Текст книги "Сад камней"

Черт, все-таки трудный язык… если он скажет все это полиции, то… то все понятно: возможность у нее была, алиби нет, мотив – вот он, пожалуйста, хороший такой мотив. С деньгами даже. Три месяца по три тысячи евро – сумма немаленькая, даже если учесть, что часть забирает Байрам. Если у здешних ментов зарплаты как у наших, для них это сумма.

– Но тогда мне надо было еще и Айше, и эту… соседку… где камни… они тоже могли сказать! И сейчас, кстати, могут!

– Не могут. Моя жена сказала тебе, что Айше здесь никого не знает, раньше почти не бывала, а Шейда… та, где камни… она не общается ни с кем, кроме Эмель… одна сидит или с мужем. И хозяйка из Германии редко приезжает, только с Эмель дружит. Ты это знала.

– Да не знала я, говорю же!

– Моя жена сказала…

– Она врет, она меня терпеть не может, я ей убираться предлагала!..

– Танья-ханым, ты не кричи так, – Байрам придвинулся поближе, – на вот тебе сигарету, давай покурим спокойно… поговорим…

Господи, сколько можно говорить! Понятно же, куда он клонит: сейчас намекнет на мастерскую, деньги… интересно, сколько он запросит? Какая разница, если очевидно, что потом он попросит еще?! Где это видано, чтобы шантажист не попросил еще, они входят во вкус, присасываются, как пиявки… только дай слабину – и все, на всю жизнь!

– Завтра поговорим, Байрам, – Татьяна решительно поднялась и посмотрела на сторожа сверху вниз, пользуясь преимуществом террасы. – Я с мужем поговорю, потом еще с женой твоей… чтоб не болтала лишнего. Если она думает, что я Эмель… – сейчас же посмотрю это поганое слово в словаре, надоело руками изображать! – то я ведь и ее могу… а? Не боится она врать-то? Шутка, понятно? Шучу я так… Ты давай… иди уже. Вон, между прочим, машина проехала – видел?

– Видел, – озадаченно подтвердил Байрам, явно не понимающий, куда она клонит. Татьяна в который раз с удовольствием почувствовала… нет, не то чтобы власть над ним, скорее некое трудно измеримое превосходство: если я, почти не зная языка, так ловко держу его в напряжении и ставлю в тупик… кстати, почему – не зная? Очень я даже неплохо знаю язык, если могу кого-то держать в напряжении и ставить в тупик!

– Так вот, я и говорю: машина проехала, а кто-нибудь знает, к кому и зачем? Кто-нибудь сторожит у нас или как? Кто угодно может в любое время пройти, проехать, украсть что-нибудь… убить, да? Так что не надо придумывать… понятно тебе?

Что ему может быть понятно?! Пять классов образования в деревенской школе, водительские права, полученные во время кампании, когда их дают даже неграмотным и слепым, – нет, что себе думал этот их отец нации Ататюрк, когда конституцию свою сочинял? До него, конечно, умеющих читать были вообще единицы, жили, как Маугли, ни фамилий, ничего! Но в наше-то время?! Нет, Борис сказал, что несколько лет назад обязательный образовательный минимум увеличили до восьми классов, но эти ребятки когда еще вырастут! А подавляющее большинство населения, особенно на востоке страны и ближе к Кавказу, так и осталось при своем умении написать несколько слов и посчитать, надолго ли хватит денег. Кстати, считают они лучше и больше, чем читают и пишут! Вот и этот… какой сюжет придумал, лишь бы денег просто так, не работая, получить. Мастерскую ему, видите ли, захотелось…

– Пойду посмотрю, – задумчиво глянув в ту сторону, куда уехала машина, сказал Байрам. – Наверно, приехал кто-то.

– Разумеется, приехал кто-то! Раз машина-то проехала! Умный ты, Байрам-бей, прям как я! – Татьяне надоело сдерживаться, да он, скорее всего, и не поймет иронии – если ей еще удалось ее передать по-турецки. – Спокойной ночи, завтра поговорим.

– Спокойной ночи, Танья-ханым. Только убийца на машине не подъезжал.

