Текст книги "Муж мой – враг мой"

Глава 11

– Оставьте нас.

Супруг, любезно сопроводивший меня до моих (или теперь уже наших?) покоев, не остался за дверью. Не то, чтобы я на это рассчитывала. Но…

Обе поджидающие госпожу девицы метнули на меня вопросительные взгляды, и только не увидев возражения, присели в почтительных книксенах и удалились. Я выпустила герцогский локоть и с гордым и независимым видом прошла в будуар, на ходу вынимая из ушей тяжелые серьги с изумрудами – ожидаемо любимым камнем Вейлеронов. Добрая половина фамильных драгоценностей сверкала зеленым.

– Я должна предупредить вас, ваша светлость, что это платье я самостоятельно не сниму.

– Вам и не придется снимать его самостоятельно.

Я вздрогнула от неожиданности, когда шеи коснулись теплые губы – как он успел так бесшумно проследовать за мной? – и провернулась в легших на талию руках.

Вздох, вырвавшийся из груди, даже мне самой показался испуганным, когда я увидела взгляд его сиятельства – там отражались свечи, там отплясывали бесы, там, в глубине зрачков, свил гнездо покровитель-Пройдоха…

И…

И пальцы мужа скользят по моим рукам вверх – кисти, предплечья, плечи… Я чувствую это прикосновение сквозь ткань платья, как горячий след на теле, и вздрагиваю, когда платье заканчиваются – и, замерев на невесомое мгновение, муж касается кожи. Ключиц. Шеи. Замка ожерелья на шее.

Но смотрит он только мне в глаза. И в глубине зрачков больше не танцуют смешинки, там теперь живет что-то древнее, вечное, жаркое.

Отвернуться! Разорвать контакт взглядов!

Но нет сил. И ожерелье он расстегивает на ощупь.

У моего мужа обветренная кожа и сухие губы. У него темные глаза – темнее чем обычно. От него пахнет древесным, горчащим, мужским – и от этого голова идет кругом.

Или не от этого, а от того, что он, такой большой, такой знакомый и незнакомый, стоит так близко, и я чувствую жар его тела, или это не его, а мой, но мысли плывут и дрожат, и я будто здесь и не здесь.

Мне страшно и не страшно. Я хочу, чтобы он остановился, и чтобы он продолжал. Я хочу провалиться сквозь землю – но, кажется, сейчас взлечу.

Зеленые камни в тяжелой оправе со стуком касаются туалетного столика – чтобы спугнуть это замершее, словно в янтаре, мгновение.

Мой муж берет мою руку, и не разрывая взглядов, склоняется к ней, – и я сглатываю, чувствуя, как горячие губы касаются её там, рядом с обручальным кольцом.

Почему-то это невинное движение отзывается роем горячих мурашек по телу, и я жмурюсь и взываю к Матушке-Искуснице, прося сил и выдержки, и позволяю развернуть себя спиной.

Но с закрытыми глазами не становится легче. Герцог… Нет, Алиссандр! Он разбирает шнуровку платья, попутно целуя меня то там, то здесь – и поцелуи легкие, как лепестки, ложатся на плечи, на шею, на позвоночник, и я чувствую каждый из них маленькой печатью.

Он ведет ладонями по мне, и руки, горячие, крепкие, надежные. сгоняют с меня платье, как воду. И я переступаю через него – будто выхожу из воды.

Одежда сползла с меня слой за слоем, пока я не осталась лишь в нижней рубашке и панталонах.

И шпильки покидают прическу плавно, неторопливо. Томно.

Одна за одной.

Узел волос какое-то время еще держался в порядке, чтобы потом в один миг развернуться покрывалом, рассыпаться волнами.

Где-то за стенами замка снегопад, и потрескивает мороз. Где-то за стенами замка поет ветер.

А здесь в покоях герцога Вейлеронского тепло, и в карих глазах пляшут, пляшут бесы – и от их пляски у меня сбивается дыхание и густеет кровь.

