Текст книги "Ботаники не сдаются"

– Не бойся, Катя, я не собираюсь тебя здесь бросать, – обещает. – Просто захотелось приехать в место, очень похожее на то, которое я помню из детства.

– А я и не боюсь.

Мы переглядываемся и молчим. В дороге мы растеряли городские звуки, и когда все стихает, а глаза привыкают к темноте, я различаю силуэты деревьев и очертания поселка далеко внизу, осознаю простор вокруг нас. Слышу стрекот кузнечиков в траве и ощущаю свежесть легкого майского ветерка, овевающего лицо.

– Удивительно, – говорю. – Знаешь, Вань, оказывается, я соскучилась по настоящей тишине. Только в таком месте и можно понять, насколько суетлива наша жизнь. В ней столько шума. Это как радиочастотные помехи. Лишь поймав волну, можно понять гармонию чистого звучания.

Воробышек не отвечает, да мне и не нужен его ответ. С ним приятно разделить тишину и просто стоять рядом. Вдруг мелькает мысль, что я успела привыкнуть к нему, и он уже не кажется мне ни Клювом, ни самоуверенным позером.

– Что ты скажешь о Женькиных словах? – отзывается Воробышек. – Мне кажется, сестра права. Мы действительно с тобой мало что знаем друг о друге. Может, в этом и есть наша причина?

Он недоговаривает: «Причина того, что ты не раскрываешься и танго не "звучит" так, как должен звучать танец», – но я и так понимаю.

– А что бы ты хотел обо мне узнать? – спрашиваю в ответ. – Только не думай, пожалуйста, что моя жизнь полна тайн и загадок, и я скрываю от тебя что-то страшно интересное!

Смешок вырывается сам собой, и мне становится неловко. А еще непонятно, что со мной происходит? Взгляд находит взгляд Воробышка, блестящий в темноте, и не хочет отпускать. Я словно натягиваюсь в тишине в ожидании… разговора?

Ну, конечно. Придет же в голову! Было бы глупо здесь танцевать.

– Только отвечай честно, договорились? – Ванька и сам усмехается и сразу становится легче.

– Хорошо. Давай попробуем, – соглашаюсь.

– Итак, что ты любишь больше всего? Можешь рассказать, о чем угодно. Давно я не спрашивал девушку о подобной ерунде.

– Ну…

– О том, что ты любишь читать книги и следишь за научными открытиями, я и сам догадался. Так все же, Катя? Горький шоколад или бисквит?

Мы оба тихо смеемся, и я признаюсь:

– Если честно, и то и другое. А ты?

– Мясо. И только потом бисквит.

– Теперь моя очередь. Ты жаворонок или сова?

Воробышек отвечает не раздумывая.

– Сова. Я запросто могу не спать до утра. Особенно, если чем-то увлечен. Ночь для меня – привлекательное время суток.

Хм. Достаточно откровенно. Возможно, Иван вовсе и не имел в виду ничего такого, что пришло мне на ум, но разочарование и грусть внезапно омрачают момент признания. И все же мы обещали быть честными.

– А ты? – добавляет он.

– Скорее, жаворонок. Я была очень исполнительным и послушным ребенком и всегда к концу дня так уставала, что засыпала мгновенно, как только голова касалась подушки. Вот и сейчас я легко засыпаю и легко просыпаюсь. Так что, ранее утро для меня – хорошее начало дня.

Ванька хмыкает:

– Представляю, как непросто тебе дались ночные рефераты. Кстати, у меня дома ты тоже уснула первой, – улыбается. – И? Признаешься, как тебя называют домашние?

А вот с этим сложнее. Я даже губы закусываю, не зная, как здесь и сейчас прозвучит мое детское прозвище. А вдруг оно покажется ему смешным?

– Ну же, Кать? Смелее, – улыбается парень шире. – Наверняка, Катюша или что-то в этом роде.

– Э-э, нет. Я скажу, но пообещай не смеяться.

Воробышек поднимает руку ладонью вверх, как скаут.

– Клянусь!

– Умка.

