Текст книги "«СВЕТ и ТЕНИ» Спасителя Отечества М. И. Кутузова. Часть 2"

Глава 15. Критический момент: кто быстрее сманеврирует!

Следуя классическому изложению событий в Бородинской битве, лишь после потери «Багратионовых флешей» и деревни Семеновской, опасаясь удара в тыл, отошел от Утицы назад и корпус генерала Олсуфьева, сменившего тяжело раненного к тому моменту Н. А. Тучкова 1-го. Левое крыло русской армии сильно прогнулось и, казалось, почти что сломлено. Новые позиции за Семеновским оврагом, куда вынужденно отводил расстроенные войска левого крыла Коновницын, не были укреплены. Вместе с потрепанными резервными гвардейскими полками (Измайловским, Литовским и Финляндским) здесь встали остатки 3-й дивизии Коновницына, 12-й, 27-й дивизии Неверовского и 2-й сводно-гренадерской дивизии Воронцова и, вообще, все, что еще оставалось от 2-й Баргатионовской армии.

Долгое время считалось, что на подход новых подкреплений из основного резерва (гвардия) и с правого фланга Барклая нужно было время – пресловутые 1,5 – 2 часа! Много кто к этому «мифу» приложил руку, в частности, такая «легенда» российской историографии как профессор Военной академии М. И. Богданович, писавший свой трехтомный труд об Отечественной войне 1812 года «… по достоверным источникам», где Бородинской битве уделялось целых четыре главы. Причем, это случилось уже после смерти в 1842 г. «всесильного» Толя и можно было бы критиковать его «схему» сражения, возведенную в абсолют. Вот и пошли все последующие историки по ложному следу. А ведь на самом-то деле гвардейцы стояли от левого фланга не более чем в 1—1,5 верстах сравнительно ровной местности.

Направленный Кутузовым на левый фланг генерал принц Александр Вюртембергский, наспех оценивает ситуацию и, не видя смысла в дальнейшем сопротивлении неприятелю на этой позиции, отдает приказ о немедленном отступлении назад. (Порой, его путают в отечественной литературе с принцем Евгением Вюртембергским, который в тот день командовал 4-й пехотной дивизией, отчаянно оборонявшей Семеновское и Утицу.) Разъяренный русский главнокомандующий отзывает его, понося последними словами на истинно русском языке. Но по прибытии того на командный пункт тут же дипломатично «сменяет гнев на милость» и «в самых учтивых выражениях» просит иноземного принца «от него во время сражения более не отъезжать, потому что советы Его Высочества были для него необходимы». Все понятно: как-никак – брат вдовствующей русской императрицы Марии Федоровны и дядя… самого Александра I! Придворный политес, он и на поле боя… политес!

Тем более, для такого изощренного «царедворца-дипломата-полководца» как Ларивоныч – Большого Мастера «вырезать из любого „свинства“ хороший кусок „ветчины“», в том числе, и на поле боя!

…Кстати, кто знает, если бы временно заступивший вместо Багратиона Петр Петрович Коновницын, своевременно не отменил «приказ» иноземного принца Александра Вюртембергского на спешную «ретираду», то ход всего Бородинского сражения мог бы быть несколько иным. Неприятель смог бы прорваться справа в тыл русскому центру и… так далее!? Не так ли!? Не потому ли все российские генералы-природные русские, так недоверчиво относились к засевшим в верхушке русской армии «иноземцам-немцам», столь привечаемым российским императором, начиная с ганноверца Беннигсена и прочих родственных ему иноземных «принцев», правда, по женской императорской линии…

Рассказывали, что, не считая эксцеса с принцем Александром Вюртембергским, в ходе всего сражения Михаил Илларионович Кутузов оставался исключительно спокоен. Иногда он весело потирал руки, но, в основном, молча наблюдал за ходом грандиозной сечи, разгоревшейся на подступах к Москве. Когда после смертельного ранения Багратиона возник кризис в русской позиции на левом фланге, командующий 4-м корпусом граф Остерман-Толстой, будучи поблизости от Кутузова, видел, как тот после неудачного рапорта принца Александра Вюртембергского о ситуации на Семеновских флешах, быстро набросал несколько строчек на листе бумаги. Увозившему приказ адъютанту, Михаил Илларионович коротко и тихо бросил: «Дохтурова туда скорее, голубчик».

