Текст книги "Двойная тайна от мужа сестры "

Глава 14

В кабинете полная тишина. Только звуки нашего тяжелого дыхания. Я смотрю четко на Давида. Ну, и как ты объяснишь всё своей жене? Законной, не той, которую можно прятать и стыдиться. Как же больно в груди, как же стыдно перед сестрой. Но я всё равно продолжаю смотреть на мужчину с вызовом. Не я начала эту войну, не мне и оправдываться сейчас.

– Томас и Гектор – мои сыновья, – отвечает невозмутимо, без капли раскаяния, но продолжает при этом пялиться на меня.

– Как это? – делает шаг назад Милана, обмахивается ладонью и обессиленно падает на кресло. – Их отец – Олег. Правда же, Ева? Олег же? Вы меня разыгрываете? Это не смешно.

Ее голос дрожит, звучит надломленно, словно ей тяжело дышать. С жалостью и болью я перевожу на нее взгляд. До чего же гад этот Горский, так бездушно и равнодушно сообщать своей жене, что у тебя дети на стороне. Впрочем, в этом вся я. Думать о сестре больше в тот момент, когда у самой полный швах.

– Я похож на шутника? – практически рычит этот мужлан, выдвигая вперед челюсть.

В его словах отчетливо слышится злость и агрессия. Пока что сдерживаемая, но еще чуть-чуть – и он уже потеряет контроль над своими эмоциями.

– Боже, – всхлипывает Милана, в то время как я отступаю, прислоняясь к стене, безуспешно пытаясь унять бешено колотящийся пульс.

К горлу подкатывает тошнота, меня вот-вот вырвет, настолько омерзительна вся эта ситуация, словно попала в очередную душещипательную серию мыльных опер, что так любит смотреть Глафира.

– За моей спиной, – ярится, вдруг привставая с кресла, лицо ее перекашивает неподдельной ненавистью, она оборачивается в мою сторону: – Ты! Это всё ты! Всю жизнь завидовала моей красоте, моему положению. Думала украсть у меня мужа?

Ее ведет, она будто пьяна. Злые слезы текут по ее щекам, глаза покраснели от напряжения.

– Нет, Милана, я не знала о вашем браке! – убеждаю ее, отводя взгляд, не могу смотреть в ее глаза, это тяжело и больно. – Я не знала, что у Давида есть невеста, мы случайно встретились…

– Не знала она! – вспыхивает она, взмах руками показывает полное недоверие. Мне ее не переубедить. – Не неси бред, сестричка! Где? Где это произошло? Когда?! Как вы умудрились скрыть от меня ваш роман?!

Зажмуриваюсь, желаю оказаться как можно дальше отсюда. Стискиваю кулаки, но до ушей доносится ее бешеный крик, яростный рев глубоко обиженной женщины. Я не в силах рассказывать сестре подробности того времени. Оказывается, дико, невыносимо, мучительно облекать это в слова. Наш красивый роман с Горским сейчас выглядит омерзительным адюльтером.

– Что, ноги раздвинуть оказалось недостаточно, чтобы женить его на себе? – она скатывается в истерику, голос звонкий, неприятный, в то же время в нем звучит издевка и превосходство над соперницей, которая, в отличие от нее, потерпела поражение. – А ты что молчишь, дорогой? С одной сестрой покувыркался, к другой переметнулся? Урод! Какой же ты урод…

– Ты с самого начала знала, что наш брак договорной, ничего больше, – холодно и бесчувственно парирует Давид, кладя руки в карманы брюк.

И этот его жест до боли напоминает мне ту ситуацию, когда я была на месте Миланы и испытывала боль – только не измены, а предательства… себя и своих детей…

– Что, сестрица, шесть лет молчала, а тут, как наследство замаячило перед носом, хочешь денежки себе прикарманить? – кривит дрожащие губы Милана. Отшатываюсь от ее ужасного предположения, но она окончательно добивает меня следующими словами: – Не выйдет, тварь! Ни копейки тебе не достанется! Костьми лягу, но ничего не получишь, гадина подзаборная! Дрянь!