– Что? Умка? – искренне удивляется он.

– Ты обещал, – напоминаю я строго.

– Умка, – он снова произносит мое прозвище, словно пробует его на вкус. Смотрит как-то, по-особенному, внимательно. – А что, тебе подходит. Мне нравится! – расстегивает куртку, с шумом вдыхая ночной воздух. – А говорила, что у тебя нет тайн!

Увы, тайны есть у всех, и, чаще всего, они не очень приятные. Не хочу думать о своей!

– Твоя очередь, – спрашиваю. – Так как, тебя зовут домашние, Вань? И, кстати, почему ты живешь один?

– Я живу не один, а с братом. Но он спортсмен и сейчас находится в тренировочном лагере. Так что мы временно отдыхаем друг от друга. А прозвище я тебе свое не скажу, Умка, – Воробышек склоняется к уху. – Не дождешься! Парню в таком признаваться нельзя!

Что? От изумления я поправляю очки. Он серьезно, что ли?!

– Эй! – возмущаюсь. – Так нечестно! – шутливо ударяю его по руке, но понимаю, услышав в ответ смех: не признается. – Ну и ладно! – отворачиваюсь от парня и вскидываю к небу голову.

Нас накрыла ночь – бархатная и лунная. Настоящий звездный шатер. Вокруг такая красота, что ею нельзя не восхититься.

– Какое сегодня глубокое, звездное небо, – замечаю с тихим восторгом. – Наверняка, таким ты его и видел мальчишкой.

– Да, – соглашается Воробышек, став серьезным. – Именно поэтому я тебя сюда и привез. Хотел показать. Считай это моей личной степенью доверия.

Он тоже смотрит вверх, и я вдруг представляю его маленьким мальчиком, отчаянно пытающимся сосчитать звезды – милым и синеглазым.

– Звездочет, надо же, – произношу задумчиво. – Представляю, как тебе было обидно.

– Еще как, – не отрицает Иван. – Удивительно, что Женька не забыла. Я до сих пор помню то первое чувство беспомощности. Тогда оно меня по-настоящему потрясло. Но разве их возможно сосчитать все?

Я оглядываюсь и смотрю на парня. Внезапно решаюсь. У нас нет покрывала, но майская трава шелковистая и молодая. И мне вдруг хочется запомнить эту ночь на всю жизнь, отметить ее в памяти каким-то особым поступком. Пусть нелогичным и глупым, но таким же шальным, как наш ночной визит на холм.

Я опускаюсь и без страха ложусь в траву. Раскидываю руки, чтобы почувствовать свободу.

– Катя? – слышу удивленное.

– Вань, иди сюда! – прошу. – Пожалуйста! Я хочу тебе кое-что показать!

– Замерзнешь, дуреха…

– Да, ерунда! Иди же! – зову, и он ложится. Я чувствую, как его плечо касается моего, и эта близость вызывает приятное тепло. Я достаю телефон и приближаю фокус. Экран тут же вспыхивает белыми точками.

– Смотри сколько их, – показываю на экран, а затем и на небо рукой. – Небесных светил! Сейчас над нами находятся около трех тысяч звезд – это те, которые можно увидеть невооруженным глазом с земной поверхности в одном из полушарий. А всего их около шести тысяч. У трехсот из них – самых ярких – есть собственные имена. Считается, что человечество еще на заре своей сознательной жизни сделало одно важное открытие.

– Какое же? Что это не золотые жуки, выползшие из чрева черепахи?

– Не смейся. Люди всего лишь пытались мыслить логически.

– Ладно, молчу, продолжай.

– Они заметили, что проходит день, месяц, год, а рисунок неба не меняется. А значит, можно пуститься в плаванье и найти дорогу домой. Запомнить расположение созвездий и нарисовать первые звездные карты. Можно обрести надежду и опыт.

– Однако, звезды движутся.

– Верно. Как и все во Вселенной. Чтобы изменился рисунок созвездий, должно пройти не меньше двадцати пяти тысяч лет.

– Мы не увидим, Умка.

