Текст книги "Гордая птичка Воробышек"

Крюкова невнятно фыркает, а я сажусь с ней рядом. Осторожно обнимаю за плечи, провожу рукой по темным волосам, не зная, что сказать.

Но подруга говорит сама. Высморкавшись в протянутую мной салфетку, она неожиданно спрашивает, повернув ко мне заплаканное скуластое личико:

– Жень, ты смотрела «Имитатор» с Сигурни Уивер?

– Д-да, – удивленно отвечаю я. – А при чем здесь…

– А «Дети кукурузы»? – перебивает меня.

– Конечно, это же по Кингу снято.

– И «Психопат», по Роберту Блоху?

– Тань, – в свою очередь перебиваю девушку, – я даже «Молчание ягнят» смотрела. Ты лучше скажи, к чему ведешь? – спрашиваю, поправляя очки. – А то непонятно. Постой? – поднимаю руку и прикладываю ладонь к горячему лбу. – Крюкова, ты как себя чувствуешь? – вздыхаю обеспокоенно. – Ты что, заболела?

– Я?! – Танька сердито смеется, закатывая глазки. Неласково отпихивает меня в плечо. – Это тебе лучше знать, как я себя чувствую! – неожиданно выдает, и я так и застываю с открытым ртом.

– Что?

– Ты меня совсем не жалеешь, Воробышек, совсем! Я с тобой поседею, зачахну, издохну, а ты-ы!.. – я таращусь в Танькины черные глаза, полные слез, не замечая, что ее палец обвинительно упирается в мой бутерброд, забытый в руке. – Ты – бессердечная подруга моей студенческой юности, так и будешь преспокойно лопать масло!.. Ты где шлялась в ночном городе, горе луковое! Почему телефон отключила?! Ты сводку преступности видела?! Совсем совести нет, подругу до инфаркта доводить?! Сама же корила, сама говорила, и сама же…

Танька наползает на меня, раскрывает объятия, и я наконец догадываюсь о причине ее слез. Говорю виновато, обнимая девушку:

– Тань, я ненарочно, так получилось. Такой день трудный был, да еще на работе задержалась. А потом, у меня деньги закончились, не рассчитала, и пришлось пешком идти. Думала, сокращу дорогу, свернув к бульвару Влюбленных, а вышла не пойми куда. Я ведь город не слишком хорошо знаю, а тут еще снег все время на очки налипал… В общем, заблудилась немного. Пришлось искать дорогу, возвращаться и целый круг накидывать. Еле к общежитию выбралась. Слава Богу, что обошлось без приключений.

– Без приключений? – щурит голодный глаз Крюкова и недоверчиво морщит хорошенький носик ищейки.

– Ну…

– Та-ак, Жень! Вот с этого момента поподробнее! – требует решительно, вскидываясь к столу и к закипевшему чайнику, и мне не остается ничего другого, кроме как за чашкой чая подробно рассказать подруге о своем непростом дне.

* * *

Новый день встречает нас хмурым, тоскливо-сонным утром и уныло бьющей в окошко ледяной моросью. Первую ленту мы с Танькой дружно просыпаем и, чтобы успеть на вторую, прыгаем по комнате испуганными газелями, одеваемся, мчимся в университет и разбегаемся по корпусам.

Я стаскиваю куртку и шарф прямо на ходу в коридоре – в учебном корпусе тихо, с начала второй пары прошло не меньше четверти часа, и мои торопливые шаги, переходящие в бег, разносятся вокруг гулким эхом. А шапку сдергиваю, запнувшись о высокий порог двери, уже в аудитории.

Она летит под ноги куратору, читающему здесь спецкурс для четырех групп, голубой кеглей, и я лечу вслед за ней, вскинув руки и пытаясь удержать на носу очки. Тщетно. Вслед за шапкой они слетают с меня и падают к ногам изумленного преподавателя.

– Воробышек?! – вскрикивает от удивления женщина и торопится прийти на помощь. – Что случилось? – берет меня под локоть, поднимая с пола очки. – Вас что, упаси господи, кто-то преследует?!

В аудитории находится более ста человек. Все замерли в любопытстве, и я совершенно не знаю, что сказать в оправдание своего фееричного появления. Закрывшись от мира на спасительный миг страшного смущения упавшими на лицо беспорядочными кудряшками волос, не убранными из-за позднего пробуждения в привычную «луковичку» на макушке, молча перевожу дыхание, поднимаю шапку, куртку и встаю с колен. Стараясь не смотреть на ряды убегающих вверх парт, убираю от лица волосы и отряхиваю джинсы.

