Текст книги "Сад камней"

Эрман, в черно-белом кимоно (господи боже мой, как, наверно, утомительно: придумать себе какие-то такие правила и постоянно им следовать!), спустился сверху и приглашающее указал на черно-белый диван.

– Я должен с вами поговорить. Не как официальное лицо, вы прекрасно понимаете, что я здесь никто, добровольный помощник, но хочу вас сразу предупредить: если вы сейчас не ответите на мои вопросы, то завтра же их вам зададут те, кто имеет на это полное право. Собственно, это их вопросы, а не мои. Так что…

– Так что нет никакой необходимости в таких страшных предисловиях! Я, по-моему, еще ни от чего не отказывался, и если наша с вами прошлая беседа… вы помните, да? не удалась, то это не значит, что я намерен… а впрочем, если вы снова собираетесь обвинять меня в убийстве – попробуйте. Чай или кофе?

– Кофе, – сказал Кемаль, смутно припомнив что-то насчет японских чайных церемоний: вот только не это! Не дам я вам тут устраивать этот псевдояпонский балаган, одно это кимоно мерзкое… разве нормальные человек его наденет? – Вы бывали в Японии?

Вопрос был совершенно ни к чему: отвлекающими маневрами этого господина, конечно же, не проймешь, но Кемаля почему-то так разозлило все увиденное, да еще Шейда с таким манерным поклоном подала тонкую белую чашечку с кофе, что… даже стало понятно, как можно ночью не побояться и выйти, чтобы изничтожить хоть что-то японское – хоть колокольчик!

– Нет, – удивленно и, как показалось Кемалю, недовольно ответил Эрман. – Почему-то все всегда спрашивают одно и то же. Я там не был и не поеду! Как будто для того, чтобы знать и любить страну и ее древнюю культуру, надо непременно туда ехать! Да там уже наверняка все такое же европейско-американское, как везде. Одни сувениры остались! А я… я изучаю настоящую Японию, ту, которой уже, может быть и не существует, ту…

«Как это я так попал?» – Кемаль смотрел во все глаза и с интересом улавливал чуть истеричные нотки в повысившемся до крика голосе. Любимая мозоль, что ли? Или все его так достали? Или он отвлекает меня… но этого-то не дождетесь, меня ни лекциями, ни истериками не проймешь, не такое видали!

– …при этом только подлинные предметы, а не подделки рыночные! – кажется, это он о своей коллекции? Да пусть поговорит… интересно даже. Какой… мономан, а по виду не скажешь: в Измире всегда нормально держался, о Японии своей ни слова. И в кимоно не шлялся!

– И камни в саду подлинные? – чтобы подлить масла в и так уже разбушевавшийся огонь, насмешливо вставил Кемаль… ну, не сдержался, да, черт бы его побрал! Конечно, непрофессионально, а то я не знаю… но так хотелось хоть как-то отомстить ему за то, старое унижение… мальчишество, знаю, но можно же иногда себе позволить!

– Что бы вы понимали! Подлинные! Мой сад – точная копия того самого сада камней в монастыре Рёандзи в Киото… если вам это о чем-нибудь говорит! Ровно триста тридцать шесть квадратных метров… а подлинные камни начала шестнадцатого века – вы вообще представляете, о чем спрашиваете?! Я точно воспроизвел схему: пятнадцать камней, из которых вы, где бы ни находились, видите только четырнадцать!.. И долго подбирал камни, которые по форме…

– Схему-то в Интернете нашли? – а кто мне запретит, я, между прочим, не при исполнении, веду частную беседу… пусть понервничает… как его разобрало-то, надо же!

Наверняка в Интернете – что бы он сейчас ни кричал о старинных планах и книгах… нет, но как он завелся-то!

– А как могло получиться, что на вашем жутком мече никаких отпечатков пальцев? Вы его специально натираете, что ли?

– Я натираю.

Шейда произнесла это таким тоном, словно признавалась в чем-то предосудительном или… нет, словно решилась, осмелилась вмешаться в разговор и выдать страшную тайну.