Она было кидается ко мне, размахиваясь и, видимо, желая залепить мне пощечину, но в последний момент ее перехватывает рука Давида.

– Держи себя в руках, Стоцкая! – рявкает, оттаскивает ее и как куль кидает на кресло, не заботясь, что она может удариться.

– Горская, я Горская, – жалобно пищит, похлопывает себя по щекам, а затем жмурится, быстро и яростно качает головой. – И что вы планируете делать, голубки? – щурит глаза и возвращает тону язвительность. – Станешь отцом ее детям, чтобы акции получить? А как же наш ребенок, милый?

Пауза. Шок. Какой еще ребенок? Неужели Милана беременна?

– О чем ты говоришь? Совсем мозги пропила? – Давид наступает на жену, а я бездумно хлопаю ресницами.

Сцена раскрытия моей страшной тайны оказалась в реальности гораздо хуже, чем я представляла!

– Что за разговор, Горский? Считаешь, я позволю так с собой обращаться после того, как ты со мной поступил? С тобой любая сопьется! – косится на меня и, очевидно, жалеет о сказанном. Вижу, как сестре хочется облить помоями мужа, но вместе с тем не показать, какие отношения у них за закрытыми дверями.

– Поступил так, как того заслужила, – оглядывает ее с ног до головы, взгляд презрительный, с примесью ненависти. Как бы Милана ни пыталась скрыть, но они явно не семейная пара года.

– Заслужила! – сестра вскакивает на ноги и начинает орать: – Заслужила, чтобы меня заставили от ребенка избавиться?! От частички самой себя!

Мне кажется, что сестра переигрывает, стучит себя по груди, слез не вижу, но лицо кривится, будто она рыданиями заходится. Перевожу взгляд с Давида на Милану, ощущая, будто участвую в дешевом спектакле, но не могу сдвинуться с места. Завороженно слушаю сестру.

– Что ты сказала?! Повтори! – Давид явно в шоке. Или только делает вид?

– Ты заставил меня отказаться от моей маленькой девочки! Потому что врачи сказали, что она с отклонениями.

Давид резкими шагами подходит ближе к Милане и хватает ту за горло, почти приподнимая над полом. Я было кидаюсь к ним, но останавливаюсь, пригвожденная его холодным, полным ярости тоном.

– У тебя белая горячка, дорогая женушка? – цедит сквозь зубы, дергая щекой от злости. – Тебе же лучше, если это так, иначе…

– Что иначе? – хрипит ему в лицо сестра, острыми ногтями впиваясь в его кулак. – Убьешь меня так же, как пытался нашего ребенка?

Я ахаю, прикладываю руку к груди и сглатываю слюну. Ее слова западают мне в душу, находят там отклик такой же потерянной и преданной матери, чьи дети лишь чудом выжили.

Давид быстро смотрит на меня, потом снова сжимает челюсти и возвращается к допросу жены.

– Иначе… – зловеще кривит рот, оскаливаясь и демонстрируя клыки. – Я превращу твою жизнь в ад, Милана. И никто тебе не поможет, даже папаша, уж поверь мне.

– Да ты уже превратил! – вскрикивает Милана. – Я заберу свою девочку из детдома, куда ты заставил ее упрятать, и она станет наследницей семьи, а не эти выродки, которых вы заделали на стороне! Ненавижу вас! Твари! – Милана брызжет слюной и похожа на безумную.

Я в ужасе хватаюсь рукой за горло, потому мне нечем дышать, я задыхаюсь, в глазах резь, я хочу немедленно уйти и дергаюсь, чтобы это сделать, но Давид кидается мне наперерез, отпуская железную хватку с горла сестры.