…Кстати, можно по-разному относиться к малоподвижному поведению тучного старика Кутузова во время битвы. К нему есть вопросы по руководству сражением из деревни Горки, что находилась за правым флангом русской позиции и которое он за 15 часов сражения ни разу не покинул. И их – немало! Но, во-первых, он лучше многих других отдавал себе отчет с полководцем какого масштаба ему пришлось снова тягаться на поле боя: «аустерлицкая заноза» давала о себе знать! Разгромно проиграть Бонапарту во второй раз, тем более, под стенами Москвы, Кутузову было категорически нельзя: (повторимся!) царь и общество его просто бы не поняли! Михаил Илларионович, как известно, не любил «больших драк», но его на Бородинскую битву вынудили непреложные обстоятельства и пришлось выйти в открытое поле «помахаться». Не по своей воле ввязавшись в сражение, Кутузов сделал 100% ставку на «ничью» любой ценой. И, во-вторых, нельзя исключать, что в силу возраста, характера, полководческого и жизненного кредо («не спешить, поспешая»), Кутузов мог предпочесть «остаться над схваткой», «не выходить на авансцену». Как никак, он был «старой лисицей севера» (тонкий психолог Бонапарт очень образно-точно-ёмко охарактеризовал своего исторического визави) или, если хотите, «премудрым пескарем» со всеми «плюсами и минусами»! Так или иначе, но самое главное, он – прекрасно зная всю специфику русского воина – все же успел сделать: отдать категоричный (предельно лаконичный и доходчивый) приказ – «Стоять и Умирать!» Только такой приказ в его понимании мог обеспечить ему столь желанную в кровавой схватке с военным корифеем той поры «ничью», пусть и очень дорогой ценой, о которой он сам заранее «оговорился»: «Мы имеем дело с Наполеоном. А таких воинов, как он, нельзя остановить без ужасной потери!». Его приказу подчинились все, в том числе, и его многочисленные генералы-недруги (каждый по-разному и не без оснований не любивших «Ларивоныча»), в частности, Барклай, Багратион, Беннигсен, Ермолов, Милорадович, Дохтуров, Раевский и другие, не столь «раскрученные» для широкой публики российские военачальники – личным примером в самых горячих точках сражения ободрявшие истекающие кровью войска. Их самоотверженность и высокий профессионализм вкупе с непоколебимой храбростью русских солдат дали нужный результат – они не позволили себя разгромить. Русская армия в тот день никак не заслужила поражения!!!

Многие историки сходятся на том, что после падения флешей и деревни Семеновской от Наполеона требовалось быстрее Кутузова сманеврировать своими резервами на поле боя. Но уже к 8.30 утра французский император, ради усиления постоянного давления на русский левый фланг вынужден был бросить в бой почти все свои резервы: образцовая дивизия Фриана уже ушла «исправлять ошибки» на левом фланге. В запасе остался лишь долго сберегавшийся Бонапартом «для подведения итогов» неприкосновенный запас, его прославленная Гвардия – Старая и Молодая…

…Из книги в книгу «переходит» рассказ о том, что контуженный Даву, уже четырежды (!?) раненый Ней и Мюрат, в его прострелянном и иссеченном «павлиньем» наряде, уверяют Наполеона, уже потерявшего немало лучших генералов, что его войска хоть и медленно, но верно овладевают намеченными целями. Они настойчиво просят Наполеона двинуть в решающую атаку на попятившийся русский левый фланг и их, отчасти, пошатнувшийся центр – «святая святых», гвардию! Они даже умоляют: «…Пусть Молодая гвардия издали следует за ними! Пусть она только покажется, заменит их на захваченных высотах! Тогда они в состоянии будут докончить!»

