Текст книги "Сад камней"

Нет, ни один разумный человек не станет себя за это винить. Не его вина, что рядом с нами и с нашими маленькими успехами ходят настоящие чудовища, которым эти успехи кажутся вызовом лично им.

Виноваты только сами чудовища, и одно из них больше никому не причинит вреда.

«Скажу все как есть!» – решил Кемаль.

Скажу, и уеду в Измир, и снова заслужу упреки Айше, потому что вряд ли смогу помочь во всех хлопотах с похоронами, и буду ждать минимум десять дней, пока эксперты сообщат результаты (долго, черт, а говорят, мол, как в Америке!), и буду ломать голову над измирским делом, и смотреть в монитор на многочисленные цифры и таблицы, и представлять себе другое, еще не остановленное чудовище, так похожее на человека… словом, буду работать.

Сосны шумели, и огромная оранжевая луна вдруг выглянула из-за качнувшейся ветки и осветила камни в соседнем саду… наверно, их новая хозяйка завтра же постарается избавиться от них? Интересно, куда она их денет – камни-то немаленькие!

Но она поспешит разделаться с ними, призовет на помощь сторожа или какого-нибудь добровольного помощника из числа любителей старины – и символические, наполненные глубоким смыслом камни превратятся в простую бытовую проблему: как их вывезти, как погрузить, куда отвезти.

Да и смысл-то ведь не в камнях, а в том, как они расположены: ни один из них ничего не значит сам по себе и обретает значение, лишь будучи включенным в сложную систему взаимодействия с другими.

Наверно, в этом смысле, и правда, люди как камни: даже самые умные и значительные из нас обретают смысл только во взаимодействии с другими… или, напротив, заслоненные, пропадают из вида, теряют свое значение и лицо, исчезают как личность – как эта несчастная Шейда.

И им начинает казаться, что обрести себя можно, только если будет вывезен на свалку заслоняющий их камень… а ведь люди не камни – и можно просто взять и выйти из чужой тени.

Из-за чужой спины.

Из-за каменной стены.

Но они каменеют в бездействии, а когда заслоняющего их камня вдруг не оказывается между ними и миром, они теряются – и остаются на том же месте, и никогда им не придет в голову просто поднять глаза к небу, где над ними, так же как над их мнимыми врагами, шумят сосны и светит огромная оранжевая луна.

Люди не камни – мы должны что-то значить каждый сам по себе.

15. Эрман

Десять дней – это очень долго.

Какого черта он молчал целых десять дней, если мог сообщить это сразу?

Вот если бы его посадили в общую камеру, какие были раньше, небось сразу бы… нет, конечно, права человека и все такое, и совершенствование пенитенциарной системы, и прочие правильные вещи… но если бы господин адвокат провел эти десять дней в том кошмаре, который так любят описывать борцы за все хорошее и правильное, мы не потеряли бы столько времени.

Времени было невыносимо жаль, и Кемаль почти с отвращением смотрел на лежащую перед ним распечатку.

Черт их всех побери!

И эти поганые цифры, дающие этому типу безукоризненное алиби, и этих борцов, и самого адвоката, и… да всех вообще!

Вот почему, спрашивается, подозреваемый, которому практически предъявлено обвинение в жестоком преднамеренном убийстве, не сообщает сразу, что у него замечательное и неопровержимое алиби?!

Нет, вот вы так смогли бы?

Я бы точно нет – и никто бы не смог!

Вас арестовывают, отводят в участок, надевают наручники (Нихат решил проявить крутизну!), перевозят в мерзкой полицейской машине в Дидим, допрашивают, обыскивают, отводят в камеру… да, пусть не в ту, страшную, камеру, а в чуть более цивилизованную, специально выбранную для этого говоруна, чтобы потом ему не к чему было придраться… словом, с вами все это проделывают, а вы знаете, что ни в чем не виноваты, и можете легко это доказать – и вы молчите?!

Десять дней принимаете миску с подобием еды, ходите отмалчиваться на допросы, не имеете ни душа, ни… да что говорить!

И все десять долгих дней вы молчите?!

