Текст книги "Двойная тайна от мужа сестры "

Глава 11

Давид

Цифры уже бегут перед глазами. Мозг плавится. Сжимаю переносицу, пытаясь сосредоточиться на документах, но в голову лезут посторонние мысли. Ева, Милана, дети, наследство, долбаные акции. После дурдома, который устроили за завтраком Стоцкие, никак не настроиться на работу.

В офис не поехал, решил расположиться в кабинете отсутствующего тестя, раз уж нас с женой в приказном порядке попросили пожить в этом доме, хотел тишины и покоя. Кроме меня некому тянуть эту махину, управлять которой в скором времени будет непонятно кто!

Дедуля устроил сюрприз, решив поднасрать своей родне, вот только разгребать всё это дерьмо приходится мне: отвечать на многочисленные звонки, утихомиривать взбесившихся папарацци, подписывать тонны документов, но, главное, на каждом гребаном совещании делать вид, что ничего не изменилось и в обозримом будущем компания останется на плаву и с прежним советом директоров.

Всё это лажа, полное фуфло, которое втираю подчиненным, чтобы унять беспокойство, а в действительности скоро мы пойдем побираться по миру и начинать карьеру заново, а компания, созданная с нуля Стоцкими и Горскими, окажется в чужих руках, потому что обеспечить наследника не представляется возможным!

Я мог наступить себе на горло и заделать одной из сестер ребенка ради спасения компании и тысячи работников, годами служащих на благо наших семей. Вот только Милана… Ломает от одной мысли, что придется снова смотреть на нее сверху вниз в постели и наблюдать искривленное ботоксом лицо. Я и забыл, когда в последний раз исполнял супружеский долг. Она не верит, но запах распутства уже давно въелся в ее кожу…

Не особо-то и старался заделать Милане ребенка, а она и рада была прожигать свою бестолковую жизнь в клубах и на вечеринках, топя в бутылке какое-то придуманное горе. Заиметь ребенка от этой проститутки? Нет, лучше просить милостыню на паперти, чем такая перспектива. Из нее нормальная мать, как из меня фея.

И тут перед носом словно веет запахом свежести и морского бриза. Прикрываю глаза, стискиваю кулаки. Ева… Первая женщина… С каким же удовольствием я бы стал ее Адамом… Одергиваю себя, ярясь от одного упоминания имени этой предательницы. Змея, посмевшая уничтожить мое сердце, предавшая доверие и растоптавшая мужскую гордость.

Дыхание учащается, глаза наливаются кровью. Невыносимо, что каждый божий день приходится видеть ее обманчиво невинные глаза, смотреть на роскошное тело, которое принадлежит никчемному, не заслуживающему звания мужчины остолопу. Черт! Бью кулаком по столу и сбрасываю с него бумаги.

Сегодня поработать уже не выйдет, но кто, кроме тебя, Давид?

Встаю напротив стола и упираюсь кулаками в деревянную поверхность, пытаясь вернуть себе самообладание. Но напряжение не отпускает, не могу найти для него выхода.

Ситуация слишком запутанная, чтобы разрешить ее одним щелчком пальцев.

Звонок телефона прерывает мысли.

– Давид Эльдарович, – вещает мой помощник Влад, – то, что вы просили, сделано.

– Встречу с детективом назначил? – спрашиваю в свою очередь, никак не комментируя слова собеседника, но отмечая, что он быстро выполнил мои требования. Надо выписать премию. Распродать почти всё недвижимое и движимое имущество за такой короткий срок – нужно для этого обладать железной хваткой. Что ж, с выбором помощника в свое время не прогадал.

Стискиваю зубы, понимая, что не всё еще успел. На тот момент, когда придется выкупать продающиеся с молотка активы старикана, лучше иметь как можно больше денег на счетах. А чтобы устранить всех конкурентов, приходится идти на крайние меры, отбросив лишние сантименты.

– На пятнадцать ноль-ноль, – рапортует Влад быстро, а я глушу в себе неуместное чувство вины за то, что собираюсь нарыть компромат на Стоцкого, лежащего при смерти, чтобы выбить себе контрольный пакет акций. Мне не оставили выбора в средствах.

