна: Реншёльду сообщили, что русские колонны быстро выходят из лагеря и строятся «в ордер для баталии». Это было полной неожиданностью для старого вояки и его короля. Расстановка сил и так складывалась не в пользу шведов, а тут еще и русские проявили инициативу: без суеты, со знанием маневра развертывали свои полки и готовились наконец начать настоящее сражение в открытом поле по всем правилам линейной тактики той поры.

Слабо пожурив своего фельдмаршала за формально проведенную рекогносцировку, лежавший на носилках Карл собрался возобновить сражение с конного удара: его кавалерия – лучшая в Европе – уже отбросила русскую в первой фазе боя! Но Реншёльд настоял на пешем ударе по русской инфантерии, уверяя, что она-то точно не выдержит неотразимого штыкового удара королевских гренадер. А потом кавалерия довершит разгром врага. Больной и на редкость меланхоличный в тот день Карл послушался своего методично-схематичного фельдмаршала.

С этого момента его влияние на ход сражения сошло на – нет.

…Между прочим, до сих пор среди историков идут ожесточенные споры о численности сил противников на второй стадии Полтавского сражения и в силу всем понятных обстоятельств (патетико-патриотических, идеологических, ментальных и «всех остальных») вряд ли когда-либо будет найден консенсус. Ситуацию надо принимать такой – какова она на сегодняшний день: завтра может «нарисоваться» «иная пища для размышлений»…

Принято считать, что Петр, оставив в укрепленном лагере девять батальонов резерва, построил главные силы (42 батальона – если по штатному расписанию, то – это порядка 22 тыс. пехоты) в две линии. Причем, в переднюю линию вошли первые батальоны (ок. 12.750 чел.), а в заднюю – вторые батальоны каждого полка (ок. 9.570 чел.). Этим обеспечивалась взаимовыручка солдат в бою. Боевой порядок был очень тесный – локоть к локтю. Поступая так, царь заведомо пожертвовал маневренностью ради устойчивости и глубины боевого порядка. В центре стояли полки: Московский, Новгородский, Преображенский, Семеновский, Ингерманландский, Астраханский и др. На левом крыле: Вологодский, Казанский, Псковский, Сибирский, Нижегородский и Гренадерский. На правом крыле: Архангельский, Невский, Владимирский, Вятский и др. (пытливый читатель вправе сам «покопаться в деталях»).

В небольших (не более 10 м) промежутках между батальонами (у шведов они были значительно больше) расположились 55 из имевшихся в наличии 102-х трехфунтовых полевых пушек. Им следовало энергично поддерживать боевые порядки русских. Весьма подвижные, они, к тому же, отличались большой скорострельностью. Их полуторакилограммовое ядро несло много бед, а картечь и вовсе выкашивала целые шеренги. По краям стояли гренадеры, вооруженные гранатами и ручными мортирцами.

С обоих флангов пехоту прикрывала конница. На правом крыле встали 18 драгунских полков под началом Бауэра. Слева – 5 полков драгун Меншикова, успевшего вернуться после разгрома Рууса. После потерь в первой, не совсем удачной для русских кавалеристов, фазе боя вокруг редутов, их численность могла сократиться с 12 тыс. до примерно 11—10 (?) тыс. (Впрочем, это – всего лишь предположение!) С учетом кавалерии в первой линии русских могло стоять не менее 17.750 бойцов, а во второй – ок. 14.750 воинов.

В тоже время, до сих пор среди историков нет единства по вопросу – сколько же в целом русский царь вывел из лагеря на поле боя бойцов: одни настаивают на минимальной цифре в 18—22 тыс., другие полагают, что, все же, их было не менее 32 тыс. Сторонники минимума склонны считать, что царь решил подстраховаться и на всякий случай оставил в лагере значительные силы. У апологетов максимума свой резон: умелого в штыковом бою врага надо было постараться раздавить численно: всю огромную массу не перережут, а «русские бабы еще нарожа`ють солдатиков!»

…Кстати сказать, не будем конкретизировать (дабы не вызывать опасной полемики), кому приписывают эту «крылатую фразу», известную в разных интерпретациях. Правда, суть ее всегда одна и та же: «бабе – р`одить, что курице – яйцо сн`есть!». Каждый вправе при желании покопаться в этом направлении…

А вот силы шведов и без того не столь впечатляющие, к этому моменту значительно поубавились. Если почти 8-тысячная кавалерия в ходе «прорыва-просачивания» сквозь русские редуты могла пострадать незначительно, то из 8.200 пехотинцев, с учетом потери 2.600 солдат Рууса, до поля сражения в лучшем случае смогли дотопать от 5.000 до 5.600 чел.! Шведские историки и вовсе склонны понижать численность своей пехоты до 4 тыс. (!?) бойцов, мотивируя это потерями от русского огня с «Т» -образной системы редутов.

