Текст книги "Двойная тайна от мужа сестры "

Глава 16

Давид

– Как это не нужно распродавать активы? – поражаются сотрудники, которым в экстренном порядке было велено заняться этими процессами.

– Необходимость в этом отпала. По завещанию покойного акции отходят к наследникам двух семей, а они есть в наличии, – озвучиваю скупые слова и сам же внутренне морщусь от того, насколько слабо эта короткая фраза отражает тот диапазон эмоций, который я испытываю.

– Можно поздравить вашу супругу? – неуверенно спрашивает один из начальников отделов, с сомнением хмурясь. Собравшиеся переглядываются между собой. Видимо, пытаются собрать воедино разрозненные факты: детей, разгромивших половину офиса, двух сестер, устроивших скандал в моем кабинете…

– При чем тут она? – первое, что вырывается изо рта.

Резко, непроизвольно. Чисто на автомате, настолько моя сущность отвергает сам факт того, что Милана может быть матерью моего ребенка.

Подчиненные тушуются, не смея больше расспрашивать, и тогда я отпускаю их, давая себе минутную передышку. Знаю, что офис будет бурлить сплетнями. Но мне откровенно плевать на то, что станут говорить за спиной. Они всё равно не знают правды. Впрочем, я не уверен, что и сам знаю досконально, что скрывают от меня чертовы сестры Стоцкие. Ни одна не вызывает доверия.

А потом встаю и направляюсь в свой кабинет, понимая неизбежность разговора с Миланой.

Жена сидит в кресле в моем кабинете, так и не сдвинулась с места, как я ее здесь оставил. Ее голова понуро опущена вниз, руки сложены на коленях. Практически поза эмбриона, что еще больше вызывает во мне раздражение. Если она хочет меня разжалобить, не выйдет.

– А теперь, дорогая, поговорим, – ядовито, но холодно произношу.

При звуке моего голоса она вскидывает голову, демонстрируя заплаканное лицо. Шмыгает носом и стискивает ладони в кулаки, вглядывается в мое лицо, но не находит там того, что искала. Жалости? Сожаления? На что надеялась?

– Может, сначала ты объяснишь, когда спутался с моей сестрой? – шипит злобно, отбрасывая волосы за спину.

Упираюсь руками в стол, наклоняясь близко к лицу жены. Изучаю ее стеклянные от слез глаза, искусанные губы. Не вызывает ничего, кроме омерзения, будто змею перед собой вижу, которая бросится и укусит.

– Это было до заключения брака, – холодно отвечаю. – Не знал, что вы родственницы. Так что тему не переводи, родила ты в браке, так что рассказывай, Милана! Нельзя заявить о подобном, а потом отделываться отговорками.

– В начале… – сглатывает, глазки у нее бегают. – Брака… ты ведь сам…

– Что я сам? – переспрашиваю уже раздраженно, сверля ее взглядом.

– Сказал, что дети – обуза, и… – Затем вскидывает яростно подбородок, глаза снова наливаются злостью. – Это ты виноват!

Хмыкаю, но ловлю на себе ее злой взгляд.

– Ты не обращал на меня внимания, – отводит глаза и резко встает, подходит к окну, не смотря при этом на меня. – Я же спрашивала у тебя про детей, ты сказал, чтобы я шла на аборт…

Хмурюсь, не припоминая такого, отчего злюсь еще больше.

– Когда это было?! Отвечай, – напираю требовательно.

– Я не вру, – раздается ее горький смешок. – Разве не твои слова, что с детьми лучше подождать? А когда я тебе про подружку свою Верку сказала, что ее Костик на аборт отправил, ты ведь сказал, что так и надо? Не твои слова разве?

– Она от его друга залетела, что ты несешь? – рычу, крепко держась за подлокотник кресла, чтобы не схватить Милану и не встряхнуть ее что есть силы.

– Ребенок ведь ни в чем не виноват, Давид! – поворачивается и орет как резаная.

А затем снова ударяется в истерику со слезами.