– Но мы знаем! Да, наша жизнь коротка и похожа на миг, но наши знания делают нас сильными! Мы познаем Вселенную колоссальными шагами по ее же меркам! Мы, которых почти не существует, пытаемся понять ее природу с историей в миллиарды лет! Ты представляешь это?

– Да уж, ничего не скажешь, мощь впечатляет.

– Ты знаешь, что большинству созвездий люди дали имена еще четыре с половиной тысячи лет назад? Еще и близко не было пирамиды Хеопса и Христианства, но уже были Большая и Малая Медведицы, Орион, Дева и Водолей! Это удивительно, Вань!

Я чувствую, как плечо парня шевелится – он придвигается ближе.

– Ничего удивительного, – отпускает смешок. – Люди всегда придавали большое значение звездам. Ты забыла, сколько придумано сказок и легенд? Это же легко – лежать в траве и мечтать. Смотреть в небо и видеть прекрасную Деву или меткого Стрельца. Даже я знаю одну сказку. Для ребенка шести лет она казалось очень правдоподобной.

– Расскажи, – неожиданно для себя прошу. – Я люблю небо.

– Ты серьезно? – но в голосе Воробышка уже не слышно смеха. О чем он сейчас думает, я не знаю, но очень хочу узнать.

– Да. Пожалуйста, расскажи мне. Может, ты знаешь, откуда на небе берутся звезды? Как появляются эти горящие огоньки?

– Знаю.

– Откуда же?

Мы переглядываемся и снова смотрим вверх.

– Где-то среди нас живет маленький, тихий и добрый человечек. О нем никто не слышал, никто не знает, как его зовут, он застенчивый и скромный, но выполняет очень важную работу. Каждый день он ходит среди людей и собирает слезы печали. А когда наступает ночь, делает из них яркие звездочки и вешает на небо. Там они горят до тех пор, пока печаль не исчезнет. Тогда звезды падают, и каждый счастливчик может загадать заветное желание, которое непременно сбудется. Вот откуда берутся звезды.

– Да, я помню эту сказку, – говорю. – Так человечек превращает людскую печаль в счастье. Вань? – поворачиваю голову и вижу, что парень привстал на локте и смотрит на меня. Глаза привыкли к темноте, взошла луна, и я могу различить его взгляд.

– Что, Умка? – он произносит мое прозвище мягко и совсем без смешка. Здесь и сейчас мы одни, и звезды неожиданно нас сблизили.

Я немного колеблюсь, но все же признаюсь:

– Мне кажется, что сегодня ты этот человечек, а я увидела падающую звезду и загадала желание.

И это действительно так. Моя печаль, возникшая в танцевальном зале, этой ранней ночью, благодаря Ивану, превратилась во что-то, похожее на тихое счастье и ощущается светом в душе.

– И что же ты загадала? – Воробышек спрашивает негромко, но что-то в его вопросе и голосе заставляет повременить с ответом, а сердце застучать быстрее.

Он вдруг склоняется ко мне – низко-низко. Опускает ладонь на щеку и прячет пальцы в волосах. Его прикосновение нежное и горячее, как и дыхание, которое я неожиданно чувствую у самых губ. Оно обжигает встречей и будит во мне фейерверк эмоций – тысячу, пронзивших кожу огнем, иголочек:

– Катя, скажи, что меня…

Если и может любая девчонка мечтать о первом поцелуе, то наверняка о таком. Когда парень, похожий на мечту, а над головой – черный бархат звездного неба. Когда по-особенному звучит имя, а мир один на двоих.

Конечно, его. А разве может быть иначе?

Ванька целует не спеша, неглубоко и осторожно, словно только пробует меня на вкус. Отстранившись, снимает очки и возвращается, чтобы задержать свои губы на моих уже дольше. Припадает крепче. Нажимает на рот языком, опускаясь телом на мою грудь. Это так ошеломительно и откровенно, я словно с головой ухожу под воду, и от новых ощущений, наполнивших легкие, силюсь вдохнуть воздух.

