Текст книги "Сад камней"

«Его надо отпускать!» – сказал Кемаль, вернувшись из отнявшей почти полтора часа поездки по окрестностям. Имена свидетелей были записаны, их готовность дать официальные показания была вне всяких сомнений – Нихат лишался подозреваемого и должен был начинать все сначала.

«Отпустим, конечно. Только вот я думаю, Кемаль-бей… может хоть до вечера, а? Мои все бумаги оформят и потом… убийца-то сейчас спокоен, а если мы мужа отпустим?..»

Кемаль не мог не признать, что он прав. Пусть Мустафа думает, что они пока проверяют его алиби. Разве легче ему будет вернуться домой? Кемаль подумал, что он сам в такой ситуации вообще не решился бы вернуться. Открыть ту же дверь и увидеть те же вещи, и знать при этом, что ее нет и никогда уже не будет? И потом постоянно натыкаться на ее чашку, ее блузку, ее сумку?! Нет, лучше уж никогда…

Но у Мустафы сын.

И для него не будет такого простого выхода, как уход от всего прежнего, включая себя самого. Ему придется как-то жить… и он вполне может побыть в вынужденном одиночестве полицейского участка до вечера, ведь это в каком-то смысле избавление от всего, что ему предстоит вынести.

Это отключенное электричество – случайность? Или?..

– А у вас тут часто его отключают? – зная, что все его поймут, потому что думают о том же, спросил Кемаль.

– Бывает. Летом почаще: пик сезона, все как кондиционеры включат! Мощности не хватает. Некоторые даже собственные генераторы заводят, – ответил Нихат.

– А у нас не отключали, – сказала Маша. – Мой сын вечером мультики смотрел, а когда электричество отключают, он меня зовет, чтобы я ему нужный канал нашла. Потому что у нас, если телевизор отключить, то потом…

– Не может быть, – возразил Нихат. – Как оно могло в том доме отключиться, а в вашем нет… или это просто пробки вылетели?

– А кто их тогда чинил? Света не было секунд десять-пятнадцать, по-моему. Потом опять пылесос загудел… а вы не слышали? – обратилась Маша к Айше.

– Звук пылесоса слышала, но что его включали, выключали… я читала, просто не обратила внимания.

– Мария, вы… вы меня извините, – сказал Кемаль, – но вы абсолютно уверены в том, что говорите?

– Вы меня тоже извините, – обиделась Маша, – но я, когда не уверена, не говорю. Зачем бы я стала придумывать этот пылесос… да и невозможно такое придумать! А про свет я не сразу вспомнила, поэтому вчера и не сказала. Я вчера вообще… была не в состоянии…

Она с надеждой посмотрела на Нихата, и он моментально бросился на ее защиту.

– Кемаль-бей, Мария – прекрасный свидетель! Такие редко бывают! Она вчера, несмотря на перенесенный стресс, нам очень помогла!

Кемаль мысленно оценил размеры бедствия: его молодой коллега явно увлекся, неизвестно, насколько он переоценивает достоинства Марии как свидетеля, видит ли он вообще в ней свидетеля или просто привлекательную женщину; она же, судя по всему, принимает это как должное или не замечает.

Или делает вид, что не замечает. Зачем ей все это – у нее муж, сын, она приехала сюда не для того, чтобы заводить курортные романы, иначе остановилась бы в отеле, где полно желающих скрасить досуг богатой туристке, где ребенка целый день занимают всякие аниматоры… нет, эта не похожа на подобных дамочек.

А вот Нихат… впрочем, его можно понять: что он тут видел, в своем захолустье? Англичанки, все как одна, толстые и обгоревшие до красноты, немки мужеподобны и слишком эмансипированы, с местными турчанками особо не разбежишься: либо замужем, либо так хочет замуж, что только скажи неосторожное слово – и окажешься представленным родителям. И неважно, в тюрбане она или в мини-юбке: на них либо жениться, либо вообще не смотреть. Такие, как его Айше, редкость – впрочем, надо признать, эта Мария неглупа и очень даже… достойна внимания, только вот можно ли им – ей и безусловно подпавшему под ее чары Нихату – верить?

Нет, специально-то они не лгут, но это сомнительное отключение электричества?

– Мария, мы, конечно, уточним у здешних электриков, но, по-моему, очевидно, что свет в одном доме отключиться не мог. Либо его кто-то должен был потом включить… где здесь, кстати, пробки?