Но Наполеон якобы недовольно ворчит в ответ на просьбы-мольбы что-то типа: «Еще ничто не определилось! Я хочу ясности на моей шахматной доске»…

Маршалы настаивают…

Кому-то показалось, что поддавшись их уговорам, Бонапарт собрался было ввести в бой, чтобы развить успех и разбить русскую армию гвардию!? Но не всю, а лишь Молодую и Вислинский легион графа Клапареда! Вот-вот последует знаменитая на весь мир, по рассказам очевидцев, по театральному эффектная отмашка белой императорской перчаткой и хлесткая как выстрел команда: «Гвардию – в огонь!»

И вдруг:

– Казаки!.. Казаки!!. Казаки!!!

Это слово как заведенные с ужасом произносили примчавшиеся на взмыленных конях адъютанты Дельзона.

Увидев, что левый фланг и центр русской армии зашатались и враг может прорвать русские позиции, Кутузов успел-таки сделать своевременный «ход конем»!

Глава 16. Спасительный «ход конем»: КПД кавалерийского рейда Уварова и Платова…

Предположительно около 10.30 (правда, кое-кто из историков склонен сдвигать это время чуть ли не на полтора часа раньше, но об этом чуть позже!) Кутузов приказал Уварову и Платову совершить атаку на левый фланг и тыл Великой армии, дабы дать русскому левому флангу время на занятие новых позиций и укрепление их с помощью разных сил (в том числе, с правого фланга), спешно перебрасываемых на угрожаемый участок русской обороны. Рассказывали, что кутузовский приказ якобы звучал коротко и доходчиво – как выстрел – «Напасть и пропасть, если необходимо!» Правда, в обход слабо охраняемого левого фланга неприятельских войск были брошены не все 27 эскадронов регулярной кавалерии с 12 конными орудиями генерала Ф. Ф. Уварова и 50 сотен казаков с 12 конными орудиями атамана Платова, т.е. ок. 10 тыс. всадников (чуть ли не 1/3 всей русской кавалерии!), а лишь 5 тыс. (по 2500 донцов и легкоконных уваровцев). (Правда, кое-кто из исследователей склонен либо несколько уменьшать или, наоборот, увеличивать численность конного отряда за счет б`ольшего количества казаков – до 7 с лишним тысяч всадников.)

…Между прочим, некоторыми историками (биографом Платова В. И. Лесиным и др.) не исключается, что идея глубокого рейда в тыл более слабому левому флангу наполеоновской армии на самом деле принадлежала… Матвею Ивановичу Платову! Вроде бы он еще в 8 часов утра (!?) послал своего волонтера принца Э. Гессен-Филиппстальского к Кутузову с предложением «съездить в тыл к неприятелю» силами его казаков и кавалеристов Уварова. Но в тот момент обходной маневр вокруг левого фланга Бонапарта Кутузовым якобы еще не планировался: у него на уме еще был план удара Утицкой группировкой Н. А. Тучкова 1-го при поддержке казаков Карпова! Он вроде бы полагал, что Багратион сможет перемолоть главную ударную правофланговую группировку Даву, Нея и Мюрата и когда она окончательно «завязнет» и, более того, обессилит, только тогда он пустит в ход свой «левофланговый сюрприз». К тому же, у неприятеля еще не были задействованы все резервные силы и он вполне мог наголову разбить кавалерию Уварова и конницу Платова. Но когда ок. 10 часов утра выяснилось, что Беннигсен самовольно рассекретил «домашнюю заготовку» Кутузова и она уже никак не сработает так, как замышлялось, то назрело иное решение. Решение необходимое, если не для перелома в ходе сражения, то, по крайней мере, для стабилизации ситуации, которая явно складывалась не в пользу русских. Только тогда идея Платова смогла бы воплотиться в реальный маневр на поле боя! Чтобы потом кто ни говорил, но главнокомандующий дал на нее свою санкцию в самый нужный момент. Впрочем, не исключено, что наибольший эффект такой «ход конём/конями», а вернее, всей годной для сокрушительного броска кавалерией в обход самого слабого фланга врага, мог принести уже ближе к концу сражения при серьезном утомлении противника, когда на парирование каждого нового, неожиданного хода уже могло не хватить сил и сноровки…