Кемаль смотрел на колонку цифр, все еще надеясь, что в ней что-то не так, что алиби это – никакое не алиби, что Нихат, который, нарушив в очередной раз все инструкции, прислал ему этот документ, что-нибудь напутал и прислал не то.

Как бы не так.

Все было на месте: номер машины адвоката, номер и наименование пропускного пункта на автобане и проклятые цифры, означавшие день и час.

Двадцать пять, ноль, восемь, ноль восемь, четырнадцать, тридцать.

Двадцать пятое августа этого года, четырнадцать тридцать, черт его побери!

Он не мог убить Эмель, потому что находился за – сколько? – почти сто километров от места действия. Чуть меньше, чем сто, но это дела не меняло. И ехал он по направлению к Измиру. А через некоторое время проехал обратно, так до Измира и не доехав.

Зачем вы направлялись в Измир? – Не ваше дело.

Почему передумали и вернулись? – Передумал – и вернулся.

Кемаль был абсолютно уверен, что что-то здесь не так, что все это как-то подстроено, он не мог представить себе невиновности Эрмана, он уже мысленно поставил точку в этом деле, когда раздосадованный Нихат позвонил ему и прислал этот столбик цифр.

Прислал с надеждой: вдруг Кемаль, на которого он готов был смотреть как на оракула, все поймет и разгадает в чем хитрость коварного убийцы.

– Я его спрашиваю: а почему же вы не сообщили об этом сразу? А он мне, лениво так: да неохота было, думал, вы сами сообразите проверить. Теперь, говорит, знаю я цену нашей хваленой полиции, до элементарных вещей не могут додуматься. А времени, мол, мне не жаль, у меня отпуск, даже интересно в тюрьме посидеть, понять, каково тут моим клиентам. Представляете, какой гад?!

– А зачем же он тогда говорил, что ждал Эмель на пляже?

– Там он тоже был, но минут десять. В кафе посидел, его хозяин помнит, вроде как, говорит, ждал кого-то, а потом ушел. То есть он с Эмель и не собирался встречаться, по времени так получается. Она ему позвонила-то, когда он уже в пути был. Или собирался в путь. Чертовщина какая-то! Посмотрите, а? А то мне же теперь его через несколько часов выпускать… с извинениями!

Единственное, что пришло Кемалю в голову, это что в машине был не сам Эрман. Да, автоматический турникет при въезде на платную дорогу фиксирует номер машины, но мало ли, кто может быть за рулем.

Но тогда, получается, у адвоката был сообщник? Не бывает сообщников в таких делах, быть этого не может! Разве что его запуганная жена? Но она все время была практически на виду: ее видела в саду носившая вещи Мария, она оказалась на месте убийства почти сразу же, как только услышала крик Айше… так что это исключено.

Интересно, Эрман всегда ездит через автоматические турникеты или на этот раз специально?..

Если только в этот раз, то… что? Ничего! Ничего это не значит – или может значить что угодно. В принципе, можно попросить, чтобы оттуда прислали данные – не такие, где в глазах рябит от цифр и номерных знаков, а только для одной машины, почему бы нет?

Никто же не знает, что я не занимаюсь этим делом официально, позвоню, скажу что-нибудь важное – они и пришлют.

Только, скорее всего, это ничего не даст.

Из машины Эрман несколько раз звонил Эмель. Якобы волновался, что она не пришла на встречу на пляж. Потом, как он и говорил, позвонил жене, она не ответила, потом позвонил еще раз, узнал от нее об убийстве.

Кого он мог отправить вместо себя на собственной машине? Нанять мальчишку на пляже? А что, тоже мысль… хотя, конечно, доверить хорошую дорогую машину кому попало? Да и выдаст же его этот мальчишка, стоит только его отыскать, и Эрман не мог не понимать, что захотим – разыщем, обвиним в угоне, еще в чем-нибудь, все и выяснится. И потом там же наверняка установлены камеры, и всегда есть вероятность, что запись сохранится, а при современном уровне технологий наверняка можно разглядеть водителя, даже если он пронесется на большой скорости.

Нет, что-то тут другое.