Заниматься так заниматься, придется вникать во все это до мельчайших деталей. Кемаль вздохнул, и огляделся в поисках щитка. Конечно, вот он – на первом этаже, около двери, значит, никто не мог к нему подойти так, чтобы Мария его не заметила. Руку в дверь не просунешь: сетка, да и щиток прикрыт маленькой дверцей… и высоковато он… нет, ерунда!

– Свет можно снаружи отключить, – вдруг сказала Айше. – Мустафа всегда отключал, когда мы в Измир уезжали. Они с Эмель еще всегда повторяли: газ, вода, свет – чтобы не забыть выключить. Где-то около двери, я точно не помню…

– Да вот здесь! – Нихат уже был с той стороны двери, около еще одного щитка, в котором располагался счетчик и один-единственный рычажок. – Мария, можно я попробую?

Она кивнула, и Нихат щелкнул рычажком.

Маша открыла темный внутри холодильник, а Кемаль безуспешно попробовал зажечь свет.

Нихат щелкнул снова – и в холодильнике и под потолком загорелись лампочки.

– И что все это значит? – спросила Айше.

– А то, – снова заторопился Нихат, – что, скорее всего, кто-то выключил электричество в доме и опять включил, а Мария была внутри и увидеть его не могла.

– Зато он видел, как она вошла в дом, – продолжил Кемаль, – и сделал это специально, чтобы она подумала, что Эмель жива… вызывай-ка эксперта своего или кто у вас тут есть – пусть отпечатки со щитка и рядом снимут!

– Да там наверняка нет ничего, – возразил уязвленный тем, что сам не додумался до элементарной вещи, Нихат. – Там можно ногтем нажать или чем угодно – хоть спичкой! Кто сейчас отпечатки-то оставляет, все грамотные стали, кино смотрят!

– На всякий случай придется, сам понимаешь. А то объяснительные писать замучаешься.

– А никто не мог, – робко предположила Маша, – просто пошутить? Дети, например?

– Да какие дети? Их бы кто-нибудь заметил, или они заметили бы убийцу – вы сами ведь никого не видели? Ваш сын был в бассейне, у соседей ваших детей нет.

Я и сама понимаю, подумала Маша, чувствуя, как неприятный страх холодком наползает на нее. Просто понимать не хочу. Я вошла в дом… овощи несла, а кто-то за мной следил и выключил свет, чтобы я подумала, что Эмель наверху еще в состоянии выключать и включать пылесос. Значит, этот кто-то точно знал, что она уже… а знать это мог только убийца, и он подошел к самой двери, и мог бы убить и меня… и если бы я не замешкалась у холодильника… он, кстати, не мог знать, что я открою холодильник и замечу, что там нет света.

Звонок телефона, лежавшего на столе, раздался так неожиданно, что они вздрогнули.

– Ну, как там у вас? Следствие ведут знатоки? – громогласно спросил Николай. – Или разошлись уже?

– Нет еще, тут кое-что выяснилось, и они пока… а ты чего звонишь? – вдруг обеспокоилась Маша. – У вас все нормально? Мишка?..

– Да нормально, нормально! Плаваем, загораем. И Мишка с Мишкой плавают! Ты давай выпроваживай их всех, хватит уже! Мы тут еще полчасика посидим и приедем… чего? А, это Ланка спрашивает: чего-нибудь купить надо?

– Да нет вроде. Ты не волнуйся, они сейчас уйдут, мы заканчиваем уже.

– А я и не волнуюсь! Просто нечего тебе тут в детектива играть, а то я вот позвоню в консульство…

– Ник, ну какое здесь консульство?! Оно, по-моему, только в Анталье, и потом мне ничего не грозит, я просто помогаю!

Помогает она.

Николай покрутил телефон и сунул его в карман пляжной сумки.

Умение и желание жены решать чужие проблемы, которым он всегда гордился, неожиданно показало свою обратную сторону. Обычно Николай был так занят и так редко бывал дома, что не задумывался, сколько времени Маше пришлось потратить на поездку к родителям, разговоры с сестрой или подругой, родительское собрание в детском саду, еще какие-то дела и проблемы, о которых, как об уже решенных и сделанных, она ему докладывала по вечерам.