– Кто? – а, понятно: «убийство» – «убийца», еще одно слово выучила. Что ж, судя по всему, пригодится. – Откуда ты можешь знать, кто приезжал?

Тут же у вас проходной двор, сказала бы я, если бы знала – как! У них и проходных дворов-то нет, наверно, им не понять. Нет, в поселке всегда было абсолютно спокойно, Татьяна даже привыкла не запирать двери, но нельзя не признать: ворота не так уж и охранялись, любой злоумышленник, если бы он появился, мог заявить, что идет в гости или просто гуляет… дом купить хочет и присматривает, например.

– Днем Зеки дежурил, он смотрел. Чтобы в бассейн чужие не ходили… а сейчас там закрыто – зачем кто-то чужой поедет?

Конечно, чужакам только бассейн и нужен! Особенно если учесть, что до моря пятьсот метров! Нет, пять классов – это ни в какие ворота!..

Кстати, если после убийства сразу в бассейн… а что, мысль интересная. Там же народу полно и хлорка – поплавай, никаких следов не останется… ни под ногтями, нигде… где там еще криминалисты что-то находят? И причина вполне… ничего не знал, пошел купаться… а ведь можно вспомнить, кто в бассейн приходил, может, она сама его видела?.. Нет, черт, ничего не вспомнить… не до того ей было.

Ладно, и сейчас не до этого.

Она посмотрела вслед наконец-то отчалившему сторожу: куда он повернет – к дому или туда, куда поехала машина? Что сильнее: лень и пофигизм или любопытство и хоть какое-то чувство ответственности? На углу, под неярким фонарем, сторож чуть замедлил шаг, словно раздумывая, потом любопытство или более практичные соображения взяли верх, и он вышел из светлого пятна в тень – направился узнавать, кого это принесло в такое время. Скорее всего, ничего примечательного: молодежь ездила в Дидим на дискотеку… нет, для них еще рано, они под утро возвращаются… другая фигура возникла под фонарем – как-то быстро возникла и так же быстро нырнула в тень. Татьяна не успела понять, кто это, но в быстром движении было что-то пугающее… к тому же двигалась фигура по направлению к ней… вот он уже!

Татьяна вскрикнула и метнулась к двери террасы.

– Борис! – голос не слушался, и крик получился каким-то неубедительным.

– Oh, sorry, Татьяна! – выкрикнул ей в спину запыхавшийся голос – о господи, Крис, что ли?! Что это он носится с такой скоростью? Или это у меня нервы сдают? – Я вас напугал? А Борис дома?

Он старался говорить с ней по-турецки, хотя Борис всегда настаивал на английском. Мол, ты же учила, знаешь, послушаешь – вспомнишь, но дух противоречия вместе с нежеланием показаться смешной пустили такие прочные корни, что Татьяна ни за что не раскрывала рта, пока они общались между собой, и Крису приходилось переходить на турецкий. На этой территории Борис был бессилен, не мог поправлять ее произношение и ошибки, да и турецкий Криса был не многим лучше ее собственного.

– Извините, я по вечерам бегаю…

– И не боитесь? – сам меня напугал, теперь я напугаю его.

– Чего?! Я каждый вечер, когда не жарко…

– Не чего, а кого! Убийство все-таки, вы же знаете.

– Да, конечно, но… – он легкомысленно отмахнулся: мол, мне-то что, это не наша проблема. Конечно, главное – вовремя уехать. Они с Ланой вернулись, когда все уже было кончено: тело увезли, почти все полицейские уехали, любопытствующие соседи разошлись по домам. Татьяна с некоторым злорадством вручила Лане Мишку – вместе с еще не пришедшей в себя Машей. Нет, а что они себе думают, мне еще завтра им переезд организовывать: надо поговорить с Айше, раз полиция не против, чтобы их переселили в ту половину дома, надо… словом, много всего еще надо, пусть теперь сами выходят из стресса и занимаются ребенком.

С нее хватит. Сейчас отправлю этого англичанина… бегает он! Вот пусть и бежит своей дорогой, а то пугает людей!

– Что это вы тут в потемках? – ничего себе, Борис-то, оказывается, дома был! Она кричала, звала… а если бы убийца?.. И вообще, мало ли что могло с ней случиться, а он, значит, сидит себе наверху, и типа его не касается! Вот так поиграешь в сильную женщину – мужики и привыкают, что ты сама все проблемы решаешь! Зевает еще… спал он, что ли?!