– Я натираю меч раз в неделю специальным составом для полировки металла. В другие дни просто смахиваю пыль, как с ваз и стекла… вот этой метелкой, – она достала откуда-то и показала Кемалю какую-то длинную пушистую штуковину. – Своих отпечатков я тоже не оставляю, потому что держу меч специальной тряпочкой из микрофибры. Он очень острый… и отпечатки так заметны на металле…

– Но, если я правильно понял, в полиции говорили, что там обнаружили отпечатки… Мустафы, разве нет? – Эрман даже не перебил жену, он просто заговорил, отвечая на вопрос Кемаля, как будто вообще не слышал, что она что-то произносила.

– Вы правильно поняли. Я спрашиваю: как могло выйти, чтобы там были только его отпечатки? Вы же, кажется, показывали меч за чаем… или за ужином? И его брали в руки и другие… и почему вы, – он обратился к Шейде, – его не протерли, как всегда? Это чаепитие с демонстрацией меча, когда оно было?

– Точно не помню… на прошлой неделе… или раньше? – теперь и адвокат посмотрел на жену, застывшую там, где заканчивалась гостиная и начиналась кухня. Под ее ногами начинали свои сумасшедшие повороты черно-белые плитки… не смотри, не отвлекайся, что-то важное то ли происходит, то ли вот-вот произойдет между ними! – Как ты могла так долго его не полировать?! Нет, это невозможно! Ваш шурин брал меч в другое время, вы понимаете – в какое, скорее всего, он виновен, как бы лично вам ни хотелось доказать обратное! Моя жена раз в неделю полирует меч…

– Я не полировала. Ты сам знаешь.

– Что ты?.. Как это – ты не полировала?! – Эрман встал, и Кемалю показалось, что он сейчас бросится на жену, и он тоже вскочил и быстро подвинулся ближе к кухне.

– Успокойтесь, господин адвокат! – почему-то Кемалю не захотелось называть его по имени, в этой официальности было что-то обвиняющее и призывающее к порядку. – Шейда… вы понимаете, что это очень важно? То, что вы сейчас сказали? Вы можете это повторить и уточнить, когда именно, чем и как вы… протирали, натирали, полировали меч?

– Конечно.

Только сейчас ее предельно краткие ответы насторожили Кемаля: ведь Айше предупреждала его, что Шейда боится мужа, ведь он сам собирался разговаривать с ними по отдельности, ведь он… он совсем не так планировал вести эти допросы, пусть они и не настоящие допросы, а просто разговоры!

Он может испортить все дело, провалить его к черту.

Она от всего отопрется, она не станет ничего говорить при муже, и ее невозможно изолировать от него, защитить… вот как, спрашивается, он, Кемаль, сможет ее защитить, если ему в любой момент могут указать на дверь?

Однако в той же краткости ее фраз слышалась решимость – она могла и не раскрывать рта, никто бы и не заметил.

– Я полировала меч перед тем, как мы показывали его гостям. Айше и Эмель не брали его в руки… вернее, я предложила им свою тряпочку, чтобы не обрезаться. Но мужчины…

Мужчины устроены по-другому.

Мужчины не могут взять оружие… тряпочкой – смешно даже предполагать такое!

– И кто его брал в руки, кроме Мустафы?

– Никто.

– Как никто, когда все его держали?! По очереди! – возмутился наконец Эрман. – Нет, это черт знает что! Если вы потом где-нибудь заявите, что моя жена давала такие показания… да я сам его держал, я же помню! Значит, если эта… – он, видимо, с трудом удержался от грубого слова (интересные у них отношения, ничего не скажешь, не преувеличила Айше!), – если она уверяет, что не вытирала его после этого, то они там тоже должны быть! А вот если ваш шурин…

– Если мой шурин решил убить свою жену, то он, разумеется, предварительно стер все отпечатки, а потом оставил только свои! Чтобы облегчить жизнь следствию, да? Только вот у него обнаружилось прекрасное алиби, а вы об этом еще не знаете!

– Мой муж, – совершенно спокойно, как будто рядом не было кричащих друг на друга разгневанных мужчин, сказала Шейда, – брал меч до того, как передал его гостям. И после того, как он держал его в руках, я его протерла… у меня же была тряпочка. Из микрофибры, – зачем-то добавила она. – Муж передал меч мне, а я, протерев, передала Мустафе, потому что женщины… не проявили особого интереса и желания…

– Да как она может помнить, что она протирала своей идиотской тряпочкой?!