– Тогда организуй мне встречу с Савченко и Рудиным, – гляжу на часы, – я подъеду в офис через час.

Только убираю телефон, как вдруг по всему дому раздается: «БУМ». Такой грохот, что уши закладывает. Газ, что ли, взорвался? Или дед перед смертью бомбу подложил, чтобы одним махом от всех нас избавиться?

Прислушиваюсь. Тишина. А затем раздается тоненький детский плач. Сначала не соображаю, откуда он взялся, а потом вспоминаю, что в доме есть маленькие спиногрызы. Подрываюсь и спешно выхожу из кабинета тестя, спускаюсь вниз, наблюдая, как дети выбираются из-под металлического завала. Рядом валяется старинный меч, шлем, щит с красной и золотой полосами посередине. Кажется, это был рыцарь – антиквариат, так ценимый Стефанией, стоявший на лестничном пролете.

– О господи, беда-то какая, что же это… – причитает, чуть ли не плача, Глафира, помогает мальчишкам отряхнуться.

Те плачут навзрыд, по виду вроде целые.

– Меня же госпожа уволит, сколько ж это стоит? – прижимая руки к груди, ноет женщина, сокрушаясь над разрушенным рыцарем.

Проказники, одержавшие победу над бессловесным железным врагом, сидят на полу и размазывают по лицам слезы. Совершенно неотличимые друг от друга пацаны. Черные макушки, красные свитера, синие джинсы. Две пары карих глаз, смотрящих синхронно то на меня, то на рыцаря, то на сердобольную экономку, которая пытается собрать в кучу поверженного воина.

– Что происходит? – хмурюсь, подхожу ближе, рассматривая эту композицию.

– Давид Эльдарович, – отшатывается от меня Глафира, глаза ее испуганно бегают от меня к детям, и какой-то странный блеск вижу внутри глаз, но сейчас не до этого. – Мальчишки баловались, по перилам скатывались, потом вот – рыцаря уронили. Совсем спасу с ними нет. Я уже не в том возрасте, чтобы с детьми сладить… Ох, простите, что отвлекли… У вас, наверное, работы много.

Со скепсисом смотрю на испуганную работницу, осматриваю пацанов на предмет синяков, но единственная их травма – психологическая, а с такой смотрительницей недолго и трусишками вырасти. И чего так ноет она? Обычные мальчишеские шалости, я и сам в детстве не подарком был. Что ж теперь, в теплице детей, словно цветы, растить?

– Где их мать? Отец? – скрещиваю руки на груди, злясь, что сейчас я вынужден этим заниматься.

Устроили тут детский сад, сущий балаган.

– Так Ева Львовна уехала в дом деда по делам, – растерянно отвечает Глафира, почти берет себя в руки, – а Олег… не знаю, как его по французскому батюшке величать… почти сразу же после ее ухода тоже выехал в город.

Стискиваю челюсть, злясь на нерадивых родителей, оставивших собственных детей на произвол судьбы. Ладно Олег, по этому сразу видно, что он полный пофигист, на такого надежды нет, но как Ева могла доверить ему детей? Родить от него? Еще больше ярюсь, сжимая кулаки с силой и пытаясь прийти в себя. Тетка отшатывается, подумав, что ей сейчас от меня перепадет. В жизни на женщин руку не поднимал, хотя Милану хотелось голыми руками порой придушить. Впрочем, сейчас не до нее.

– А ты кто? – вдруг перестают плакать пацаны, один из них с любопытством осматривает меня.

– Я? – говорю почему-то хриплым тоном, прокашливаюсь. – Кхм, зовите меня Давид.

– А где Голиаф? – с интересом спрашивает второй.

Первый близнец бьет брата локтем под дых и закатывает глаза.

– Ты че, тупой, что ли? – с детской непосредственностью заявляет. – Это же сказка была, ты больше маму слушай. Цыц!

Надо же, еще и цокает языком пацан, деловой.

Против воли у меня в душе разливается тепло, накатывают былые воспоминания, связанные с общим с Евой прошлым. Дело дрянь. Столько лет прошло, а я до сих пор зачем-то помню детали нашего знакомства с русалкой.

– Вы можете быть свободны! – киваю Глафире и отпускаю ее, а та только и рада, облегченно выдыхает и ретируется, напоследок смотря на разгромленного рыцаря.