– Oh! Hi, Boris, I’ve just asked… – радостно заверещал Крис. Татьяна плохо разбирала слова в потоке речи – интересно, чего ему надо? А ему явно было что-то надо, причем, похоже, именно от Бориса. Еще и озирается как-то странно, сад и террасу осматривает, чудной все-таки!

– Yes, tomorrow morning, – ответил на непонятный вопрос Борис.

– Что – завтра утром? – не выдержала Татьяна. Эти два слова, да еще выговоренные Борисом, она поняла, и ладно. Не обязана она знать все языки мира, правильно?

– Он спрашивает, когда Николай приезжает.

– А ему-то зачем?!

– А черт его знает, Тань… он спросил, я сказал. Может, из-за Ланы?..

– Да причем тут Лана?! Он, кстати, мог у нее спросить, целый день где-то вместе шлялись!..

Лучше бы я куда-нибудь свалила на целый день из поселка, подумала Татьяна. Могла ведь на пляж поехать, или в магазин, или с Борькой на его любимые развалины – тогда у нее было бы прекрасное алиби, не придерешься, и никакой хитрый кавказец не мог бы ее шантажировать.

Кстати, алиби не мешало бы заняться. В конце концов…

– Борь, слушай, ты говорил, у них тут уголовная статья за… прелюбодеяние… правда, что ли?

– Правда, а тебе-то зачем?! Решила, что ли, на старости лет?..

– Совсем обалдел?! Мне для дела… ладно, спроси его, зачем ему Николай-то?

– Татьяна спрашивает, – это она поняла, она вообще понимала, когда по-английски говорил Борис, но что лопотал Крис, никак, – зачем вам Николай?

– Оу, – как обычно, бестолково взмахнул руками Крис и принялся говорить.

– Ну и чего? – выждав паузу, спросила Татьяна. Черт, как все-таки неприятно не понимать: сидишь как дура!

– Да он… – неохотно и медленно (тоже не понял, что ли?) начал Борис, – про раскопки свои…

– Зачем Николаю его раскопки? Тоже на экскурсию повезет, как Лану? Так скажи: ты сам свозишь!

– Скажу… завтра поговорим, Крис, ладно? – выговорил он на понятном Татьяне английском.

– Хорошо. Тогда я побежал… спокойной ночи! – вежливый, что может, по-турецки говорит, чтоб ей, бестолковой, жизнь облегчить.

– Спокойной ночи, – ответила она.

– Ну так, что там у тебя с прелюбодеянием? – насмешливо спросил Борис.

– Да ничего! Интересно стало, спросить, что ли, нельзя?

– Можно. Всегда пожалуйста. Спрашивайте – отвечаем.

Может, и правда, спросить? Татьяне вдруг нестерпимо захотелось выговориться, выплакаться, рассказать все-все, без остатка, без малейшей лжи… но… нет, вот если без лжи, то как я могу сказать, что второй год на свой страх и риск сдаю дома без ведома владельцев?! Собственно риска никакого: многие хозяева, особенно живущие за границей, доверяли Байраму ключи, сообщали о том, когда собираются приехать, все было под контролем… но сказать такое Борису? Начнет мораль читать, как будто она сама не понимает, что такое хорошо и что такое плохо, а как бы они жили только на проценты от сделок – это он понимает? За прошлый сезон (с мая по сентябрь) она заработала почти пятнадцать тысяч долларов, да, доллар уже не тот, сейчас они перешли на евро, но все же… большой процент со сделки не возьмешь: понятно, что хозяева хотят сдать подороже, а дачники снять подешевле, скоро вообще начнут напрямую действовать… хорошо еще язык сложный, фиг выучишь… с другой стороны, английский у многих…

– Тань, ты чего окаменела вся? – Борис смотрел внимательно, без обычной насмешки, как-то обеспокоенно. – Испугалась, что ли? Ты бы, кстати, правда… поосторожней. Целый день одна ходишь, а вдруг это маньяк какой-нибудь? Ведь среди бела дня… А Инка где?!