– Я прекрасно помню, потому что ты сам велел мне его протереть.

– Я тебе велел?! Господи, что ты несешь?! У вас ничего не выйдет, ничего! – Эрман, сбавив тон, обратился к Кемалю. – Все это, конечно… очень соблазнительно, но вы ничего не докажете! Я просил – она протерла – я держал… никто этого не подтвердит, да и сама она… это не официальный допрос, у моей жены нет адвоката…

– Ты сам адвокат, – тихо произнесла Шейда. – Ты можешь быть… и моим. Раз ты солгал, что был адвокатом Эмель…

Эрман смотрел на жену так, как будто один из камней в его псевдояпонском саду вдруг сдвинулся с места… или даже заговорил. И то, что он сказал, адвоката совершенно не устраивало.

– Подождите, при чем здесь официальный, не официальный! Шейда, вы отдаете себе отчет?..

– Я отдаю себе отчет. Я потом подтвержу все, что я говорю сейчас. Я спокойна и в своем уме. Я выдрала розовый куст, с корнем, вы видели, да? Но это не означает, что я не понимаю, что говорю.

– Господи, какой еще куст?! Вы же сами видите, что она… это убийство ее доконало!

– Днем я посадила розовый куст, потому что так хотел мой муж. Он сказал, что это в память об Эмель. А я не хочу, чтобы в моем саду была… память. И я его вырвала, вы видели. И я не хочу держать в доме ее картины… он все лжет. Про развод, про то, что она просила его быть ее адвокатом…

– Да зачем это мне нужно, господи?! Совсем с ума сошла! – Эрман словно успокоился и снова опустился на диван. – Я не лгал, не убивал… но давайте послушаем. Так с какой стати ты вырвала куст? Это что-то новенькое, честное слово. Сама же решила его посадить! Всегда были лучшими подружками – что же ты теперь?..

– Мы не были подружками. Я делала вид, но… я не знаю, кто ее убил, правда, не знаю. Я никого и ничего не видела. Но… мой муж постоянно лжет, и я… я больше не могу.

– О чем же это я лгу? Даже интересно, – Эрман с кривой полуулыбкой повернулся к Кемалю: – Да вы садитесь, ничего я ей не сделаю, не волнуйтесь. Это так был… первый порыв. Пусть она расскажет, что хочет, только имейте в виду, что, во-первых, это частная беседа, что в это время вы не имели права врываться в мой дом… не имели, не имели, сами знаете! А, во-вторых, моя жена может говорить что ей угодно, и потом повторять это полиции, и подписывать – от этого весь этот бред не становится правдой. Иначе любой сумасшедший будет вам что-то говорить и подписывать…

– Я не сумасшедшая, – Шейда говорила все тем же странным тоном, на секунду заставившим Кемаля усомниться: может, она действительно немного не в себе? – Потом можно будет провести экспертизу или как это у вас называется. Мой муж солгал несколько раз, и я хочу сообщить.

– Пожалуйста, – кивнул Кемаль и предупреждающе посмотрел на Эрмана: – Если вы будете ей мешать, я буду вынужден…

– Да не буду я! – совсем развеселился адвокат. – Пусть говорит. Повторяю: самому интересно. Женщины в преддверии менопаузы… да пусть говорит, я молчу уже!

– Мой муж сказал Айше, что Эмель и Мустафа все время ссорились, – Шейда сделала паузу, словно говоря «это раз!» и давая понять, что сейчас последуют и «два», и «три». – Мой муж просил меня вытереть меч перед чаепитием, а потом убрал его куда-то. Я не знала, где он, и не могла стереть отпечатки вашего шурина. Мой муж… – она вдохнула поглубже, – она ему всегда нравилась – Эмель. Еще когда… мы познакомились, она подарила картину для офиса, он тогда уже… может быть, просто завидовал Мустафе, может быть… я не знаю. Он со мной не спит, уже давно. Он… насколько я понимаю, ездит в Измир, в один тамошний публичный дом… так что я – просто… вроде прислуги.