– Извините, я… – собираюсь продолжить честным «проспала», но тут сверху доносится басистый голос нашего старосты Боброва, и сразу за ним его ехидный смешок:

– Ага, преследуют! Мальчишки с рогатками! Правда, Воробышек?!

Мне нечего ответить. Ну погоди, Бобров! Понадобится тебе что-то от Птички! Например, номерок телефона Ленки Куяшевой, одногруппницы Крюковой, получишь даже два – обоих ее ухажеров! И я выпрямляю спину и согласно киваю, глядя в нечеткое лицо преподавателя.

– Правда, София Витальевна. Вот, еле крылья унесла, – говорю, заливаясь румянцем под веселые смешки студентов. – Пожалуйста, можно я сяду?

Женщина отвечает напряженным кивком, отступает к кафедре и начинает читать предмет. Забыв вернуть очки, задумчиво вертит их в руке, постукивает о плечо, рассуждая о практике инженерных расчетов и сложных случаях нагружения оговариваемой ею конструкции. А я, поджав губы, поспешно ретируюсь к рядам парт и спешу вверх по наклонному возвышению, не смея вновь напомнить о себе и сбить преподавателя с мысли.

Возле Невского сидит какая-то девушка-старшекурсница. Колька что-то коротко машет мне, жмет виновато плечом и шепчет: «Ну, Птичка, горазда же ты дрыхнуть!» – великодушно предлагает подвинуться, но я, отмахнувшись в ответ, пробегаю дальше. Плюхаюсь на свободное место почти под самой галеркой аудитории, достаю учебные предметы и пытаюсь что-то писать, но без очков получается не очень.

И все же я стараюсь. Закручиваю волосы на затылке, втыкаю в них карандаш, щурю глаза и старательно вывожу, полагаясь на слух и выработанную годами учебы моторику пальцев…

– …Расчет на прочность, при сложном сопротивлении, требует определения опасных сечений и опасных точек. А условия жесткости и прочности позволяют оценить работоспособность конструкции или ее элементов…

…и вдруг подскакиваю от звука знакомого голоса, раздавшегося у самого уха:

– Ужасно, Воробышек. Носом писать не пробовала?

– Л-люков? – бормочу я, вскидываю голову и изумленно таращусь на темную фигуру, обозначившуюся слева от меня. – Ты как тут оказался? – задаю парню дурацкий вопрос, впрочем, тут же сообразив о своей буквальной недальновидности. – То есть… – окончательно смущаюсь от факта его присутствия рядом. – Чего тебе?

Люков смотрит на меня и молчит, затем выдает раздраженно:

– Мне ничего. А вот тебе… Ты что, Птичка, решила меня и тут достать? Отчего не села в другое место? Я Синицыну круглосуточную опеку над тобой не обещал. Хватит декану с меня и двух часов дважды в неделю. Так какого черта ты бежишь ко мне?

– Я? К тебе? – я так и раскрываю от удивления рот, глядя на недовольно поджатые губы парня. Справившись со вспыхнувшим в душе возмущением, отвечаю как можно холоднее:

– Ну что ты, Люков, и не думала даже. При моих «минус четыре» достать тебя от входа на глаз непросто. Так что мне один черт – ты тут сидишь или кто-то другой. Увидела бы, обошла бы Ваше Занудство стороной. Мне как, сейчас пересесть? – спрашиваю с вызовом, уж очень не хочется выглядеть в глазах Люкова какой-то озабоченной его персоной девчонкой. – Или разрешишь дождаться перемены? Знаешь, не хотелось бы вновь привлекать к себе внимание.

У нас сдвоенная пара лент, и мне совсем не улыбается мельтешить во время лекции по аудитории, раздражая преподавателя из-за прихоти одного мнительного студента своей рыскающей в поисках свободного места фигурой. Но, не получив ответа, я все же сгребаю тетради и порываюсь встать, когда рука Люкова ложится на мое плечо, заставляя остаться на месте.

– Сядь, Воробышек! – отрезает парень. – Ты права. На сегодня твой лимит внимания исчерпан. Пиши давай, – командует он, отворачиваясь. – Зачет никто не отменял, а твоя старательность, как я понял, оставляет желать лучшего.

– Ну спасибо, благодетель, – оскаливаюсь я, стряхивая с плеча тяжелую руку и вновь утыкаясь в конспект, когда слышу над головой короткий свист и неожиданно требовательное:

– София Витальевна! Верните Птичке очки, они вам совершенно не идут!