– А я ведь не смогла убить кровиночку, – бросается ко мне и пытается прижаться к груди.

Еле удается держать эту гадину на расстоянии. Мерзко всё это.

– Родила, когда я в Европе в командировке был? – сужаю глаза, прикидывая сроки.

– Командировка? – горько всхлипывает. – Ты там полгода провел! А мы ведь были молодоженами! Неужели было так сложно уделить время любимой жене?

– Любимой? – встряхиваю ее, чтобы пришла в себя, наконец. – Это был договорной брак, Милана, ни о какой любви речи не шло и не идет. Мы попробовали – не получилось. Стали жить своими жизнями. Но сейчас разговор не об этом! Отвечай на вопрос! Где ребенок? Что ты с ним сделала?

– Она родилась… – отталкивает меня, отходит на несколько шагов назад. – Недоношенной… Я… оставила ее ненадолго… – говорит совершенно бессвязно, взгляд плавает, будто погружается в воспоминания. – В больнице… а потом…

Чувствую, как каменеет лицо. Внутри всё покрывается стужей только от одной мысли, что мой ребенок…

– Она жива? – единственный вопрос, который меня интересует.

– Да, Давид, да, – снова смотрит на меня, глаза вспыхивают надеждой. – Мы должны ее забрать, тогда всё у нас будет хорошо, правда? И акции наши будут, и Ева отвяжется от тебя.

Что она несет? Боже, и с ней я прожил столько лет?

– Ты отказалась от нашего ребенка?! Родила и ничего мне не сказала?! Да как тебя вообще земля носит, тварь паскудная?

Единственное желание, которое сейчас мною обуревает, сровнять с землей это ничтожество, которое, возможно, что-то сделало с моим ребенком. Бросила… Отказалась! Это была девочка?

Кажется, я схожу с ума, и весь этот разговор выглядит сущим бредом! Милана сжимается, видимо опасаясь, что я придушу ее, и, честно говоря, она недалека от истины, мне безумно хочется вытрясти из нее правду. Сразу. Целиком. А не выдирать и выцарапывать по кускам.

– Ты… виноват… только ты! – напоминает без конца, тряся головой.

– Милана… – говорю короткое слово, от которого она вздрагивает.

– Давид, я заберу нашу девочку из детдома, она станет наследницей. Теперь я знаю, почему у нас ничего не вышло, почему ты был так холоден! Это всё Ева виновата! Она разрушила нашу семью, ты крутил с ней роман на стороне, признайся? Давид!

– Не неси чушь! – рычу, уже теряя самообладание. – Роман был до брака!

– Это всё она! Это она! Если бы не Ева и ее дети, ты бы сейчас так со мной не разговаривал! Только и думаешь о том, чтобы развестись и жениться на ней, да? – кидается из стороны в сторону, тянет волосы на голове, а затем бросает мне напоследок: – Ничего, мы заберем нашу девочку и станем полноценной счастливой семьей! А Еве придется навсегда замолчать!

– Милана! – кричу, идя за ней.

Предчувствие тисками сжимает внутренности. Ощущение угрозы витает в воздухе. Беру телефон и звоню Еве. Но в трубке только короткие гудки.

– Черт! – выругавшись, надеваю пиджак и выхожу из кабинета.

Догоняю Милану в коридоре и цепко хватаю за локоть.

– Заткнись и слушай, дорогая! – цежу сквозь зубы. – Хоть один косой взгляд в сторону Евы и мальчишек…

– То что? – орет, не стесняясь людей. – Закроешь меня в психушке, как свою мать упек?

На этом не выдерживаю и даю ей пощечину. Задела за живое! Мать стала совсем плоха после смерти отца, помещение ее в лечебницу – вынужденная мера. Временная. Милана не имела права бить по этому месту.

– Чудовище, – говорит она, трогая лицо ладошкой.

– Следи за языком, – говорю и толкаю ее в открывшийся лифт.

Что ж, Стоцкие, сегодня нас всех ожидает занимательный разговор.