Эрман молчал.

Он уже не усмехался, не делал попыток остановить или перебить жену, не возмущался возводимой на него напраслиной. Словно камни в его саду сдвинулись с места, и он увидел такой, которого раньше там не было, и он смотрел и пытался понять – откуда? Или он там был и раньше, а я не видел?

Если бы Айше вдруг сказала что-нибудь в этом роде, да постороннему человеку, я бы… нет, остановись: ты – это ты, у каждого свой характер, может, он просто потерял дар речи? Или во всем, что она говорит, есть и правда? Или это вообще самая обыкновенная правда – и ничего, кроме правды?

– Он ее хотел. Не знаю, или она ему так нравилась, или… или он просто хотел так отомстить Мустафе, он же его терпеть не мог, а всегда делал вид, что… даже дачу эту посоветовал купить. Я всегда знала, что это из-за Эмель, чтобы она была поближе. Только у него ничего не выходило! – она почему-то говорила о муже в прошедшем времени, но Кемалю было все равно: лишь бы разобраться во всей этой путанице. – Эмель такая простушка: и внимания не обращала. Она же у вас… все то картины, то шторки, то стенку красит… как пчелка! Да, – перебила она еще не произнесенное Кемалем, – я не собираюсь делать вид, что я ее любила. Мне незачем. Я знаю, что мой муж и она… нет, ничего у них не было, но он-то хотел! И ни о каком разводе… он ее постоянно просил позвонить, придумывал поводы – и просил. А еще… если вы посмотрите его телефон…

– Да ради бога! Смотрите, пожалуйста! – Эрман достал откуда-то из своего кимоно телефон. – Она мне звонила! Сама. Два раза, как я уже всем сообщил. Вы же можете получить распечатку моих звонков и нашего разговора, да? Я знаю, что это практикуется.

– Она звонила, – кивнула Шейда. – Я сама ее просила, потому что муж просил меня… я уже говорила Айше. Но после этого… когда Айше ушла, я посмотрела его эсэмэски.

– Да я ими почти не пользуюсь, что я, школьник?! На что там смотреть? Да вот, пожалуйста, смотрите, сколько угодно…

Кемаль взял телефон, судорожно пытаясь сообразить, будет ли эсэмэска, обнаруженная таким образом, признана уликой… впрочем, всегда можно потом получить ее другим путем. Это сообщение уже фигурировало в списке у Нихата, я же сам думал, что адвокат почему-то умолчал о нем.

Так, входящие… да, «Эмель» – имя, не просто номер.

– Вы видели это сообщение? – глупый вопрос: оно же было открыто и прочитано.

– От Эмель? Не может быть! Я не видел никакого сообщения, мне они вообще редко приходят, я предпочитаю звонки.

– Вы его открывали. И раз уж не стерли, то, надеюсь, вы позволите? – будет потом кричать, что я действовал незаконно. Обязательно будет, и нечего дожидаться его согласия.

«прекратименяпреследовать» – маленькими буквами, без интервалов, как будто в волнении или в спешке было написано на светящемся экране.

«сегодняскажуМустафе» – это чуть ниже, тоже без всяких правил.

– Вы утверждаете, что не видели этого?

Эрман почти вырвал у него телефон и, сморщив лоб, вчитывался в не слишком разборчивые слова. Очень достоверно, очень: как будто и впрямь только что увидел!

– Впервые вижу! Я вообще не обращаю внимания на смс-сообщения! И я не понимаю, о чем это все! «Преследовать» – ерунда какая-то!

– Если бы оно было новым и не прочитанным, я мог бы вам поверить, но его открывали… что Эмель собиралась сказать Мустафе? О том, что вы ее преследовали и ей это надоело? И вы сделали вид, что поехали на пляж, а сами вернулись…

– Да ничего подобного! Как я мог вернуться, кто-нибудь увидел бы мою машину!

– Вы вернулись, разумеется, без машины. И я почему-то уверен, что на пляже не найдется ни одного свидетеля, который бы вас там видел… не пять минут.

– Да кто на кого смотрит на пляже?! Люди приходят и уходят, и если вы не красотка топлесс, никто вас не запомнит!