Затем я присаживаюсь на один уровень с детьми и внимательно смотрю им в глаза.

– Маму нужно слушать, – заявляю серьезно, говорю как мужчина мужчинам. – Как я понял, она вам часто сказки читала?

Разглядываю пацанов, непривычно. Никогда раньше с детьми не сталкивался, как-то не сложилось.

– Пф, – фыркает тот, что слева, – мы уже большие для сказок. И не верим в это.

– А я верю, – говорит тот, что справа, но получает опять локтем от брата, – то есть да, я тоже не верю.

И тут я наклоняю голову набок и решаю пойти ва-банк.

– Ты Том, – говорю драчуну, а затем его брату, – а ты Гек?

Ненароком замечаю у первого родинку на правой скуле, у второго брата такой нет, и я беру эту деталь на заметку, чтобы потом отличать детей.

Те синхронно складывают руки на груди, смотрят на меня исподлобья.

– Я не бедняк, понятно? – говорит Гек и почему-то смотрит на брата, который в этот момент ехидно кривит губы.

И что-то этот жест кажется мне до боли знакомым, словно я вижу его очень часто, вот только вспомнить где, не могу. Смотрю на часы. Черт. Опаздываю на встречу в офисе.

– Так, – оглядываю пацанов, во взгляде которых отчетливо вижу желание напакостить снова, – позову Глафиру, она с вами посидит. Мне пора.

Что поделать, мальчишки. Я и сам был не ангелом в этом возрасте.

– Зачем она нам нужна? – фыркает Том, хмуря брови. – Мы и сами себе хозяева.

– Вы мелочь пузатая, – констатирую, чувствуя, как непроизвольно на лбу образуются складки.

Тру переносицу, пытаясь соотнести их рост и речь между собой. Это точно малышня? Ведут себя как взрослые.

– А что? – пожимает плечами Гек, чешет при этом свой нос. – Мы часто остаемся одни. Папа с няней вдвоем играют, а мы сами с Томом.

Стискиваю зубы, в отличие от детей, понимая, что на самом деле подразумевается под «играми». Черт! Неужели можно быть настолько отвратительным отцом? Ладно изменяешь жене, так хоть при детях постыдился бы. Быстро встряхиваю головой, выбрасывая эти мысли из головы. Сосредоточься, Дава, документы!

– Хорошо. – В принципе, они уже не малыши, могут и сами себе занятия найти. – Увидимся!

Разворачиваюсь и быстрым шагом иду к выходу.

Глава 12

Как только сажусь в такси, у меня начинает бешено стучать сердце. Раньше я всегда оставляла детей на постоянную няню, а сегодня доверилась Олегу, который пытается показать свое лояльное и родительское отношение к детям.

– Всё хорошо, – шепчу себе.

Успокаиваю себя тем, что сейчас он отчаянно старается вернуть себе все права и доказать, что он достоин быть примерным мужем и хорошим добросовестным отцом мальчишкам.

Но материнское сердце так и шепчет предательски, что не могу я ему полностью доверять в этом вопросе. Десятки «если» бомбардируют мозг, порождая ужасающие картинки несчастий, которые могут произойти по вине и недосмотру Олега.

Дергаюсь непроизвольно, так и хочется немедленно развернуться, снова взять всё в свои надежные руки, повесить ответственность на свои плечи, и я уже почти говорю водителю изменить маршрут и ехать обратно, но потом одергиваю себя. Приказываю быть разумной и не быть такой мнительной мамашей, которые растят детей-инфантилов, неспособных себе даже чай налить. Не такого будущего я хочу своим близнецам. Не такого…

В итоге убеждаю себя, что оставляю детей не на чужого человека, на родного отца. Ну, практически, хотя бы по документам. Другого-то у них и нет, подмечаю это с горечью, а затем встряхиваю головой.

– Так, не параной, Ева, – качаю головой.