– Где ребенок сейчас? – спрашиваю у этой ненормальной, которая, кажется, потеряла свой рассудок.

– Ее ищут, – поджимает губы Милана. – Она была в приюте. Так что если ты хочешь…

От этих новостей мне не легче. Только голова болит сильнее.

– Оставь угрозы, – холодно осаждаю ее. – Повторяю в первый и последний раз! Близнецы Евы – мои дети, а она – мать моих детей! И воспитывать я их буду сам!

Заявляю свою волю и на этом заканчиваю разговор.

Глава 17

Ставлю телефон на авиарежим и всё время посвящаю мальчикам. Так что нас не беспокоят ни звонки, ни сообщения. Мы дружно обедаем в кафе, правда, я лишаю их сладкого, чтобы остаться последовательной в наказании. Иначе нельзя. Мама сказала – мама держит слово. Так я их учила с самого детства. Кто же теперь будет воспитывать моих мальчиков? Неужели у меня их отберут?

– Мы устали, – канючат они спустя пару часов, и я с ужасом понимаю, что настало время возвращаться домой.

Не успеваем войти в гостиную, как слышим громоподобный голос отца, от которого я застываю на месте

– Почему я от подчиненных узнаю правду о собственных внуках? Весь офис стоит на ушах! Я ничего не понимаю, с ума меня сведете!

Мама лопочет бессвязно, бегая вокруг отца, пытается успокоить, одновременно кому-то звонит. Кажется, семейному доктору, жалуется, что отец самовольно покинул клинику.

Машинально достаю из сумки телефон, чтобы убедиться в подозрениях. И действительно, несколько пропущенных от отца, от мамы, от… Давида. В глазах рябит, голову словно сдавливает тугим обручем. Я неспособна справиться с этим испытанием, не готова прямо сейчас выдержать скандал. Смотрим с отцом друг другу в глаза, дети держатся за меня, недоумевая, почему дедушка так зол.

Он еще не знает, что между нами всё безвозвратно изменилось. Недаром говорят, что слова могут убивать. Написанное дедом письмо окончательно умертвило мою любовь к отцу. Те жалкие крохи, что оставались. Разве можно любить убийцу?

– Явилась! – рычит на меня отец, ловя в капкан своего колючего взгляда. – Иди сюда и потрудись мне объяснить, что за наследники!

Сглатываю и делаю шаг вперед, зная, что неизбежное не отсрочить. Оглядываюсь по сторонам, но, кроме матери и отца, никого не замечаю, отчего мне становится еще страшнее и тревожнее.

– Где Давид? – спрашиваю и тут же ругаю себя за непроизвольно вылетевший вопрос.

Но именно сейчас желаю, чтобы он оказался здесь и сам объяснился с моим разъяренным отцом.

– Это я у тебя должен спрашивать, – цедит он сквозь зубы.

– Лев, присядь, тебе нельзя нервничать, да и не стоит при детях ругаться, – суетится в тревоге вокруг него мама, пытаясь усадить в кресло и протягивая при этом стакан воды. Кричит Глафиру, чтобы забрала детей, поражая до глубины души внезапно проснувшейся заботой к внукам.

– Уймись, Степанида! – холодным тоном осаждает ее отец, но делает глоток.

Промакивает горло, скалит зубы и снова нападает на меня.

– Я спрашиваю один раз, Ева, и не потерплю уловок и отговорок: это правда, что дети от Давида?! – требует ответа отец, как только предусмотрительная Глафира забирает мальчишек из гостиной.

Провожаю ее благодарным взглядом и поворачиваюсь к отцу, вынужденная ответить утвердительно.

– Да, – говорю тихим тоном, чувствуя, как слабеют и безвольно повисают плетьми руки.

Тяжесть сегодняшнего дня и множество событий давят грузом на плечи, внутри меня образуется пустота.

– Как это произошло? – продолжает отец допрос.

Я молчу, а что должна сказать? Что это был обычный курортный роман со стороны Давида? Или что я, как безвольная дурочка, влюбилась в человека, о котором ровным счетом ничего не знала?

