Текст книги "Сад камней"

– Спина? – удивился доктор. – Ничего у него нет со спиной, я смотрел! Вот голова – это да!

– Обратно? – предположил Нихат. – Или чего это еще может значить? Назад?

– Да бред у него, не обращайте внимания! Через часок в себя придет, заходите тогда, узнаете, что это за «бэк» такой! Может, это имя чье-нибудь?

Наверно, врачу нравилось ездить с мигалкой: никакой нужды на пустынных ночных дорогах поселка в ней не было, однако он ее не выключил, так и поехал – сверкая.

– Хорошо, хоть сирену не включил, – глядя ему вслед, прокомментировал Нихат. Доктор был чуть старше его самого, однако доктор и есть доктор, это звучит гордо, доктора все уважают, как и адвоката, и учителя, а полицейский – это так, недоразумение. Нет, если бы где-нибудь в управлении, или в большом городе, как Кемаль, или чтобы в газетах написали, что он герой и самостоятельно раскрыл, и задержал, и обнаружил, вот тогда бы… а мигалка, между прочим, и у нас найдется, только чего мне народ-то пугать?! Опять же несправедливость: если скорая с мигалкой – ей почет и уважение, а если мы, полиция, – так все думают, что мы по своим делам спешим или невиновного задержать.

Кстати, о невиновных…

– Чего с этими-то? Отпустим или как?

– Конечно, – кивнул Кемаль. – Их подозревать не в чем, они нам помогли…

– Как не в чем?! А муж?

– Да куда он денется, если что? Давай-ка лучше к адвокату пойдем, как собирались, англичанина явно не наш убийца стукнул. Он в себя придет, все объяснит. Спасибо вам, – Кемаль повернулся к измученной Лане и Михаилу. – И… извините, что ли! У вас не отдых, а одни приключения!

– Да вы-то при чем? Бывает. И у нас в России, и везде, – пожал плечами Михаил. – Только вы теперь уж без нас. Спокойной ночи.

Они вышли на освещенную террасу.

– Вон, видишь, он сколько всего натащил, – сказала Лана. – И траву эту никогда не косил, чтоб незаметно было, он сам сказал. Говорил: это бы все в Британский музей или на «Сотби»… а тут в пыли валяется! А кто-то вообще у себя на даче из таких камней портик или что-то такое сложил, не боятся даже… слушай, жалко его! Он безобидный такой вроде, хоть и фанат!

– Да с ним все в порядке будет, врач же сказал. И, между прочим, безобидный, а натащил… небось сам на «Сотби» и собирался?

– Да нет, как бы он это все вывез, тяжесть такую?! И потом он, по-моему, такой… вроде Паганеля с сачком, энтузиаст.

– Ага, энтузиаст, оно и видно: целый сад вон его энтузиазма! И про «Сотби» опять же сам сказал!

– Он имел в виду – не ради денег, а чтобы привлечь внимание общественности, что ли. Он как раз был озабочен, чтобы внимание общественности…

– Тебя, например? – засмеялся Михаил. – Ты у нас главная общественность!

– Да мне показалось, что он и до меня туда кучу людей возил, говорил, как по писаному. Ника нашего тоже привлечь хотел: наверно, думал, Ник большая шишка, раз у нас такой отдельный дом. Он сказал, этот дом никогда раньше не сдавался, ни за какие деньги – вот и решил, что у Машки с Ником деньги какие-то особенные или влияние?

Свет на террасе и в доме погас: видимо, полицейские решили свернуть свое расследование или вообще не браться за него. А чего браться, если Крис придет в себя и сам скажет, кто это его так и чем? Не убийство, слава богу.

– Спокойной ночи! – еще раз вразнобой сказали Кемаль и Нихат. Они закрыли дверь и заторопились, словно куда-то собираясь. Наверно, туда, куда они шли, пока не услышали ее крик. А куда они шли – искать убийцу? То есть они, что же, знают, где его искать?

– Вы бы не гуляли все-таки ночью, – посоветовал старший.

– Да, мы сейчас домой, конечно, – согласились Лана и Михаил.

На самом деле «домой» не хотелось.