– Катя…

Незаметно для себя опускаю руки на широкие плечи и поднимаю подбородок, когда он касается губами шеи. Вот сейчас мы так близко, как никогда в танце.

Воробышек смотрит на меня – прикипает вниманием. От его близости тепло, от дыхания – горячо, а сердце стучит, стучит, стучит… и хочется еще и еще этого огня и иголочек, приятным током пронзающих тело. Не знаю, что Иван видит в моих глазах, но он тихо спрашивает, и не думая отпускать:

– Ты не ответила на поцелуй. Тебе не понравилось?

Что? Мне? Да у меня голова идет кругом! От этой ночи и от него, разве не видно? Но в вопросе звучит странное ожидание, и я понимаю, что он не даст мне смолчать.

– П-понравилось, – господи, а как отвечать-то? – Очень, – тихо признаюсь, хотя щеки и вспыхивают румянцем. Хорошо что ночь, и можно скрыть неловкость и стыд. И собственный блеск в глазах, в которых отражается желание.

Или не скрыть? Кажется, не скрыть, потому что Воробышек внезапно просит:

– Поцелуй меня. Я хочу.

Я тоже хочу пережить это снова – его вкус и ласку, и послушно отрываю затылок от травы, тянусь и нахожу его губы. Касаюсь их несмело – теплых и упругих, своими – вспухшими и горячими, задерживаю прикосновение, словно хочу поймать его вдох. Жду и жду ответ, но ничего не происходит.

Какое-то время Ванька молчит. Я опускаюсь в траву, и мы смотрим друг на друга. Наша внезапная близость не окончена, его рука продолжает греть мой висок, большой палец поглаживает щеку… Я растерянно замираю, когда он спрашивает:

– Катя, неужели для тебя это в первый раз?

Первый. И врать ему бесполезно. Мне не сравниться с ним по части опыта.

– Это плохо?

Наверняка, да, думаю я. Скучно и все такое. Будь Ванька сейчас с другой девчонкой, они бы могли зайти значительно дальше звездных поцелуев, а я его разочаровала.

Я напрягаюсь, и он это чувствует. Не отпускает, когда порываюсь встать. Вместо этого опускает свой лоб на мой и смеется.

– Эй? Ты чего? – хмурюсь, не зная что ожидать. Но слышу в ответ легкое и вполне себе довольное.

– Господи, Очкастик, ты сплошной сюрприз!

Хм. Ну, наверное.

– А как же твой парень? Неужели никогда не хотел? Вы же не дети.

Мой «кто»? Ах да… Я уже однажды сказала «а», пришло время сказать и «б». Надеюсь, Ванька не распознает ложь. Мне совсем не хочется ему врать.

– Ну, мы не торопились. Он не настаивал.

Какими мы, должно быть, с моим воображаемым парнем выглядим сейчас глупыми в глазах Воробышка. И я не ошиблась.

– Похоже, он святой или дурак. Так как его зовут?

В голове стремительно проносится сотня имен, и не находится ни одного подходящего. Нет, все-таки, одно имя меня спасает, которое я произношу каждый день.

– Сёма. С-семен. Пожалуйста, Вань, – прошу смущенно. – Я не хочу о нем говорить. Мы, скорее, с ним друзья. У нас непростые отношения.

– Ну, он точно молокосос, судя по голосу, – рассуждает парень. – А вот насчет статуса друга – что-то я сомневаюсь. По телефону он мне, так, точно таким не показался. Не переживай, я сам поговорю с ним. Не хочу, чтобы у тебя были проблемы.

– Что? Зачем? Лучше не надо!

– Боюсь, придется, Умка, – очень серьезно отвечает Ванька, – если мы хотим продолжить то, что только что начали.

Я замираю, не веря, что все правильно расслышала и поняла. Но ведь правильно?

– А мы… То есть, ты разве хочешь… со мной? А как же сюрприз? Ну, то, что для меня это впервые? Мне показалось, ты расстроился.

Воробышек касается носом моего носа и мягко, губами губ. Шепчет тихо, вызывая в душе бурю эмоций и новую толпу мурашек на коже.