– Дети зачаты до его брака с Миланой, я не дурак и умею считать, – отдающий морозом тон отца проходится ножом по моим раскаленным нервам. – И долго вы с ним собирались это от нас скрывать?

– Он не знал, – говорю, не поднимая от пола взгляда.

Нет никаких сил смотреть на родителей, самой бы не упасть в обморок от переизбытка отрицательных эмоций за день.

– В смысле? – цедит он. – Чего молчишь? Мне что, клещами из тебя слова вытягивать?

Вздрагиваю от его рыка. Делаю шаг назад.

– Давид… он… – сглатываю, облизываю нижнюю губу. – Он думал, что… я сделала аборт…

Голос мой к концу становится тише, почти ничего не слышно, если целенаправленно не прислушиваться.

– Он настоял на аборте, так что… – пытаюсь словно оправдаться перед молчащим отцом, эта тишина пугает, отчего я и вовсе начинаю лепетать, будто ребенок. – А я ведь хотела… родила… а он…

Мой голос пугает меня. Ощущение, что я снова та маленькая девочка, которая вот так стояла в кабинете отца напротив его стола и оправдывалась за проказы – разбитую вазу, принесенную без разрешения кошку. Даже дышать становится тяжело, будто я оказалась в вакууме, откуда выкачали весь воздух. Трогаю рукой горло, пытаюсь дышать равномерно и глубоко, но это мало помогает.

– Всё ясно, – яростно резюмирует отец. – Один избавился от детей, вторая скрыла их от семьи! Степанида, хорош выть, – он пресекает стенания матери, даже не смотря на нее. – Упустила дочерей. Вот к чему приводит попустительство. Но хотя бы об одном можно не переживать. Акции останутся в семье, – говорит безапелляционным тоном.

Вскидываю голову, услышав снова про эти ненавистные акции.

– Отец мальчикам – Олег! Они не знают другого. Позволь нам уехать. Пусть всё идет своим чередом, со временем я расскажу им правду. А вы оформляйте акции, забирайте что хотите!

Отец смеется над моим предложением. Зло. Страшно. Его смех пробирает до самого нутра.

Резко поднимается с кресла и подходит ко мне, нависая глыбой.

– Ты уже натворила достаточно дел, дочь. Никуда ты не поедешь. Ты должна гордиться, Ева! – пафосно произносит, кладя ладони на мои плечи. – В кои-то веки оказалась полезной семье, не думаешь же ты сейчас пойти на попятную и всё испортить? Я тебя недооценил. Достать козырь и махнуть шашкой. Умно… Готова даже предать сестру… Ты точно моя дочь!

Я хватаю ртом воздух, кладу руку на грудь. Как он мог всё так извратить?

– Можешь сейчас не разыгрывать передо мной святошу. Так всё рассчитать и вовремя подсуетиться с наследниками надо уметь!

Хочу сказать, что ничего я не планировала и не хотела. И повторить, что акции их мне даром не сдались. Но не успеваю. Хлопает входная дверь.

– То, что на аборт отправил, это хорошо, – задумчиво смотрит уже в сторону отец, отходит и шагает туда-сюда. – На суде так и скажешь, поняла?

Я стою в замешательстве так же, как и мама, которая смотрит на меня с недоумением.

– На каком суде? – в моем голосе звучит хрипотца, прокашливаюсь, до того сухо в горле.

И его слова оглушают меня, не давая вдохнуть ни глотка воздуха.

– Давид нам не нужен, Ева, – наклоняет голову набок. – Опекуном детей стану я.

Слова отца обескураживают и вгоняют меня в ступор. Краска приливает к лицу, но осмыслить не успеваю. Звонит телефон. Спасительный звонок прерывает ругань. Пустым взглядом смотрю на экран и вздыхаю с облегчением. Тетя Элла.

– Я… – перевожу потерянный взгляд на отца и тушуюсь, но говорю: – Мне надо ответить.