Она кулем валится на пол и продолжает биться в истерике, а я ни шагу не делаю, чтобы ее успокоить, кляну себя за это, ведь в детстве я всегда стояла горой за сестренку, всегда защищала, порой брала вину за себя – и за это получала ремнем от матери! Милану всегда любили больше, чем меня, но я не показывала своих страданий по этому поводу никому, но стоило мне сбежать от издевательств, как меня обвинили во всех смертных грехах! Приписали мне всё самое плохое, и Милана никогда не поверит, что наша встреча с Давидом была случайностью…

Ева

Лазурное побережье, шесть лет назад

– А этот ковш? – спрашиваю, не поворачивая головы.

Давид молчит, слышно только его дыхание. Так уютно лежать с ним на палубе яхты, наслаждаться вечерней прохладой моря, любоваться звездами и забывать обо всем кроме мужчины, которого знаешь всего лишь неделю, но уже считаешь таким близким…

– Большая Медведица, – отвечает, а затем привстает, опирается на левый локоть и нависает надо мной, загораживая обзор звездного неба.

– Что? – спрашиваю, а сама смущенно опускаю взгляд.

– У тебя красивые глаза, – внимательно наблюдает за сменой эмоций на моем лице, заправляет выбившуюся прядь моих волос за ухо. – Изменчивые, как море. То зеленые, то голубые.

Прикосновения до того интимны, что мне неловко, опускаю взгляд еще ниже, но, куда бы ни смотрела, всегда вижу перед собой его тело, лицо, глаза…

– У тебя тоже, – произношу хрипло, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

– Знаешь, о чем я мечтал в детстве? – целует меня в висок, нежно так, с заботой.

– Сражаться с Голиафом? – не могу не поддеть его.

Не привыкла я к таким проявлениям чувств со стороны мужчины, оттого и перевожу любую фразу в шутку. Хотя внутри всё замирает от предвкушения и бабочек в животе. До чего же приятно и вместе с тем горько. Этот солоноватый привкус заполняет кровь, ведь ощущаю себя я сейчас предательницей. Только не знаю, по отношению к кому больше – к Давиду, покорившему мое сердце за несколько дней, или Олегу, до сих пор так и не объявившемуся после ссоры. Даже не знаю, считать ли его теперь парнем.

Давид хмыкает с легкой усмешкой, сдерживая смех, по-доброму улыбается.

– Нет, я любил Тома Сойера, мечтал жить его жизнью – без забот, с крыльями за спиной.

– Но? – спрашиваю, чувствуя его напряжение и побуждая рассказывать дальше. Отчего-то интуитивно понимаю, что он не с каждой делится подобными откровениями. Это заставляет ощущать себя особенной. Для него.

– Иногда в жизни не выходит так, как мы того хотим, русалочка, – нежно обращается ко мне, а в глазах грусть и печаль от несбывшихся надежд. – Я – единственный наследник семьи, с детства не понаслышке знаю, что такое ответственность за род, бизнес, продолжение династии. Так что надеюсь, что мои дети будут более свободны, чем я.

– Надеюсь, твоя мечта сбудется, – шепчу, смотря на далекие звезды, а внутри всё сладко замирает.

Неужели это намек на то, что мы… что он… что я… Тихо, Ева, успокойся, не реагируй так бурно. Он ведь ничего не сказал еще, не предложил.

– Том и Гек, – вдруг произносит он после непродолжительной паузы.

– Что? – поворачиваю голову и натыкаюсь на его внимательный взгляд.

– Как тебе имена для сыновей? Символично, не правда ли? – уголки его губ подрагивают, глаза мягко прищурены.

Облизываю губы, сглатываю слюну, смачивая пересохшее горло.

– Да, очень, – хрипло отвечаю, не чувствуя собственного тела от эйфории.

– Так странно, – говорю я, – каждая наша встреча случайна, словно…

– Словно это судьба? – завершает он за меня. – Мы ведь могли и не встретиться. Я редко приезжаю по рабочим вопросам сюда сам. Обычно посылаю помощника, а тут… Думаю, это знак, Ева.

