Текст книги "Двойная тайна от мужа сестры "

Глава 24

– Ева, на тебе нет лица, успокойся, – Горский, замечает мое состояние и пытается привести в чувство. – Я уверен, что они просто осматривают территорию.

– В дождь? Когда он начался? – кутаюсь в дождевик, который услужливо дает мне дворецкий, и снова корю себя за то, что забылась. Как я могла? Это непростительно.

Давид уже двигается наружу, бегая лучом фонарика по мокрой траве и выкрикивая имена детей. Я неспособна повторять за ним, голос пропал, у меня сердце сжимается и дышать не могу, потому что страх за детей делает меня невменяемой.

– Я знаю, где они! – спустя долгие минуты восклицает Давид, показывая в сторону раскидистого дерева, на котором прикреплен достаточно большой домик. В темноте я ничего толком не вижу, и только луч фонаря позволяет передвигаться.

– Быстро стемнело, да еще и дождь. Я думаю, они забрались наверх, а теперь не могут спуститься.

Объяснение Давида кажется мне разумным, и я вцепляюсь в эти слова, как утопающий за соломинку. Дети должны быть там, иначе я сойду с ума.

– Кто-кто в теремочке живет? – произносит Давид, а у меня волосы дыбом. Он еще и шутить способен? Я ни жива ни мертва, а он улыбается. Спустя минуту понимаю почему. Бледные овалы лиц виднеются в маленьких окошках. Пошатываюсь от облегчения, и только сильная рука Давида не дает мне упасть на землю.

– Гляди-ка, они и лестницу притащили. Сейчас буду большим медведем и развалю теремок.

– Давид… – со стоном умоляю его перестать дурачиться, а у самой улыбка расплывается на лице. Неужели я включаюсь в игру? Мы так похожи на… настоящую семью.

– Кажется, этот домик стал мне мал, – жалуется Давид, пытаясь протиснуться в дверцу, которую открыли ему дети, я стою внизу и жду, что будет дальше.

– Ева, забирайся сюда, места хватит всем, – успокаивает меня Давид и тянет наверх.

– И что вы тут устроили? – становлюсь грозной мамочкой, оглядывая небольшое пространство и замечая, что мои дети притащили сюда одеяла и корзинку с едой.

– Мы хотели приключение-е-е… Нам было скучно-а-а-а… – тянут, стараясь вывести меня на жалость, а Давид меж тем устроился на полу и занимается устройством импровизированного ужина.

– Ева, мы не пойдем никуда в дождь. Есть всё необходимое, побудем тут.

– Мам, мам, мам, – начинается скороговоркой, и я понимаю, что устоять невозможно.

***

– Значит, вы, сорванцы, обманули несчастного старого дворецкого, пожилого человека, и сбежали от него.

Давид читает нотации детям. Строгий голос хорошо слышен в тишине. Мальчишки сидят не двигаясь, хлопают темными глазенками, а губы дрожат, вот-вот расплачутся. Слегка подаюсь вперед и даже чуть-чуть приоткрываю рот, как будто готова вмешаться в воспитательный процесс, но заставляю себя замолчать, с любопытством наблюдая за тем, как новоявленный отец ведет себя со своими сыновьями.

Давид с легкостью принял эту роль, и меня это тревожит, но сейчас у меня не осталось сил бороться, меня так и тянет опереться на теплый бок сидящего рядом мужчины и согреться.

Вздрагиваю от холода, который никак меня не отпускает, зубы стучат друг о друга, я перенервничала, и теперь адреналин бешено гуляет в крови.

Но надо успокоиться. Дети рядом со мной, никто их не похитил, а это приключение они запомнят надолго. Когда-то и я сидела в этом домике вместе с сестрой, строила планы, делилась секретами, порой убегала поплакать, когда мама несправедливо обвиняла меня или даже била ремнем…

Но нет, не стоит об этом думать сейчас, портить уютность момента.

Позволяю черным теням уйти из своего сознания и погружаюсь в атмосферу этого маленького домика, в котором мы словно отрезаны от всего мира. Где строится новая реальность. Я одна решаю, случиться ей или нет.