Вечер прекрасный, спать после такого все равно невозможно, страх у обоих почему-то прошел, как будто они просто посмотрели пугающий, но не имеющий к ним отношения фильм, а «дома» Маша и Ник – наверняка еще не спят, и придется рассказывать им всю эту эпопею с Крисом, и в спальню сразу не сбежишь – неловко.

Полицейские пошли вверх – к их домам: может, не искать убийцу, а просто Кемаль к себе, а Нихат за компанию?

– А мы куда? Слушай, а что, если до моря дойти, недалеко ведь?

– Да, меньше километра, но мы избаловались, никогда не ходим, только на машине. Обратно по жаре тяжело, все-таки в гору и с Мишкой.

– Так сейчас-то можно: ни жары, ни Мишки! Пойдем?

И тут Лана вдруг испугалась. В саду за домом Криса кто-то был, совершенно точно. То ли тень промелькнула, то ли шорох какой-то?

– Лан, ты чего? Была б ты кошка, у тебя сейчас бы уши шевелились и шерсть дыбом встала!

– Тихо ты! Что-то там… есть!

– Да те же кошки и есть! Ты, кстати, кого хочешь: мальчика или девочку?

Она посмотрела на него огромными испуганными глазами.

– Не пугайся, я про котенка! Ты же хотела – нашего собственного?

– Миш, – зашипела она, – я тебе говорю, там есть кто-то… с той улицы подошел, наверно! Нет, не ходи, – она судорожно вцепилась в его руку, – а то тебя, как Криса! Миш, пошли быстро, я говорю! Домой пошли! Давай полицейских догоним!

– Лан, успокойся, – Михаил нарочно заговорил в полный голос: если кто есть, пусть слышит, что тут не один человек, что они его не боятся, спокойно себе разговаривают. Да и Лану в таком состоянии оставлять нельзя, она девушка впечатлительная, потом ни спать, ни есть не сможет от всех этих переживаний. А если у нее уже раньше была депрессия, или чем она так достала Машку? Михаил, конечно, подозревал, что все это может быть выдумками, таким специальным хитрым планом, чтобы завлечь его в этот дорогостоящий рай для избранных, иначе ведь он бы не поехал, правильно? – Никого там нет, а если и есть… да я сейчас посмотрю, это твой рыжик, вот увидишь!

– Нет! Не ходи, говорю!

– Ладно, ладно, не пойду я! – сказав это, Михаил сделал Лане знак помолчать и прислушался. Никаких звуков и шорохов. – Все, уходим, никого там нет.

С этими словами он подвел Лану к фонарю, слабо светящему около калитки, прижал палец к губам, сделал гримасу, чтобы убедить жену не кричать и ничего не предпринимать, вынул из кармана ее шортов телефон и дал ей в руку. Мол, если что – сразу звони… куда-нибудь.

Тихо подойдя к ступенькам, ведшим на террасу, он выговорил нарочито беспечным тоном:

– Да, к морю поздновато, наверно. Пойдем, что ли, домой? Спать охота… – и он зевнул так, что Лана, до этого в каком-то ступоре послушно замершая у фонаря, вдруг как-то повеселела и решила поучаствовать во всех этих хитростях.

– И мне-е-е! – она тоже зевнула, не так громко, как Мишка, но почти по-настоящему, убедительно так зевнула. А что, все правильно: может, тот, кто там, за домом, по-русски не понимает, а по зевкам поймет, что они хотят спать и сейчас уйдут, и утратит бдительность… господи, какие глупости! Пчелы подумают, что шарик – это просто кусочек неба, а я – это маленькая тучка… совершенно логично.

– Миш, правда, пойдем уже! – нормальным голосом сказала она и хотела уже добавить про Винни-Пуха и пчел и что нечего строить из себя маленькую тучку, но тут ее муж неожиданно сделал какое-то быстрое движение, кажется, из тех, что они когда-то с верным Портосом отрабатывали для борьбы с гвардейцами кардинала, и бесшумно исчез за углом.