Так или иначе, но всего шведов могло быть не более 12—14 тыс. человек, а не 18 тыс., как это было принято считать в отечественной литературе советского периода по вполне понятным причинам: не будем уточнять каким: каждый вправе для себя решить сам или… «воздержаться».

Безусловно, численное соотношение играет немаловажную роль в ходе сражения, но не менее важно и другое: в «прологе» шведы не только лишились немалой часть своей образцовой пехоты, но потеряли столь присущие им темп и инициативу, а это безусловная заслуга Петра и его «генштаба».

Противники понимали, что пока ничего не решено и смертельная схватка еще впереди и именно в ней решится исход не только сражения, но и, возможно, и всей войны!?

Только после трехчасовой (?) паузы, которая потребовалась на перегруппировку оставшихся годных к бою солдат, шведы снова построились в боевой порядок. Заметив, что фронт русской армии гораздо длиннее, чем их, и опасаясь охвата с флангов («Каннская» классика от Ганнибала будоражили умы полководцев всех времен и народов!), Реншёльд максимально растянул шведскую пехоту в одну линию, удлинив тем самым фронт, и по обоим флангам своей армии попытался разместить в две линии конницу. Но из-за болотистого перелеска на правом фланге у Левенхаупта это не получилось и пришлось ставить эскадроны Крейца позади пехоты.

И все равно русская линия оказалась длиннее шведской (порядка 2150 м против всего лишь 1450 м или, как образно, выразился один шведский историк – «подобно локтю против дюйма»), а Малобудищенский и Яковецкий лес мешали маневру кавалерии.

Теперь главные силы обеих армий стояли одна против другой, отделенные узкой полосой зеленой равнины примерно в 700—800 м.

Предварительный итог был для шведов весьма неутешителен: их не только было меньше, но они не смогли продиктовать русским – место и направление атаки, да и к тому же, проиграли им в развертывании – в чем считались эталоном.

Только в 9 часов утра призывно запели трубы и противники пошли навстречу друг другу: изрядно поредевшему желто-синему строю шведов предстояло столкнуться с зелено-красной стеной русских. Десять батальонов против сорока двух (!) батальонов: верная смерть? Но шведы уповали на штыковой бой: его они вели образцово, даже уставшие и надломленные. Но для этого им предстояло сблизиться с русскими и выдержать их картечные и мушкетные залпы в упор! Ситуация обострилась еще и потому, что левый фланг шведов двигался не так споро как центр и правое крыло и очень скоро вся линия наступавших шведов стала напоминать дугу, увеличивая и без того опасные разрывы между поредевшими батальонами. Расчетливый Левенхаупт, которому была поручена эта ужасная атака, проклинал судьбу и упрямца Реншёльда, но твердо шел во главе своих пехотинцев. Он прекрасно понимал, что эта, вероятно, последняя атака, если не для него, то для последних тысяч отборных королевских пехотинцев, чьи доблесть и отвага на протяжении долгих девяти лет приносили Карлу XII громкие победы на полях Восточной Европы.

Утреннее солнце играло на блестящих штыках противников. Земля сотрясалась от тяжелой, размеренной поступи тысяч натруженных многолетними походами солдатских ног. Пока на ней остаются лишь следы от тяжелых, подкованных железом сапог, но скоро, через несколько мгновений, она обагрится кровью. Солдатской кровью: шведской и русской, русской и шведской.

Ждать смертельного «гостинца» от русских пришлось недолго. За полторы тысячи шагов русская пехота внезапно остановилась, как бы поджидая врага, а их орудийные упряжки на рысях – по три в каждом интервале – резко развернулись, отпустили постромки и 55 черных дул грозно уставились в мерно марширующего под глухо-зловещий рокот барабанов неприятеля.