– Мы бы быстро прибежали обратно, – оправдывается Том, говоря тихо-тихо, но сразу же признавая лидерство Давида. – Только бы одним глазком посмотрели…

– Ваша мама волновалась. Здесь очень много места и легко потеряться. Вы должны держаться близко, рядом со старшими, чтобы не случилось ничего плохого. Надеюсь, вы меня поняли, мальчики.

Строгая тирада заканчивается, и я медленно выпускаю из себя воздух, поежившись. Мои действия не остаются без внимания: Давид так кстати набрасывает на меня свой пиджак. Он пахнет сыростью и его неповторимым запахом, который пробуждает все мои рецепторы. Глушу в себе волнение, бросая на него короткий взгляд.

Лунный свет пробрался через щели в древесине, стало намного светлее и уютнее, а еще я согрелась и почувствовала, какими расслабленными стали конечности, навалилась сонливость. Под монотонные разговоры я задремала. Тело стало тяжелым, глаза закрывались сами собой, как будто на них положили свинцовый груз, сопротивляться было практически невозможно.

Меня разбудил легкий толчок в бок, Давид тихо позвал меня. Всё так же слышался непрерывный стук капель по деревянной крыше домика, шелест листвы приятно ласкал слух. Оказалось сложно выбираться из ватной дремоты, я обнаружила, что покоюсь в нежных крепких объятиях Давида.

Дернулась, практически отскочив в сторону, как будто меня оса ужалила. Он отреагировал на это покачиванием головы, которое я прекрасно увидела, потому что фонарик светил мне в самое лицо. Мальчики наперебой пытались завладеть трофеем.

– Я буду светить! Я! – кричал каждый из них, и мне пришлось быстро собраться, чтобы привести мальчиков в чувство и стать той строгой мамой, идеал которой я всегда видела в своей голове. Ева-Ева, как же ты так? Заснула, потеряла контроль, нежилась в объятиях человека, которому нельзя доверять, позволила ему приглядывать за своими детьми.

Вдруг он им правду сказал, пока я спала? От этой мысли даже задрожала, обхватывая себя руками, и уверенно сняла с плеч пиджак. Пусть мне будет холодно, но я не могу больше позволять Давиду думать, что он способен на меня повлиять простым куском ткани, этот жест заботы совершенно ничего не значит.

Постепенно продвигаемся в темноте, перепачкав все ботинки в жиже, а несчастный беспокойный дворецкий застыл в проеме, вглядываясь вдаль и поджидая нас.

Как-то само собой получается, что мы берем мальчиков на руки, я – одного, а Давид – второго, но спустя несколько метров мальчики начинают елозить на руках и проситься сделать обмен, каждому хочется посидеть на руках у взрослого дяди Давида, который не ругал их за приключение и баловство и разрешил посидеть в домике.

Со вздохом смиряюсь с действительностью. А что я еще могу сделать? Дети крутят из меня веревки, а Давид с упоением наслаждается ролью отца, даже не собираясь испытывать угрызения совести по этому поводу.

Старик встречает нас с бесконечными извинениями, просит прощения за то, что не усмотрел за детьми и они сбежали, и я уже собираюсь сказать ему о том, чтобы он подготовил машину, нам немедленно нужно уезжать, потому что уже поздно и пора ложиться спать, но Горский волевым решением оставляет нас ночевать в доме деда.

Мальчики радостно подпрыгивают, готовые нестись наверх, теперь-то им нужны блага цивилизации: теплая вода, туалет и мягкие постели.

– Будь благоразумной, мальчики устали, посмотри на них, все промокли.

– Мы отлично доедем на машине и высушимся в доме отца! – заявляю, не собираясь подчиняться диктату Горского. Это уже переходит всяческие границы.

Стискиваю кулаки, полыхаю внутри целым шквалом эмоций из-за того, что он пытается контролировать нас, но доля истины в его словах есть. Вот только хочу ответить агрессией, не признавать его правоту, ведь получается, что он в этот момент больше думает о детях, чем я сама.

– Мам, мы, что ли, поедем обратно? – канючат малыши, размазывая по щекам слезы. О господи, довела собственных детей до рыданий. Мать-кукушка.