Затем он молчит, давая мне переварить услышанное.

– Может, ты и прав, – шепчу, чувствуя, как его пальцы вырисовывают узоры на моей ладони.

– А поехали со мной в Москву, – вдруг предлагает он мне безбашенно. – Будем приезжать сюда. Скоро всё побережье будет в моих отелях. Выиграю тендер, и уедем. Ну, как тебе идея?

Он привстает и смотрит на меня горящим взглядом.

А я после его слов замираю, сердце пускается вскачь. О чем он говорит?

– Что за тендер? – тихо спрашиваю, молясь, чтобы это было не то, что я думаю.

– Тендер на строительство линии отелей на побережье, моя компания участвует, я практически уверен в победе, конкуренты ничего особенного из себя не представляют, – говорит несколько самодовольно, но тут же переводит тему: – Так что это точно судьба, русалочка, – улыбается, чувствую это по голосу.

– Смотри мне, возьму да уплыву от тебя в океан, – отшучиваюсь, стараясь заполнить тишину, но внутри меня бушует настоящий ураган.

Боже, только я могла быть такой невезучей, чтобы закрутить роман с конкурентом Олега. Холодок проходит по позвоночнику, стоит лишь представить, что Давид узнает о нем. Я всё оттягивала этот момент, считая себя свободной от Олега, но в глазах Давида предстану Иудой, предательницей… Или еще чего хуже…

У меня есть возможность признаться, прямо сейчас, открыться Давиду, который так кстати рассказал про отели, но я настолько ошарашена, что не могу вымолвить и слова, и тут на мои губы обрушивается жаркий поцелуй… Не могу сопротивляться, Давид напорист, смел и не потерпит отказа. Он распланирован нашу жизнь и расписал ее в красках, вплоть до имен наших детей! Вдруг он – моя судьба?.. Тогда Олег неважен и всё, связанное с ним, в прошлом… Отвечаю на поцелуй и забываю обо всем…

Глава 15

В этот момент неожиданно открывается дверь кабинета и в дверном проеме появляется мужское лицо. Незнакомый мне высокий мужчина в очках невозмутимо заходит внутрь, даже не обращая внимания на истерящую Милану, будто так и надо и он каждый день видит здесь подобные сцены.

– Давид Эльдарович! Кхм, – прокашливается в кулак, бросает короткий взгляд на меня. – Конференц-зал готов, сотрудники в сборе, ждем только вас.

– Влад, спасибо, что напомнил, – поджимает губы Давид, стискивает кулаки и сует руки в карманы. – Сейчас подойду.

Насколько я понимаю, это какой-то помощник Горского. Видимо, Милана не потерпела секретаршу и заставила мужа взять на работу сотрудника мужского пола. Теряюсь в догадках, но мысли от меня ускользают, да и мне на самом деле неважно, сколько секретарей и каких полов имеет Давид. Я просто рада, что жуткая сцена закончилась, я бы не выдержала больше ни минуты с Горскими наедине.

И тут следом за Владом появляется девушка, которую я встретила, придя в офис.

– Давид Эльдарович! – голос отдает паникой. – А как долго с детьми сидеть? – Волосы у нее почему-то топорщатся, глаза выпучены, вид испуганный и измученный. Оборачивается, словно о чем-то вспоминает, и обращается уже к помощнику: – Влад, у нас ЧП! Нужно затащить стулья в конференц-зал, они по всему коридору стоят, дети на них катались.

– Что? – рычит Давид, Влад же выбегает следом за секретаршей.

Спешу за ними и слышу вой женщины.

– Что вы нажали? – вижу ее возле какой-то огромной бандуры.

Дети в это время стоят возле стены и невозмутимо рисуют карандашами на ней.

– О, мама! – замечают меня и несутся в мою сторону, побросав свое добро на пол.

Я улыбаюсь, стараясь не показывать, что я расстроена. Приобнимаю врезавшихся в живот близнецов, которые обняли меня и исподтишка наблюдают за злой тетей, обнаружившей их хулиганскую выходку.