Потом все потонуло в клубах черного дыма и по шведам ударили ядра. С расстояния двухсот шагов русские с ядер перешли на картечь. (Потом историки подсчитают, что до лобового столкновения русские успели сделать 1.471 выстрел из пушек, причем, каждый третий – картечью!) Она выкашивает шведскую пехоту словно траву, а та лишь смыкает свои ряды все плотнее и плотнее, и по-прежнему наступает на врага. Безусловно, это был звездный час русской артиллерии и выпестовавшего ее, кровью и п`отом многих тысяч простых работных людей, «бомбардира» Петра Михайлова – русского государя Петра Великого. Доведенная до высочайшего уровня шотландцем Яковом Брюсом, она первыми же прицельными залпами обескровила ударные Кальмарский и Уппландский полки шведов. (Так кроваво расплатился Карл за свое пренебрежение артиллерией в решающий момент своей судьбоносной битвы!)

За 60—70 шагов первая шеренга русских по команде пала на одно колено и началась «нескончаемая гроза» мушкетного огня. Казалось, уже после первого прицельного залпа русской пехоты в упор, когда смертоносный дождь пуль хлестнул шведским пехотинцам прямо в лицо, унося их жизни десятками, от них уже должно было ничего не остаться. Но не зря их король вымуштровал своих пехотинцев выдерживать вражеские залпы и идти вперед, невзирая на потери. Эти непревзойденные мастера штыковой атаки лишь сомкнули плечо к плечу и все также упорно маршируют навстречу смерти. Мужественно выдержав весь шквал русского огня, они сделали свой залп, как и полагалось по уставу последними и почти в упор. Но их уже было так мало, что он получился жиденьким и никак не мог проредить густые шеренги петровской пехоты. Только теперь живые, спеша пройти разделяющие их от русских последние несколько десятков шагов, уповая на свои штыки и палаши, шведы переходят на бег, готовясь, озверело вломиться в боевые порядки стеной стоявших русских. Эти несколько мгновений оставшиеся до столкновения огромных людских масс для многих бойцов тяжелее ближнего боя.

Но вот и они позади и две живые «стены» (тонкая – шведская и плотная – русская) столкнулись друг с другом. Началось самое страшное: мясорубка ближнего боя – ружейные приклады тяжко обрушивались на черепа, острые штыки вонзались в податливые тела. Потом все сплелось в один огромный, копошащийся клубок сцепившихся в смертельной схватке людей – попросту говоря – в рукопашной схватке. Поразительно, невероятно, но несмотря всю свою малочисленность шведы сумели-таки прогнуть строй русских на их левом фланге.

Дальше случилось то, что некоторыми историками принято считать вышеупомянутым мифом (или «мифом»? )!

Именно здесь опытные, подобранные из наиболее рослых и сильных солдат шведские лейб-гвардейцы, брошенные в бой как последний козырь короля, яростно орудуя штыками и палашами, потеснили русских. Уже в первые минуты схватки закаленные шведские головорезы положили больше 120 солдат из Новгородского пехотного полка, в том числе, их командира Феленгейма.

Казалось, еще несколько минут, еще усилие с их стороны – и первая линия русских будет прорвана, обрушившись на батальоны второй линии толпами отступающих и преследующих их шведов!?.

Долгое время было принято считать, что именно в этот критический момент Петр повел себя, как простой офицер: лично возглавил контратаку батальона второй линии Новогородского полка на любимой Лизетте, гнедой арабской лошади, подаренной турецким султаном.

И «течь», грозившая превратиться в смертельную пробоину, оказалась «залатана».

В общем, то ли быль – то ли небыль и не понятно, где одно переходит в другое…

Более того, издавна считалось, что именно тогда одна вражеская пуля пробила фетровую треуголку русского царя, другая застряла в седле, а третья, попав в грудь, расплющилась о нательный крест, много лет назад подаренный монахами Афонской горы его деду Михаилу – основоположнику династии Романовых и одетый на него матерью – покойной царицей Натальей Кирилловной Нарышкиной. Окажись кто-то из шведских стрелков поудачливее и… весь ход русской истории мог пойти по совсем другому пути?

Сегодня не исключается, что и это – то ли еще один миф («миф»? ), то ли…

Впрочем, пытливый читатель вправе сам принять (искать?) ту или иную «правду», поскольку истина, как правило, лежит где-то по середине…

Так или иначе, но если на правом фланге у шведов был по началу какой-то успех, то на левом крыле дела обстояли из рук вон плохо. Именно здесь губительный огонь русской артиллерии нанес им наибольший урон. В сражении возник эффект «вращающейся двери»: противники теснили друг друга на правых флангах, уступая – на левых. В конец обескровленная левофланговая шведская пехота стала топтаться на месте, потом и вовсе попятилась назад, образуя опасный разрыв с безоглядки ушедшими вперед центром и правым флангом.