Едва открываю было рот, чтобы сказать, что да, мы едем домой, но в этот момент они так грустно опускают плечики и смотрят своими невинными глазками, что я вынужденно соглашаюсь, скрипя зубами.

Ничего не поделать, подчиняясь обстоятельствам, укладываю детей, в тихой ярости принимаю душ и после этого выхожу в гостиную, чтобы найти виновника своей злости.

Давид босиком, но в брюках и рубашке, сидит на корточках возле камина, шевеля кочергой поленья. Он расслабленный, весь лучится довольством. В то время как я состою сплошь из злости и негодования. Давида Горского стало слишком много в моей жизни.

Я не собиралась проводить с ним сегодняшний вечер и тем более не собираюсь проводить с ним сегодняшнюю ночь, и я намерена заявить ему об этом. Вот поговорим, выскажу свое недовольство – и уйду.

Пусть не думает, что я каждый раз буду подчиняться и ради детей соглашаться на его требования или просьбы!

Вид его голых стоп отчего-то меня смущает, и я сминаю и комкаю ворот большого дедушкиного халата, в который пришлось одеться после водных процедур. Ведь мы не планировали тут ночевать! Я ничего с собой не взяла. От халата пахнет нафталином, а дедушкины тапки болтаются на ногах. Поджимаю пальцы и шлепаю к Давиду.

– Как мальчишки? Уснули? – вдруг поворачивается он и спрашивает у меня мягким тоном, сбивая с толку. А затем видит мое состояние и добавляет: – Всё еще не остыла? Может быть, примешь душ еще раз? – смеется этот негодяй, расплываясь в улыбке и оглядывая мой нелепый вид.

Я проглатываю собирающуюся вылететь колкость, стоя в ступоре от его слов, а потом подхожу к нему быстро и тыкаю пальцем прямо в грудь.

– Шутить можешь со своей женой и со своим ребенком, – шиплю разъяренной кошкой. – Из-за тебя пришлось одеться в старый дедов халат, а детей положить спать без маек. Они почти до трусов промокли. Чистили мы зубы засохшей пастой, а она от пародонтоза! Волосы высушить тут нечем, – хватаюсь за прядь и демонстрирую ему влажные волосы, как бы намекая, что всё это по его вине. Всеми неудобствами мы обязаны его прихоти.

– Ева, успокойся, наверху точно тепло, а здесь камин, садись, суши волосы, – миролюбиво показывает мне на шкуру, разложенную перед камином, предлагая сесть и согреться. Искушение отказать велико, но, в конце концов, я просто хочу поговорить. И только!

Устраиваюсь на шкуре, вытягивая вперед голые ноги, сушу волосы и устало прошу у Давида, который уселся рядом со мной:

– Оставь уже нас в покое, Горский. Отправляйся к своей жене. Что ты вокруг меня ходишь? Ты всё равно ничего не добьешься.

– Будущей? – вдруг наклоняется он и шепчет мне в ухо: – Я согласен.

Задыхаюсь от негодования и толкаю его в грудь, чтобы не смел находиться так близко от меня. Но ему мой тычок как слону дробина.

– Не знаю уж, на ком ты женишься второй раз, но уже заранее сочувствую твоей жене, – отпускаю язвительный комментарий.

– О, вряд ли эта прекрасная во всех отношениях женщина нуждается в жалости… – говорит он и цепко ловит мою ладонь, целует в центр и продолжает: – Скорее, ей будут завидовать все женщины города, что отхватила себе такого перспективного мужчину.

– Слишком льстишь себе, Горский, – фыркаю, но взгляд всё же отвожу, не хочу, чтобы понял, что его слова и касания действуют на меня хлеще любых поползновений Олега. – Конечно, делец ты хороший, перспективный, тут я не спорю! Ушлый. От собственных детей отказался, чтобы жениться на богатой наследнице.

– Ева, мы ходим по кругу, – Давид прикрывает глаза, видимо осознав, что шутками нашу проблему не решить, и его лицо принимает серьезное выражение. Взгляд въедливый, пристальный, Горский смотрит прямо в душу, будто намеревается вытащить все мои тайны наружу. – Я люблю мальчиков и хочу стать им хорошим отцом, независимо от того, получат ли они это гребаное наследство, – хмурится и цедит каждое слово.