– Что нажать? Как это прекратить? – смотрит на всех выпученными глазами секретарша. – Здесь десять тысяч копий, боже мой!

У меня вырывается истерический смешок, ничего не могу с собой поделать. Ну что же, Давид, а чего ты ожидал? Что дети будут тихо-мирно сидеть и дожидаться, когда у тебя появится на них время? Повесил на чужую женщину своих детей, даже не представляя, сколько энергии у двух озорных мальчишек, первый раз попавших в офис. За такими глаз да глаз.

С грустью думаю о том, что Олег никогда не приглашал детей на работу, но ведь они ему и не родные вовсе…

– Отмену нажать надо, – недовольно говорит Давид, тыча во всевозможные кнопки, но копировальный аппарат не останавливается, продолжая усердно выдавать лист за листом, они уже вывалились из лотка на пол и усеяли весь ламинат.

А затем Горский нервно выдергивает шнур из розетки, прекращая бумажное безобразие. Берет из отсека распечатанный лист и переворачивает, показывая близнецам.

– Что это? – вздергивает брови.

Прикусываю губы, чтобы не рассмеяться. Очертания детских ручек только дурак не разглядит.

– А что? – пожимает плечами говорливый Том. – Это же искусство.

– Баловаться с оборудованием нельзя, – Давид пытается сделать им внушение.

– А что такого? – наивно интересуется Гектор. – Мы же не знали.

И смотрят невинными глазками. Что странно, из кабинета больше не раздается вой Миланы. Но я не оборачиваюсь. Только решительно встаю и беру детей за руки.

– Мы уходим, – говорю резко, давая Давиду понять, что пусть не смеет нас задерживать.

Иду в сторону выхода, но вслед доносятся его грозные слова:

– Вечером будь дома у отца! Нас всех ожидает серьезный разговор!

Скорее рявкает, чем говорит, но я пропускаю доминантный приказ мимо ушей. Почти что несусь по коридору, желая оказаться отсюда как можно дальше. Такси подъезжает, слава богу, быстро, так что ждать нам долго не приходится.

– Нам скучно! – начинают хором ныть дети, когда мы оказываемся в салоне авто.

– А вы мало повеселились в офисе у дяди Давида? – спрашиваю строго, принимая негодующий вид. Несмотря на собственную драму, я обязана заняться воспитательным процессом. – Как так вообще получилось, что вы оказались в офисе?

Мальчики наперебой рассказывают о своих приключениях. Здесь и падающие рыцари, и плачущая Глафира, и добрый дядя Давид, который покатал на машине и разрешил поиграть в офисе. Но меня больше всего интересует, куда делся Олег.

Я невероятно на него зла, но на себя еще больше – ведь знала и чувствовала, что нельзя мужу доверять! Ничего бы этого не случилось, Давид бы не узнал про свое отцовство. В пылу ссоры я даже не стала выяснять, как он смог это сделать.

– Так, мальчики, давайте впредь договоримся…

– Что такое впредь? – совершенно серьезно спрашивает Том.

– Впредь, – хихикает озорно Гектор, но дети быстро замолкают, когда я грозно на них смотрю.

– Мальчики, давайте договоримся, что вы никуда не будете уезжать без разрешения мамы. Надо было позвонить мне, сказать тете Глафире, она бы набрала мой номер. Вы поняли? И нельзя баловаться в чужом офисе. Вы очень-очень плохо себя вели. Мамочка недовольна и сильно расстроена, ей пришлось краснеть и извиняться за вас. Выбирайте себе наказание, – озвучиваю принятый у нас метод. Дети сами решают, чего им больше всего не хочется лишиться. С тяжелым вздохом объявляют день без мультиков и сразу же начинают торговаться:

– А полезное можно смотреть? А в развивающие игры можно играть?