* * *

Холодный ноябрьский воздух приятно наполняет легкие и остужает нервы после разговора с отцом. Я возвращаю Борису телефон, а на протянутую мне кредитку реагирую, как обычно: предлагаю телохранителю оставить ее себе или, как альтернативный вариант, попробовать поиграть плоским предметом с задней щелью его хозяина. Склоняю здоровяка к отличному способу накопления личных депозитных средств через волосатый терминал работодателя.

– Очень умно, – реагирует щербатой улыбкой на мои слова Борис и обещает передать отцу привет от меня. Фыркает в гангстерские усы. – Ну бывай, остряк! Была б моя воля, – цедит сквозь крупные зубы, улыбаясь веселыми глазами, – поползал бы ты ужиком у меня. Эх, не судьба…

Тяжелое брюхо и рыхлые щеки, умный взгляд. Лишних двадцать кило, но в целом неплохо, решаю я, оценивая нового курьера Большого Босса. Дорожит службой, норовист и слишком мало знает…

– Спецназ? – задаю парню вопрос, убирая руки в карманы. Замечаю поверх его плеча въезжающий на парковку знакомый красный «Вольво» и прильнувшее к лобовому стеклу нервное лицо.

– Он самый, – отвечает Борис, перехватывая мой взгляд. Оглядывается. – Увидимся! – обещает напоследок, демонстративно набирая номер хозяина на сотовом, и наконец убирается к черному джипу представительского класса.

И я отвечаю кивком: как сложится.

– Люк! Постой! – Самсонов выходит из машины и окликает меня, когда я поднимаюсь на крыльцо университетского корпуса. Неуверенной походкой подходит ближе, сутулится, мнет в руках дорогую сигарету, долго решаясь заговорить, и наконец спрашивает:

– Слушай, это правда насчет вечера в «Альтарэсе»?

Я одергиваю куртку и поднимаю в ожидании бровь. Поворачиваю голову вслед короткому взгляду парня, брошенному в сторону тачки, и смотрю в знакомое лицо Якова.

– Угу, Яшка сказал, – понимает меня без слов качок. – Нашел меня в клубе «Бампер и Ко» со свежей новостью. Так как? – вновь любопытствует, кусая губы. Закуривает. – Я бы на тебя поставил, Люк, – есть немного лишних деньжат. Просто хотел узнать: ты действительно в деле? Или Яшке не стоит верить на слово?

Я смотрю на выползающего из машины высокого тощего парня в модном прикиде от фэшн-педер…ста, почесывающего нервно шею и висок, легкой трусцой припустившего к нам, и, отвернувшись к Самсону, спрашиваю:

– Наследник херово выглядит. Неужели так и не соскочил?

Самсонов оглядывается, криво усмехается и пожимает плечом.

– По слухам, твой папаша на него уйму бабок в Швейцарии угрохал. Держал в клинике под замком, а он на их дерьме похлеще здешнего завяз. Хвастался, что вчера спустил на дурь две штуки – возле него по-прежнему одно гнилье вертится. По-моему, старик на него плюнул давно. Слышал, что через Бампера тобой интересовался. Так как насчет вечера, Люк? Клуб «Альтарэс», закрытый вход?

– Ближе к полночи, – отвечаю я, но предупреждаю: – Хорошо подумай, Самсон, стоит ли? В этот раз все слишком невинно.

Парень затягивается, проводит рукой по бритому черепу и бросает сигарету под ноги. Щелкает «молнией», задергивая наглухо воротник.

– Расскажи бабушке о своей невинности, Люк, – говорит, усмехаясь, – а я послушаю, – кидает довольный взгляд за плечо на подошедшего Яшку, оскалившегося хитрой ящерицей. – Яков, ты был прав! Твой младшенький снова в деле. Так что готовь бабло, братуха, – хлопает того по плечу, пока я рассматриваю старшего брата, с которым не виделся больше года, – будем долбить карманы!

«Забей на него!», «Пошли старика на хрен!», «Черт, живые бабки, брат!» – слова Яшки комом стоят в горле и звенят отголосками прошлого в голове, когда я отрезаю его входной дверью корпуса и ухожу на третью пару. Он долго кричит мне вслед что-то из старого и присущего ему: «Да он на тебя др…чить хотел!», «Бл…ть, ты без него никто!» – после моего короткого и злого «Отвали», и я понимаю, что ничего не изменилось между нами за прошедший год. Между мной и им. Ничего, кроме того, что я смог вернуться.