И ухожу, а точнее, сбегаю, решив оставить серьезные разговоры на потом, когда вернется Давид. Он мужчина, пусть и принимает удар на себя. В конце концов, почему я одна должна выносить нападки отца?

– Да, Элла, – приветствую старшую сестру матери, которая запрещает называть себя тетей. – Как ты?

– Я-то как? Ха! – иронично и в своем стиле не здоровается моя экстравагантная тетушка. – Ты мне лучше скажи, Евусик, что там у вас происходит. Олег только что звонил, всё что-то ныл про аукцион.

– Да нет, мы просто… – Не знаю, что хочу сказать, но машинально оправдываюсь, словно стою перед отцом, не отпустило еще после его нападок. Даже с трудом осознаю, что говорит мне Элла.

Но она перебивает меня, спеша сообщить важные новости.

– Кулинарное шоу окончено, я, естественно, выиграла. Ты, конечно, не смотрела. Я не видела твоих сообщений под видео… – упрекает невзначай.

– Поздравляю… – говорю невпопад, горько смеясь про себя. Какие видео? Какие кулинарные шоу? Моя жизнь рушится, а тетка всё о своем!

– Пф! Поздравлять не с чем, соревноваться там было не с кем! Ладно, это лирика. Я вылетаю к вам, девочка моя, без меня вы там, чую, не справитесь.

Тетушка в своем репертуаре, но, честно говоря, поддержка мне не помешает. Более того, я знаю, что только Элла сможет мне помочь и будет на моей стороне.

По ней не скажешь, что она из глубинки. За более чем двадцать лет она приобрела лоск, эпатажность и чувство стиля. Впрочем, как и моя гламурная мать. Только если Элла осталась всё той же доброй, то о Степаниде такого нельзя сказать. К сожалению…

– Скину время прилета сообщением, пошлешь Олега, пусть встретит, – безапелляционным тоном говорит тетка. – Боже, так хочу увидеть моих сладких булочек, соскучилась по ним ужасно! Целую гору подарков купила…

И бросает трубку, а я не успеваю даже слова вставить. А следом приходит СМС. Время прилета через три дня. Почему так долго? Я буду один на один с зубастыми акулами. Присаживаюсь на кровать, поражаясь, когда только успела дойти до спальни…

– Ев, – вдруг раздается надо мной голос Олега.

Вздрагиваю от неожиданности. Поднимаю голову и вижу мужа, который чешет виновато затылок.

– Где ты был? – сердито вскакиваю и тыкаю пальцем ему в плечо.

Больше не желаю слушать никаких оправданий. То, что он оставил детей в незнакомом им доме, уже не укладывается ни в какие рамки.

– Слушай, у меня такие новости, – радостно произносит, полностью игнорируя мои слова и возмущение.

– Я долго терпела, Олег, правда, – говорю с горечью, пытаясь достучаться до него, – но дети – это не игрушки, и я не позволю пренебрегать…

– Я был прав! – перебивает, как всегда, пропуская мои слова мимо ушей. – Аукцион, что устраивает твоя маман, его нужно отменить! Предметы искусства, которые она выставляет на продажу, они завещаны тебе, я запросил у этого, как его там, ну в очках который…

– Феликс Эдуардович, – стискиваю переносицу изо всех сил, хотя хочется дать ему затрещину, чтобы, наконец, очнулся.

– В общем, оценщик переговорил с твоей ушлой маман и поехал оформлять всю бумажную байду, а я – за ним! Сказал, что хочу проверить, что там да как, а потом мы вместе с Феликсом посмотрели списки для аукциона, там всё твое, – встряхивает меня за плечи, улыбается. – Так что пусть твоя мать сворачивает свой аукцион, мы сами продадим коллекцию. Ты даже не представляешь, во сколько она оценивается, мы будем богаты, Ев. А уж когда и акции станут нашими…

Сияет, как золотая монета, с выражением, мол, посмотри, какой я умный, делом важным занимался.

– Умолкни! – рычу, толкаю в грудь и иду в сторону ванной.