Сейчас проблемы, собиравшиеся вокруг Маши, покушались на его собственное время и отдых, и Николаю это решительно не нравилось. В кои-то веки выберешься, все дела по работе из головы выкинуть стараешься, а тут на тебя еще что-то… наезжает! Работу вот тоже забыть не удавалось: только приехал – тут Борис… ладно, мысль-то хорошая, Бориса надо брать, однозначно, но попутно множество мелких и крупных вопросов, которые он все время полета старательно отбрасывал от себя, принялось кружить вокруг, как надоедливые мухи. Конечно, зам справится со всем без него, вопрос с тендером решен, с цементом тоже… по идее, раз уж Борис жаждет быть здесь его сотрудником, надо бы объехать парочку поставщиков. А что – если оказался в Турции – чего с ними потом вести долгую переписку? Или это надо в Анкару пилить? Нет, это, пожалуй, нереально… а вот Бориса с его Татьяной в качестве переводчика послать… вполне! Пусть сами все посмотрят, Татьяна – баба практичная, заодно и турки оценят, что вот прямо к ним людей прислали, денег не пожалели… насчет мрамора с гранитом тоже выяснить можно.

Мрамор и гранит обычно поставляли из Испании, но Николай узнал, что в Турции их можно купить гораздо дешевле, а заказчикам какая разница – гранит, он и есть гранит, качество, конечно, тоже разное бывает, но это как раз и надо проверить. Вот плитку же, и кафель, и сантехнику закупают все в Турции, и качество ничуть не хуже, чем в Италии и той же Испании, если у всяких сомнительных фирм не покупать.

Так что Борис в каком-то смысле тут может очень даже пригодиться. И солидно: у меня свой человек… ну, не в Гаване, но в Турции, это же как можно всем преподнести! Еще и просить будут друзья-конкуренты, чтобы тут на месте чего-нибудь выяснил… надо сообразить, сколько ему платить, дом они и так снимают, но Татьяна своего не упустит, это ясно, придется им хоть половину оплачивать…

– Ник! – господи, что она так подкрадывается?! Или это он так задумался, что не заметил?

– Ты чего людей пугаешь?

– Ничего я не пугаю, нормально подошла… слушай, – Лана помялась, но быстро собралась с духом и продолжила: – Ник, я так понимаю, что билеты Мишке ты оплатил? Мало того, что мы тут у вас на всем готовом, еще и это… нельзя же так! Как мы с вами расплатимся?

– Никак, – как можно грубее произнес Николай. Церемонии тут будет разводить! Небось, когда своего дружка приглашала, ничего ее не смущало! Или она рассчитывала, что ее драгоценный Стас здесь будет сам за все платить?

– Лан, давай прекращай все это! Мишка мой друг, мы с ним сами как-нибудь разберемся. Отдыхай себе, места в доме полно… и вообще. Считай, что я заработал кучу денег, и мне некуда их девать. Правда-правда! Тендер вон выиграл… о, вот ты оценишь!

– Что, тендер твой? – удивилась Лана. – Да я толком не знаю, что это такое!

– Не, я тут придумал… песню! Так сказать, старая песня о главном! Про строителей песня! Знаешь, какая?

Лана удивленно промычала что-то невразумительное.

– «Лав ми, тендер!» называется! Просекла? – он с удовольствием понаблюдал, как Лана не сразу, но сообразила и, оценив его придумку, засмеялась.

– Классно! – отсмеявшись, сказала она. – Правда, классно! Я бы не додумалась! Как это ты?

– А вот так! Когда носишься с этим тендером несколько месяцев, другие слова в голову не лезут, а тут еду куда-то, а по радио Элвис – прям как мои мысли читает! Представляешь: я еду, у меня тендер этот в голове крутится, и этот так прям и выговаривает: «тендер»! Я чуть в «Жигуль» какой-то не врезался!

Лана снова засмеялась: на нее вдруг повеяло чем-то старым, незабываемым, когда они, неразлучная компания – Машка и Мишка, примкнувший к ним Коля, переименованный в Ника, и самая младшая, навязанная им взрослыми Лана – смеялись каким-то им одним понятным шуткам, перемежали свою речь английскими и французскими словечками, давали друг другу всякие занятные прозвища… хорошие ребята из интеллигентных семей – кто бы мог подумать, какими мы станем и где окажемся!

И как изменимся.