Ничего не соображая и на рассчитывая, думая только о том, что ни за что не останется одна под этим фонарем, Лана бросилась за ним. Она никогда не любила стучать каблуками и обувь всегда выбирала удобную, и Машка всегда твердила, что она подкрадывается, как кошка, – вот и отлично, вот и пусть я буду кошка, и не останусь я здесь без хозяина, ни одна кошка бы не удержалась: мы, кошки, должны знать, что где происходит, даже если это может быть опасно, любопытство сильнее страха! Как можно стоять под фонарем, глупо зажав в руке телефон, если вот опять шуршат заросли, и еще что-то шуршит, и…

– Так вот это кто! – громкий голос Мишки звучал неестественно, как у массовика-затейника: «Вот кто к нам пришел! Похлопайте, дети!». Наверно, он хотел успокоить ее, Лану, или и самого себя тоже? Но когда она неожиданно, не рассчитав своего кошачьего бега, налетела на него и все увидела, то смогла только выговорить тем же дурацким тоном:

– О! Это вы!

– Да, это я, – насмешливо передразнил Борис. – А почему такая паника, я не понимаю?

– А что вы здесь делаете? – быстро спросила Лана.

– А вы? – еще насмешливее отозвался Борис, выбрался из сухих зарослей на террасу и стал отряхивать джинсы. Лана смотрела подозрительно и вцепилась в мужа. Ей хотелось сказать ему, что никто в здравом уме не напялит джинсы в такую жару (даже ночью жара, какие джинсы, все в шортах-то умирают!), что, значит, он надел их специально, чтобы залезть в эту колючую траву, вон и кроссовки у него, а кто здесь сейчас носит кроссовки, значит… но как это сказать, даже на ухо не прошепчешь – услышит, а если он что-то такое задумал… а если это он… Криса?! Их, конечно, двое, и она может закричать так, что перебудит весь поселок, так что, в общем-то бояться нечего, но… как не бояться человека, который… который… что? А ведь кто-то вчера – только вчера! – убил беззащитную женщину, и если…

– Если вы думаете, что я тот самый маньяк, то спасибо вам большое! – словно прочитал ее мысли Борис. – Я пришел к Крису и…

– Через сад и забор? С той стороны? Не ищете легких путей? А что у вас только что было в руках, а? – Михаил не принял насмешливого тона, которым было совершенно невозможно обсуждать такие вещи, как рана Криса: он видел ее слишком близко, и промывал, и боялся, что не сможет спасти, и мучился от собственной беспомощности, не до шуточек ему! – А если я сейчас же скажу местной полиции, что поймал вас с поличным? Или это не тот камень, которым вы его?.. Но тот тоже найти нетрудно, они найдут!

– Какой еще камень? Вы с ума сошли и ничего не докажете! Ничего у меня в руках не было, вот! Видите? – он продемонстрировал пустые руки. – Ни-че-го! Я пришел к знакомому… с той стороны, с какой мне удобно, вот и все!

– Как же не докажем? Очень даже: нас же двое! А полиции местной сейчас и доказательств не надо: вы сюда влезли? Влезли! Что-то замышляли? Замышляли! Камень держали? Держали!.. Не ожидал я от вас, если честно!

– Чего не ожидали-то?! Говорю же: я пришел к приятелю…

– Что же вы не спросите: а где ваш приятель-то, а? И что пять минут назад отсюда скорая отъехала, вы не видели, не слышали?

Они старались говорить негромко, хотя соседние дома были, похоже, необитаемы: никто пока не интересовался происходящим, не включал света, не выходил на балконы узнать, что это там опять в такое время и почему никакого покоя?

– Ничего я не… нет, скорую видел, но я не знал, что… а что с Крисом-то?!

– А что с ним, по-вашему? Поздновато спохватились, Борис, надо было сразу спрашивать, а не кричать, что мы ничего не докажем. Нет, ну надо же! Вы прямо… этот… бунтовщик хуже Пугачева!

Неизвестно, откуда вдруг в разговор влез этот «бунтовщик», вернее, нет, конечно же, хорошо известно – откуда, но к делу он ни малейшего отношения не имел и при этом как-то сразу все изменил: Лана фыркнула, а Борис усмехнулся. Конечно, свои люди – сочтемся.

– Михаил, ну давайте серьезно! Мы же с вами… интеллигентные люди, а эти турки бог знает что могут подумать!