Самое простое, подумал Кемаль, снова вглядываясь в ненавистные цифры, что адвокат, как бы он ни был мне неприятен, Эмель не убивал.

Потому что убить ее никак не мог. С пляжа он мог дойти пешком, пляж – никакое не алиби, а вот автобан… тут все документально зафиксировано, ничего не поделаешь.

Уже позвонив (на всякий случай, черт его знает зачем!) на пропускной пункт и получив (очень оперативно, красота!) очередные колонки цифр, он обругал себя: разумеется, если человек ставит на машину специальное устройство, чтобы миновать оплату за наличный расчет или по магнитной карточке, то он им и будет пользоваться! И незачем было даже задавать лишние вопросы и озадачивать людей.

Совсем ничего не соображаешь, и все из-за этого адвоката. Ну, убедился ты, что он пользуется автоматическим турникетом уже год, и что дальше? Вот тебе все его поездки по этому направлению, он много живет на даче, больше, чем в Измире, вот и ездит туда-сюда. Зимой реже, летом чаще, как все.

Опять тупик.

Цифры, которые Кемаль обычно любил, и терпеливо анализировал, и легко запоминал, в этом случае не говорили ему ничего.

Надо будет – и запись у них выцарапаю, если она сохранилась. Только вот там, скорее всего, либо та же адвокатская физиономия, либо… ну я не знаю… кто-нибудь в специальной маске, специально выполненной по специальному заказу… маска типа «вампир», только под названием «господин Эрман Юмушак», ага!

Полный бред – на пенсию пора! То, что когда-то выделяло тебя среди коллег: прекрасная память, терпение, умение подолгу сопоставлять и анализировать цифры и факты – теперь никому не нужно. Теперь это все делается компьютерами, а больше ничем ты похвастаться не можешь. Разве что интересом к работе и готовностью проводить на ней сколько угодно времени.

Вокруг шла обычная работа, звонили телефоны, стучали клавиатуры – Кемаль иногда чувствовал себя неуютно в этой современной обстановке, так похожей на полицейский участок из американского фильма. Ему больше нравились тесные комнатушки, гордо именуемые кабинетами, где вечно было накурено и не слишком чисто, но там он чувствовал себя на месте и там находил решения самых сложных и безнадежных дел. И пусть этих дел у него не столько, сколько у Шерлока Холмса или киношных сыщиков, он-то сам знает цену не частым, но своим собственным победам.

«Никогда у Холмса не было такого сложного дела!» – с насмешкой подумал Кемаль, отвернувшись от экрана и уткнувшись взглядом в современную перегородку, отделявшую его личное пространство от таких же застеклено-американизированных пространств коллег. Она была увешана таблицами и схемами – в основном связанными с проклятым, не дающим ему покоя измирским маньяком.

«И такого тоже, дорогой Ватсон! Из чего следует печальный, но логичный вывод: Холмсу пора на покой. Если у вас уже два невероятно сложных дела – это явный перебор. Один тупик – куда ни шло, полные глухари всегда были и будут, но два? Да, одно из дел не твое, но это на словах, а на деле-то… сообщить Мустафе, что адвокат на свободе, что он не убийца, что я ошибся и ничего не понял? Да он не поверит и бросится к Эрману – и мы получим еще одно убийство, это ясно как день! Так что дело это твое, и маньяк твой личный, хоть над ним и бьется целый штаб…»

Кстати… тьфу-тьфу-тьфу: что-то у него передышка, у моего маньяка, да? Не доверяя памяти, Кемаль посмотрел на даты, список которых висел на прекрасной, но ненавистной ему перегородке. Последняя жертва погибла… ну да, можно было и не смотреть, есть еще память-то!.. второго мая – ничего себе, каникулы!

Уехал на лето? Так это значит, что вот-вот… господи! Он же только в ноябре совершил три убийства – как же он выдержал целых четыре месяца? Или… или он выздоровел? Или убил-таки того, кого хотел?

Надо бы заняться последней жертвой.