Мой мужчина разбирает мои волосы – ворошит каштановые с рыжиной пряди, чешет их руками, словно гребнем, пропускает сквозь пальцы текучий шелк, как самая заботливая служанка.

Никогда ни от одной служанки у меня не бежали горячие искры по коже. Не грохотала в ушах кровь.

И кто-то, у кого еще хватает сил и воли думать, но уж точно не я, вдруг понимает, почему Анабель так рвалась утром непременно мыть мои волосы, а еще все лила мне на макушку воду, приговаривая русалочьи бормотушки, а Нита всегда считавшая это глупостью, только ревниво смотрела со стороны, требуя получше умывать. Наглые девки наверняка думали про сегодняшний вечер! И уж знали о том, что будет, побольше меня!

Тело немеет, непослушное, тяжелое. Мне страшно и сладко. Мне… медово. Мой мужчина разбирает мои волосы – и от каждого его движения я словно узнаю себя. Словно возвращаюсь домой.

А он целует там, где только что гладил, и гладит там, где целовал – и у меня плечи и шея, спина и затылок горят от его поцелуев, и что-то внутри тоненько дрожит, когда крепкие ладони обхватывают меня за талию и ставят на пуфик – попутно разворачивая лицом к мужу.

– Ваша светлость! – выдохнула я в поцелуй, невесть чего испугавшись, и он засмеялся.

И поцеловал угол рта. И глаза. И щеки. И заправил за ухо непослушную волнистую прядь. И поцеловал висок.

– В спальне, – прошептал он между поцелуями, – вы вполне можете обращаться ко мне на «ты» и по имени. – И снова горячие губы скользят по моему лицу, и лицо горит. – А «Алиссандр» вполне можно сократить до «Лис»!

«Лис? Лис… какой ты Лис?» – мимолетно удивилась я, пытаясь совместить в воображении по-солдатски прямолинейного Вейлерона и это имя, и тут же забыла об этом, потому что после долгой артподготовки рот мужа наконец накрыл цель.

Он поцеловал меня крепко, глубоко, и у меня за спиной словно распахнулись крылья – вот-вот улечу.

– Теперь ваша очередь, ваша светлость, – выдохнул он, отстраняясь.

И я послушно потянулась к нему сама.

И поцеловала.

И обвила руками шею.

И зарылась пальцами в волосы, густые и жесткие…

Целовать кого-то самой – это, оказывается, не то же самое, что принимать чужой поцелуй.

У моего мужа на подбородке и щеках щетина, она колется – и это почему-то приятно.

У моего мужа узкие губы, и они послушно раскрываются мне навстречу, и он вздрагивает, когда я, повторяя за ним же, прихватываю губами сперва верхнюю, потом нижнюю.

У моего мужа совсем нет выдержки – он стонет, стоит его лишь чуть-чуть прикусить!

И я смотрю него торжествующе и свысока. С пуфика.

И он беззвучно рассмеялся в ответ, глядя на меня сквозь ресницы, короткие и темные, и продолжил смеяться, уткнувшись лбом мне в ключицу и оплетя меня объятиями:

– Мне нравится ход ваших мыслей, ваша светлость! Но вообще-то, я имел в виду, что мне тоже нужна ваша помощь, раз уж здесь нет моего камердинера. Разденьте меня, тэя Нисайем.

Во рту мгновенно пересохло, а мысли заметались заполошными канарейками: что?! Я?! Но… Я не смогу! Нет-нет-нет, я же никогда! Я не такая! Я не посмею! Я просто не посмею! Я…

Я гордо вздернула подбородок и, глядя на герцога Вейлеронского из-под ресниц и свысока (пуфик-пуфик!), надменно сообщила (внутренне обмирая от собственной смелости):

– Ниса. И ты тоже можешь звать меня по имени и на «ты»!

И я чуть не утонула в расширенных зрачках Вейлерона, когда он повторил:

– Раздень меня. – Негромко и хрипло. – Ниса.