– Ну-ну, – не могу не выступить против. Это вошло уже в привычку. – Любишь? Вот так об этом просто заявляешь? Ты знаешь их несколько дней!

– Мне не нужно много времени, чтобы полюбить собственных детей. Оставим эту тему, я вижу, что ты просто обожаешь спорить и идти мне наперекор.

Я хочу возразить, но его палец ложится на мои губы.

– Не спорь. Давай применим твой язычок по другому назначению.

И набрасывается на меня с неожиданными поцелуями. И теперь мы на тонком льду.

От испуга замираю, а потом инстинктивно кусаю его за губу. Отшатываюсь, отодвигаясь на безопасное расстояние.

– Поцелуями ничего не решить, Давид…

– А мы попробуем, – шепчет он, не отрывая взгляда от моих горящих губ. – Ты же не можешь отрицать того, то происходит между нами?

– Не могу, но это неважно. Нам нужно обсудить, как будет выглядеть дальше наша жизнь, – выставляю вперед руку, чтобы остановить его приближение. Хочу разговорами отвлечь его от напора в мою сторону, так что тяну диалог как можно дольше.

– Ева, ты не справишься с управлением компанией, когда мальчики вступят в наследство.

– Я могу нанять специалистов. Они мне помогут.

– Так или иначе мы будем встречаться на территории предприятия, – не унимается Горский. – И насчет специалистов. Ты уверена, что тебя не обманут? – говорит он скептически и приподнимает бровь. – Я, как управленец, могу тебе дать полноценные консультации и всестороннюю поддержку.

– Вы так носитесь со своей компанией и акциями, что готовы на всё, – говорю с грустью, не веря в доброту Горского.

– Я забочусь о будущем своих детей, чтобы ты не думала, что мне что-то нужно, мне всего хватает, поверь. Даже смешно предполагать, что у меня есть какие-то меркантильные цели. А вот твой отец – другое дело, он не позволит тебе распоряжаться компанией, подомнет вас под себя, – качает он головой. – И я – твоя единственная возможность противостоять твоей семейке на равных. И я бы на твоем месте не доверял мужу. Мальчикам нужен отец, и не тот, который пьяница, кутила и бабник, а нормальный. Тот, кто даст им правильные ориентиры и вырастит из них настоящих мужчин. Не такой, как твой француз…

Его слова попадают в цель. Ведь я против Стоцких – песчинка, ничего не значащее препятствие, а вот Давид – сила, с которой им придется считаться… Олег же полностью на стороне моего отца, к тому же полное ничтожество. Есть ли у меня выбор?

– Что ты знаешь про Олега? – вскидываю голову, решив обсудить и эту тему, которая дамокловым мечом висит над нами.

– А ты? Ты знаешь, как он выиграл тот тендер? – спрашивает сурово, сведя брови на переносице.

– Возможно, ему помог его отец? – хмурюсь в ответ, глядя прямо в глаза Горскому и показывая, что я полностью честна перед ним. – Я ничего не знаю о чертовом тендере, Давид. Он говорил при мне о каких-то технических деталях, как говорил и ты, а я воспринимала всё это как белый шум. Я была влюблена и металась между вами, не понимая, как разобраться со своей жизнью, после и вовсе забеременела… – отвожу взгляд в сторону, шевеля согревшимися пальцами и кладя голову на колени.

Мне бесконечно грустно оттого, что моя жизнь так запуталась. Я люблю Горского, и каждая струна моей души настроена на него, наше притяжение невозможно отрицать, вместе с тем между нами стена. Неприступная стена из разочарований и обид.

– А помнишь, как ты упала за борт, а я тебя вытащил? – говорит он вдруг глухим голосом. – Ты смотрела на дельфинов и так увлеклась, что не заметила, как оступилась. Я был болваном, поверив, что такая мечтательная натура может оказаться акулой бизнеса и подосланной шпионкой.

– Мы можем заключить деловое соглашение, – лепечу я, чувствуя подступающие слезы. Он тянет меня в прошлое, но я не хочу проваливаться в любовное забытье. – Можем встречаться только по делам бизнеса.