Несмотря на свои косяки, муж ведь вполне себе приличный отец. Не бьет, не орет. Не такой, конечно, о каком я мечтала, но всё же нормальный, принял чужих детей, что всегда рождало во мне чувство вины и благодарности. Именно поэтому я так часто прощала Олега и давала ему второй… третий… Бесконечное количество шансов, которые он бездарно потратил…

Я со стыдом думаю о том, что буду выглядеть глупо, уехав и тут же вернувшись, чтобы, как курица-наседка, кудахтать над вполне себе самостоятельными детьми, за которыми оставлен пригляд. В конце концов, дома куча взрослых людей. Есть кому подстраховать Олега.

– Не паникуй, Ев, – шепчу сама себе.

Пытаюсь успокоить колотящийся пульс, прикладываю руку к груди, но нервы на пределе. Постукиваю каблуком по полу, глаза бегают туда-сюда. Стискиваю руку в кулак, глубоко дышу, чуть-чуть отпускает.

Том и Гектор уже давно выросли из грудного возраста и не нуждаются в постоянной опеке матери, можно оставить их на короткое время. Да и потом, скоро я выйду на работу, так что и им, и мне стоит привыкать к такой жизни, не всю жизнь же возле материнского подола вертеться. Придется нанимать няню, хочу я того или нет. Нужно приучать детей взаимодействовать с людьми вне семьи. Уговариваю себя, ведь это им же на благо – плавно адаптироваться в социуме.

– Поверните, пожалуйста, назад, – прошу водителя, не выдержав этого накала. Но затем вспоминаю, что дома есть Глафира, Милана, мама. – Я передумала, едем по прежнему маршруту!

Но всё равно не могу успокоиться и набираю номер Олега, он долго не подходит к трубке, и я начинаю беспокоиться еще больше. После трех безумно длинных гудков, наконец, раздается его голос.

– Чего тебе? – грубит, обижается, видимо, на мой поспешный уход.

Стискиваю зубы, не удивленная его холодностью. На заднем фоне слышу довольные возгласы детей и сразу же успокаиваюсь. Со стыдом корю себя, что опять накрутила нервы без повода.

А ты что думала, Ева? Что он сразу же за порог выскочит, как только ты отъедешь на такси от дома? Он ведь не такой идиот, чтобы бросать детей, правда? Вон присматривает за ними, выполняет отцовские обязанности.

– Как дети? Справляешься? – хриплю от переживаний.

Прокашливаюсь и жду его ответа.

– Ты же только что уехала, чего звонишь? Проверяешь меня, птенчик? – голос мужа звучит оскорбленно. А слово «птенчик» – язвительно. И мне сразу становится стыдно. – Играют, что им сделается? Будем сейчас замок из конструктора строить.

Затем слышится какая-то возня. Строгий голос мужа.

– Том, а ну, положи на место, это тебе не игрушка!

Слышу смех близнецов и напряжение меня покидает. Фух. Ну, слава богу, Олег всё же не настолько пропащий и решил взяться за ум. Бросаю трубку и нервно смеюсь. О чем ты думала, Ев? В чужом доме он будет вести себя примерным семьянином, как же я могла забыть? Всё, теперь я спокойна.

Ставлю окончательную точку и сосредотачиваюсь на дороге. Ничего, быстро завершу дела, и всё, больше от своих мальчишек ни ногой, пока мы вынужденно гостим в доме Стоцких.

Такси подъезжает к знакомым до боли воротам. Они опоясывают двухэтажное здание с темными провалами окон. Выглядит устрашающе, вокруг царит мрачное запустение. Многочисленные деревья отбрасывают тени и словно захватывают дом в зеленый плен. Без хозяина он кажется неживым. Потираю руки, чтобы согреть их и избавиться от неуютного чувства.

Наконец, расплатившись, выхожу на гравийную дорожку и прикасаюсь к железным прутьям. Достаю ключи, выданные нотариусом, и под скрип несмазанных петель захожу во двор. И такое неприятное ощущение царапает душу, что хочется немедленно уехать отсюда. Стылый ветер треплет волосы, и я убираю их за уши.

– Добрый день! – раздается вдруг сбоку.

– О боже! – пугаюсь я от неожиданности, вскрикивая и прикладывая руку к груди, сердце готово выпрыгнуть из нее.

– Простите, Ева Львовна, не хотел напугать вас, – степенно говорит седовласый мужчина, в котором я узнаю извечного дворецкого деда. – Я знал, что вы придете. Всё же теперь вы – хозяйка поместья. Прошу за мной!