Его желания так прозрачны, что мне становится противно. Брат извне. Ненавистный отросток вне семьи. Как бы ни хотелось все исправить моему папаше, я слишком долго был изгоем, так какого черта я должен сейчас что-то менять?..

На выходе из холла я наталкиваюсь на темноволосую девчонку в зеленом балахоне и дурацких ядовито-желтых сапогах и громко чертыхаюсь, убирая ее с дороги.

– Какого хрена! – шиплю ей в лицо, когда она упрямо обегает меня и вновь обозначается на пути, протыкая насквозь злыми черными глазами. – Ты кто?

– Шанель в манто! Люков? – дерзко спрашивает девчонка и нехорошо щурит взгляд. – Илья? С четвертого?

И я раздраженно киваю. Возвращаюсь мыслями в университет и вглядываюсь в незнакомое лицо – обычное, характерное, запоминающееся. Рассерженное. Оказавшееся вдруг слишком близко от меня. Подруга очередной снятой девчонки на вечер? Я определенно точно был осторожен.

– Чего тебе, девочка?

– Тань, не надо, – слышу негромкий мужской окрик за ее спиной и нехотя соглашаюсь, реагируя движением в ответ на звонок к ленте.

– Лучше не надо. Послушай друга.

Но девчонка решительно мотает головой, упирая кулак в бок.

– Нет, Вовка, надо! Надо, Люков! – вцепляется в мой локоть – ох, это она зря. – Я тебе сейчас все скажу!

* * *

Я захожу в аудиторию, когда лекция уже идет, и мои шаги особенно слышны в большом лекционном зале. Жму плечом в ответ на недовольный взгляд преподавателя, демонстративно остановившийся на мне, и молча следую к заднему ряду парт, невольным взглядом отыскивая в рядах студентов светловолосую Воробышек, наверняка трусливо упорхнувшую от меня.

Какое мне дело до ее проблем? Никакого. И я готов повторить ей то, что сказал черноглазой девчонке, еще раз.

Но Воробышек не видно. Когда я подхожу ближе, то с удивлением обнаруживаю ее, уткнувшую нос в конспект, на прежнем месте. Так и не вспорхнувшую прочь за время перемены. Однако девчонка не пишет. Невероятно, но под дружный скрип ручек и монотонный голос лектора она спит. Положив голову на согнутый локоть и повернув лицо в мою сторону, Воробышек едва заметно дышит, уронив на нос очки.

Учебный конспект исписан быстрым почерком и множеством перечеркнутых линий, желая узнать, что же я пропустил, сажусь, тяну руку и осторожно придвигаю конспект к себе…

«Послушник тьмы»

Пьеса

(отрывок)

Трактирщик (горько, опомнившись).

– Да-а. Я речи громкие с тобою говорю, вот только дар такой тебе не подарю. Уж больно тяжек он для плеч людских, и так согбенных от трудов мирских. Э-эх, гость! (медленно отпивает вино из бокала и утирает губы горячим ломтем хлеба).

Я грех свой возложить не смею ни на кого, хотя лелею о том мечту уж десять лет! Да видно, мне прощенья нет! Последний день исходит на поклон, все десять лет – один безумный сон. Служенье дьяволу иль богу… А-а! Все едино! Одним мерилом мерены, что свет, что тьма… Сплошная постылая картина!

Гость (участливо).

– Мне непонятен твой секрет.

Трактирщик

– Я отдал тракту десять лет! Держа ответ за грязное злодейство. За мной вина, за Господом судейство. Уж десять лет как минуло сегодня, а будто сотня тягостных веков, отяжеленных бременем оков. Где что ни день, то испытанье, томительное ожиданье, отпустится ли мне мой грех?.. Но, разделив его на всех, поверь, сынок, не станет легче.

Гость (отпивая вино).

– Но дар лозы определенно крепче покажется от слов твоих.

Трактирщик

– Не спорю. Вино земли сией – подобно морю. Кого штормит, кому покой несет и смерть. Уж говорил я: это как смотреть. Ну а кому, как мне, кручину. Причину несть свою провину по жизни дальше и служить. Служить Ему до искупленья. А если нет – освобожденьем мне станет только смерть моя. И все же склонен верить я: не в том мое предназначенье.

Гость (с живым интересом).

– А в чем же?

Трактирщик (озадаченно).