– Нет, Ева. Я категорически с этим не согласен. Я буду воспитывать своих детей, жить с тобой, и ты забудешь все обиды и прошлое. И я не сказал самого главного.

Замираю, опасаясь каждого его слова. Что он еще может мне сказать? Сколько тайн будет между нами? Камнем на сердце лежит и моя. Об убийстве его отца. Но я не могу раскрыть рта на эту тему, будто его запечатали сургучом. Мне даже страшно представить последствия.

– Чувства между нами… – роняет в тишине гостиной. – Разве можно их отодвинуть и сделать вид, что их нет?

Сглатываю, смеживаю веки, дыхание вырывается толчками, тело слабеет и наливается волнением, ведь его слова… Лишают меня сил.

Но есть обстоятельство, которое не дает мне потерять голову окончательно.

– У тебя есть дочь от Миланы, Давид, – качаю головой. – Ты бросишь ее?

– Я не думаю, что этот ребенок существует, – цедит твердым голосом, и я верю.

Верю каждому слову. Не фактам, а его убежденности, тому, что он меня не обманывает. Если Милана обманула, то и его тоже. Всех нас.

Однако…

– В наших ты тоже не верил, – говорю обреченно, слова вырываются сами собой. – И с чего не веришь? – добавляю с горечью. – Хочешь просто сделать вид, что ее нет? А так не выйдет!

– Хочу сказать, что этого ребенка, если он существует, я заберу от нее, потому что Милана не может называться матерью. Ева, нашей семьи с Миланой нет, как и нет твоей семьи с Олегом, – говорит проникновенно, обхватывая мою щеку ладонью и стирая слезу. – Ты просто отталкиваешь неизбежное. И отрицаешь очевидное.

Всхлипываю, не могу не согласиться с ним. Меня подкупает твердость Давида и его уверенность в нашем будущем. Начинаю склоняться к тому, что он полностью прав.

– Прошло шесть лет, но ничего не изменилось. Между нами все те же самые чувства, русалочка, я люблю тебя, и эти чувства сильнее в шесть, нет, в шесть миллионов раз, – завершает свою фразу, приближая свои губы к моим, а я… я капитулирую перед его натиском.

Может быть, я слабая, может быть, слишком легко поддаюсь обстоятельствам или влиянию людей, а может быть, я просто устала бороться со своими чувствами, которые прятала за семью замками целых шесть лет!

Но как же здорово наконец отпустить себя и свои желания на волю.

Его губы осторожно касаются моих, лоб прикасается к моему, и какое-то время мы просто сидим, прислонившись друг к другу. Наслаждаемся моментом единения и тишины.

Может быть, позволить себе этот последний раз? Насладиться, отдаться чувствам. Я же вижу его последний раз перед своим отъездом, а я намерена уехать, несмотря на этот разговор.

По щеке скатывается слезинка, которую он тут же ловит губами.

Что ж, Ева, позволь себя любить в последний раз.

Давид целует меня сначала нежно, смакуя каждое касание, а я распадаюсь на частицы в его умелых руках, поражаясь, что прошло столько лет, а мы всё еще настроены друг на друга и тонко чувствуем, двигаемся в унисон. Он помнит все потайные местечки, где можно меня приласкать, и бессовестно пользуется этими знаниями, заставляя меня сначала краснеть, а потом позволять ему больше… И больше…

Он берет бразды правления в свои руки, давая ощущение, что он – сильный мужчина, который будет заботиться о своей маленькой слабой женщине, и мне так отрадно отдать ему всю власть, подчиниться, побыть беспомощной и ведомой, потому что я устала бороться и быть одна…

Страстные поцелуи, крепкие объятия, обжигающие касания и полное отсутствие границ, как будто мы одни на этом свете или попали на необитаемый остров и нашли друг в друге спасение.

Как будто дышим одним воздухом, умираем друг без друга и вообще стали единым организмом.

Когда мы соединяемся, я четко понимаю, что он единственный, кто может владеть мной. Другого уже не будет, потому что я полюбила его с первого взгляда и любила все эти горы наперекор обидам…

Моя рука на его груди, под ней бьется сердце. Мощно, отрывисто, и каждый удар отдается во мне.