– Поэтому вы разумно выбрали такое алиби, которое трудно опровергнуть, да? Эсэмэска пришла утром… наверно, Эмель и звонила вам с целью выяснить отношения?

– Я не знаю, зачем она звонила! Думал, что это по поводу развода, потому что так мне сказала жена… а Эмель только назначила, а потом отменила встречу.

– Я, – вступила забытая ими Шейда, – не говорила мужу ничего подобного. А еще я нашла перчатки… только я сама иногда ими пользуюсь. Это садовые перчатки, я сегодня пошла сажать розу… но я сразу же их сняла, когда поняла… и следы там могли сохраниться, вот!

Она повернулась и достала из какого-то шкафчика пакет.

– Мне показалось, что на перчатках кровь, а раньше ее там не было, и я испугалась. Я хотела сказать Айше, но… тогда не смогла.

– А сейчас ты, значит, не боишься, дрянь такая?! – Эрман смотрел на жену во все глаза. Он явно с трудом владел собой, но держался избранной линии поведения: все это бред сумасшедшей, не стоящий никакого внимания. – А почему, спрашивается?

– Потому что я сейчас уйду. Если вы мне не поверите и не заберете его в полицию, я уйду… куда-нибудь. Насовсем уйду. Я с убийцей не останусь.

Вот оно слово.

Как странно: то, что Кемаль запрещал себе даже как предположение, как рабочую версию, на глазах обрастало подробностями и превращалось в правду.

– Дайте-ка ваши перчатки, – он забрал пакет у Шейды и подумал, что больше не сможет посылать сотрудников Нихата в Измир: сколько можно, кто-то должен и здесь работать, а кроме того… ему самому надо возвращаться на собственную работу – мысли невольно скользнули к тамошним делам, как будто это дело было уже закончено. Он поедет сам; Мустафе, наверно, придется остаться и заняться похоронами; он отвезет экспертам эти перчатки, он зафиксирует историю вытирания отпечатков на мече, он запишет все про эсэмэску и алиби… нет, это не его дело, как же он мог забыть!

– Нихат, – быстро сказал он в телефон, – ты дома уже? Давай-ка обратно… тут кое-что выяснилось, к господину Эрману подходи, – как бы еще дать ему понять, что придется, видимо, производить задержание? Так, чтобы Эрман не понял и не успел ничего предпринять – сбежать, например.

– Хотите предъявить мне обвинение? На основании этих сказок? Да оно у вас до суда развалится! Перчатками я пользовался сто раз, это садовые перчатки, моих отпечатков на мече нет…

– Ты спрятал меч. Его не было в футляре. У меча специальный футляр, я могу показать, – снова подала голос Шейда. – Я собиралась его протереть, как обычно, но его там не было… дня три назад, наверно. Я не придала значения, но потом…

– Да его кто угодно мог взять, дом мы не так чтобы запираем – днем всегда открыто! К тому же я могу заявить, что видел его на месте еще вчера, и кто докажет, что я лгу?

– Никто не знал, где меч… он был наверху, в спальне. В шкафу. Никто не знал.

Круг замыкался.

Кошмар, который никто никогда не может представить рядом с собой, который так увлекает всех в кино или в книгах, этот кошмар сейчас на глазах превращался в замкнутый круг: все порывы, все страсти, все причины, весь этот ужас, все поступки действующих лиц – все это там, внутри круга. Мы его обвели, как циркулем, вычертили его границу, и теперь мы все снаружи, вне него… мы можем подойти поближе и рассмотреть: как же они, те, кто внутри, дошли до такого? Как и что они чувствовали, говорили? Как это могло случиться?

И мы – мы сами, нормальные, обыкновенные люди, не убийцы и их жертвы, можем понять только одно: там, в заколдованном круге, там, за чертой, все по-другому. Там возможно такое, что нам и не снилось… и, дай бог, никогда не приснится, хоть мы и любим все эти кошмары в кино и книгах. Может, мы таким образом оберегаем себя от опасности: чтобы никогда наяву не приближаться даже к границе круга, внутри которого какая-то другая реальность – кровь, смерть, нелепые, страшные в своей нелепости страсти.