– Не знаю. Но скажу, что роли для каждого расписаны судьбой. Ведь ты не думаешь, что мы по доброй воле все забрели сюда? Что встретились с тобой?.. Ах, если б кто совет мог дать, как быть? Как дальше с тяжестью на сердце старом жить?

Гость (задумчиво).

– Твои слова за вязью тайны. Однако тропы не случайно для нас проложены Творцом. Кто знает их, тот светл лицом. Тот сердцем чист и благ делами. А в остальном же, между нами, тебе, отец, совет один: держи ответ и будь терпим. Возможно, все тебе вернется.

Трактирщик (с грустной улыбкой).

– Держу, сынок. Что остается? Служить ему – вот и служу (с живым интересом оглядывая гостя).

– Так, стало быть, ты держишь путь домой?

Гость (кивая).

– Домой, отец. Держу дорогу в Ругу из Кассиопии… Наставнику и другу я обещанье дал вернуться в отчий дом. В родную материнскую обитель, откуда отроком – так повелел правитель земли моей – был отдан на поклон. На верное и вечное служенье жрецу-отцу из храма «Трех Владык». Мирэю – прах его земле, а душу Богу, коль сможет проложить дорогу она к Всевышнему, – греха не искупить.

Трактирщик (не скрывая изумления).

– То верно. Полвека тянется за сим отступником вина. Слыхал, при жизни он сгубил сполна невинных душ? (Качая головой.) Вот истинно уж кто есть Ирод! Кому закон не писан. Сирот он в войско призывал свое и подставлял их под копье бездумное сынов Ареса. И хоть не вижу интереса я в смерти той – дошла молва…

Гость (осторожно).

– Цена молве – недорога.

Трактирщик

– Цена ей правда лишь слова, что с уст слетают, словно пух. Однако ж выскажемся вслух: слыхал, Мирэй наказан, меч снес ненавистный череп с плеч! А с ним и храм исчез в огне, предав владык сырой земле. И поделом, скажу, тирану! Чей труп исчез, как в воду канул! А может, в пламени сгорел, оставив душу не у дел. Кто знает, где теперь она? Низвергнута ль? Погребена под чадом грешной преисподней?

Гость (задумчиво).

– А может, прячется средь нас, отыскивая к Богу лаз. Некаянна, не прощена, одна, без сна и без тепла. В виденьях прошлого блуждая, не существуя – выживая на плахе совести своей (закрывая глаза и жестко отирая рукой лицо).

То было, кажется, сто лет тому назад. Но храм, отец, не меч разрушил – яд. Яд Светлой Истины, коснувшийся престола…

…Беру ручку и думаю, внимательно глядя на спящую фигуру девчонки в дурацком свитере, словно снятом с плеча старшего брата: на кой мне это надо? Неужели все дело в Синицыне? И раздраженно ломаю попавшийся под руку карандаш.

А-а, черт!

* * *

– Ау-у!

– А? Что?.. Ой, Колька, с ума сошел, так пугать?

Пальцы Невского еще раз щелкают меня по носу и поправляют сползшие с лица очки.

– Просыпайся, Воробышек! – командует парень, усаживаясь передо мной на стол и заглядывая в глаза. – У тебя есть двадцать штрафных минут от куратора, чтобы привести в порядок ее кафедру, и две, чтобы доложить другу, как ты докатилась до порочащей высокое имя студента жизни сони?

«Господи, я что, уснула?»

– Почему только две? – я прихожу в себя и удивленно осматриваю опустевшую аудиторию, зевая в ладошку.

«Вот дурында и ведь даже не заметила как!»

– Потому, Птичка, – отвечает Колька, – что минуту назад объявлена срочная эвакуация пернатых с территории университета. Плюс зачистка подозрительных кадров уполномоченной группой работников – уборщиков учебных территорий. Извини, Воробышек, но сегодня половая тряпка за тобой.

– Все равно, – не сдаюсь я. Бурчу, вставая со скамьи, злюсь на себя, отпихивая с пути длинные ноги Невского. – Мог бы и понежнее разбудить.

– Это как же? – интересуется Колька, помогая мне складывать в сумку учебные предметы. – Громким чмоком в ухо?

– Дурак. Сладким страстным поцелуем, например. Как царевну…

– Лягушку? – кивает парень, а я жму плечом, мысленно отмечая галочкой еще один собственноручно вбитый гвоздь в крышку гроба желанного диплома.

– Ну, можно как лягушку, – соглашаюсь. – Чем я хуже? Постой, – спрашиваю, натягивая на шею шарф, – или там красавица была?