Кемаль быстро выбросил из головы железное алиби адвоката, открыл другой файл и углубился в работу. Кто-то заходил с какими-то текущими вопросами, и он даже отвечал на них, кто-то подсовывал новые бумаги, и он пытался проделать с ними все, что положено, но сам внимательно просматривал все данные по двум последним жертвам: если убийца наконец-то совершил то преступление, какое намеревался спрятать в серии, оно могло быть последним или предпоследним. Вряд ли такой предусмотрительный хладнокровный тип пошел на лишний риск – или пошел бы?

Он позвонил психологам и бестолково убеждал их, что новый труп будет со дня на день, как будто они сами не интересовались вопросом и не могли прийти к тем же выводам, что и он.

К вечеру стало ясно, что несколько часов копания в именах и цифрах ничего не дали: никогда у Холмса не было такого сложного дела, привязалась, чертова цитата!

Кемаль терпеть не мог такую усталость – когда сделано много бессмысленной работы, не получено ни малейшего результата, не сделано фактически ничего, а в глазах при этом такой же песок и прочая рябь, как после продуктивно проведенного дня.

Черт, Нихат! Надо же позвонить парню, пусть мне нечего ему сказать… но это даже хорошо: он ведь тоже там мучается теми же вопросами, и то, что у меня не нашлось ответа, будет ему поддержкой, правильно?

Если уж сам… Кемаль усмехнулся… да, сам великий, почти столичный сыщик ничего не понял, значит, и ты, Нихат, молодец!

Как-то так.

Знал бы он, что у меня и в другом деле полный ноль… тогда Нихат – молодец вдвойне!

Молодец Нихат распутал-таки историю с англичанином, чем очень гордился, хотя история-то… так себе, одно название.

Англичанин, придя в себя, наотрез отказался что-либо объяснять, нес всякую чушь, что, мол, напился и упал, однако вел себя странно, из больницы рвался, несмотря на сотрясение мозга и периодический бред с криками, пугавший медсестер.

– …ну я и решил, – взахлеб рассказывал гордый собой Нихат, позвонив на прошлой неделе, – подежурю-ка ночку, послушаю, как он там бредит. Мне девчонки рассказали, только у них английский-то никакой, повторить не смогли. Ну я и решил! Диктофон взял, все записал, и хорошо, что взял, сразу-то и я ни черта не понял бы. Кричит, бормочет, ни нормальных фраз, ничего! Так что я диктофон поставил, сам там все время и не сидел…

Нихат был так доволен собой, так явно оттягивал момент полного объяснения, что Кемаль, вполуха слушая его и прижимая телефон плечом, продолжал заниматься разбором каких-то накопившихся бумаг и не особенно вникал в детали. Сидел, не сидел: понятно, что пил чай с медсестрами, говорил бы уж дело!

– Потом дома уже стал все слушать: даже Марка Аврелия поминал, представляете? Еще Гомера, Анаскимандра… я в Инете потом посмотрел, кто такие… еще имен до фига, итальянскую миссию, которая в Иассосе у нас сидит, потом про обломки какие-то. Я уж думаю: зря я все это затеял… потом слушаю: вернуть, говорит, все надо! Кража, преступление… тут я уж напрягся, а он говорит: Борис, верни все, верни, он его и раньше поминал, среди имен-то, я в сети посмотрел, там их до черта! Думаю, император или философ опять какой античный, мало их, что ли?! А тут вспомнил, что русский-то там один есть, помните? С бородой такой. И «бэк» опять же, он и тогда, когда мы его нашли, говорил! Значит, назад, «бэк» то есть, вернуть что-то хотел! А что интересно: этот Борис его навещать приходил, в первый же день, когда тот еще без сознания валялся… словом, пошел я с русским этим поговорить. И знаете, что оказалось? Этот Борис бородатый у него какие-то камни украл! Он-то не признался, но я так понял. У него в саду, у русского этого: точная копия того сада, как у англичанина! Тоже камни античные в зарослях, представляете? Мне так кажется, он их вывезти как-то намылился, у него еще ящики там всякие припрятаны. Короче, камни они не поделили, подрались вроде – и вот! Ну, дела мы пока не заводим, если англичанин выступать не будет, зачем нам? Пусть сами разбираются, правильно?

Конечно, правильно.