– Да-да, конечно, – семеню следом, не удивленная таким официозом. Вездесущий старикан еще во времена нашего с Миланой детства служил в этом доме. Не стоит удивляться, что и после смерти хозяина он останется здесь.

Мы заходим в дом, и я вскидываю взгляд на лестницу, ведущую на второй этаж. Дедушка всегда стоял наверху, упираясь мозолистыми руками в перила, пристально следил за обитателями дома, никого не упуская из виду. Дворецкий ведет меня сразу в кабинет, словно ему не терпится выполнить последнее поручение своего умершего хозяина.

– Герман Альбертович просил сразу же привести вас в его обитель, он оставил вам письмо. Чай, кофе?

– Нет-нет, спасибо, – отказываюсь, хмурясь.

Письмо? Меня сразу настораживает известие о послании из могилы. Завещание не привело ни к чему хорошему. Что еще хочет от меня дед?

Дворецкий приоткрывает знакомую дубовую дверь, делает приглашающий жест рукой. Я захожу туда с замиранием сердца, сажусь с легким страхом в черное кожаное кресло. Оно и раньше казалось мне огромным, и сейчас ничего не изменилось. Чувствую себя прежней маленькой девочкой, забравшейся туда, куда не положено, нарушившей чужой наказ. Так и кажется, что сейчас придёт дед и рявкнет, что это его место, его дом. Не могу избавиться от чувства, что пришла в гости, этот дом пока не могу воспринимать своим. И не уверена, что смогу. Всё здесь чужое, инородное.

– Прошу, – старик открывает ключом тумбочку и достает оттуда конверт, кладет его передо мной.

Глубоко дышу, немного кружится голова. Ощущение, что именно сейчас передо мной вскроется вся правда, что таит наша семья. Но в то же время гадаю, что дед мог мне такого написать? Дрожащими руками вскрываю бумагу с вензелями, открываю сложенный втрое листок.

«Дорогая моя Ева, если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых…»

По щеке скатывается слеза и капает на листок. Всхлипываю, закрываю рот ладонью и крепко зажмуриваюсь. Накатывает такая тоска, боль… Боже… Именно сейчас приходит абсолютное понимание, что больше никогда не увижу деда.

«…я не успел сказать тебе этого при жизни, но мне бесконечно жаль, что ты стала свидетельницей преступления нашей семьи…»

Глава 13

Давид

Подхожу к тачке, сажусь на водительское сиденье, завожу мотор. Вот же Ева, нашла за кого замуж идти… Дура… А я ведь… Заткнись, Давид, нечего об этой вертихвостке думать. Еще и Милана на мозги давит со своим наследством. Как же достали меня эти сестры Стоцкие!

Что одна, что другая, обе одного поля ягоды. Уже отъезжаю на пару метров, резко торможу в последний момент. Вспомнил, как и сам в детстве оставался один, когда занятые своими делами родители отсутствовали дома, а нянька занималась посторонними делами. Разве было весело тебе, Дав?

Выругавшись, бью по рулю ладонью и резко выхожу из машины.

Дети, к моему удивлению, остались на том же месте, где я их и оставил. О чем-то шушукались, склонившись над рыцарем.

– Так, пацаны! – Решаю взять их с собой, на Глафиру надежды нет, Милане самой нужен опекун, а Стефании я не доверяю. – Есть желание прокатиться на машине и потусоваться в офисе?

Те оборачиваются. Их мордашки начинают светиться счастьем, словно они рады, что на них, наконец, обратили внимание.

– Есть! – кричит Том и с прищуром смотрит на брата. Так. Понятно, кто тут заводила и главный. Что ж, если что, знаю, с кем нужно иметь серьезный разговор.

Дети, как ни странно, мирно сидят сзади. Смотрю за ними в зеркало заднего вида. Что-то обсуждают, склонившись друг к другу. И родинки эти покоя не дают… Чертыхаюсь и всё же решаю задать им вопрос. Знаю, что неэтично использовать детей, но раз уж представилась возможность…

– Пацаны, а у вас когда днюха?

– Пятого марта, – фыркает заводила, а затем смотрит на меня с прищуром. – А че надо?