Предположительно около 11.30 – на подготовку рейда ушло какое-то время – русская кавалерия пошла в атаку. Перейдя Колочу в брод в районе деревни Малое, лейб-гвардии гусары, уланы и драгуны вместе с елисаветградскими гусарами и нежинскими драгунами кинулись на пехоту генерала Дельзона, чья слабая кавалерийская завеса предпочла отойти без боя. Итальянская пехота мгновенно построилась в каре и трижды умело отразила не подкрепленные артиллерийским огнем наскоки русской легкой кавалерии. Только тогда Уваров развернул против неприятеля свои конные батареи. Противник не стал испытывать судьбу и тут же оставил свои позиции, но дальше Беззубовской плотины через Войну русскую кавалерию не пустил.

Тем временем, казаки и лейб-казаки (три эскадрона и черноморская сотня Орлова-Денисова) – всего 7—8 (?) полков, взявшие еще севернее, перескочили через реку Войну у деревни Беззубово и появилась на фланге противника, угрожая его тылам. В наполеоновских войсках, особенно в тылах (среди обозников), началась паника.

…Между прочим, рассказывали, что наблюдая за действиями корпусов Платова и Уварова, Кутузов с восхищением восклицал: «Молодцы!.. Молодцы!.. Чем может быть оплачена сия доблестная услуга нашей армии?.. Рад, очень рад!.. Операцией Платова и Уварова Бонапарт введен в заблуждение. По всему вероятно, он подумал, что ему в тыл ударила большая наша сила. А мы конфузией Бонапарта воспользуемся»…

О планировавшемся было вводе в бой Молодой Гвардии для прорыва попятившегося было левого фланга и зашатавшегося центра русских уже не могло идти речи. «Я не могу рисковать последним резервом за три тысячи километров от Парижа», – доходчиво и лаконично вроде бы заявил Наполеон своим раздосадованным маршалам и генералам, уже предвкушавшим близкую победу. Он не исключал, что за русской кавалерией может последовать удар крупными силами пехоты!

А ведь, по правде говоря, большого-то успеха кавалерийский рейд Уварова и Платова не принес!

Увязнув в пехотных каре Эжена де Богарнэ, они потеряли темп и наткнулись на легкую кавалерию Орнано (итальянских конных егерей Виллаты и баварцев фон Прайзинга-Мооса – всего ок. 1850 всадников), стоявших на самом краю левого фланга Великой армии – между Беззубово и Логиново – для парирования возможного вражеского нападения через Колочу в обход сел Малое и Новое. Она стремительно перегруппировалась и быстро отбросила выдохшихся всадников Уварова и Платова назад, получивших ок. 15 часов (?) приказ от Кутузова на возврат к исходным позициям.

Как потом весьма ехидно резюмировал итоги этого «конного рейда-экспромта» приятельствовавший с Матвеем Ивановичем Платовым генерал Алексей Петрович Ермолов, профессионал-артиллерист, конечно, первоклассный, но человек очень ершистый и, порой, излишне желчный: «…казаки в генеральных сражениях никакой не приносят пользы, то и в сем случае, встретивши некоторое препятствие, возвратились». А главнокомандующий Михаил Илларионович Кутузов, выслушав рапорт о «поездке в тыл врага» генерала Уварова, чьи командирские способности у многих в армии вызывали кривую ухмылку, был еще лаконичнее: «Я все знаю. Бог тебя простит». Если все это так, то выходит, что едва-едва встретив твердое сопротивление, Уваров с Платовым ретировались, так и не выполнив поставленной задачи!?