Только если разбираться они будут этими своими камнями по голове?.. А что можно сделать?

Сумасшедшие какие-то!

Все равно же не смогут вывезти их из страны ни в каких ящиках – чего собирают? Конечно, половина Древней Греции уже давно в европейских музеях, но вроде в последнее время и наши спохватились: никакой Шлиман больше не пройдет. Если верить Нихату, а Кемаль ему верил, то вон уже и окаменелости в список запрещенных к вывозу предметов занесли. И просвечивают всех в аэропортах, никакой камень за пазухой, так сказать, не пронесешь. Правда есть еще и автобусы, и поезда… но это совершенно, абсолютно не наша проблема.

Что этим археологам можно предъявить?

Хищение государственного имущества? Да никто и время тратить не станет.

Кемаль тогда же выбросил происшествие с Крисом из головы, похвалив ожидавшего этого Нихата, и сейчас вспомнил только потому, что длинная беседа с Нихатом под вечер, когда сам устал как собака, когда глаза ни на что не глядят в прямом смысле этого слова… не хотелось бы.

Нет, надо. Мало ли что глаза – слушать-то ушами.

Не позвонишь – не уснешь потом.

«Сейчас еще в лабораторию позвоню, – решил вдруг Кемаль, – в конце концов, десять дней прошло. Может, еще удастся Эрмана прижать… если эпителий под ногтями его… да как он может быть его, если он был за сто километров? Ну, может, хоть что-то там сделали уже, Нихата порадую!»

– …полная неразбериха из-за твоих образцов! Кто их там брал, не знаю я, но у меня твои предыдущие еще… я же все ДНК тебе присылал, да? Так вот, тут пока картина такая: эпителий тот самый – женский, а мужской образец, один из твоих, кто-то из моих идиотов положил не туда, и теперь у нас тут комп выдает совпадение на сто процентов, а этого быть не может, потому что тот вообще из другой оперы, из другого совсем дела, и у нас скандал и разборки, потому что нельзя же так… и все ты, со своими «срочно!», «внеурочно!», «позавчера!» Понял?! Да потому, что не надо было несколько образцов одного типа посылать, они же не наши, мы ими официально не занимаемся, и за это нам тоже попало, шлете и волосы и слюну со жвачкой, черт-те что!.. а их каждый может куда угодно, и один положили к совсем другим… Да, говорю же тебе: женский! Ты нам женских по этому делу три прислал, вот одной из них… небось, толпились там у трупа, в обмороки падали…

– Нет, подожди, как в обмороки?! Какие обмороки, если эпителий под ногтями? В вашей путанице никто, между прочим, не виноват! То вон на всю страну: у нас как в Америке, как в кино, все на высшем уровне, а то… путаете там! Ты мне можешь толком сказать, чья кожа у убитой под ногтями?

– Могу, – эксперт поостыл, – могу и скажу… сейчас, посмотрю и перезвоню, я в другом месте. Но точно одной из твоих трех, все совпало. Дойду до компа – скажу какой… не мог я сразу! Тебе вы все сразу, а тут не кино тебе! Ты не один такой и дело твое не одно… ну да, я и говорю: один их твоих не туда положили, вдобавок данные в комп ввели… не ерунда, а скандал, потому что у нас так работать нельзя, сам понимаешь! Нечего было посылать что попало… ладно, перезвоню!

Посылать что попало. Это претензии к Нихату, образцы для сравнения брал он, только у Марии они были вместе, и она дала волос… несколько волосков… ладно, черт с ним, с их скандалом, хотя надо же, в криминалистической лаборатории могут образец положить не туда, с ума сойти… но женский эпителий?

Женский.

Один из трех.

Айше. Мария. Шейда.

Других женщин в этом деле нет, та толстая русская не в счет, у нее образцов не брали, она не была у тела… черт!

Еще один тупик.

Айше ни при чем, это ясно. Она не любит, когда все решается в лабораториях, вспомнил Кемаль, но вот оно решается-таки. Мария… совсем слева – когда бы Эмель ее оцарапала?

Шейда?