Медленно.

Пробуя и смакуя это «ты» и «Ниса».

Я не выдержала и опустила ресницы, берясь за первую пуговицу…

Очень неудобно раздевать мужчину, который ничуть не помогает тебе, а сплошь мешает – целует руки, пряди волос, бодается лбом и ловит губы…

Нечеловеческие условия труда!

Пальцы путаются в петлях, кисти застревают в рукавах, и вот-вот мне смущения уже не больше, чем азарта и смешливого недовольства.

Но я все же робею, запуская ладони под белую ткань рубашки, чтобы провести руками по плечам – горячим, широким, тем, за которые я вчера так отчаянно цеплялась. По рукам, по твердым мышцам…

Рубашка стекла на пол белой кляксой и я, помедлив, положила ладони на твердую мужскую грудь, мимолетно отметив, как часто она вздымается, и как бьется под моей ладонью сердце.

Взгляд невольно скользнул вниз, и я отчаянно покраснела. Нет, нет и нет! Я не буду снимать с него брюки!

Алиссандр читал мысли, не иначе, потому что вдруг снова тихонько рассмеялся, притягивая меня к себе, впечатывая в большое, горячее тело, целуя так, что воздуха стало не хватать.

И кружится голова, и дрожат руки, и ноги становятся слабыми настолько, что отчетливо становится ясно: с этого пуфика я скорее упаду, чем сойду.

Хорошо, что у меня есть муж.

Надежный, крепкий муж, способный взять меня на руки и перенести из будуара через мою спальню – прямиком в свою, не дав неверным ногам ни единого шанса уронить свою хозяйку.

Полезный это зверь в хозяйстве – муж!

…но сгрузил он меня не на кровать, как я ожидала, а рядом.

Поставил на ноги и в ответ на удивленный взгляд – пояснил.

– Мы еще не закончили, – и он провел кончиками пальцев по краю сорочки, щекотно, едва задевая кожу. – Но, полагаю, дальше ты – и я – справимся самостоятельно.

И он взялся за пуговицу на брюках.

А я…

Я отвернулась. Повернулась спиной, но подцепила край сорочки непослушными пальцами, потянула наверх, чувствуя, как ласкает воздух обнаженное тело, съежившиеся соски. Нырнула в ворот, протащила ткань сквозь копну волос, и та на несколько мгновений открыла спину, чтобы потом снова спрятать ее густым пологом.

Вздохнув, я потянула завязки на панталонах.

Когда и они сползли на пол бесполезной тряпкой, я испытала острое желание прикрыться, погасить свет, сбежать под покровом темноты…

Мужские пальцы отвели волосы с плеча, щекотно провели по позвоночнику вниз, а потом вверх.

– Тебе нечего стесняться, Ниса. Ты прекрасна.

«Ты прекрасна».

Такие простые слова. Но от них разливается тепло в груди, и руки уже не тянутся прикрыть все стыдное, и несмотря на то, что щеки горят, как будто я весь вечер просидела слишком близко к камину, я поворачиваюсь.

И Алиссандр делает шаг вперед.

Его тело совсем не похоже на мое.

Мое – маленькое и мягкое, слабое, податливое. Его – большое и жесткое, с силой, свернувшейся под кожей жгутами мышц. И несмотря на то, что оно вдавливает меня в постель, мне не тяжело и не неудобно. Мне – именно так надо.

Я вдруг понимаю, что мне нравится чувствовать эту силу. Гладить ее. Целовать…

Мне уже ничего не страшно, и я, увлекшись, с чувством лизнула темный плоский сосок, и в то же мгновение выгнулась с тихим стоном.

Он внутри меня – и это совсем не больно. Ни капельки. Это приятно, жарко, туго.

И нетерпеливо. И я подаюсь бедрами навстречу, поторапливая – дай, дай то, что дал мне вчера. Я готова. Я хочу.