Вот что это было – любовь? зависть к более удачливому коллеге? сексуальное влечение, из-за неудовлетворенности перешедшее в страсть? умопомрачение, аффект? неконтролируемая ярость?

Или вполне контролируемые эмоции, заранее спланированные действия?

Но, что бы это ни было, результат так страшен, господи!

Сколько раз Кемаль входил в этот заколдованный круг, сколько раз сталкивался лицом к лицу с убийцами, но каждый раз, вычерчивая и замыкая окружность, он оставался снаружи и понимал только одно: он знает, кто и как это сделал, он может даже объяснить словами, почему или зачем… и все. Дальше он натыкался на невидимую стену: как вообще, ради каких-то целей или из-за каких-то причин, можно стать убийцей? Да, можно желать смерти, например, смерти того, кто убил твоих близких… сейчас Мустафа, а может, и Айше, наверняка пожелают смерти убийце Эмель, но… но они же не возьмут изысканный меч, не станут вонзать его несколько раз в живое человеческое тело!

Она умерла не сразу, ее терзали несколько долгих минут, нанося удар за ударом – что за чувства такие там, внутри страшного, уже замкнутого круга?! Увлечение ярости – это один, максимум два резких удара, и тем, что попалось под руку: кухонным ножом, утюгом, да самой этой рукой, наконец. А орудие, принесенное из дома, заранее оставленная где-то машина, продуманное алиби – нет, это не ярость, не минутный порыв, вряд ли это все предназначалось Эмель, это было сделано для ее мужа.

Отнять у него самое дорогое, выставить его виновным, тщательно перемешать, а сверху посыпать крупной солью измены: чтобы сильнее болело.

Граф Монте-Кристо на турецкий лад.

Мотив, возможность, орудие – дальше в дело вступят эксперты, потом, еще позже, адвокаты и судьи…

– Неужели вы поверили?! Вот ведь… нет, это бред какой-то, ей-богу! Я могу доказать! Я не возвращался в поселок, а все эти фантазии… да даже Онур может подтвердить, что я звонил ему по просьбе его матери! Ей не хотелось самой объяснять ребенку такие вещи… моя жена тоже в курсе! Ну, скажи же, что хоть это правда?

Шейда отрицательно качнула головой.

– Ты мне так мстишь, да? А ты вспомни, где ты была до меня, ничтожество!.. Ничего у тебя не выйдет, вот увидишь! Она просто мне мстит, вы же видите… она сама сказала: я с ней не спал, плюс сложный женский возраст! Она все выдумывает…

– Да, вы звонили Онуру, это мы уже выяснили. Но ведь это ничего не доказывает: Эмель не может подтвердить, что она вас об этом просила, да?

В стеклянную дверь постучали, и тотчас же, не дожидаясь позволения войти, на пороге показался запыхавшийся Нихат – само напряжение, рука вот-вот выхватит пистолет, само нетерпение: что тут у вас без меня?! Он изо всех сил старался сохранить подобие спокойствия и невозмутимости и сам понимал, что это ему не удается, и волновался и смущался еще больше.

– Что?.. – начал он хриплым от всего пережитого за последние сутки голосом и смешно закашлялся, так и не договорив.

Кемаль был не из тех, кто начисто забывает собственную юность – свою неопытность, свои ошибки, свои напрасно сказанные слова, свой неуместный смех или постыдные слезы.

Или кашель.

Парень сейчас арестует убийцу – нельзя, чтобы он потом вспоминал это свое первое серьезное дело вот так: со стыдом за неуместный кашель.

– Выяснилось немало нового, Нихат-бей, – официально и сдержанно приступил к объяснению Кемаль. – Судя по всему, вам следует задержать господина Эрмана и, может быть, даже предъявить ему обвинение в убийстве. Во всяком случае статус подозреваемого ему обеспечен.