…Кстати сказать, если бы кавалерия Уварова смогла «свернуть» левое, более слабое, крыло Наполеона и там началась бы паника, что бы было тогда!? Казаки Платова оказались бы в своей стихии: «сели бы на плечи» бегущей пехоте и обозникам, кинулись бы рубить направо и налево!? Наполеон поплатился бы за то, что слишком много сил перекинул для атаки на левый фланг русских!? Могло ли сражение принять тогда совсем другой оборот, как для русских, так и для Великой армии!? Скорее всего, вряд ли все это случилось бы. Уваров и Платов совершали всего лишь «диверсию», отвлекающий маневр – именно такая перед ними была поставлена задача! На большее – у них не было сил! Пять (и даже несколько более!?) тысяч – это лишь для тактической демонстрации и не более того! Да и без поддержки пехоты и больших батарей перенести «центр тяжести» сражения на левый фланг Наполеона было не возможно. Уваровцы и платовцы весьма активно изображали, «делали вид», что вот-вот снова атакуют противника, при этом главным для них было оставить противника в неведении относительно их действительных сил. В результате и Эжен де Богарнэ, и даже сам Бонапарта посчитали, что «за кустарником и холмами» откуда на левый фланг французов обрушилась кавалерия Уварова и казаки Платова у русских прячется еще и пехота. И она лишь ждет того момента, когда сможет навалиться на неприятелей и «убрать» их с Новой Смоленской дороги. Так или иначе, но свой «ход конём/конями» «старая лисица севера» (наглядно подтвердив правильность исключительно ёмкой наполеоновской оценки своего полководческого кредо) сделала очень вовремя и туману на «шахматную доску» сумела напустить немалого. Правда, до поры до времени, поскольку туману, как известно, все же, свойственно рассеиваться и «обнажать проблемы»…

И все же, отвлечь на какое-то время внимание Наполеона от боя в центре своей обороны Кутузов сумел. Шли минуты, часы. Французский император, разбираясь с последствиями сколь лихого, столь и легкого кавалерийского наскока на его левое крыло, терял время, а с ним и возможность победы. (По некоторым данным он даже собрался лично оценить масштаб случившегося, но все обошлось и он отменил свою поездку на левый фланг в Беззубово.)

Принято считать, что поиск кавалерийских корпусов Платова и Уварова по тылам левого фланга врага вынудил Наполеона приостановить на целых два (либо даже больше?) часа (!) наступление на центр обороны русских войск («Батарею Раевского»). Кроме того, оттянуть оттуда часть сил – Молодую Гвардию и Вислинский легион графа Клапареда (грозные ряды которых, так жаждали увидеть за своими спинами наполеоновские маршалы, делавшие в тот день все от них возможное на поле невиданной резни!) – готовых было вместе с корпусом де Богарнэ обрушиться на шатавшийся русский центр и прогнувшийся левый фланг. Более того, вполне возможно, что эта конная «диверсия» породила у Наполеона некоторое чувство неуверенности за свои левофланговые тылы.