И снова тихая теплая усмешка, и контрастно острый укус – он хватает сосок и тянет его на себя, потом выпускает и хватает другой, но не двигается.

И я хнычу:

– Ли-и-ис… – цепляясь за его плечи, притягивая ближе, ловя губами губы.

Он послушно опускается, вжимается в меня, сдавливает в объятиях, а потом – рывок, переворот. И я вдруг оказываюсь сверху, и вскрикиваю от того, каким глубоким делается проникновение.

И изумленно ловлю карий взгляд. Что он хочет? Что мне делать?

Шершавые мужские ладони сжимают бедра, подталкивают наверх. Упираясь коленями в кровать, я приподнимаюсь, с упоением ловя новые ощущения, чувствуя медленное покидающее движение, и как все сжимается внутри в попытке удержать, не выпустить.

Руки добираются до талии, сжимают ее и указывают – теперь вниз.

Глубоко, до упора, так, как мне хотелось.

Я поняла.

Я приподнимаюсь, упираясь ладонями не в постель, а в твердую грудь. Выпрямляюсь.

И двигаюсь.

Прядь волос щекочет сосок, губы горят, ладони мужа на бедрах обжигают, но уже не давят, лишь поддерживают равновесие, позволяя мне самой выбирать нужный ритм. И он смотрит.

Я не могу выдерживать этот взгляд, поэтому прячусь за ресницами, но все равно чувствую его каждой клеточкой своего тела.

Удовольствие скручивается в тугой узел внизу живота, оно становится почти невыносимым. И это так ново, так остро. так странно – невыносимое удовольствие. И глухой грудной мужской стон становится спусковым крючком.

Я замираю, я хватаю ртом воздух, уставившись расширенными глазами в потолок.

Внутри горячо, жарко пульсирует.

Чудовищное напряжение разрядки медленно отпускает тело. И я сама опускаюсь мужу на грудь, еще ловя затихающие отголоски этой пульсации.

Закрываю глаза.

Нет, сегодня мне не хочется спать, как вчера. Сегодня мне хочется, чтобы мир за дверями этой спальни перестал существовать. Мне хочется остаться здесь, на удобной широкой и теплой мужской груди. Чтобы я была на нем, а он – во мне.

Вы были правы, маменька, мне понравилось. И если для того, чтобы испытывать подобное, нужно быть ведьмой, то я впервые не жалею, что родилась ей.

…Я раскинулась на спине и думала о том, что надо бы встать, позвать служанок, потребовать наполнить ванную, подать ночную сорочку и расчесать волосы, разметавшиеся по постели неопрятными космами…

Но ничего не делала, так и лежала. Почему-то – поперек постели (хотя что значит «почему-то» – потому что поперек постели все и было, а после я только и смогла что стечь с мужа, когда он подо мной зашевелился…).

Лечь, как должно, или хотя бы протянуть руку за подушкой не было никаких сил.

Лису, видимо, тоже было лень тянуться за подушкой, поэтому он пристроил голову мне на живот, и созерцал, как на моей коже пляшут язычки огня, им же и пускаемые. На бедрах, на груди и даже на животе, в опасной близости от герцогской умиротворенной физиономии. Высотой с ладонь, иллюзорные и прозрачные, они не обжигали, а лишь дарили приятное тепло: несколько секунд назад я замерзла, и попыталась укрыться одеялом, которое у меня с негодованием отобрали.

Мужу хотелось на меня смотреть, а мне не хотелось мерзнуть. Призванный огонь стал впечатляющим компромиссом. Как от этих впечатлений я за завизжала на весь замок Страж – не знаю.

Время от времени Лис дул на пламя, и оно занималось сильнее, но тут же опадало.

Чудесная у нас супружеская жизнь: ведьма горит, маг раздувает огонь – идиллия!

Мимоходом отметив эту, безусловно, глубокую мысль, я потянулась к творению Вейлерона. Алый лепесток охотно перескочил мне на руку, облизывая пальцы и рождая почему-то приятные, но щекочущие, неприличные ощущения внизу живота.