С каждым движением Давида уходит душевная боль, оставляя вместо себя ослепляющее счастье.

Страсть пугает своей силой, Давид набрасывается на меня голодным зверем, позабыв о щемящей нежности, которая только что была между нами. Он горячий, напористый, именно такой, каким я его запомнила. Горячее пламени костра, которое освещает наши обнаженные тела на толстой пушистой шкуре. Он жадно берет свое, заявляя на меня права, а я даже не понимаю, как… как я могла жить без этого?

Как уеду и откажусь от нашей любви? Эти эмоции несравнимы ни с чем, ни с чем испытанным ранее, даже с теми, которые я испытывала с ним самим, потому что всё усилилось многократно, превратившись в мощный тайфун, смывающий меня с берега и затаскивающий в безбрежный океан чувств…

Глава 25

– Всё ясно, я так и поняла, что вы вместе ночевали! – мама стоит на пороге и встречает нас обвинениями, когда мы с Давидом и детьми приезжаем с утра после ночевки у деда в доме.

– По-моему, объяснения излишни, – Давид выступает вперед, беря на себя роль нашего защитника.

– Да уж вижу! – мама трясется от злости, смотря только на меня, на одну меня, и я знаю, что сейчас разразится страшный скандал и нужно срочно удалить детей из гостиной.

Давид смотрит на меня теплым взглядом, выражая поддержку и как бы интересуясь: «Ты справишься здесь одна?» И я киваю ему, понимая, что с матерью необходимо обсудить эту ситуацию, и я выдержу, не буду мямлить, а твердо скажу о своих намерениях, к тому же поддержка Давида вливает в меня новые силы, а еще радует то, что мы понимаем друг друга с полуслова и полувзгляда.

Но я совсем не ожидаю того, что происходит в дальнейшем, когда мама, едва дождавшись ухода Давида и детей из гостиной, подходит ближе, замахивается и влепляет мне хлесткую пощечину, от которой я дергаюсь и хватаюсь за горящую огнем щеку.

– Дрянь!

– Мама, – сиплю я шокированно.

– Как тебе не стыдно, мерзавка? Мужа уводить у собственной сестры! Да еще таким показательным образом! Демонстративно ночуешь с ним! Дети всё это видят!

Мать продолжает наседать. Я же испытываю злость от несправедливости, которую она выказывает.

– Может, в комнату на кровать к ним ляжешь? Пойти постелить вам? Совсем стыд потеряла.

– Давид – отец моих детей! – кричу ей, чтобы образумить.

Она же лишь фыркает и надменно задирает нос.

– А Олег? Как ты ему в глаза будешь смотреть? У тебя муж замечательный, а ты променяла его на чужого! Легла один раз под него и счастлива? Милана – его законная жена уже много лет.

– Моя личная жизнь тебя не касается, мама! – цежу сквозь зубы, окончательно теряя терпение.

Почему всегда я выступаю грушей для битья? Почему, зная об этом, всё равно надеялась на лучшее? Как глупая наивная девочка, верила, что годы что-то поменяют и мама меня полюбит?

– Ах, не касается? – шипит она, делая шаг вперед, снова замахивается, но я отталкиваю ее, чтобы не вздумала больше трогать меня.

– Да, не касается, – поджимаю губы, она же стоит в ступоре, не ожидая от меня отпора. – Я понимаю, что не зря уехала тогда. Нашей семьи нет, не знаю, почему ты меня так не любишь, но я считаю, что нам стоит прекратить общение.

– А почему я должна тебя любить? Кто придумал, что необходимо именно любить своего ребенка? Заботиться, давать воспитание – да. Но любить я не была обязана. Я не хотела второго ребенка. Токсикоз, растяжки, лишний вес, гормоны! Мне этого хватило за глаза и за уши с одним ребенком. А тут ты! Я планировала аборт сделать, но отец не позволил, он же так мечтал о сыне…

Слова матери глубоко мне неприятны, они даже не сразу до меня доходят, но, когда я впитываю в себя их смысл, становится несколько легче. Как ни странно. Сейчас мать откровенна и не скрывает, что я – нелюбимая дочь.

Так легче будет поставить точку.