Ухмыляюсь, не показывая детям своего волнения, а сам в уме судорожно подсчитываю даты. Так, вспоминай, Давид, какого числа она сообщила тебе о беременности?

В конце июня? Черт! Нужно поднять в почте данные перелетов. В тот день я как раз вылетел домой, чтобы… Стискиваю челюсти, дыхание от злости перехватывает. Какая ирония. В один день отправил одну сестру на аборт, а другую… а на другой принял решение жениться.

Смотрю на себя в зеркало, наблюдая там усталую физиономию и горестные складки у рта. Не ошибся ли ты с выбором сестры, Давид? Бью ладонью по рулю. Черт! Нет, Дава, правильно всё. Предательнице нет и не было места в моей жизни…

Она вдоволь посмеялась над тобой, идиот, использовала, окрутила, потом выбросила из жизни, заодно кинув на бабло, вышла замуж за своего самодовольного мажора, так еще и посмеялась, назвав детей именно так! Ева, как ты муженьку объясняла, почему детям имена дала те, которые с любовником придумывала, лежа на песке и любуясь звездами?! Вот дрянь, пропасть твоего предательства, Ева, ширится и ширится! Ты вовек мне за свои деяния не ответишь! Жизни не хватит!

– Ну? – подает сзади голос малышня.

– Что? – беру себя в руки, понимая, что показывать им агрессию и гнев нельзя.

– Ты кормить нас собираешься? – вздергивает знакомым жестом бровь Том.

Горло сжимает спазмом, резко поворачиваю голову к зеркалу и вожу так же бровью. Вот черт! Родинки, бровь, чернявенькие… Вроде и даты совпадают. Беру в руку телефон, захожу на почту, надеясь, что все записи сохранены. Останавливаюсь, красный на светофоре.

Ну же, ну же, листаю дрожащей рукой письма. Вот оно! Как же долго загружается! И тут сзади громко и пронзительно звучит гудок. Телефон выскальзывает из рук. Чертыхаюсь, сдерживая маты, тянусь за трубкой. Беру, смотрю на экран. Сердце бешено колотится. Конец июня, я был прав… Два… Три… Девять?

Осознание собственного отцовства не укладывается у меня в голове, но сомнений быть не может. Сзади снова нетерпеливо сигналят. Быстро жму на педаль газа, отъезжаю влево и останавливаюсь у обочины.

– Потерпите немного, – бросаю близнецам, а сам набираю обманом добытый номер.

Гудки кажутся вечностью, но я так зол, что уже нетерпеливо барабаню пальцами по рулю.

– Слушаю, – мелодичный голос Евы.

– Стариковская, пять, – жестко говорю ей, со злостью сжимая трубку и чуть ли не стирая в крошку аппарат.

– Что? – даже по тону слышу, как она непонимающе хмурится.

Выхожу из салона, хлопаю дверцей.

– Не строй из себя дурочку, Ева. Это мой офис, быстро бросаешь все свои дела и едешь туда! – рявкаю, уже не сдерживаясь, вряд ли дети слышат.

– С какой стати? – спрашивает сдавленным голосом, чем-то шурша на заднем фоне.

– Заткнись! – злюсь, ярость разрывает грудину. – Том и Гектор со мной. Выяснилась одна незначительная, но очень важная новость, ты ничего не хочешь мне объяснить, дорогая?

Цежу слова сквозь зубы, не оставляя сомнений, в каком я настроении.

– Скоро буду, – бросает она и кладет трубку.

Тру переносицу, стараюсь привести эмоции в порядок. И только потом сажусь в тачку снова.

– Так, дети, – вздыхаю, пытаясь казаться спокойным, оборачиваюсь к ним. – Сейчас поедем ко мне на работу, моя секретарша, тетя Лена, накормит вас обедом, а мы с вашей мамой поговорим, хорошо?

Те поджимают губы, смотрят исподлобья, ничего не говорят. В общем, молчание, которое я решаю принять за согласие. До офиса доезжаем в кратчайшие сроки и в тишине.

– Добрый день, Давид Эльдарович! – здороваются сотрудники, а затем оборачиваются мне вслед с изумлением.