Я не удержалась от подначки:

– Красивый цвет. Аласский гербовый…

И подавила улыбку, когда муж сердито фыркнул, а алое пламя сменилось изумрудно-зеленой искристой дымкой с черными нитями-прочерками в глубине.

Эта иллюзия вела себя еще беспокойней: она то растягивалась длинным языком по всей мне, то таяла, оголяя то грудь, то впадину пупка, то лобок… Будоражила, беспокоила… ласкала.

Я возмущенно охнула, попыталась стукнуть мужа куда придется, но он лишь бессовестно рассмеялся, и сгреб меня в охапку, навалившись сверху. Иллюзию, правда, за ненадобностью развеял.

А потом смело взял на себя суровую мужскую роль – уложить нас как следует.

Жену мне выдали вредную, но забавную. Смеяться над ней нельзя – кусается.

Не смеяться тоже нельзя: выражение лица благородной тэи, осознавшей, что женщина тоже может быть сверху – бесценно.

На самом деле, сквозь смех и желание, я испытывал, пожалуй, даже зависть: в свои первые разы я изо всех сил пыжился, чтобы никто не подумал, что у меня нет опыта. В свои девятнадцать я уже мнил себя опытным любовником и распускал хвост уже от этого (и слава богам, что жену мне вручили позже, намного позже – когда у меня кроме чувства собственного величия отросли еще и мозги). Но никогда я не был ни таким доверчивым, ни таким искренним как эта девочка, которая сперва искренне старалась держать себя в руках, потом искренне удивлялась, а после столь же искренне проваливалась в близость с головой и выплывала из нее разомлевшая, осоловевшая и теплая, как сытый котенок.

И, да, Бес его всё дери, перед этой девочкой снова хотелось лезть из шкуры вон, как в первый раз, снова и снова показывая, что плотская любовь – это больше чем постыдная обязанность для продолжения рода. Это огромный мир чувственных удовольствий для двоих.

– Какие планы у тебя на завтрашний день? – спросил я у неё, укутывая нас обоих в одно одеяло.

Мне-то зимние сквозняки не страшны, мою дубленую шкуру не вдруг проймешь, а вот Ниса, кажется, мерзлячка.

Жена сладко потянулась подо мной (непередаваемые ощущения) и обняла меня внутри одеяльного кокона:

– Собиралась продолжить входить в дела. Пока эсса Линед знакомит меня с учетными книгами, а там и до ревизии дойдём. Еще завтра из Антры прибудет маг-садовник, оценить объем работ в замке. Её светлость ухаживала за магически измененными растениями лично, и теперь нужно нанять специалиста, который будет этим заниматься. Городской маг может выручить только на временной основе… И еще, – Ниса повозилась, удобнее устраивая руки на моей талии, – я хотела вас… – она смущенно засопела куда-то мне в шею и поправилась: – Я хотела тебя попросить связаться с тэей Керолайн и узнать, не желает ли она забрать какие-то свои растения? Как я поняла, у нее были довольно впечатляющие экземпляры, они побеждали на королевских выставках… Вероятно, ей будет обидно их лишиться?

Я ухмыльнулся:

– Ты могла бы сама с ней связаться. Я скажу секретарю, он даст тебе ее новый адрес.

В районе шеи засопели еще активнее, а потом уныло отозвались:

– Да, ваша светлость…

– Ниса, – я не удержался и поцеловал встрепанную макушку. – Это не приказ. Но я бы хотел, чтобы ты это всё же сделала. Ну же, девочка!

Я пощекотал сжавшийся комок герцогини Вейлеронской, и он немедленно и очень ощутимо ткнул меня локтем. Вот же!

Выдохнув и выровняв дыхание, я повторил:

– Ниса, ты уже победила в вашем противостоянии. Ты можешь позволить себе проявить великодушие и сделать первый шаг. Тебе не надо искать расположения моей матушки или добиваться ее дружбы – но поговорить с ней о хозяйственных делах. Почтительно, но твердо. Подумай об этом, хорошо?