– Мы тоже можем. Интеллигентные люди не лезут в чужие сады и уж тем более никого не…

– Михаил, интеллигентные люди не лезут в чужие дела! А у нас с Крисом дела и, между прочим, именно в саду. Вы эти камешки его видели? Подсудное дело, кстати. Из музеев местных похищено, полиция будет рада.

– Ничего не похищено! – вмешалась Лана. – Он их здесь специально сохранял, потому что там, на развалинах, ни сторожей нормальных, ничего!

– Это он вам так сказал. Сказать что угодно можно. А факты – вот они, пожалуйста, лежат себе.

– Так вы, значит, его за расхищение музеев стукнули? Борис, давайте, вы нам все толком расскажете, потому что я должен знать, с кем мой друг и, так сказать, брат в законе собирается иметь дело. Так сказать, бизнес. Не могу же я позволить, чтобы такие подозрительные личности…

– Господи, Михаил, да что вы такое говорите?! Почему «в законе»?! И какие «такие» личности?! Крис археолог, я историк, он натаскал этих камней, иногда со мной консультировался.

– Не может быть! Он сам все про эту античность наизусть знал! И вообще, вот он придет в себя и все расскажет! – рассердилась Лана. – Миш, что ты следствие тут ведешь, позвони Кемалю этому, да и все! Может, они и орудие найдут!

Борис испугался.

– Лана, пожалуйста, давайте без всяких… местных турок! Мы все-таки соотечественники, мы русские люди, и должны друг другу помогать!

– А иностранцев бить по голове, да? – Михаил, как и Лана, ненавидел такие самоопределения: чуть что, сразу «мы – интеллигентные люди», «мы – образованные люди», «мы – нормальные люди», «мы – порядочные люди» (даже так!), «мы – русские люди» – в том же ряду, как синонимы, вот как! Причем произносится это, как правило, этаким пафосным тоном, против которого, как против лома, нет приема: не будешь же отрицать, что ты «интеллигентный», или «образованный», или «порядочный», или «русский»! Последнее-то точно непоправимо!

– Да он сам меня чуть не убил! Это была самозащита, я вам все объясню! Ну поругались мы с ним, основательно так поругались!

– Не сошлись во мнениях? Насчет блаженного Августина? – Борис посмотрел дико: какой еще Августин?! – А камень уже был за пазухой? Значит, булыжник – оружие пролетариата, античный булыжник – оружие археолога? Так, что ли? Научная дискуссия?

– Что-то вроде. Но ничего страшного же не случилось, да? Я, сами видите, вернулся на место, так сказать, преступления, думал – посмотрю, что с ним, может, помочь надо?

– А что ж вы сразу-то не помогли?! Бросили его, что угодно могло случиться!

– Да испугался я! Да! Примитивно испугался! Он на меня набросился, я ему… врезал и…

– И сбежали!

– Да, представьте себе, сбежал! А вы бы, конечно, остались, подождали, пока он придет в себя и опять на вас набросится? Вам теперь легко рассуждать!

– А чем вы его? Полиция интересовалась, они теперь, пока орудия не найдут, не успокоятся.

– Так полиция тоже была?! Я так понял, что только скорая… черт!

Еще бы не «черт»! Михаил видел, что Борис мучительно пытается говорить правду как-то так, чтобы не сказать всего и при этом не слишком много соврать.

Что-то в этой истории было похоже на правду и вполне могло ею быть: мало ли, какие непонятные вещи случаются, а этот фанат-археолог явно не ангел с крылышками. Мог и наброситься, пожалуй, очень даже мог… если бы, к примеру, обнаружил кого-нибудь в своем саду, около любимых своих камней… причем не Лану или местного мальчишку, а именно такого, как Борис – человека, что-то профессионально понимающего в этих самых его драгоценных камнях, то есть, конечно, не драгоценных, а для него лично драгоценных… тьфу, путаница какая!

Конечно, путаница: если бы он обнаружил Бориса в саду, так и сам лежал бы в саду, там, где его стукнули. Или он добрался до дома и потом упал? Но на нем не было всей этой соломы… вон Борис джинсы отряхивал – Ланка так и стрельнула глазами: мол, не по сезону одежка. А на Крисе ничего не было, никакой соломы, совершенно точно. Значит, повздорили они с Борисом в доме или на террасе – а откуда тогда у Бориса взялся камень? Или в доме тоже вроде были какие-то обломки руин?..