– Воробышек, – Невский странно смотрит на меня, – ты поаккуратнее с предположениями, – просит, окидывая тоскливым взглядом. – А то ведь я, как Иванушка-дурачок, могу исполнить. Будешь мне тогда караваи печь и портки по ночам стирать, пока я шкуру твою пупырчатую в постельке стеречь стану.

– Размечтался, крякозябл! Живи уж, – кисло улыбаюсь парню, глядя на часы. – У меня и так с этой учебой ночи бессонные, только твоих портков для радости жизни и не хватает. Что там с факультативом по начертательной, не знаешь?

– Уговорила, – фыркает Колька, – обойдемся без поцелуев. Сегодня тихо, – отвечает на вопрос. – Перенесли на вторник. Так что сейчас с чистой совестью по домам. Ты не переживай, Птичка, – усмехается в ответ на мой красноречивый вздох облегчения. – Я тебе график сделаю, как обещал.

Вот теперь я улыбаюсь по-настоящему.

– Ты настоящий кабальеро, Невский! Пожалуй, – говорю, поправляя уголок воротника мужской рубашки, заломленный кверху, – я позволю тебе облобызать подол моего платья.

Колька смеется, а я упираю в него палец.

– В общем, так, амиго, обед в буфете за мной. Постой! – отбираю у друга раскрытый конспект, исписанный ровным красивым почерком, когда он поднимает предмет со стола, намереваясь положить в мою сумку. – Это, кажется, не мой, – с недоумением верчу в руках собственную тетрадь с аккуратно вписанной в нее чужой рукой темой сегодняшней лекции, ничего не понимая. – Или все же мой… Но как?

Невский хмурится и ждет, пока я перестану строить из себя «охваченную внезапным ступором Кассандру», а я с ужасом моргаю на него, выстраиваю в голове нервно позвякивающую логическую цепь событий и внезапно вспоминаю конспекты Люкова, оставленные в комнатке общежития. Провожу параллель…

Как же так? Этого просто не может быть! Не мог же Люков ошибиться тетрадями и вписать тему в чужой конспект, пока я позорно дрыхла рядом? Или мог?.. Вот черт! И что же мне теперь делать?

* * *

Когда я вечером возвращаюсь с работы, Крюкова смотрит телевизор и жует бутерброд.

– Привет, – бросает мне лениво, сидя в постели, и отворачивается. – Есть будешь, Жень? Я суп сварила, с лапшой, – говорит, щелкая пультом. – Вон, еще теплый, на столе. Не такой, как у тебя, конечно, но вроде тоже ничего получился.

Я снимаю куртку и шапку. Разуваюсь. Прохожу в комнату и здороваюсь:

– Привет, Тань.

Мою руки, достаю из пакета небогатые покупки, сделанные на одолженные у Эльмиры до завтрашнего аванса деньги: крупу, масло, хлеб – и думаю: Крюкова и кухня? Странно.

– А ты чего не с Вовкой? – интересуюсь, наливая в тарелку суп. – Мм, вкусно, Тань, – едва не обжигаюсь горячим бульоном, еще не успевшим остыть под двумя слоями полотенец. – Сегодня же вроде пятница?

– Да так, настроения что-то нет, – отвечает Крюкова и утыкается дальше в какой-то детективный сериал, где местом преступления был публичный дом. Героини верещат на экране, жмутся друг к другу при виде трупа своей хозяйки, строгий полицейский очерчивает мелом место преступления, а я оглядываюсь на странно молчаливую этим вечером подругу.

– Что-то случилось? – осторожно спрашиваю, отставляя тарелку. – Знаешь, мне сегодня почему-то Серебрянский звонил.

– Да? – равнодушно выгибает бровь Танька. – Вроде ничего. А что? – тянет руку и хватает с тарелки крекер. Хрустит за щекой. – Что-то говорил?

– Я ничего не поняла, но что-то насчет твоей защиты. На работе толком и не ответишь. Тебя что, кто-то обидел?.. Речь шла точно не о дипломе. Вовка?! – догадываюсь вдруг.

Танька стреляет в меня изумленным черным глазом и недовольно поджимает рот.

– Меня?! Жень, шутишь? – фыркнув, отвечает. – Попробовал бы только! Ты же меня знаешь.

Это верно, знаю. Потому и чувствую перемену не в лучшую сторону в настроении подруги.