Маленькие манипуляторы…

Стискиваю кулаки от негодования, снова вспоминая мужа и решая выяснить, куда он делся. Нажимаю на кнопку вызова, но, сколько бы раз ни набирала, слышу только длинные гудки. Не могу успокоиться, безуспешно пытаясь дозвониться до непутевого и безответственного мужа, но рядом галдят дети, наперебой кричат и тянут руки к аппарату.

В итоге вырывают его у меня из рук, но в последний момент мне кажется, что на том конце принят вызов, но прозвучал женский голос.

А когда шикаю на детей и отбираю у них телефон, на экране ничего не вижу. Вот только не звоню больше. Отчего-то ощущаю слабость во всем теле и откидываюсь на спинку. Прикрываю глаза, пытаясь дышать глубоко и размеренно.

– Держите, – отдаю им на растерзание свой телефон,

И когда они отвлекаются на обучающую игру, достаю из сумки письмо деда. Сердце колотится как бешеное, готовое выпрыгнуть из груди. Ладони становятся влажными, но я дрожащими руками снова разворачиваю лист бумаги. Хочу снова перечитать, отчаянно надеюсь, что содержание письма изменится…

Вчитываюсь в строчки, и от каждого прочитанного слова по щекам текут слезы – непроизвольно, сами по себе.

«Моя дорогая Ева, наверняка ты задаешься вопросом, почему именно тебя я сделал наследницей и оставил такое загадочное условие по поводу наследников акций. Скорее всего, ты уже догадалась, что я знаю, кто отец твой детей. Одна из моих самых больших ошибок жизни – это то, что я не осмелился признать их во всеуслышание. Твоих замечательных мальчиков, на которых я возлагаю все свои надежды. Побоялся испортить репутацию нашей семьи, запятнать ее скандалом. Я не хочу гадать на тему, что было бы, если. История не терпит сослагательного наклонения.

Я не желал портить тебе жизнь и вмешиваться в твою семью. Я много о тебе знаю, дорогая Ева, и почему ты сбежала, и почему не поддерживала связь с семьей. Я злился на тебя за побег, мы все злились. Неправда, что мудрость приходит с годами, к концу жизни я чувствую себя глупым, как ребенок. Я всё время прятался. За фасадом грозного тирана таился обиженный на всех человек. Вы не хотели делать то, что я требовал. Поступали по-своему. А я не мог этого принять. Вы все были не такими, какими я хотел вас видеть. И только ты, Ева, только в тебе я видел надежду!»

Слегка задыхаюсь от нехватки воздуха. Судорожно ищу в сумке платок, а затем с силой прижимаю к глазам. Глубоко дышу, стараясь привести эмоции в порядок. Слава богу, что дети залипают в экран телефона и не видят моих красных воспаленных глаз. Отворачиваюсь к окну, наблюдая за тем, как мимо проносятся здания. Дед, ты всегда думал только о репутации, трясся над ней. И смотри, к чему это привело. Но почему на меня ты возложил такой тяжкий груз? Почему? Немного успокоившись, возвращаюсь к чтению.

«А ты сбежала, и я никак не могу с этим смириться. Пусть и после моей смерти, но ты всё равно выполнишь мою волю. Сначала ты будешь на меня злиться: за то, что заставил тебя действовать против воли; за то, что не сказал тебе ничего лично, отделался письмом; за то, что всё равно не доверяю тебе и позаботился о том, чтобы твои дети были признаны наследниками официально. Ева, я даю тебе полгода, чтобы ты познакомила Томаса и Гектора с собственным отцом. С настоящим отцом. Если ты по каким-то причинам этого не сделаешь, то мой нотариус позаботится о том, чтобы оглашение было сделано официально…» 

Страх охватывает всё мое нутро. Но я не понимаю, откуда мог об этом знать дед, если свидетелями нашей страсти с Давидом были только мы двое? Или всё же нет? Твои старания, дедушка, оказались ненужными, Давид уже узнал об отцовстве и явно сам объявит обо всем, чтобы забрать эти чертовы акции, будь они неладны. Кто-то вообще думает о том, что должны испытывать маленькие мальчики, оказавшись в эпицентре бури? Кто им будет объяснять, что происходит?! Кто?