– Так где орудие-то? Домой отнесли?

– Ну да… машинально. Выскочил с ним, а потом… не бросать же… ценность все-таки! Им в музее место, всем этим камням!

– Одному теперь место в полиции… ладно, Борис, знаете, что? Мы вас здесь не видели, полиции ничего не скажем… не потому, что мы, как вы выразились, русские люди, а просто… Крис жив – придет в себя, пусть сам решает, что полиции говорить. Пойдем, Лан…

– Спасибо, – с искренним облегчением вздохнул Борис, – Крис ничего такого не скажет… мы разберемся… договоримся. Я завтра с утра в больницу съезжу… только вы… уж и Николаю, пожалуйста!..

– Вот это не знаю! Как получится. Что, вам так эта работа у него нужна? Вы же историк, а не строитель и не этот… как его… логистик – или кто там занимается стройматериалами? Зачем вам это нужно-то?

Лана нетерпеливо дернула его за рукав. Какая разница, зачем Борису работа! Понятно, зачем, на самом-то деле: деньги нужны, его жена крутится, старается, вот и он решил…

– Миш, пойдем уже, а?

– Да, Борис, мы пойдем, правда. Поздно, и мы тут намучились… по вашей милости!

Уходя, они оба чувствовали себя неуютно: Борис, попрощавшись, никуда не пошел, а так и остался стоять возле сада Криса и смотрел им вслед, как будто хотел убедиться, что они действительно уйдут.

И обоим почему-то казалось, что теперь, когда хозяина нет, камни, заботливо спрятанные в саду и пережившие несколько тысячелетий, оказались в опасности, без надежной охраны. Теперь они одни, и кто угодно может сделать с ними, что хочет: унести домой, продать на аукционе, использовать как обыкновенный дешевый мрамор для собственной лестницы, превратить в орудие убийства, как чуть не сделал Борис.

Они уходили и оставляли его наедине с камнями – а что же, остаться здесь и сторожить их? В сущности, Крис, кажется, этим и занимался, только в других масштабах: оберегал эти камни от вандалов, от ничего не понимающей и презрительно не желающей понимать черни, от времени, которое раньше текло медленной рекой и не разрушило их за тысячи лет, а теперь вдруг понеслось таким бурным потоком, что каждый день может вполне ожидаемо стать последним.

И для камней, и для их хранителей.

14. Шейда

– Темно у них, – сказал Нихат с интонацией школьника, который намекает родителям, что уже так поздно, так поздно, ну никак нельзя за уроки, или так холодно и так болит голова, что никак нельзя сегодня в школу. – Может, до завтра? Заодно и доказательств дождаться бы – в смысле из лаборатории.

– Думаешь, нам завтра же все пришлют? Да там у них работы – кроме нашей! Я позвоню, конечно, я просил, чтобы быстро и… неофициально, сказал, чтобы заключение даже не писали, не срочно, но… кто их знает? Им же все только что привезли! Да обычно самое маленькое десять дней, это тебе не кино! Одна лаборатория на огромный город, да такие, вроде нас с тобой, у каждого же сложный случай, и отовсюду все просят! И потом не думаю я, что нам это так уж поможет! Наверняка на теле полно следов: Айше, Шейда, Мария точно, плюс еще и Мустафа, может быть. Они же виделись, обнимались… одежда в общем шкафу, расчески общие! Разве что эпителий…

Слушать про эпителий Нихату не хотелось: чего лишний раз вспоминать собственное упущение? Никто, правда, не знает, Кемаль возмущался негромко и наедине, ребята, скорее всего, ничего не заметили и не поняли, да Кемаль и возмущался-то врачом, а не им, Нихатом… может, и ничего? Обойдется? Вот раскроют они дело, и будет все равно, кто не вспомнил про эпителий и ногти.

– А если он… эпителий этот, принадлежит вообще кому-нибудь неизвестному?

– Да наверняка! Я почти уверен. Потому что Айше, Мария и Мустафа ее не убивали совершенно точно, а соседи – они хоть и странные, и меч у них этот, и скрывают что-то, но им-то зачем?! Да, темно… давай-ка с той стороны посмотрим: может, на террасе сидят? Или хоть один кто-нибудь?