Кажется, это так же невозможно подстроить, как алиби адвоката, и тогда напрашивается единственно возможный вывод… кстати, странно, что ты не понял сразу, Шерлок! Кемаль вскочил, позабыв, что собирался звонить Нихату.

Нихат неправильно взял образцы, и надо его не хвалить и не поощрять, а ругать… но теперь это не имело никакого значения, потому что все наконец-то вставало на свои места: розовый куст, царапины, пропускной пункт, эпителий.

Все было ясно… кроме, пожалуй, одного: какого черта чертов адвокат тянул чертовы десять дней? Чтобы и экспертиза подоспела, что ли?

Но теперь и это неважно.

Теперь – звонить Нихату. Придется-таки ему выпускать Эрмана – с извинениями.

Однако звонок опередил движение его руки и напугал, как всегда пугает такое: вы протягиваете руку к телефону – а он звонит.

Нечастое совпадение, но бывает – с кем хоть раз не случалось?

Нет, совпадение – это если бы звонил Нихат, а это не он.

Айше.

Она редко звонит на работу – что бы это?..

– Что случилось? – быстро спросил он вместо «алло».

– Очень занят? – так же быстро, без обращений и приветствий, спросила она. По ее тону он с облегчением понял: нет, ничего, все в порядке, ей нужно что-то сказать, но не слишком срочное, она уже упрекает себя, что позвонила и отвлекла его от дел.

– Да нет, как обычно, – солгал он, чтобы побыстрее узнать, зачем она звонит. Занят он был отнюдь не как обычно – это весь день он был занят, как обычно, и как будто бы делом, а сейчас совсем не так. Сейчас ему надо срочно, очень срочно, не отвлекаясь ни на что, додумать все до конца: он уже знал, что скажет ему эксперт, но все остальное зависело от него самого. – А ты что звонишь?

– Мог бы и догадаться, сыщик. У тебя там календаря под рукой нет?

– Есть, конечно.

Сколько угодно календарей и цифр: в компьютере, на матовой американистой перегородке – весь день сегодня только на них и смотрю.

Что Айше-то могло понадобиться в моих календарях?

Глаза привычно глянули на столбик цифр: тридцать – одиннадцать, пятнадцать – двенадцать, один – два, двадцать – три, два – пять… а вот номер чертовой машины: тридцать пять (код Измира) – КА – четырнадцать шестьдесят восемь…

– Тебе нужен календарь? – вопрос прозвучал недовольно, но, с другой стороны, что за игры?! «Мог бы догадаться», «есть ли календарь?» – и какая-то такая интонация… женская, вот какая!

Женская, в плохом смысле этого слова! «Угадай, милый, что бы твоей птичке сейчас хотелось!» – почти такая. Айше никогда так не говорила… а что, если эпителий все-таки ее? Они с Эмель занимались всякими домашними делами – та могла ее случайно оцарапать или нет?

Нет, и ты сам это знаешь: там были сломаны ногти, это была не легкая, случайная царапина, а следы борьбы – Айше тут ни при чем… и царапин у нее не было, он бы заметил.

– Тебе не до меня, я слышу, – сказала Айше своим нормальным, не специально «женским», голосом, – но я все-таки скажу. Я купила тест, и результат положительный. Я даже перепроверила, все точно. Задержка-то уже какая – ты же всегда все помнишь! Поэтому меня и тошнило там постоянно, а я думала: нервы, убийство! Так что вот.

Что – вот?

Кемаль с трудом и не сразу сообразил, о чем речь: мозг никак не переключался с того, о чем он думал весь день, на что-то, не имеющее ни малейшего отношения к преступлениям и смерти.

Только к жизни.

– …обязательно девочка! И я назову ее Эмель, больше никак. И ты будешь много работать, и будешь постоянно занят, и Мустафе с Онуром придется мне все время помогать, понимаешь? Это поможет им… может быть. Я буду толстая и капризная…

– И прекрасно! – надо сказать что-то такое, особенное, но Кемаль не мог подобрать слов. – Я тебя люблю и буду любить толстую и капризную. Я… Ай, я очень рад, правда!