Да уж, не каждый день можно увидеть директора в сопровождении детей.

– О! – восклицает один из них, сзади не разобрать кто. – Повеселимся?

Второй близнец выставляет ладонь, а первый хлопает по ней. Ухмыляюсь, с тоской думая, что мне в детстве приходилось играть одному. Хорошо, наверное, иметь брата.

– Доброе ут… – начинает было здороваться секретарь, но я пресекаю, сразу же спихивая на ее попечение детей.

– Недоброе, Лена, недоброе, вот твои дела на весь день, справишься? – подталкиваю близнецов к ней, хотя те пятками упираются в пол.

Женщина растерянно открывает-закрывает рот, вопросительно переводя взгляд с мальчишек на меня.

– Да-да, конечно, – наконец, дает согласие.

Я же облегченно выдыхаю, расслабляя галстук.

– Благодарю, – иду в сторону своего кабинета, затем говорю: – Когда придет моя свояченица Ева Стоцкая, сразу же ее ко мне в кабинет! Распорядись, чтобы внизу безоговорочно ее пропустили. Не забудь!

– Хорошо, Давид Эльдарович.

Захлопываю за собой дверь, не слыша ее слов. Выдыхаю и сажусь на свое кресло. Настроение совершенно нерабочее. Всё время поглядываю на часы, сижу как на иголках, распаляя свою злость в огонь гнева. И когда раздается стук в дверь, я уже на пределе. Вот он, момент ИКС!

Ева появляется на пороге с каменным выражением лица, но в глазах я отчетливо читаю страх. Она делает шаг вперед, закрывает за собой дверь. И не потому, что кто-то может услышать, а скорее из желания чем-то занять руки.

– Явилась, – язвлю, резко встаю с кресла и огибаю стол.

И когда она оборачивается, то отшатывается, не ожидая увидеть меня прямо перед собой.

– Ты звал, – хрипит, затем прокашливается, обхватывает ладонью шею.

И поза у нее такая беззащитная, что заставляет мою выдержку расплавляться, течь, пока я не встряхиваю голову. Стоп, Давид, держи себя в руках. Хватаю ее за локоть и притискиваю ближе.

– Ты обманула меня, Ева, – цежу, со свистом выдыхая воздух сквозь зубы. – Сказала, что сделала аборт, а сама…

Многозначительно и угрожающе нависаю над девчонкой, подавляя ее своей фактурой. И это действует, но не так, как я того хотел. Вместо испуга она лишь гордо вздергивает подбородок и упрямо поджимает губы.

– Не твое дело, Давид, – злится, но не отрицает, уже хорошо, прогресс. – Ты оплатил аборт и получил то, что хотел.

Стискиваю кулаки, злясь от ее намека на товарно-денежные отношения. Уж кто бы говорил. Лицемерка чертова.

– Это мои дети, Ева, а ты посмела всучить им чужого мужика! – встряхиваю ее за плечи, практически рычу.

– Олег – хороший отец, – сама своим словам не верит, вон как голос ломается. – Во всяком случае, лучше, чем ты.

И слова ее больно бьют по моему самолюбию, разрывая терпение в клочья.

– Ты этого не знаешь, Ева, – говорю ей с яростью в лицо, а затем хмыкаю: – Вопрос в другом. А хорошая ли ты сама мать, раз выбрала своим детям такого никчемного отца? Лишила родного, любя…

– Заткнись! – вдруг толкает меня в грудь, бьет своими кулачками. – Заткнись! Ты!

Перехватываю ее за запястья, жестко фиксируя и не давая двигать руками.

– Не зли меня, – произношу как можно более холодно. – Я заберу детей себе, хочешь ты того или нет! – Принимаю взвешенное решение, а затем говорю то, о чем потом пожалею, но желание ранить ее сильнее, чем здравый смысл: – Из Миланы ведь неплохая мать выйдет, правда?

Вижу, как перекашивает лицо Евы, дергается мышца на щеке, а в глазах появляются паника и страх. Сожаление об этих словах тут же овладевает мной, ведь я лишь хотел этим ее уязвить. За то, что выбрала когда-то не меня. Отплатить той же монетой. Но причинил боль не только себе.

– Я не отдам вам детей! – хрипит, обхватывает горло двумя руками, словно ей тяжело дышать.