Они прошли мимо дома, который Кемаль по идее должен был считать своим: там Айше и ее брат, то есть его семья, но дом, в котором он провел только одну короткую ночь, казался ему таким же чужим, как остальные. Первый этаж был освещен, но плотные белые шторы, которые все непременно вешали на дачах, чтобы уберечься от летнего солнца, были задернуты, и ни жены, ни Мустафы ему увидеть не удалось.

В доме русских выше по улице светилось несколько окон, и внизу и наверху, Нихат старательно не смотрел в ту сторону, а впрочем, за соснами и оливами с того места, где они были, все равно ничего не разглядеть… а если и разглядеть, то лучше не надо! Чужое счастье лучше не видеть, а ведь даже если она просто моет посуду, а он просто читает газету – это и есть счастье, что же еще?

Шумел ветер, звенели цикады, на углу странным зеленым светом светился куст, разросшийся так, что фонарь оказался у него внутри.

Они обошли дом адвоката – тишина, темные камни выделяются на светлом песке.

– Ладно, ты иди, отдохни, – сказал Кемаль. – Лучше, и правда, завтра. Сейчас их по отдельности не застанешь, так что нет смысла. Давай лучше выспимся, и к англичанину с утра надо бы…

Айше и Мустафа сидели в гостиной и о чем-то спорили. Кемаль открыл незапертую дверь, и Айше, вскочив с дивана, бросилась к нему.

– Где ты был?! Опять что-нибудь?.. Я уже звонить хотела, но боялась!

– Ничего, ничего, все в порядке. Кто-то стукнул вашего Криса… да все в порядке с ним, не волнуйся! Мы его в больницу отправили, сотрясение мозга вроде бы.

– Кто его стукнул?! Почему?

– Айше, какая разница, если он тут ни при чем?! Кемаль, послушай, я говорил с ними…

– С Эрманом и Шейдой, – уточнила Айше, а брат посмотрел на нее сердито, чтобы не перебивала.

– Он сказал, – Мустафа помедлил, видимо собираясь с духом, чтобы сказать что-то такое, что лучше бы не то что не говорить – вообще не знать. Не знать и не предполагать, что такое возможно. – Он сказал, что это все правда. Про Эмель. Что она хотела развестись и уехать. Нет, уехать и потом развестись. Что… у нее кто-то был. Другой мужчина. Он сказал, что даже Онур знает, что только я…

«Зачем он все это наговорил? Неужели не мог хоть что-то скрыть, помолчать хоть до похорон?! – возмущенно подумал Кемаль. – Какого черта ему понадобилось все это вытаскивать? Сказал бы полиции, мне, в конце концов, если уж такой… правдолюбец!»

Мустафа встал и нервно заходил по гостиной.

До кухонной стойки – и обратно до двери, до кухонной стойки – и обратно… Айше встревожено следила за ним, а Кемалю вдруг пришло в голову, что его шурин вполне мог так надоесть Эрману своим допросом, так вести себя с ним, что тот не без тайной радости выложил ему все эти факты. Тем более что рядом с ним самим преданная жена, а твоя вот какая была, и нечего так со мной разговаривать и обвинять во лжи – как-то примерно так, да? А если между ними еще какие-нибудь профессиональные счеты: скрытое соперничество, подсчет мелких побед и неудач в делах, количество и качество клиентов… да мало ли что? На поверхности-то вроде как дружба, а внутри – кто знает?

Мустафа дошел до кухонной стойки и вдруг изо всех сил стукнул кулаком по гранитной столешнице. Стукнул – и снова пошел к двери.