…Между прочим, потом историки долго пытались и так, и эдак интерпретировать слова Кутузова в рапорте императору от 12 ноября 1812 г., что «… казаки, кои вместе с кавалерийским корпусом (имеется ввиду Ф. П. Уварова – прим. Я.Н.) должны были действовать и без коих не можно ему (Уварову – Я.Н.) было приступить к делу, в сей день, так сказать, не действовали». Правда, при этом окончание рапорта историками обычно опускается: «…из-за дурных распоряжений и нетрезвого состояния атамана». Спору нет – любил Матвей Иванович Платов горькую, позволяя себе лишнего «в дружеских беседах с зеленым змием». И, порой, прикладывался к горчичной («перцовке» или «кизлярке») так, что «мама не горюй»! И никто не знал, как вывести его из этого состояния. Недаром же «братья по оружию» окрестили его «немного пьянюгой»! Так вот, кое-кто из «очевидцев», а с их слов и историков (в частности, А. И. Михайловский-Данилевский) потом рассказывал, что на поле Бородина Платов был «не в форме» по причине исконно русской болезни. Скорее, это слухи, а не быль! Как бы он смог, будучи тогда «мертвецки пьян» повести в рейд в обход левого фланга врага своих казаков!? Возможно, после отсидки по приказу Павла I в промозгло-холодном каземате Петропавловского равелина, подорвавшего его здоровье (ревматизм и «все остальное»), он мог себе позволить «лечебные» «пять капель» (правда, никто не знает их «литража»!? ), чтобы быть в тонусе: дело-то предстояло нешуточное – решалась судьба Отечества! Давали же солдатам по чарке водки, а то и две (!) для поднятия тонуса перед психологически очень тяжелой задачей – остервенелой штыковой атакой! Считалось, что для солдата – это то, что надо перед тем, как либо ты, либо тебе «намотают кишки на штыки»! Это придавало силы, но на короткий промежуток времени. Это как лошади дают шпор и она делает резкий скачок-рывок, но затем снова движется в прежнем ритме и даже быстрее устает. Именно поэтому водку раздавали незадолго до атаки, когда человек возбуждался, взбадривался и готов был к… подвигам! В русской армии полагалось по 170—175 грамм на бойца, порой, для пущего завода порцию удваивали. Примечательно, что если русским водку разрешалось выдавать прямо перед наступлением, то у французов – иной менталитет – ром находился в манерках за ранцами заранее. И все же, нюансы истории якобы нетрезвого состояния атамана Платова во время Бородинского сражения нам доподлинно неизвестны и точку в этом вопросе поставит время. Кое-кто и вовсе полагал, что Кутузов счел уваровско-платовский рейд неудачным, если Уваров с Платовым оказались единственными русскими генералами, не получившими за Бородино никакой награды. Тем более, что их непосредственный начальник – генерал Барклай – весьма нейтрально отрапортовал Кутузову о рейде его подчиненных, не ходатайствуя о награждении «отличившихся». На самом деле, «старый лис севера» блестяще умел «навести тень на плетень»! Зная, что Уваров – это протеже Александра I, он не стал акцентироваться, что по сути дела Уваров не проявил должной сноровки и мастерства в ситуации, когда противник после первоначального отката назад, потом сумел-таки перестроиться и начать отражать его кавалерийские наскоки, не подкрепленные пехотой и в должной мере артиллерией. Царедворец-дипломат– (и только потом!) полководец Михаил Илларионович Кутузов очень умно и тонко (или хитро и лукаво!) «перевел стрелки» на донского атамана Платова – фигуру не столь близкую к особе императора – «…из-за дурных распоряжений и нетрезвого состояния атамана». Любопытно другое: спустя некоторое время в своей реляции на имя российского императора Александра I сколь умный, столь и лукавый Михаил Илларионович ни словом ни обмолвился об инициативе Платова «съездить в тыл к неприятелю»! Зато есть слова «я приказал»! Нежелание Кутузова поделиться славой с донским атаманом знаменитого и в какой-то мере спасительного «хода конём/конями» в тыл слабого левого фланга Наполеона вполне понятно! Именно он был главнокомандующим – именно ему все другие военачальники могли лишь советовать, но только он мог принимать судьбоносные решения «как быть и что делать!», причем, в условиях цейтнота, ибо только он отвечал перед царем и Отечеством за исход не только генерального сражения, но и всей войны…

Русские за это время сумели подлатать свой левый фланг и укрепить центр: подвести подкрепления, в том числе, с правого крыла и подтянуть артиллерию (как с оставленных в ходе боя позиций, так и резервную) – благо последней у них было в избытке. В тоже время критики Кутузова стараются не замечать этого.

Так бывает, когда к Михаилу Илларионовичу Кутузову (не зря прозванному «совместниками» всех мастей и калибров «Старым Лисом Севера», «Ларивонычем», «старым ловчилой», «премудрым пескарем» и др., порой, весьма обидными прозвищами) стремятся относиться заведомо предвзято.