На Николае это особенно заметно: эта его напускная грубоватость, опрощение какое-то, иногда выговариваемое в телефон словечко «блин», показное (и наверняка не настоящее!) презрение к собственному образованию, к ничего не добившимся в жизни, то есть не заработавшим денег ровесникам. Наверно, без этой маски он бы вряд ли стал тем, кем он стал; наверняка на стройке он матерится за милую душу; наверняка не кристально чист перед какой-нибудь налоговой инспекцией; наверняка научился давать такие взятки, за которые не сажают, – и сам для себя объясняет это тем, что жизнь, она вообще такая.

И иначе никак нельзя.

Но иногда прежний Ник выглядывал из-под маски, и тогда с ним было легко и приятно… и, похоже, ему самому было легко и приятно с самим собой. Все-таки мы все свои – из одних и тех же книг и воспоминаний, из наших, не всем понятных шуточек, из с детства тренируемого пристрастия смешивать словечки из разных языков…

Мишка жил в соседней квартире и был всегда, сколько Лана себя помнила. Они с Машкой попали в один класс, она вечно помогала ему делать английский и допомогалась до того, что учителя стали воспринимать ее как штатную помощницу и периодически посылали к ней тех, кого им в глубине души хотелось послать куда подальше. Машка возилась с ними, объясняя правила, а отчаявшись, просто давала списывать, но Николай стал настоящим и старательным учеником.

Он был Мишкиным одноклассником и единственным другом, хотя они оба, начитавшись «Трех мушкетеров», пытались удвоить свои ряды. Или хотя бы найти третьего. Лет в пятнадцать они уже смеялись над своими попытками: «Любимый вопрос: третьим будешь? Каждый понимает в меру своей испорченности: мы про мушкетеров, а вы что подумали?»

Третьим в результате стала Машка, к которой Мишка однажды затащил упиравшегося друга Портоса, в миру Кольку, ненавидящего английский и решившего забить на него полностью и окончательно.

«Нужен он мне, этот инглиш! Перейду вон в простую школу, там моя тройка в пять с плюсом превратится!» – однако переход верного Портоса в другую школу мог быть приравнен только к гибели на дуэли и автоматически означал поражение благородного Атоса перед многочисленными гвардейцами кардинала, и допустить этого благородный Атос никак не мог.

«Ладно, так и быть, познакомлю я тебя кое с кем, – таинственно, по всем законам истинного, тогда еще никому не известного пиара, сказал он. – С одной дамой… увидишь».

«Любопытство Кольку сгубило!» – говорили они потом, когда Колька превратился в Ника и верного Машкиного рыцаря.

«Рекомендую: Мария Медичи! – представил хорошо знакомую Николаю, ненавистную отличницу Мишка и, не дожидаясь вопросов, разъяснил: – Потому что лечит от любых проблем, связанных с гнусной, придуманной нам на погибель английской грамматикой! Прошу любить и жаловать! Мадам, вот вам еще один узник замка If: ни черта не смыслит в условных предложениях!»

«Узник замка If», не ожидавший такого представления, неожиданно смутился, но, встретив отнюдь не насмешливую, а вполне доброжелательную и даже кокетливую улыбку Машки, приободрился и отвесил вполне уместный поклон, взмахнув воображаемой шляпой: «Помогите несчастному Дантесу превратиться в графа Монте-Кристо и выучить проклятый английский язык, о мудрый аббат Фариа! Мадам, же не манж па сис жур!»

Вскоре «узник замка Иф» оказался на свободе. Свобода пришла отчасти благодаря стараниям Машки, но в значительной степени благодаря обыкновенной случайности.

«Кто переведет следующее предложение, получит пять в четверти! – сказала англичанка, и немногочисленная английская группа замерла в предвкушении: до конца четверти еще пилить и пилить, и если получить пять прямо сейчас… красота! – Записывайте: “If ifs and ands were pots and pans!”… записали? Машенька?»

Машенька покраснела от ожидаемого позора, с трудом выдавила из себя «Если бы…», узнав, разумеется, придаточное условное третьего типа с нереальным условием, но бессильная перевести этот набор слов.

«Если бы…» – печальным, безнадежным эхом пронеслось по классу: не видать нам этой пятерки, черт бы побрал этот «Иф»!

«Если бы да кабы, – вдруг довольно отчетливо среди всеобщей тишины провозгласил Николай, – выросли б во рту грибы!»

Он тут же прикусил язык: англичанка была строгой и противной теткой и нарушителей дисциплины карала безжалостно.