– Я не верю ему, – негромко, чтобы не сорваться на крик, и быстро произнес он, – не верю, и все! Вы можете верить, а я… если бы только своими глазами увидел! Господи, да у нее ни времени не было, ни… нет, не говорите, что времени сколько угодно и что это недолго, – он говорил, словно разгоняясь: все быстрее и громче, и так, словно они возражали, а он с ходу отметал все эти возражения. – Недолго, это когда просто секс… когда уже… уже есть кто-то… другой, – эти слова давались ему тяжелее всего, – и тогда да, конечно: договорились, встретились… разбежались!.. но ведь до этого… до всего этого должен быть какой-то… этап, правильно? Если бы мы… ссорились и вообще плохо жили, и она кого-то бы себе… присмотрела, или ее бы кто-нибудь присмотрел, то вот тогда… как я бы мог этого не заметить? Нет, ну как?! Были бы звонки, подарки, хотя бы цветы, хоть раз она упомянула бы нового знакомого – когда еще ничего не было, да? Ну, вот вы, оба, представьте, что один из вас…

– Я идиот, – сказал Кемаль. Мустафа и Айше удивленно и выжидательно посмотрели на него. – Идиот, – повторил он, доставая из кармана поспешно засунутую туда мятую бумажку. – Как она могла планировать с кем-то уехать и… и вообще, если у нее на распечатке ни одного постороннего номера?! То есть постоянного постороннего. Понимаете? Вот, смотрите! Вот ты, вот это Эрман, вот Онур, вот Айше, вот еще какие-то номера, но это может быть супермаркет, чтобы привезли воду, подружка какая-нибудь… мы выясним, но они за месяц не повторяются. А если бы кто-нибудь был… тем более если бы она с кем-то условилась уехать…

– Я и говорю: он врет! Ты должен… – да, я много чего должен: проверить, не было ли у нее второй сим-карты, для особых звонков, посмотреть, нет ли среди ее вещей карточек для телефона, ведь она могла быть осторожна и не пользоваться собственным, но это все потом… а сколько времени отнимет поиск этих мелочей, господи! Официально проверять бесполезно: вторая сим-карта могла быть оформлена на имя любой подружки – кругом тупики какие-то!

– Подожди. Я сейчас же пойду и поговорю с ним… нет, я один, – остановил он так и вскинувшегося Мустафу. – Я сам, так будет лучше. Ты мне только скажи… не спеши, вспомни спокойно: Эрман мог тебя… не любить? Или какие-то счеты там у вас… мелочи даже… споры профессиональные – было что-нибудь такое?

– Да сколько времени уже прошло, господи! С того процесса… да он офис-то рядом купил уже после, и общаться мы стали уже потом… я сначала думал, что ему неприятно будет, но он совершенно нормально все воспринял.

– Что воспринял? Что за процесс?

– Какая разница?! Насчет земельных участков… он в недвижимости не очень разбирался тогда, взялся зачем-то… а я… сам знаешь, если не уверен, предлагаю соглашение сторон, и я-то только недвижимостью занимаюсь, а он то за уголовное дело возьмется, то за иски к фирмам, то…

– Ясно. Он зло мог затаить?

– Да какое зло, что ты говоришь?! В кино мы, что ли?! Убить Эмель… из-за такого?!

– Да не убить… а солгать тебе сейчас насчет развода, измены… чтоб, так сказать, показать тебе, какой ты дурак, раз когда-то ты его дураком выставил, – это он ведь мог?

– Не знаю, – Мустафа снова принялся ходить по гостиной, обдумывая то, что никак не желало укладываться в голове. Что-то вроде мести от человека, которого считаешь другом? Но, с другой стороны, измена Эмель еще хуже и невероятнее. – Нет, – наконец выговорил он. – Мне бы хотелось, но… он бы не успел подготовиться. Когда я его вызвал в полицию, он же ничего толком не знал, но при этом сразу сказал, что Эмель просила его о встрече, что хотела поговорить о разводе…

– Мы не знаем, что он там знал! Он точно знал одно: Эмель опровергнуть его слова не сможет. Все, я пошел. За мной не ходить, не вздумать подслушивать-подглядывать… только дело испортите!

Зеленый куст на углу сверкал каким-то сумасшедшим огнем: ветер трепал его, и свет казался живым, шевелящимся, он становился то ярче, то почти исчезал, заслоненный ветвями… жутковатое зрелище, не для слабонервных. Еще японский колокольчик – и можно снимать фильм ужасов… или саспенс, что ли? Как это Айше решилась выйти ночью, срезать колокольчик, бросить камень? А если все гораздо проще, если убийца действительно какой-нибудь случайно забредший в поселок психопат? Как она могла спокойно отправиться – ну и что, что в соседний сад, совсем близко? – да нужно было вообще носа не высовывать из дома!