– Тогда чего он так грустно сопел в трубку?.. Ну ладно, Крюкова, не хочешь, не отвечай, – говорю через минуту полнейшей тишины. – Ничего я в вашем любовном тандеме не пойму. Захочешь, сама расскажешь.

Я ухожу из комнаты в общую душевую, здороваюсь с курящими возле окошка девчонками, возвращаюсь, замечаю на столе чашку с дымящимся чаем и большой бутерброд. Сама Танька вновь за пультом телевизора, с ногами в постели, с вялым интересом следит за развитием событий теперь уже модного ток-шоу.

– О! Спасибо, Танюш! – улыбаюсь я. Сажусь за стол, притягиваю к себе горячий чай и включаю ноут. – Я, конечно, могла и сама, – отпиваю мятный напиток, ежась от холода, принесенного из коридора, стаскиваю с дверцы шкафа старенькую шаль, прихваченную с собой из дому в последний приезд, накидываю на плечи и благодарю. – Но приятно.

С жадностью изголодавшегося за день книгоеда утыкаюсь в текст:

«Стой, – хрипло сказал Каллагэн, отступив на шаг. – Велю тебе, именем Господа!

Барлоу рассмеялся.

Крест теперь светился лишь чуть-чуть, по краям. Лицо вампира опять скрыла тень, собрав его черты в странные, варварские углы и линии.

Каллагэн отступил еще и наткнулся на кухонный стол.

– Дальше некуда, – промурлыкал Барлоу. Глаза его загорелись торжеством. – Печально наблюдать крушение веры. Ну что ж…

Крест в руке Каллагэна дрогнул и потух окончательно…»

– Жень! – окликает меня девушка, когда я уже с головой погрузилась в дебри кинговского «Жребия», недопитый чай остыл, а в телевизоре лицо известной певицы зевает в певческом экстазе под финальные аккорды песни.

– Что, Тань?

– А… как у тебя сегодня день в универе прошел? – между прочим спрашивает подруга. – Спокойно?

Я отрываю глаза от ноута и снимаю очки. Пожимаю плечом.

– Нормально, а что?

– Да ничего, – отвечает Крюкова. – Просто я хотела узнать: никто по поводу или без голоса вдруг не повышал? Не выговаривал там чего-нибудь обидного или, может, некрасивого?

Я удивляюсь.

– Да нет, Тань. С чего бы?.. Хотя знаешь, – признаюсь неохотно, вспоминая свой приход в университет и испуганный взгляд преподавателя. – Возможно, кое-кому стоило бы и повысить.

– Да?! – девушка рывком отрывает спину от подушки и упирает в меня взгляд. – Рассказывай! – неожиданно требует.

– А нечего рассказывать, Крюкова, – говорю я. – Просто я сегодня, мало того что опоздала на лекцию к собственному куратору, так еще и вместо приветствия проехалась носом к ее ногам. А потом и вовсе позорно уснула прямо на паре. Представляешь, какой стыд? А самое обидное, что София это заметила, и теперь, сама понимаешь, какая ласка и почет меня ждет.

– Что? Выгнала? – ахает Танька.

– Хуже, – вздыхаю я. – Дала выспаться. Правда, оставила за мной почетную уборку кафедры. Но здесь я не в обиде, сама виновата. Ночью спать надо, а не болтаться неизвестно где.

Танька недовольно ворчит и хмурится.

– Ага, как же, сама, – говорит, складывая воинственно руки на груди. – Ты бы еще постриг покаяния, Воробышек, приняла! Если бы этот паразит Люков не обобрал тебя до нитки, то ты бы не блудила по городу, не напугала меня до смерти и не продрыхла бессовестно ленту! Все он, гад, виноват!

– Крюкова, ты с ума сошла! – улыбаюсь я непонятной злости своей подруги. Смотрю с удивлением в дышащее негодованием личико. – При чем здесь Люков, Тань? – спрашиваю. – Во-первых, никто меня не заставлял подходить к нему, я сама напросилась на занятие. Во-вторых, сама отняла у него время. А в-третьих, – заверяю серьезно, – про деньги тоже сама заикнулась. Вот и получила урок. Никто меня за язык не тянул! Да и какая разница, во сколько я пришла домой? – жму плечом. – Ты же знаешь, я все равно бы просидела до четырех за зубрежкой, с моей-то успеваемостью. Так что Люков тут ни при чем.

– Все равно! – упрямо настаивает подруга. – Мог бы и по-человечески отнестись. Ты у нас девчонка симпатичная.