– Господин Эрман, – быстро подхватил справившийся с кашлем Нихат, – я должен предупредить вас…

– Я адвокат, молодой человек, – нехорошо усмехнулся Эрман, – и знаю наизусть все, что вы имеете мне сообщить. Может, и получше вас. И это я – я! – должен вас предупредить: вы еще пожалеете, что пошли на поводу у заинтересованного лица, не имеющего никаких официальных полномочий. Мой старый знакомый Кемаль-бей уже как-то пытался обвинить меня в убийстве – в простом уличном убийстве в Измире… вы не в курсе? Сейчас ему, конечно, хочется отвести подозрения от своего родственника… а тут снова я! Прекрасно! Я следую за вами, но берегитесь, если хоть она запятая в документе об этом моем незаконном задержании будет не на месте! Переодеться позволите – или прямо так?

Самоуверенный тип, ничего не скажешь.

И собой владеет прекрасно.

А чего еще ждать от человека, сумевшего соорудить точную копию какого-то знаменитого сада камней? Как он сказал… какого там века? Подбирал похожие камни, расставлял их, сверяясь со схемой… а потом еще наверняка и сидел перед ними, медитируя – или что там положено делать, глядя на них?

Он и убийство это так… сооружал: как будто расставлял камни.

Подготовил почву: звонок Онуру, разговоры о разводе, звонки Эмель – тонкие бороздки, змеящиеся по песку, на которые он положил первый, и главный, камень под названием «измена».

Организовал отпечатки пальцев на мече, еще один камень – хорошо задумано, только вот собственная жена оказалась не такой молчаливой, как камни. Как он мог не принять ее в расчет?

У него же был прекрасный расчет, хотя… не стер эсэмэску, не уничтожил перчатки: наверно, он слишком самоуверен и не думал, что кто-то начнет к нему присматриваться. С какой стати его-то подозревать в убийстве соседки? Кто она ему? А тут муж без алиби (ведь это совершенно случайное алиби, его не должно было быть!), с мотивом (ревность, развод), с отпечатками пальцев – при чем здесь сосед?

Он выставил всем на обозрение такие камни, которые полностью заслоняли его самого.

Он бы еще и защищал Мустафу, разыгрывая доброго друга семьи.

Кажется, он сказал Айше что-то такое… что люди как камни?

Люди оказались совсем не как камни… а кроме того…

Кроме того, Айше совершенно права: сейчас все решается в лабораториях – мы уже можем спокойно подняться над любым, самым хитроумно устроенным садом камней, взлететь на вертолете или дельтаплане и увидеть все камни до единого.

Древние японцы не могли – а мы можем.

Вот исследуют эксперты все образцы, сделают все анализы, определят, кому принадлежат частички кожи, извлеченные из-под ногтей Эмель…

– Где вы оцарапали руку, господин адвокат? Любите кошек? Без взаимности?

Нихат сверкнул глазами: понял, все будет записано, хорошо бы еще сфотографировать, чтобы уж наверняка… каждая запятая, как он выразился, стояла на месте.

Из-под шелкового рукава кимоно предательски выглядывали царапины – не глубокие, тонкие, не очень заметные: день-два и нет их.

– Какие еще кошки? Это все те же розы! Которые моя сумасшедшая жена то сажала, то выкапывала. Попросила подержать куст… так я могу подняться и надеть что-нибудь – более подобающее?

Нихат поднялся наверх с адвокатом, а Кемаль, оставшись наедине с Шейдой, мучительно соображал, как себя вести.

Выражать ей благодарность? Сочувствие? Понимание?

Ничего подобного Кемаль, как ни странно, не испытывал. Вероятно, принятое решение далось ей не без труда, оно вызывало… ну хотя бы уважение, но Кемаль не чувствовал ничего, кроме неловкости и необъяснимой антипатии.

Ну не мог он понять, что заставляло эту женщину много лет терпеть настолько неприятного ей человека! В ее тоне, лице, позе и жестах не было ничего, что говорило бы об отчаянии или о каких-то сильных чувствах: я так его любила, что готова была все терпеть… кроме убийства. Она сказала: он со мной не спал, я вроде прислуги, он ее хотел – все так грубо, определенно, как будто заранее сформулировано и отрепетировано.

Что удерживало ее рядом с мужем? Деньги? Он сказал: ничтожество, где бы ты была… что-то такое.

Скорее всего, деньги. Тогда сейчас она, наверно, прикидывает, как наконец-то останется одна среди этого роскошного гранита, тонкого фарфора, японского сада…

– А вы, – не удержался Кемаль, – вам тоже нравится все японское?