Нежеланный ребенок. Теперь мне наконец ясно, почему ко мне так плохо относились в детстве, но от этого нисколько не легче. Я думаю, что эта боль навсегда останется со мной.

– Прекрасно, мама, – говорю холодно, – тогда и обсуждать нечего. Я избавлю тебя от своего присутствия, живи спокойно. А что касается Давида, у нас с ним двое детей, и вполне логично, что мы будем с ним видеться, – начинаю я было речь, всё же я и сама не планировала строить с Давидом счастливую семью, но мама не должна вмешиваться.

– Ты забыла о договоренностях с отцом, дочь? – презрительно произносит. – Он станет опекуном детей, так что наследство останется в руках нашей семьи, как и планиров....

– Давно нет никакой семьи! И наследники – это мои дети, а не просто товар!

И в этот момент раздается глухой вскрик, а затем из-за угла выходит Милана. Глаза у нее налиты кровью, ладони сжаты в кулаки.

– У нас с Давидом тоже дочь! Дрянь! – кричит она, будто не в себе находится.

И теперь они вдвоем единым фронтом выступают против меня.

– И где же она? – фырчу, всё еще уязвленная, что я не любимая дочь, а какая-то обуза.

Я замечаю некую странность. Обувь у Миланы почему-то грязная, будто она ходила по влажной земле, и такая неаккуратность очень несвойственна для моей сестры. Догадка простреливает меня, но не успеваю на ней сосредоточиться, потому что разговор более важен.

– А есть ли ребенок, Милана? – высказываю вслух сомнения, которые посеял во мне Давид.

Мать открывает-закрывает рот, будто находится в шоке от моих слов. Лицо сестры же перекашивается, но затем в ее глазах отчетливо сверкает злорадство.

– Не веришь? А зря! – кричит и толкает меня в плечо.

Я не ожидала от нее такой прыти и силы, так что чуть не падаю, но делаю шаг назад и держу равновесие. Милана всё это время судорожно копается в сумке, а мама пытается ее успокоить, что-то тихо приговаривая на ушко. И эта их близость немного бьет по моему самолюбию. Но затем мне в лицо кидают бумажку.

– Вот! Полюбуйся, гадина! – ее визг оглушает и ломает мои бедные барабанные перепонки. – Моя девочка родилась раньше, ты на дату посмотри, на дату.

Она то всхлипывает, то пытается выбраться из объятий матери и порывается меня зацепить. Я же подбираю бумажку и в этот момент ощущаю поглаживания по плечам. Поворачиваю голову, понимая, что ко мне незаметно и тихо подошел Олег.

И такую благодарность испытываю сейчас к нему, что невольно дарю слабую улыбку. Затем пытаюсь вчитаться в слова, но буквы расплываются перед глазами. Но одно я вижу ясно… Дата рождения – на три дня раньше даты рождения моих мальчиков…

Пошатнувшись, стискиваю бумагу, передавая сестре. Она даже не скрывает победного выражения на лице, а мама, подбоченившись, вскидывает подбородок. Теперь будет кричать, чтобы мы убирались? Зачем ей теперь нужны мои мальчики, если появилась настоящая наследница всех акций?

– Ну что, сестренка, поняла теперь, что ничего не получишь? – язвит Милана, уверенная, что я думаю о потере миллионов.

– Не суди по себе, Милана, я сразу говорила, что мне эти деньги не нужны, – отвечаю слабым голосом, я еще не пришла в себя от двух подряд потрясений, чтобы суметь ответить ей смело и твердо.

– Олежек, ты прости за эту сцену, – манерничает мать, прижимая к груди руку, ей явно хочется сохранить с ним добрые отношения.

Олег же пристально смотрит на Милану, и я не понимаю, что это значит. Их переглядывания, странный побег из бассейна, а еще эта грязная обувь… Ведь дворецкий убеждал, что видел кого-то, гуляющего в ночи по территории вокруг особняка. Меня сковывает жуткий холод, когда я чувствую себя овцой, попавшейся прямо в волчью стаю.

– Мы сейчас соберем вещи и уедем в дом деда, теперь нам нечего тут делать, – сообщаю родственникам. – Больше нам делить нечего и незачем поддерживать отношения. После аукциона мы уедем, и вы ничего не услышите о нас. Надеюсь, вы рады?