– И только-то? – иронично хмыкаю я. – Ох, Тань, как у тебя все просто…

– Не «ох», а да! – парирует Танька. – Просто! Жаль только, что скрываешь это! Думаешь, я не понимаю, – выдает через минуту вдумчивого созерцания моего уставшего лица, – почему ты не красишься и в одежду глупую наряжаешься? Думаешь, не могу оценить своим женским глазом подругу, когда она возле меня три месяца по утрам в одних труселях, да лифчике прыгает?.. Фигушки! Очень даже могу!

– Ну и почему?

– А потому, что незаметней казаться хочешь, внимание к себе не привлекать! Ведь ты наверняка, Женечка, сама себе цену знаешь. Не отпирайся! А парни они формы любят. Улыбочки там, прихлопы ресничками, жеманчики-поцелуйчики. Словечки разные. То, что помимо денег козырем сыграть может. А не объемные свитера до колен, вот!

– Нормальные свитера, – улыбаюсь я, – и вовсе не до колен. Что ты придумала?

Танька хмурится, сердито крутит в воздухе пальчиками, а я смеюсь. «Все-все!» – отмахиваюсь на ее мрачный взгляд.

– Знаешь, как я Вовку зацепила? – не унимается девушка, спуская ноги с кровати. – У меня в бассейне бок на стометровке прихватило – еще бы, брасс! – ни вздохнуть, ни выдохнуть. А тут парниша рядом отфыркивается, и главное, симпатичный такой. Чего, думаю, не дать парню возможность помочь даме, тем более что у меня купальник новый? Не смейся! Сто баксов, между прочим! Это я уже потом узнала, что он давно на меня глаз положил, а тогда дала себя спасти. Видела бы ты, с каким старанием он меня под попу из бассейна выпихивал. Засмущался, бедный. Нет бы самому вылезти и руку подать. Недотепа!

Теперь мы смеемся вместе.

– Крюкова, ну ты даешь, – говорю я. – Спасибо за совет, конечно, но в случае с Люковым даже весь мой мнимый скрытый потенциал вряд ли бы сработал. У парня в красотках недостатка нет. Сама одну, практически неглиже, в его квартире видела. Не Лиза Нарьялова, конечно, – та, что мисс университет, но тоже очень красивая девушка. Так что в моем случае мне винить некого. Кстати, он сегодня такое учудил, – признаюсь Таньке, – что я вот даже не знаю, как быть.

– А что случилось? – поворачивает нос по ветру и настораживается Крюкова.

– Представляешь, я с перепугу забежала на последний ряд и оказалась возле Люкова – у нас с ним общий спецкурс в большом зале. Очки обронила возле преподавателя и не обратила внимания, возле кого сажусь. Во время перемены уснула, а Илья, должно быть, перепутал конспекты, и теперь его лекция в моей тетради. Ужас, да?

– Не может быть! – Танька вскакивает с кровати и прыгает ко мне. – А ну покажи!

– Вот, – протягиваю ей тетрадь. – Отсканировать и распечатать, как думаешь, Тань? Или просто отдать? Я бы переписала, но у меня такой почерк неразборчивый, не то, что у Люкова…

– Очуметь! – шепчет подруга, недоверчиво вертя в руках конспект. – Вот придурок! – выдыхает возмущенно. – А мне сказал, что… э-э, ну, в общем, – запнувшись, умолкает и садится рядом на стул. – Кое-что сказал!

А я удивленно вскидываю брови.

– Крюкова! – смотрю внимательно на притихшую соседку. – Ты что, разговаривала с Ильей?!

Танька закусывает губы и отворачивается.

– Тань!

– Было дело, – нехотя признается. – А что, Воробышек, нельзя?

– Зачем?!

Девушка поворачивается и неожиданно улыбается.

– Слушай, Женька, – мечтательно выдает, вмиг скинув с плеч весь свой воинственный запал, – ты чего не предупредила, какой Люков классный, а? Бли-ин! У меня прямо мурашки по телу забегали, когда он меня за руку схватил. Представляешь? Табунами! Вот честное слово, тыгдык-тыгдыг, от пяток, по спине и до самой макушки. Даже за Вовку стало обидно, что с ним не так! Ну и взгляд! Как у этого, как его, Дракулы! Или нет! Помнишь Кристиана Бэйла в роли агента Джона Престона в «Эквилибриуме»? Его холодное «У нас есть право на все!»? Вот! Насквозь!.. Не понимаю, как ты с ним в квартире два часа высидела, не погибнув и не пав к его ногам? А?