«Повтори, что ты сказал! – потребовала она, и отважный Портос, он же будущий Монте-Кристо, обреченно встал и склонил голову в ожидании неминуемого. – Ну, что же ты? Абсолютно правильно! Не дословно, но поговорки и другие идиомы и не переводят дословно… вот, учитесь! Коля получил столько двоек за условные предложения, еще недавно он перевел «окружающая среда» как “surrounding Wednesday”, но он не сдался, много занимался с Машенькой… вы просто молодцы! И ты, Машенька, молодец, что сама не сказала: если уж твой ученик знает… обоим вам пятерки! Остальные запишите перевод и запомните!..»

Сколько раз потом эта история была представлена в лицах, пересказана, разыграна в виде скетча! Родители, Лана, одноклассники из других групп – все были обречены выучить пресловутую поговорку и каждый раз заново замирать в середине представления и смеяться в финале.

В последнее время Лане часто казалось, что все это было не с ними, что были какие-то совсем другие люди – эти беззаботные, начитанные подростки, со своими шуточками, с Машкиными уроками, с Мишкиными кошками, которых у него всегда было несколько и которых он периодически переселял к Лане, пока родители не обнаруживали на кухне или на кровати очередного зверя и не выдворяли его обратно.

И та Лана, обожавшая старшего Мишку и его кошек, это она сама или уже нет?

Николай, сидевший рядом и блаженно жмурившийся на солнце, ее «брат в законе», как переводили они английское brother-in-law, – это тот же «узник замка Иф» или совсем другой человек?

Вот Машка, она точно та же самая Машка, ничего ей не делается, как будто родилась сразу взрослой, а они?

Море плескалось совсем рядом, волн почти не было, но какой-то ритм зазвучал в ней… что-то про море? Или про Машу с Николаем, про нее саму и Мишку… она знала приближение этих ритмов и привыкла прислушиваться. Браки совершаются в небесах – брызги рассыпаются в волосах – море с небом смешаны, и волне – можем мы довериться? да, вполне – браки совершаются, да и так – душам посылается некий знак – вот и нам почудился вдалеке – много замков строится на песке… браки совершаются в небесах – браки… разрушаются на глазах…

Все важное в ее жизни происходило у моря. Или это так казалось, потому что роман со Стасом начался возле холодного и серого Финского залива? Лучше бы у здешнего моря… то, северное, какое-то… не настоящее: вроде море, а плавать нельзя… и холодно… зачем оно там?

Николай подобрал плоский камень, размахнулся и запустил его в гладкое блестящее зеркало моря. Камень один раз выпрыгнул над водой и тяжело плюхнулся в глубину.

– Разучился, я раньше классно бросал, – вздохнул Николай, – хотел Мишке похвастаться… черт, тут камней-то нет совсем!

– И хорошо, что нет! Каменный пляж – это ужасно! Хорошо, мы этот нашли, здесь, хоть и мелковато вблизи, но для Мишки то, что нужно.

– Нет, я люблю, когда камни, они в воде красивые такие всегда! Мы раньше с родителями летом в Одессу ездили – я там целые сумки камней собирал. Мама их потом выбрасывала, а я возмущался и прятал, чтоб в Москву увезти… Машке показать. Типа красоту сохранить, а они когда сухие, камни как камни! – Николай невольно усмехнулся, как будто стесняясь собственных слов, и пошел вдоль берега искать очередной камень.

Конечно, это же совсем другой Николай – взрослый, жесткий, преуспевающий, он не должен предаваться воспоминаниям, и камешками он может баловаться, только чтобы позабавить сына, Эдмон Дантес окончательно переквалифицировался во всесильного графа Монте-Кристо.

– Ланка, – Николай вернулся, поигрывая камешком, но тон его, неожиданно серьезный, насторожил Лану, – ты давай бросай свои глупости! Все камни красивые, только когда мокрые, ясно тебе? А на самом деле… в реальной то есть жизни… хороши мрамор да гранит – это я тебе как специалист говорю! Самые надежные камни… если кто понимает. А все остальное, – он презрительно сплюнул, отдавая дань своим благоприобретенным простонародным привычкам, – выкинуть надо к черту, потому что мусор, и больше ничего!

И, уверенный, что Лана его поняла, он с чувством выполненного неприятного долга яростно швырнул в море плоский камень, и тот, словно ему передалось настроение бросавшего, запрыгал по сверкающей поверхности воды и исчез только тогда, когда уже невозможно было понять: то ли он утонул, то ли улетел куда-то туда, в сияющую даль, где солнце собиралось опускаться в море.