Вот и всё, с моей души будто свалился тяжкий груз, путы, крепко связывающие по рукам и ногам, ослабли. Чувствую свободу и эйфорию оттого, что родственники наконец от меня отстанут. Можно спокойно распоряжаться своей жизнью и строить будущее… Вместе с Давидом?

Но почему-то мне не верится, что всё будет так просто, но додумать я не успеваю, потому что сестра выступает вперед.

– Ну уж нет, сестренка, я не дам тебе просто так уехать, не ответив за свои поступки!

– Милана! – восклицает мать, и я знаю, что делает она это из-за Олега, ведь сама только что ударила меня по лицу, а в его присутствии старается вести себя достойно.

– Отстань от моего мужа! Олег, как ты можешь так просто стоять тут, зная, что твоя жена кувыркалась сегодня с другим? А он! Он там с твоими детьми наверху!

– А я думаю, что за крики и визги с утра, а это мои дети грызутся, как собаки, работать не дают, – папа быстрой походкой направляется к нам из кабинета, окидывая всех строгим взглядом. – Кто-то мне объяснит суть спора? Милана, ты снова пьяна и скандалы устраиваешь?

– Папа! Ева уводит моего мужа… – она кидается в объятия матери, начиная рыдать.

Неужели так сильно расстроена или хочет вызвать жалость?

– Ева? – отец обращается ко мне и одновременно смотрит на Олега. – Это правда?

– Я… – начинаю было отвечать, как раздается звонок в дверь.

– Это наверняка Ролдугин, – восклицает мама и припускает к двери, поправляя волосы.

Но это не оценщик аукционных предметов, а люди в форме. Оглядываюсь, но не вижу Олега, который странным образом сегодня ведет себя. Но спустя пару минут я понимаю причину его поведения. Он сбежал! Потому что пришли именно к нему.

Мама стоит растерянная, смотрит на двух мужчин. Они ей что-то говорят, даже протягивают бумажку. А я не слышу, мне в уши, кажется, напихали ваты. Встряхиваю головой, подхожу ближе, почему-то чувствуя, что это что-то важное и меня тоже касается.

Прибегает обеспокоенная Глафира, которая предлагает незваным гостям напитки, а также, всполошившись, вертикальным пылесосом убирает грязь, упавшую с ботинок Миланы. Снова мысленно фокусируюсь на странном факте, но все-таки сейчас главенствующую роль занимают сотрудники миграционной службы, а это именно они пришли по душу Олега, чтобы сообщить гражданину Франции, что на родине против него открыто уголовное дело.

– Я разберусь, – вклинивается в беседу отец, а потом говорит представителям власти: – Оливье нет дома, он отъехал по важным делам, он занятой деловой человек, сейчас на переговорах, я обязательно передам ему всю информацию.

Милана фыркает, выражая свое недовольство, и удаляется к себе гордой походкой, а мама с ошарашенным видом смотрит на строгих мужчин, которые рассказывают мне, как его супруге, чем грозит невыполнение их требований.

– В общем, передайте господину Дюрану, что срок у него до понедельника, – говорит один из мужчин, переводит иногда взгляд на меня. – После мы будем вынуждены осуществить принудительную депортацию. Сами понимаете, он не явился на суд, так что…

– Какой суд? – растерянно спрашивает мама, почему-то теряя свой привычный апломб.

Стискиваю зубы, наконец, понимая, в чем дело. Боже, Олег, почему ты всё время молчишь и ничего не говоришь? Злюсь, что мать теперь будет в курсе, и перехватываю у нее из рук извещение. По поведению отца понимаю, что для него данный визит далеко не сюрприз.

– Да, мы всё передадим, благодарю, – киваю непрошеным гостям и пытаюсь отодвинуть мать, которая скрещивает руки на груди и поджимает губы.

Сейчас я могу думать только о детях и о том, как на них отразится уголовное преследование отца, за Олега беспокоюсь совсем немного, потому что он действительно заслужил всё, что с ним происходит, и было бы несправедливо, если бы он ушел от ответственности.