Я так зла, что мне срочно нужно охладиться.

– У тебя что, ПМС? – с недоумением доносится мне вслед. – Ничего не знаю, Ев, это дело нужно переоформить на нас. Я поеду завтра оплачу нужные взносы, чтобы с нашего счета были. Где твоя карточка?

Дальше он говорит что-то еще, вроде бы хочет отметить «великое событие», но я прикрываю с хлопком дверь и включаю воду, так что бубнеж его не слышу. Ополаскиваю холодной водой лицо и смотрю в зеркало на собственное отражение. А вот оно меня не радует. Совсем… Худое, изможденное лицо с темными кругами под глазами и впалые щеки…

– Боже, дай мне терпения и сил, – говорю своей копии, делаю несколько глубоких вдохов-выдохов.

И только потом открываю дверь, выхожу, готовая к диалогу с бессовестным мужем. Вот только его в комнате нет. Лишь открытая дверь и моя сумка свидетельствуют, что он тут был. Подхожу ближе, чтобы убедиться в самых страшных предположениях, ведь я совсем забыла про письмо! Если Олег его увидит… Его прочитает… Ведь однажды, в самом начале наших отношений, я просыпалась от кошмаров, и однажды доверилась мужу. Рассказала о том, что преследует меня с детства. Что отец мой – убийца.

Тогда мы оба решили, что сны нереальны, и поверили в это, но письмо всё меняло.

С облегчением вынимаю сложенный вдвое конверт, не видя в нем никаких изменений. Олег только забрал кошелек с картами, а страшный документ не заметил. Что бы он сделал, узнав правду о моем отце? Сжимаю бумагу онемевшими пальцами и радуюсь невнимательности мужа. Уж он бы точно не стал скрывать, что в курсе дела, и как-то бы использовал сведения из письма. А я? Что же делать мне? Пойти в полицию? Обратиться в СМИ? Пожалуй, нужно посоветоваться с теткой, я доверяю только ей, а потом забрать документы из потайного места в столе, а уж затем предпринимать какие-то действия.

Так, куда бы спрятать письмо, чтобы никто не увидел…

Глава 18

Давид к вечеру так и не появляется, что очень странно. Да и Милана куда-то подевалась. А утром я слышу диалог отца с охраной, отчего всё в моей голове становится на свои места.

– Этих двоих не пускать! Сколько раз можно повторять? – рычит на кого-то в трубку он, ходя из угла в угол в гостиной.

Нервно ослабляет галстук, нервничает, аж вена на лбу пульсирует.

– Какая еще полиция? Ты издеваешься? – убирает телефон от уха и смотрит на экран, на что-то нажимает.

У него снова звонит мобильный, вот только на этот раз трубку он брать не спешит. Делает это с неохотой.

– Слушаю, – максимально холодный тон. – Да, это я распорядился… Ты решил мне угрожать, щенок? Думаешь, что такой плевок я спущу тебе с рук? – Пауза, у отца перекашивает лицо от злости. – Ты не посмеешь так опозорить нас! Имей совесть, обесчестил одну мою дочь, не смей трогать Милану!

Вижу, как дергается у него глаз. А сама прикрываю ладонью рот. Что же происходит у нас сейчас в семье? Неужели началась война за акции? И в эпицентре этой битвы мои мальчики…

В конце концов отец сдается под натиском требований Давида и впускает их с Миланой в дом. Ведь, как ни крути, они – партнеры, руководят одной компанией, вынуждены работать вместе и каждый день совещаться, оформлять документы.

И с этого момента начинается мой личный ад. Каждый день ссоры, крики, со всех сторон от меня и моих детей чего-то хотят: действий, выбора…

Я пытаюсь как могу отгородить от этих разборок детей, стараясь отправлять их с Глафирой играть во дворе, чтобы они не были свидетелями семейных баталий.

– Слушай отныне одного меня, и всё у нас будет отлично! – постоянно, как мантру, повторяет мне отец, как только представляется такая возможность.