– На дискотеку поехала. С этими… у которых машина. Не на мотоцикле, я спросила.

– Лучше бы дома посидела, когда такое творится! И вообще…

– Ой, вот только не начинай опять, а? Сейчас ты скажешь, что я ее распустила, что я за ней не слежу, а ты сам ничего не должен, да?! Дочь, между прочим, не только моя, а общая! Я и так из-за нее…

Господи, как я устала. То турецкий, то английский, то скрывать что-то… ну почему люди не могут просто говорить все, что думают? Почему вечно надо с оглядкой, с хитростью, с умолчаниями всякими? Вечный бой какой-то, а не жизнь.

– Борь, ты только… ты мне ничего не говори, ладно? Я попала в такую… не историю, а … не знаю… я тебе расскажу, только…

– Давай, – кивнул Борис, – что я, не вижу, что ли? Так и понял, что что-то случилось. Когда ты после допросов этих вернулась.

Он хотел сесть, но Татьяна остановила его.

– Пойдем в дом, а то здесь… услышит кто-нибудь.

Когда они сели за маленький столик на кухне – все-таки московские привычки неискоренимы, столько места: гостиная, несколько комнат, а все разговоры на кухне! – Татьяна вдруг испытала странное чувство.

Непривычное, хорошо забытое, старое. Чувство, что вот сейчас она переложит весь груз на кого-нибудь – на бабушку, на родителей, на… нет, больше никто не вспоминался.

Взрослея, Татьяна старательно заглушала в себе этот прежде естественный порыв – пожаловаться, разделить с кем-то если не сами неприятности, то хотя бы свои переживания из-за них, попросить если не о реальной помощи, то о сочувствии и понимании. Но с кем? Учеба в Москве давалась нелегко – джунгли, где каждый сам за себя, и те дружелюбнее; откровенничать с подружками невозможно: москвички и не посмотрят, а такие же, как она, живут по принципу «помоги себе сам».

Мужчины? В юности не было необходимости взваливать на них свои заботы – что за заботы у юности?.. Потом, во взрослой жизни, Татьяне так нравилось играть в самостоятельность, в способность справиться с любой трудностью, что как-то так получилось, что все – и муж, и дочь, и друзья, и родные – шли за советом к ней и взваливали свои заботы на ее плечи.

Как на Конька-Горбунка. Он, наверно, потому и Горбунок, что от чужих забот и проблем горб вырос. И он его тащит и не жалуется. Еще и летает, и очередные проблемы решает.

– Борь, – начала она, уже зная, что все равно не скажет всего. Ладно, хоть что-то, хоть часть, не все же одной тащить!

Как он сказал – окаменела? Вот именно.

Не Конек-Горбунок, а каменная баба, огромная, уродская, доисторическая каменная баба. Когда-то давно, в какой-то другой, уже закончившейся, прожитой жизни, Борис возил ее в Коломенское – тогда запущенное, не приглаженное для туристов, с одним действующим как бы за спиной всеобщего атеизма храмом, разрушающимися старинными постройками, огромными дубами, посаженными по преданию чуть ли не самим Петром Первым. Около дубов стояли и эти запомнившиеся каменные бабы – черт-те какого века черт-те какой эры. Борис все знал, все рассказывал, но она интересовалась только им самим, и дивной весной в этом странном, каком-то немосковском оазисе тишины, и старушками, шедшими с бидончиками к роднику за какой-то особенной водой и мелко крестившимися на уцелевшую церковь, и неожиданными здесь, в двух шагах от метро, деревянными домишками… а запомнились вот каменные бабы. Наверно, потому, что она почувствовала в них соперниц: эти бесформенные уродины вызвали непонятное восхищение Бориса, отнимая его у нее, и она при всем желании нравиться ему не могла разделить его чувств. Ну и что, что черт-те какой век? Не Венера Милосская, смотреть не на что! Ну и что, что пережили столько всего, сохранились… почему цены нет? Она молча кивала, изображая желанную интеллектуалку и желая на самом деле только одного – чтобы его лекция закончилась, чтобы можно было уже побежать к оврагу с родником, чтобы посидеть где-нибудь с ним среди тенистых, пахучих зарослей… с ним одним, принадлежащим только ей, а не каким-то каменным бабам.