«Но я верю, что ты поступишь правильно. Ты всегда заботилась больше о других, чем о себе, поэтому ты всё расскажешь Давиду. Конечно же, я знал, что это он отец твоих детей. Не спрашивай меня откуда. Я знаю слишком много, порой мне хотелось потерять память, чтобы не знать некоторых вещей, которые разбили мне сердце. 

Не хотел я, чтобы ты стала свидетельницей преступления нашей семьи… Не хотел…»

Боже, неужели он всё это время знал и ничего не сделал?! Снова вбираю кислород легкими и поджимаю губы, но, как ни стараюсь, одна слезинка падает на бумагу, расплываясь влажным пятном.

«Мой сын, мой наследник не оправдал моих ожиданий. …Ради денег и единовластия он пошел на самое страшное. На самый страшный смертный грех. Даже сейчас у меня дрожат руки, когда я пишу эти строки. Мне пришлось сделать паузу, прости старика. Ева, как же я надеялся, что ошибся, что …случился несчастный случай. …результаты посмертной экспертизы показали удушение. И даже тогда я надеялся на ошибку. Ты сама мать, Ева, и прекрасно знаешь, как сложно поверить, что твои дети могут оказаться плохими людьми…»

Мать… Я ведь тоже мать… Всё правильно, дед. Но до сих пор в голове не укладывается, что можно вот так просто закрыть глаза на чужое кощунственное преступление. Да еще и такое. Я всю жизнь так надеялась, что то, что я видела тем страшным вечером, плод моего воображения…

Но сейчас мои надежды разбиты в пух и прах. И что делать мне с этой правдой? Как смотреть остальным членам семьи в глаза? Как взглянуть на отца без злости и омерзения? Не бояться оставлять с ним детей? Как делать вид перед Давидом, что ты ничего не скрываешь от него? Не знаю…

«Я не знаю, как нужно было поступить правильно, но я сделал то, что сделал. Я скрыл преступление, помог своему сыну, но эта страшная трагедия изменила всех нас. …Мне ничего не оставалось делать, кроме как поддерживать и дальше злодеяния сына. Бог наказал меня, покарав страшной неизлечимой болезнью…»

На этих словах я не выдерживаю и складываю письмо пополам. Откидываю голову на спинку сиденья и прикрываю глаза. Злой ли это рок? Или судьба? Можно ли было что-то изменить? Мне больше не нужно видеть перед собой строки, они намертво впечатались в сетчатку.

«Я намеренно не лечился, чтобы не давать себе никаких шансов и с достоинством принять кару свыше. Видит Бог, я ее заслужил. И всё равно я был не в силах вытащить страшные тайны прошлого на свет. Ева, я доверяю их тебе. Я знаю, девочка, что ты видела преступление своего отца. Но ты была настолько мала, что я смог убедить тебя, что всё это нарисовало воображение. Теперь я говорю тебе правду… Ева, я верю, что ты всё сделаешь правильно, отрубишь все гнилые сучья, и древо нашей семьи станет здоровым. Больше не доверяю никому».

Кладу письмо в сумку и задаюсь этим же вопросом. А можно ли доверять мне?

– Мам, мы куда? – вдруг подает голос любопытный Том, поднимая голову от экрана и разбавляя мою хандру и печаль своей непосредственностью.

– Куда? – спрашиваю скорее у себя, а затем принимаю волевое решение: – В кафе, хотите же есть?

– Да! – хором ликуют дети.

Я же выдавливаю из себя улыбку. Нет уж, Давид, сам разбирайся со своей женой и объясняй ей, почему всё вышло вот так. Я же, вопреки твоему приказу, оттяну момент приезда как можно дальше. И проведу время со своими близнецами.