– Тебе показалось. Знаешь, Очкастик, это заводит. Когда дело касается тебя, меня заводит даже твое имя.

Он встает и увлекает меня вверх. Ставит на ноги, но не отпускает. Его руки ложатся на талию, притягивают ближе, и я снова могу чувствовать тепло его груди и дыхание на лице. И запах. Он классно пахнет, не стоит и отрицать, что меня влечет к нему.

– Ты необыкновенная, Катя, – говорит серьезно. – Я попробую сдержать себя. Мы все успеем с тобой, ведь так?

– Да…

– Просто отвечай мне, как чувствуешь, хорошо? И больше не закрывайся. Для меня, ты тоже впервые.

Вот так признание. Оно ощущается на губах вкусной прохладой и отзывается огнем в сердце, когда мы вновь встречаемся и пропадаем в поцелуе. На этот раз более смелом и глубоком. Мои руки тоже не бездействуют и живут собственной жизнью. Они забираются под куртку парня и ложатся на спину. Я чувствую гладкие сильные мышцы и понимаю, что ткань мешает. Смелые мысли для дня первого поцелуя и для девчонки, до сих пор увлеченной лишь книгами. Но мне скоро девятнадцать и, кажется, настала моя пора взрослеть.

Мы возвращаемся не спеша, словно не желая прощаться. Когда подъезжаем к подъезду, Воробышек говорит негромко: «Беги, Кать! Поздно уже!» и только прикосновение к руке, какое-то, по-особенному, личное, напоминает о том, что между нами что-то изменилось.

Я оборачиваюсь уже у самых дверей, мотоциклист сидит в шлеме на черном спортбайке, но я точно знаю, что он улыбается. Так же широко, как я.

С ума сойти! Ванька Воробышек меня поцеловал! Меня – заучку и очкастика! И, кажется ему… понравилось? Ну и денек!

POV Воробышек

Ну и ночка! Такое снилось – как пацану, цветное и яркое, с Зубрилкой в главной роли. Честное слово, когда проснулся – не поверил, что сон. По шкале достоверности – девять из десяти. Пришлось принимать прохладный душ, чтобы успокоиться.

Нет, я, конечно, подозревал, что она неопытна – уникум Уфимцева, но чтобы настолько? Даже дух захватило, когда понял. И думать не думал, что так проберет. До сих пор меня никогда не интересовало прошлое человека. Ну, было и было. Встретились, провели время и разошлись. Зачем отягощать себя чужой историей и привязанностью? Искать встречи? Когда не подвязаны чувства, все происходит легко и оседает в теле коротким, взаимным удовольствием. Это по части Сани Гайтаева и Лаврика вешать лапшу на уши и заливать девчонкам глаза намеком на «все возможно». У меня все происходит предельно честно…

Точнее, происходило.

Мы с ребятами с опозданием заходим в лекционный зал, где недавно началась лекция по философии у нескольких групп. Шумим, здороваемся и проходим на места. Она стоит на кафедре – мой Очкастик. Очень серьезная худенькая девчонка с гордым взглядом умных глаз, сведшая меня с ума и не дававшая спать всю ночь, и стойко отбивает встречные вопросы нашего философа Мерзлякина. Он – тот еще педант и зануда, способный любого студента ввести в транс или в ступор, но только не студентку Уфимцеву. И, кажется, ему это не очень-то по душе.

Коса лежит на плече, подбородок поднят, выгодно подчеркивая линию гордых скул. На нежных щеках лежит румянец. Ей непросто дается разговор перед такой многочисленной аудиторией, но она держится молодцом. Я сажусь и выключаюсь для всех. Мое внимание сосредотачивается на одном объекте, и вот уже не слышен шепот друзей и не долетают приветствия знакомых.

Я не могу сдержать улыбки, когда слышу ее ответ преподавателю, не оставляющий ему шанса не то, чтобы загнать ее в угол, но даже подвинуть в сторону воображаемого тупика. А может, я не прав и Мерзлякину это тоже нравится?