Молчу. Злюсь на ее упрямство. Мул, не иначе.

– Ты скрыла от меня сыновей! – после паузы говорю твердым голосом, не оставляя сомнений, что зол и настроен решительно подтвердить свое отцовство. – Думала, что тебе сойдет это с рук?

Девчонка пугается и делает шаг назад, затем еще один и еще, пока не упирается спиной в прохладную поверхность стены. Пытается прийти в себя после моих слов. Но мне совершенно не до сантиментов.

– Напомнить тебе… – теряется, а затем смотрит на меня с вызовом. – Напомнить, кто отправил меня на аборт?

Снова она за свое. Будет до скончания веков припоминать мне мою ошибку. Недовольно смотрю на нее, хмурясь и ощущая складки на лбу.

– Дети есть здесь и сейчас! – хочу закрыть эту тему раз и навсегда, даже себе не признаюсь, какая горечь разливается в груди от своей ошибки и тех жестоких слов. Дети ведь не виноваты, что их мать – тварь, предавшая мое доверие. – Они – живые, Ева, и им нужен отец!

Подхожу к ней ближе, но она лишь отшатывается, словно от прокаженного, что ранит мое и так подорванное самолюбие еще больше.

– У них есть отец! – кричит, еле сдерживая слезы. – Который воспитывает их, любит! А ты кто такой?

Дыхание сбивается от нехватки воздуха. Что она только что посмела сказать?!

– Кто отец? – в эти слова вкладываю всё то презрение, что испытываю к этому ничтожеству, который посмел занять мое законное место. – Олег? Это чмо, неспособное заработать ни копейки без своего папочки? Ты серьезно? Что он может дать тебе? Детям?

И Ева хочет, чтобы мальчишек воспитывал тот, кто даже звания мужчины недостоин?

– А ты кто? – парирует, дерзко выдвигаясь вперед. – Донор биоматериала?

Пульс колотится на пределе, она меня точно до бешенства и нервного срыва своим упрямством доведет.

– Не шути со мной, Ева, – цежу уже на пике терпения, – завтра же я подам документы на установление отцовства! Ты лишила меня пяти лет их жизни, больше я тебе этого не позволю!

Не знаю еще, как проходит процедура, но сегодня же свяжусь с адвокатом. Ни секунды больше не желаю терять. И так уже упустил по ее вине пять лет жизни пацанов, своей крови и плоти.

– Тебе не нужны дети! Ты просто хочешь получить пакет акций, Давид. Я знала, что ты бездушное чудовище, но не настолько же… – несет она какую-то чушь.

Прикрываю глаза, пытаясь успокоиться, чтобы не наговорить лишнего.

– Что я могу сделать, чтобы ты оставил нас в покое? – добивает меня своим вопросом окончательно. – Неужели нельзя разобраться полюбовно? Пожалей их… Пожалей нас, Давид…

Хмыкаю, делаю шаг к ней, упираюсь руками о стену по обе стороны от ее головы. Она думает, что я это всё затеял ради наследства? Что ж… Поиграем, наивная девочка Ева?

– Ты можешь кое-что сделать, Ева… – шепчу в губы, ощущая аромат ее тела, что будоражит кровь. Пальцы так и зудят огладить ее кожу, губы горят от желания захватить ее губы в плен, но я держу себя в руках. Пока что…

– Милый, вы… – вдруг раздается голос Миланы. – Поговорили? Секретарша сказала, что…

Растерянный вид жены вызывает во мне только ярость. Мало того, что треплет нервы, так и тут мешается под ногами.

– Забудь об этом! Только посмей! – отталкивает меня Ева и уходит, виляя своей пятой точкой, на которой я сосредоточиваю свой взгляд.

– Мои дети будут жить со мной! – не желаю скрывать этот факт ни от кого. Ставлю обеих сестер в известность о своих намерениях: чтобы одна поняла серьезность, а вторая – не противилась разводу. – И если ты вздумаешь мне препятствовать…

Не договариваю, но она знает меня и мои методы. Всем будет плохо.

– К-какие дети, Дав? – раздается голос Миланы, и оба взгляда – мой и Евы – скрещиваются на ней.