И они бежали, и пили ледяную воду, и целовались – все было, и он любил ее, он ей даже не изменял, только вот каменные бабы, как она мысленно называла предмет его тайной страсти, не отпускали его. Он никогда не был полностью с ней – его всегда занимали и мучали какие-то другие, не интересные ей мысли, бесполезные и бесформенные, как те самые каменные бабы.

Которым, видите ли, цены нет. Конечно, нет – кому они нужны-то?!

Сейчас она вдруг ощутила себя такой каменной бабой – тяжелой, неповоротливой, замолчавшей на века.

Рот раскрыть и то тяжело.

– Тань, – позвал ее Борис, – ты… ты бы рассказала, что ли? Что ты одна-то маешься?

– Да… это я… задумалась просто. Ой, Борь, ты только… только не говори мне ничего… умного, ладно? Короче, я сегодня с Мишкой в бассейне сидела, а молодежь эта… словом, Инка ко мне подбегает… «что ты здесь сидишь? пришла за мной следить!» – в таком духе. Я ей, конечно, объясняю: мол, за ребенком смотрю; она – фыр-фыр-фыр, сам понимаешь. При этом Мишка в детском бассейне играл, я там и сидела, на нее специально и не смотрела даже… но ты ее знаешь… все свободу ей подавай… короче, она с парнем каким-то все ныряла да бегала, потом смотрю: пошептались они и на выход двинулись… ну и…

Татьяна запнулась.

Вот почему так бывает: когда действуешь, то сам себе как-то так объясняешь свои поступки, что они кажутся правильными и нормальными, совершенно логичными, неизбежными, продиктованными разумными причинами и исключительно добрыми чувствами, – а когда начинаешь о них рассказывать!.. Сразу и слова не подберешь, и сам себе кажешься глупым, и понимаешь, что причины твои и чувства, которые для тебя лично были важными и все объясняли, другому покажутся мелочными и смешными… и, чтобы не показаться слушателю мелочным и смешным, ты рассказываешь все не так, как оно было, а все изменяя и приукрашивая, чтобы угодить собеседнику, сделать его своим союзником, доказать ему, а заодно и себе, что ты прав, конечно, прав… и при этом лжешь, и фальшивишь, и сбиваешься, и хочешь верить, что это и есть правда… настоящая-то правда кому понравится?..

Вот как, какими словами объяснить Борису, что да, она пошла за ними, да, решила проследить и если там что не так, то прекратить это безобразие: мать она или нет?! Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь с каким-то турком!.. Нет, вот этих слов лучше не произносить, чтобы не нарваться на очередное Борькино нравоучение: расизм, фашизм, прочая фигня… нет, оно все правильно, но если твоя дочь с каким-нибудь негром… Татьяна не верила, что кому-то это может быть безразлично. Лишь бы человек хороший попался, говорите? Это вы потому говорите, что вас лично не коснулось, а если бы ваша дочь…

– Ты за ними пошла, что ли?

– Да, пошла, а что такого?! То сам говоришь, что я ее распустила, а то…

– Тань, я ничего не говорю! Пошла и правильно сделала, она здесь совсем… стыд потеряла, по-моему. Может, ее в Москву отправить, а? И учебный год начинается.

– Да про учебу-то я договорилась. И как ты ее сейчас отправишь? У нас билеты уже…

– А что дальше-то, Тань? Рассказывай, не тяни!

– А что – дальше?! Сам можешь себе представить… вышли они за территорию, оба полуголые… в лес зашли. Недалеко… ну, я наорала на них и разогнала…

– А… они?..

Нет, так мы и не научились говорить на такие темы! Что наши поцелуи в Коломенском – детский лепет! Эти, нынешние, в свои шестнадцать уже до настоящего секса добрались, и все им мало…

– Борь, я не знаю, в этот раз не успели, я ей твержу, чтоб предохранялась хоть! Ведь подцепит тут заразу какую-нибудь, господи!