– Значит, Катя, ты полагаешь, что сегодня телеологическое объяснение термина «Креоцианизм»[22]22
  Креационизм (от лат. creatio, род. п. creationis – творение) – религиозная и философская концепция, согласно которой человечество, планета Земля, а также мир в целом, рассматриваются как непосредственно созданные Творцом или Богом.


[Закрыть], его философская концепция претерпела изменения? Но разве существование церкви не доказывает обратное?

– Обратное доказывает существование христиан, разделяющих эволюционную точку зрения и готовых, оставаясь преданными концепции и церкви, тем не менее, искать новые истоки знаний и доверять науке. И существование термина «Научный креоцианизм», впервые прозвучавший именно в среде протестантов-фундаменталистов, доказывающий неоспоримость тех или иных выводов. Нет, я не считаю, что сегодня философская концепция происхождения Вселенной от рук Творца претерпела изменения. На сегодняшний день утверждать подобное было бы глупо. Но я допускаю, что когда-нибудь ее приверженцы сойдутся в выводах и суждениях с нами – последователями учения Чарльза Дарвина. Отрицать прогресс науки и необходимость в ней – вот что есть настоящее безрассудство.

– Хорошо. Примеры.

– Пожалуйста. У нас есть пример знаменитого физика Уильяма Томсона – основателя современной термодинамики. Томсон был глубоко верующим человеком, и, тем не менее, его нельзя причислить к лагерю христиан-фундаменталистов, для которых Земля появилась всего шесть тысяч лет назад. Будучи противником теории Чарльза Дарвина «О происхождении видов», он, тем не менее, как ученый, проводил опыты и расчеты, и не мог отрицать знания, которые подвели его к выводу, что наша Земля появилась около ста миллионов лет назад. То есть, был готов думать.

– Тогда почему же он отрицал теорию английского натуралиста, если был готов думать? В чем же было их расхождение – Томсона с Дарвином? Если, как ты полагаешь, оба следовали путем науки?

– Дарвин не был первым, кто представил развитие всего живого, как результат эволюции, как ошибочно думают. Этим он не удивил церковь. Но он стал первым, кто нашел и озвучил механизм изменений в знакомой нам среде – так называемый, естественный отбор. Томсон считал, что за сто миллионов лет существования Земли эти изменения невозможны. Организмам понадобилось бы гораздо больше времени, чтобы достичь сегодняшнего состояния развития. Поэтому и отрицал теорию.

– При этом, и сам противореча концепции креоцианизма? Верующий?

– Да. К этим выводам его подвела наука и факты. Сегодня, с открытием феномена радиоактивности, мы знаем, что возраст Земли гораздо старше. Ей четыре с половиной миллиарда лет. Этого вполне достаточно для существующего видообразования, и хорошо согласуется с теорией эволюции. Думаю, сегодня Дарвин и Томсон вполне могли завершить свой спор рукопожатием.

– А наш спор? Кто сможет дать ему оценку? Завершился ли он?

Мерзлякин, довольно грузный мужчина средних лет, встает из-за стола и смотрит на притихшую аудиторию.

– Богодухов! Может, ты? – обращается в нашу сторону. – Хотелось бы узнать твое мнение.

Лаврик болтает с Березой и не слышит. Мне приходится его хорошенько ткнуть локтем в бок.

– А? Что? – оглядывается друг.

– Мерзлякину ответь, – бросаю я, но Лаврик уже и сам сориентировался.

Он встает с места и виновато чешет затылок.

– Пал Палыч, а можно я вам в следующий раз отвечу? Что-то голова болит. Магнитные бури, наверно, свирепствуют.

– Можно, – соглашается преподаватель. – Если сейчас озвучишь, что именно я у тебя спросил.

– Пал Палыч, так голова же разболелась! И как назло на вашей лекции! А все потому, что только вы заставляете мое серое вещество думать. Я не виноват!

Лицо белобрысого Лавра – гримаса искреннего раскаяния и вины, и Мерзлякин машет рукой.

– Ладно, садись Богодухов! – раздражается.

Но он не собирается оставлять в покое наш край группы, и поднимает, сидящую позади Богодухова, Снежану Крымову.