Черная тень что-то делала в саду, Кемаль ясно видел склоненный женский силуэт – Шейда. Еще одна ничего и никого не боится, что за женщины, ничего не соображают, ей-богу! Ее не было, когда они проходили с Нихатом, видимо, только вышла… что, интересно, может заставить женщину выйти почти ночью в сад, если известно, что где-то рядом может бродить убийца… кстати, действительно интересно!

Кемаль замедлил шаг, но он подошел слишком близко, а шел, не прячась, – и она уже заметила его на фоне предательски светящегося куста, выпрямилась и, отряхивая руки, направилась к нему.

– Вы к нам? – спокойна, как будто визит полицейского в такое время – вещь абсолютно нормальная. Или в данных обстоятельствах, и правда, нормальная?

– Да, к вам, если вы еще не ложитесь? А что это вы так поздно в саду?.. – почти под ногами у Шейды был какой-то невнятный ком веток, она оттолкнула его с дорожки, и на светлой плитке остались комья земли. – Сажаете что-то?

– Нет… я… – она отвернулась и пошла к дому, – пойдемте, муж еще не лег… я ветки обрезала, – зачем-то пояснила-таки она.

Пойду обратно, решил про себя Кемаль, обязательно гляну, что за ветки такие! Вот ведь черт: врут все на каждом шагу, какие ветки, если там комья земли, а почему просто не сказать, что ты там сажала… даже если ночью? Не труп же зарывала, в конце концов, и не орудие убийства – оно и так в полиции… нет, если она что-то зарыла, непременно вырою, просто назло, что за манера – ерунду всякую скрывать!

А если она не успела зарыть… нет, понял он, когда они приблизились к слабо, но все-таки освещенному крыльцу, в руках у нее ничего нет. Но руки были грязные и поцарапанные – что за ветки такие?

– Что за ветки такие? – Кемаль с сочувствием покачал головой. – С колючками, что ли? Или розы?

– Розы, – кивнула Шейда.

– А все говорят: у вас – сад камней, а у вас и розы? – пустой разговор, или?.. черт ее знает, напряженная она какая-то… вот только вряд ли из-за роз.

– Проходите, – она открыла дверь, и Кемалю ничего не оставалось, как шагнуть внутрь. А все-таки, если ты там что-то зарыла, в этих розах… возьму фонарик и найду!

Черно-белый интерьер гостиной так странно контрастировал с дачной атмосферой поселка, с черепицей и деревянными верандами, что показался Кемалю неприятным. Хотя Айше и упоминала что-то черно-белое, когда говорила о картине, Кемаль никак не ожидал, что это так… бесповоротно, что ли. Все слишком минималистское, слишком, подчеркнуто современное, все без полутонов, все словно кричит: мы не такие, как вы все, нам не нужен ваш примитивный уют, ваши кружева, теплые тона, кремовые абажуры… мы другие, и если вам здесь неуютно – не приходите больше.

Черная гранитная столешница кухни неожиданно становилась вертикальной, а потом, после перепада высот, вдруг делала странный поворот, превращаясь в странной формы стол, центр которого поддерживала массивная ножка из черного же металла.

«Ничего себе, – подумал Кемаль, – что-то мне это напоминает… запятая эта».

Но это была не запятая – на полу, под столом черно-белая плитка, до этого пребывавшая в нормальном шахматном порядке, тоже начинала извиваться, образуя круг… да не круг, а «инь и ян» – вот что это такое, и форму одной из половинок (то ли «инь», то ли «ян», черт их разберет!) как раз и повторял стол.

– Какой у вас… необычный дизайн! – пора уже было что-то сказать, а этот интерьер так и навязывался на комплименты или хоть какие-то отзывы: такое молчанием не обойдешь, разве что нарочно, из зависти, например.

– Да, спасибо, – раздался голос хозяина дома откуда-то сбоку. – Это мы с Шейдой сами все придумали и начертили даже… до этого обращались к дизайнерам, но никто, скажем так, нас не понял. Предлагали какие-то варианты… впрочем, вы, конечно, по делу?