– И я… кажется. Я не ожидала как-то, но сейчас, да, я уже тоже рада… а у тебя там что-то срочное и важное, да? Я же слышу!

– Да. Ай… ты… знаешь, я поеду в Дидим, только на один день, ладно? Завтра суббота, и если у нас тут ничего… то я…

– Я же говорю: ты всегда будешь занят, я буду капризничать, вызову Мустафу. Поезжай, не волнуйся, хоть сейчас.

Сейчас? А что, тоже мысль. Еще не поздно, через полтора часа он на месте. По-хорошему надо бы, конечно, увидеть Айше, но…

– Да езжай ты, что я, не понимаю?! Только потом все расскажешь, иначе я!..

– Станешь еще толще и капризней? Все, Айше, милая, я поеду. Позвоню оттуда.

– Подожди, а где же ты там будешь? Взял бы у Мустафы ключ.

– У Нихата есть! Ты только не волнуйся, ладно?

– А там… никакой стрельбы?

– Да нет, что ты! Просто тут… выяснилось кое-что… ладно, все потом!

Какое счастье, что она все понимает с полуслова. И вообще без слов. Интересно, с чего она взяла, что будет девочка? Еще же рано.

– …то вам все срочно, то потом занято полчаса! Не пять минут, а больше! Да? Поздравляю… так вот, слушай сюда про свой эпителий!

Когда Кемаль добрался до поселка, почти стемнело, и сосны уже принялись насвистывать и нашептывать что-то. Наверно, они чувствуют, что их никто не понимает, и сердятся, и начинают шуметь все громче, и ночью этот шум становится почти пугающим… как в пресловутых американских фильмах, сердито подумал Кемаль.

Ничего уже не воспринимаем иначе, чем через призму всех этих фильмов, прочитанных книг, виденных картин! Поэтому и не можем понять тех, кто способен размышлять о чем-то отвлеченном в саду камней.

Если я сяду в сад камней, я все равно буду думать о работе, о текущих делах, буду вспоминать факты и цифры.

Особенно цифры – сегодня целый день были сплошные цифры.

Лучше смотреть на сосны: как они качаются на фоне уже потемневшего закатного неба, как сквозь их черные игольчатые лапы выглядывает огромная луна, как…

– Нет, но как же так?! – Нихат никак не мог успокоиться и твердил одно и то же. – Неужели не он, а она?!

– Да вот так! Ты пойми: если разобраться, мы обо всем знаем только с ее слов. Фактически – слово Эрмана против ее. Но мы почему-то верим ей, да? Понятно, почему: Эрман нам неприятен, ведет себя вызывающе, он и сам, видимо, не сразу понял, в чем дело. А потом, скорее всего, понял и сообразил, что это лучшая линия защиты. Вот и помалкивал, чтобы нам не подсказать про наши же ошибки. Он вообще ни о чем таком… вроде развода, отъезда, другого мужчины… никогда не разговаривал с Эмель, понимаешь? Ему жена говорит: Эмель сказала, Эмель просила – и он через какое-то время упускает из вида, что сама Эмель не говорила ему ничего. И эти мнимые ссоры! Шейда твердит ему, что соседи ссорятся, его самого часто нет дома, и у него отложилось, что он сам их слышал. Шейда просит от имени Эмель позвонить Онуру – он звонит, тут все правда.

– Что же он, такой идиот?!

– Да нет… не думаю, честно говоря. Просто мы же не знаем, как она все это ему преподносила. Может, она им давно уже манипулировала, а он, видимо, убежден, что у нее ни ума, ни фантазии не хватит на такие выдумки. Он все время повторял: Эмель просила, Эмель то, Эмель се, он, похоже, в это верил.

– И помалкивал десять дней?! Невиновный?!

– Да, многовато, конечно, – согласился Кемаль. – Но у нее под ногтями кожа Шейды, понимаешь? Не могла она ее оцарапать в другое время, с какой стати, да и не может женщина пылесосить и вообще жить больше пяти минут с так обломанным ногтем! Это все случилось во время убийства, а Шейда потом придумала всю эту эпопею с розовым кустом. Откуда царапины? Розы то сажала, то выкапывала. Убийство в перчатках совершила – вот вам садовые перчатки мужа, на них кровь. Одежду-то окровавленную наверняка уничтожила, иначе уж совсем все просто было бы, подозрительно просто. И мужу розы эти подсунула, чтобы и у него царапины были. Вообще-то можно было тогда еще обследовать: царапины-то от роз и от ногтей разные! А теперь уж зажило все у всех!