Он то валяется под капельницей, то отдает указания по телефону, то яростно спорит с Давидом.

– Она всё врет! – истерит Милана. – Нужно провести тест ДНК, может, она врет! Неужели никто не додумался проверить?

Что странно, про своего ребенка больше не заикается, а Давид молчит и подавно. Меня гложет любопытство, но проявлять его себе не позволяю.

– Я их отец, и точка, – единственное, что волнует Давида, грозной скалой противостоящего напору моего интригана-отца, который не идет напролом против Горского.

Отец наседает и требует предоставить ему право управлять компанией от лица наследников, уговаривает меня, что я некомпетентна, что он справится лучше меня, и Давида нельзя подпускать к детям. Я же… я же не решаюсь ничего пока что предпринимать открыто. Втайне ищу пути отступления и деньги, чтобы не идти с двумя детьми в никуда.

– Мне дурно, – постоянная фишка матери, на которую мало кто обращает внимание.

А вот Олег… Он ведет себя очень странно. Почему-то стоит на стороне отца, поддерживает его во всем. И переглядывания их странные настораживают… Муж убеждает, что отец помогает ему разобраться с проблемами во Франции, с документами и предстоящим судом. Лежащий в коме сотрудник все-таки, к сожалению, умер, так и не приходя в сознание, а значит, мужу предстоит ответить за халатность. Пока он прячется и ищет помощи у моего отца, а мне говорит, что я должна только радоваться, что отец и муж не в контрах, и что они оба позаботятся обо мне и о мальчиках.

Но я чувствую, что в этом доме не могу доверять никому…

***

Утро очередного дня поначалу идет обыденно, как всегда в этом доме. Умываюсь, затем занимаюсь детьми, которые расплескивают воду и играются с зубной пастой. Вот только затем всё идет не по обычному сценарию, и то, что я слышу, заставляет мое сердце сжиматься от боли.

– Мам, – вдруг серьезным голосом говорит Том, – а сколько мы еще будем жить у дедушки с бабушкой?

Гектор вскидывает голову и смотрит на меня вопросительно такими же невинными и просительными глазенками, заставляя мое материнское сердце таять.

– Ох, мальчики, идемте, – выпроваживаю их из ванной, пока они всё здесь не разнесли и не устроили потоп. – Пока не знаю.

– Мы тут уже очень долго, папа говорит, что уже две недели прошло, – берет слово обычно менее разговорчивый Гектор, – в доме очень скучно, не разрешают бегать и играть. Надо вести себя тихо, мы хотим домой…

– Да-да, – важно кивает Томас, – дедушка часто кричит, злой он какой-то, бабушка всё время пьет таблетки от, как она говорила? Нервов, вот, – приподнимает с умным видом палец. – А еще всё время целоваться лезет, сюсюкает, как будто она маленькая.

– И игрушек здесь нет, – грустно добавляет второй сын, хлопает пушистыми черными ресницами. – Туда нельзя ходить, там бегать нельзя, ничего нельзя. Может, домой поедем?

И смотрят на меня так умилительно, что невозможно не улыбнуться. Вместе с тем сердце сжимается от боли. Я бы и рада осуществить их желание, но сперва нужно решить кое-какие вопросы.

– Я же обещала, что мы поедем в новый большой дом, который остался мне от дедушки?

– Там, где домик на дереве?! – кричат хором.

– Да-да, именно туда. Отправимся втроем, как только наладится погода.

– А папа? Папа тоже поедет? – спрашивает Гектор с тоской, ковыряясь одновременно пальцем в ухе.

Сбегав за ватными палочками, скрываю свои эмоции за улыбкой и возвращаюсь, начиная аккуратно чистить мальчикам уши. Как объяснить таким маленьким детям, что папа им не родной? Как отдалить их друг от друга? Они тянутся к Олегу, всегда тянулись, даже несмотря на то, что он не был хорошим отцом и примерным семьянином. Но у него всегда находились дела поважнее.