– Мне?! – в глазах у Шейды впервые вспыхнул огонек подлинного чувства. – Да я терпеть все это не могу! Хотя… этот стол мне, например, нравится, но он не совсем японский… а остальное! Чайные церемонии одни чего стоят! Думаете, легко следовать всем этим идиотским правилам?! А сидеть в саду камней вы пробовали?! Часок-другой, а?

Шейда говорила по-прежнему негромко и не сменив позы, однако после монотонности и краткости ее обвинительных реплик эта речь казалась пределом эмоциональности. Кемаль понял, что очень скоро ей понадобится врач: такая постоянно подавляемая депрессия до добра не доводит.

Нервы у дамы явно расстроены, давно и серьезно – и это настоящее, не надуманное психическое заболевание. Как бы не началась истерика – что ему тогда с ней делать?

– Шейда, вы… может быть, вам будет тяжело одной в пустом доме…

Черт! Приглашать ее к себе означало приглашать ее к тем, кому будет неприятна она, и к тем, кто вряд ли приятен ей! Остаться с ней? В качестве дежурного полицейского? Глупость какая, и к тому же Айше… ее-то как оставлять?!

Нет, я ничего ей не должен. Это ее, и только ее выбор – такое замужество, такая жизнь, такие проблемы… и почему-то мне не жалко ее, мне ее совсем не жалко!

В конце концов, не нравятся тебе японские церемонии – не участвуй в них. Можно подать на развод, начать работать – нет, не сейчас, но много лет назад, ведь можно же было?

Или это все-таки такая любовь?

– Спасибо. Думаю, я справлюсь. Выдержу. Если я столько лет выдерживала…

– Но зачем, Шейда, почему?! Вы так его любили?

– Ну, что скажешь, а? – Эрман, одетый уже не как японец, показался на лестнице. – Любила, или как? Тут все сложнее… или, нет, наоборот, куда проще, господа… полицейские. Мне теперь к вам, наверно, нужно так обращаться? Но это ненадолго, уверяю вас. Ни обвиняемым, ни подозреваемым я долго не пробуду, не надейтесь. Просто сейчас мне пока нечего вам сказать – вот предъявите мне все, что у вас там… потом еще прощенья просить придете! А про любовь… кроме любви, есть очень много разных вещей, не так ли? Деньги, например, правильно? Похоже, моя жена решила таким образом решить финансовые вопросы – избавившись от меня.

Только что Кемаль думал то же самое, но и тогда это не казалось ему убедительным.

Как это – терпеть все ради денег? И даже не ради миллионов – просто ради удобного дома? Да подай на развод, получи половину – пусть твой дом будет поменьше, и в нем не будет тонкого фарфора, коллекционных предметов, дорогой мебели, но это будет уже твой дом, без ненавистных тебе японских камней и чайных церемоний… очень же просто!

Или это я такой идеалист? Но у них ведь вроде даже нет детей, ради которых обычно приносятся подобные жертвы? Нет, странные люди: что он, что она!

– Если подтвердится ваше алиби, только в полной мере, на все время вашего отсутствия, то мы, конечно, принесем вам извинения. Кроме того, у вас будет проведен обыск, и есть ряд экспертиз, мы подождем их результатов, а пока…

А пока лучше его задержать. Чтобы не рисковать. Мустафу вон задержали, чем этот лучше? По крайней мере будет под присмотром.

На темной улице шумел в соснах ветер, и Кемаль, отправив насмешливого и не оказывающего ни малейшего сопротивления адвоката с Нихатом, еще немного постоял у калитки и послушал этот шум.

Сейчас надо вернуться в дом и как-то все объяснить.

Объяснить так, чтобы Мустафа потом не мучился всю жизнь.

Ведь Эрман метил в него – это ясно, как день. Если Мустафа узнает об этом… господи, не лучше ли ему мучиться от мнимой измены Эмель? Возненавидеть ее и выжить благодаря этой ненависти? Или узнать всю правду – и винить себя… но за что? За некогда выигранное в суде дело?! За чуть более удачно, чем у кого-то, сложившуюся карьеру?