– Да где бы мы прям так обследовали? Я сфотографировал, конечно… может, поможет?

– Не знаю, надо экспертов спрашивать. Может, и определят по фото, что царапины не от ногтей. Но у нее-то все зажило!

– О, забыл сказать: мне наши в Дидиме сказали, что на стене там, ну, где выключатель-то этот, следы крови Эмель, значит, она хотела, чтобы все думали, что Эмель еще жива. Ей из ее сада в этот перейти – две минуты. Потом ковыряйся опять в своем саду с камнями, как будто ничего… да?

– Скорее всего… и ведь почти всю правду нам выложила: и что муж ее достал, и что Эмель она не выносила, а мы не услышали… и телефоны тут у всех на виду бесконтрольно валяются: посылай какие хочешь эсэмэски, читай… слушай, давай тут покурим, что ли! Никуда она теперь не денется.

Они сели на скамейку под соснами, из-под которой, напугав их до нервного смеха, бесшумно выскочили две темные тени кошек.

– Меня из-за тебя обругали сегодня: зачем, говорят, два образца одного человека прислали? Сами там напутали, один чуть не потеряли и не туда записали, а мы, как всегда, виноваты, – Кемаль решил все-таки сказать Нихату про его упущение, пусть парень учится. – Ты, наверно, нечетко подписал, вот они и…

– Я не посылал два! – вскочил возмущенный Нихат. – Ничего подобного! Я у всех взял по волосу, думал еще: если надо будет, так потом можно продублировать, зачем мне два посылать?! И все подписал четко, что я, по-вашему, совсем уже?!

– Да ладно, успокойся ты! Я лично ничего не говорю – эксперт сегодня выдал: на черта вы и волосы и слюну шлете, мы потом путаем… я и подумал, что спутать они могли, только если ты нечетко подписал. Положили якобы не туда, и потом занесли в компьютер не те данные, хотя я с трудом представляю, как такое могло быть… там все-таки порядок у них и система!

– Да не посылал я слюну! Только волосы! На фига мне со слюной возиться, если можно взять волос?!

– Да ладно, какая теперь разница? Пойдем лучше, надо нашу мадам забирать. Вряд ли она ожидает, думает, сумела всех перехитрить. Не предполагала она, что мужа зачем-то в Измир понесет… кстати, если бы не это, ничего бы нам не доказать! И мотив ведь подготовила, и отпечатки Мустафы, и меч этот – не женское орудие-то, кто бы подумал на женщину? Сначала муж под подозрение попадет, потом она нам поможет, и мы вроде как своим умом дойдем, кто Мустафу хотел подставить. А она в стороне – вся из себя несчастная, психика на грани, муж бьет и унижает… про публичный дом еще приплела!

– Про публичный дом, похоже, правда, – неожиданно заявил Нихат. – Я сегодня с адвокатом еще раз беседовал. Зачем, спрашиваю, вы все-таки поехали в Измир-то, а? Не скажете – не выпущу ведь, плевать я хотел на ваши выкрутасы юридические! Он и говорит, – Нихат смутился, видимо, не желая произносить то, что сказал Эрман, – что понадобилось ему… ну ездит он в этот публичный дом… даже адрес сказал, в Измире. Можете, говорит, проверить, я там частый гость.

– Мог бы и не говорить, между прочим, – вслух подумал Кемаль, которому посещение публичного дома казалось чем-то таким грязным, что признаваться в этом… да в убийстве, и то проще!

– А он вот сказал, гордо так. И адрес дал. Просто потом, говорит, передумал по дороге, расхотелось ему типа… слушайте! Кажется, я знаю, как еще можно доказать! – Нихат резко остановился и тотчас же сорвался с места: – Пойдем быстро! Пока они здесь, им три дня осталось!