В одеяле продолжалось ничуть не убежденное, но крайне горестное сопение.

Я снова пощекотал жену и, уже наученный опытом, успел прижать ладонью ее локоть:

– В конце концов, если матушка начнет капризничать и набивать себе цену, просто выставишь эти пройдоховы цветочки на выставку от своего имени – имеешь полное право, а матушка впредь воздержится от подобного поведения.

– Хорошо. – Нисайем вздохнула пусть и по-прежнему без энтузиазма, но уже и без яростного внутреннего сопротивления. – Я свяжусь с тэей Керолайн.

Умница!

Нисайем задумчиво и забывчиво царапнула ноготками мою грудь и продолжила:

– Когда она решит, что она заберет к себе, и маг оценит объем работ, я подойду к тебе со сметой. – Это было похоже скорее на вопрос. – И потом нужно будет подобрать постоянного специалиста, который обеспечит растениям в оранжерее и в замке достойный уход…

Тэя явно не была уверена, может ли она подходить ко мне со сметой, и я кивнул:

– Приходи, конечно, если пожелаешь, но особой необходимости в этом нет. Ты вполне можешь самостоятельно распоряжаться средствами. – Я подумал и позволил себе мелкое ехидство: – Кстати, эсса Мириам – один из лучших магов-флористов в округе… И уж точно, она не занята!

В одеяльном коконе на короткую секунду замерли. И, кажется, даже перестали дышать.

Потом моя жена решительно подняла голову, отстранилась, насколько это было возможно, и смерила меня взглядом. Выразительным. Многообещающим. И с удивительно фальшивым сочувствием произнесла:

– Бедные растения. Как жаль, что они все погибнут!

Мою попытку обнять её герцогиня Вейлеронская встретила испепеляющим взглядом, а смех – острым локтем.

Вернуть грозную воительницу на место – себе под бок – удалось не сразу. Но радует уже то, что она не вспомнила о своей спальне!

Отдышавшись от возни и распутав сбившиеся волосы, благородная тэя вспомнила, о чем мы говорили:

– Еще нужно будет выбрать время и зайти к Дайан, она восстанавливает белое платье и просила обязательно прийти на примерку.

Жена озабоченно свела брови.

Дайан – то третья девица, которую жена забрала из родительского замка, вспомнил я. Модистка-белошвейка.

– Что она говорит? – уточнил я, запуская пальцы в волосы супруги, которые она с таким трудом призывала к порядку.

– Ругается, – смущенно сморщила нос та.

Я не сдержал смешок:

– А что она говорит о перспективах ремонта?

– Обещает, что дате возложения даров никому и в голову не придет, что это платье было повреждено. Сделает всё, как было – хотела сделать даже лучше, но я запретила из конспирации!

Я снова улыбнулся.

Семейная идиллия.

Ленивая беседа о завтрашнем дне, обсуждение планов с шутками и невинным фехтованием остротами: «Вам опять нужен новый гардероб, тэя!» – «Ваша светлость, клянусь, что не менее половины платьев буду зелеными, но можно, вторую половину заказать разноцветную?».

Возня и попытки уйти в ванную комнату, а оттуда к себе, обреченные на провал изначально. И ванную комнату тэя идет, но возвращаемся мы оттуда в мою же постель.

Ворчание о том, что ей нужна камеристка, и мои уверения, что я справлюсь не хуже – после которых супруга заливается краской.

Сонная возня, когда моя жена укладывается долго и решительно устраивается поудобнее, а потом незаметно для самой себя проваливается в сон.

Я поглаживаю ее поверх плеча и чувствую, что улыбаюсь.

Ничего, ребенок, я тебя еще приучу. Приручу.

Рано или поздно, но ты привыкнешь мне доверять, и в ответ на мой вопрос сама будешь интересоваться моими планами. А потом и вовсе делиться всем без вопроса.