– Ты поэтому про статью-то спрашивала? Хочешь ее припугнуть, что ли? Так она иностранка, я не знаю, как у них тут закон этот действует…

– Да не в том дело! Просто получается, Борь, что пока я за ними бегала, убийство это произошло. Сейчас Байрам приходил, говорит: меня около того дома видел, представляешь? Типа если я ему не заплачу, он полиции скажет! А я что могу доказать? Я там не была, но из бассейна-то уходила! И обратно бегом бежала, чтоб с Мишкой, не дай бог, ничего не случилось, он же шустрый такой… я, кстати, прибежала: его нет, чуть инфаркт не получила, оказалось, он в туалет бегал… неважно, словом, все меня видели. И что минут десять, а то и все пятнадцать меня не было, тоже. И как мне доказать, что я не туда ходила? Инка-то, может, и подтвердит, а парень этот ее?! Он-то статьи уголовной испугается, скажет, нигде не был, из бассейна не уходил, дружки его подтвердят, Инке кто поверит, правильно? Вот я и не знаю, что мне делать теперь!

– Как – что делать?! Да сейчас же все это полиции рассказать! Пусть его за шантаж… ну, не посадят, конечно, но пусть хоть знают! Ты же мне сама на днях в газете показывала, какая у них тут прекрасная полиция! Если ты промолчишь, он решит, что ты испугалась! А чего тебе пугаться-то? Ну зачем тебе убивать?! Ни мотива, ничего! Ты с ней и знакома-то не была толком! Нет, Тань, надо прямо сейчас… пойдем к нему вместе, к твоему кавказцу, чтобы он всякую ерунду из головы выкинул! И потом – сколько ты бегала, минут десять, говоришь, ну пусть пятнадцать? Так откуда он знает, что ее именно в это время убили, а? Да никто с такой точностью время смерти не определит, ты детективов не читаешь, что ли?!

Ну, мотив-то, положим, Байрам мне придумал. Есть у меня мотив, ничего не поделаешь. А вот время… это да. Фиг они чего докажут, буду стоять на своем… вот только как про Инку в полиции рассказывать? Не хотелось бы, к тому же парень ее ото всего отопрется, это факт!

– Ты за территорию через ворота выходила?

– Конечно… а как же?

– Так тебя тогда мог кто-нибудь видеть… там сторож был, например?

– Да я не видела! Может, сидел в будке своей, кто его знает? Байрам сказал, что Зеки дежурил вроде…

– Вот тебе и свидетель! В общем, так, Тань, ты давай успокойся, и пойдем к черкесу этому.

– Ой, не знаю я…

– Тань, да что тут знать?! Чем быстрее, тем лучше: он ничего придумать не успеет. И потом пусть знает, что ты мне все рассказала, полиции готова рассказать – то есть скрывать и бояться тебе нечего!

Нечего. Правильно. На том и стоять: мне нечего бояться. Мне нечего скрывать. Про незаконную аренду Байрам, скорее всего, и сам промолчит: побоится, тоже ведь соучастник. Да и жене придется признаться, и деньги вернуть… нет, это он меня на испуг брал… или?..

Или он действительно подумал, что я убийца?!

Или… или он сам – из-за тех же самых денег? Четыре-пять тысяч долларов для него сумма огромная, запредельная, ему столько ни за что не скопить, и если он знал, что из-за этой Эмель их афера может сорваться, то… ну да, а потом заявить, что его жена мне сказала…

– Не туда, Борь, он не дома, – вовремя вспомнила она, когда они дошли до перекрестка с бледным голубоватым фонарем. – Там машина подъехала, он посмотреть пошел – туда, наверх.

Они повернули на дорожку, поднимавшуюся в гору, прошли мимо нескольких огромных, растущих прямо посреди дороги сосен, и дошли до последней, самой верхней улицы.

– Ну и как ты определишь, кто из них только что приехал? – спросил Борис, указывая на припаркованные около освещенных домов машины.

– Не знаю, – растерялась Татьяна, – может, ну его совсем, завтра поговорим, а?

– Нет уж, до завтра он все обдумает… пойдем вдоль улицы пройдемся, может, встретим? А потом к нему пойдем… между прочим, у того самого дома всегда была одна машина, а сейчас две!

– У какого «того самого»? – спросила Татьяна и, уже спрашивая, поняла.

«Тот самый дом» был теперь только один.

Дом, где произошло убийство.