– Папа сильно занят, – мой голос ломается на слове «папа». Глаза отвожу в сторону и чувствую подступающие слезы. Я так виновата перед детьми. С другой стороны, что я могла сделать? Надо было преследовать Горского и требовать заботиться о детях, за убийство которых он заплатил?

Не стоило приезжать сюда. Возможно. Но бумаги о наследстве прислали бы во Францию. Могла ли я смолчать о том, что мои дети – наследники? Вопросы, вопросы… Голова от них раскалывается.

– У меня есть для вас кое-что, – снова улыбаюсь, хоть радушная маска и трескается на лице, но ради детей я должна быть сильной. Встаю и достаю из тумбочки большую красочную энциклопедию.

– Это книга о разных странах. С картинками. Давайте посмотрим и выберем ту, в которой нам захочется жить.

Я думаю о том, что, возможно, нам придется прятаться. От всех. И тогда нужно будет залечь на дно.

– Вау! – мальчики восторженно гладят цветные картинки, склонив друг к другу темные макушки. Когда они сидят передо мной, я каждый раз вижу в них черты Горского, и мне хочется дать ему шанс стать отцом. Не ради него, ради мальчиков. Но потом я вспоминаю то, что он сделал, то, что он женат и у него есть другой ребенок, которого ищет сестра, и понимаю, что я не подпущу его к детям. Энциклопедии не хватает надолго, непоседам быстро становится скучно.

– Эй, нельзя драться книжкой! – подбегаю к ним, прерывая возню.

– Том сказал, что мы поедем в Австралию и он засунет мне в ботинок скорпиона! Мам, он же меня укусит и я умру! У него на хвосте ядовитое жало.

– Мам, ну я передачу смотрел, в Австралии в дома заползают змеи и скорпионы. Ничего я тебе засовывать не буду, он сам заползет.

Братья обиженно смотрят друг на друга. Но хорошо, что хоть не дерутся.

– Ясно, значит, в Австралию не поедем? – складываю руки на груди и шутливо качаю головой, думая, чем занять сорванцов.

– А давайте съездим после обеда и купим вам новые игрушки в магазине? Как вам идея? – присаживаюсь, обнимаю детей и прижимаю к себе.

– Нет, – насупливаются оба, скрещивая ручки на груди. Говорят хором и громко: – Мы свои игрушки хотим, которые дома остались!

Сглатываю, не зная, как решить эту проблему. И тут взгляд падает на закрытый шкаф. Сердце колотится, но я решительно иду в его сторону. Прикрываю глаза, понимая, что ступаю по тонкому льду. Несколько дней назад Давид купил игрушечный строительный комплекс, говоря, что его дети должны явно были пойти в него, так что им понравится. Вот только презенту не было суждено попасть в детские руки… Я не подпускала Горского к детям и пресекала любые попытки сблизиться.

До сегодняшнего дня… Кто бы знал, как ревнует и боится сейчас мое материнское сердце, ведь всё это время задавалась волнующим меня вопросом – имею ли право запрещать им общаться? Или нет? Но судьба в очередной раз распоряжается по-своему. Давид обязательно узнает о моей слабости, но что я могу сделать? Нельзя прятать от детей такое чудо.

– Смотрите, что у меня для вас есть, – поворачиваю голову к близнецам и нацепляю на лицо лукавую улыбку.

Открываю створки шкафа, доставая огроменную коробку, и ставлю ее на пол.

– Ва-а-а-ау! – доносится до меня ликующий детский крик.

– А это что? – вопрос от Тома.

– Ухты-пухты, смотри, это трактор! Прямо как в мультике, помнишь? – Гектор говорит уже брату.

Они прыгают вокруг коробки, рассматривая картинки и делясь друг с другом впечатлениями. Счастливый визг и их улыбки с лихвой окупают мое неприятие Давида. Что ж, оно того стоило. Главное ведь – это счастье моих детей.

А вскоре, как только осуществлю задуманное в секрете от всей семьи, обеспечу наше с близнецами будущее. И больше никто не посмеет нас обидеть. Даю слово…