– Итак, повторяю для всех опоздавших, – произносит мужчина, – тема нашей сегодняшней лекции «Спор». Снежана, ты, как мастер по это части дай, пожалуйста, оценку нашему спору с Катериной. Каким он тебе показался? Что ты можешь сказать, исходя из своих знаний об этом определении?

Брюнетка не отвлекалась на разговор, как Лаврик, но отвечать не торопится. Мерзлякин хитрец и запросто может ее схлестнуть с Уфимцевой, и Снежана это понимает. Мне на секунду становится жаль Крымову. В этой аудитории вряд ли кто-то сравнится по части умения отстаивать свое мнение с моим Очкастиком, и выглядеть глупо Снежане не хочется. Нравится ли мне это – о да!

Я смотрю на Умку – еще вчера удивился, какое точное прозвище ей дала ее семья – и вспоминаю вечер. Прошла всего ночь, а мне уже до зуда в пальцах хочется все повторить. Оказаться рядом, снять с нее очки, распустить волосы и при свете дня заглянуть в глаза – самые умные и голубые глаза на свете. Она красавица – и как я раньше не замечал? Как все не замечают?! И совсем не тихоня. Она тоже меня хотела и отозвалась – эту науку познать несложно. Изучала руками. Даже сквозь скованность я сумел почувствовать их первую решимость. В этой тоненькой девчонке скрывается огонь и разбудить его – вот то, что я хочу больше всего на свете. Но я понимаю: ей надо время. Кажется, вчера она превысила лимит своей смелости на много дней вперед и сегодня все утро прячется от меня.

Трусиха. Увидела мельком в коридоре и сбежала. Думала, я не заметил. Не выдержал, как только началась пара, написал, зная, что она где-то неподалеку в корпусе:

«Привет, Очкастик».

Ответ упал почти сразу. Значит, тоже думала обо мне.

«Привет… Клюв!»

Что? Шутница! Хорошо, что парни не поняли, почему я рассмеялся. Ладно, попробуем иначе.

«Привет, Умка».

Ну вот, задумалась. Так и вижу, как она оглянулась, вернулась к сообщению и поправила очки. Тонкие пальцы скользнули по клавиатуре.

«Привет, Звездочет».

«Хочу повторить. На чем мы закончили? Я бы кое-чем разнообразил повтор – мы упустили важные детали».

Не ответила. Я догадываюсь почему и улыбка не сходит с лица. Представил, как она, краснея, быстро прячет телефон в карман от чужих глаз. Сидит, с минуту, натянутой тетивой… и снова достает сотовый, и тайком включает экран, чтобы еще раз увидеть и прочесть мои слова…

– Ну, спор – это обмен мнениями, – где-то далеко отвечает Крымова.

– Не совсем, – поправляет ее Мерзлякин. – Скорее, состязание мнений. Но продолжайте, пожалуйста.

– Вы с Уфимцевой спорили на тему, э-э, разногласий в происхождении человека и… веры?

– Близко. Ваша оценка? Каким вы увидели наш разговор? На что это было похоже?

– На обычный спор.

– Обычных споров, милочка, к вашему сведению существует четыре вида. На диалог или, возможно, на ссору? Спором может выступить даже драка.

– Скорее, на первое.

– Верно! Попробуйте дать точное определение этому виду спора.

Мерзлякин совершенно точно что-то хочет от девушки, но вот, что, она понять не может и хмуро косится на Очкастика.

Вот это Крымова зря. Помощи отсюда ей ждать не стоит. Я поймал взгляд своей Заучки – распахнутый, голубой и растерянный, и не намерен отпускать. Теперь она моя, пусть все подождут. Вряд ли Катя сейчас слышит, что происходит вокруг. У меня у самого учащается пульс и шумит в ушах. Сейчас мы оба переживаем, случившееся с нами вчера, еще раз…

Где-то далеко Мерзлякин рассуждает о дискуссии, как о самом конструктивном из видов спора, наиболее безболезненно уменьшающем момент субъективности. О корректных и некорректных приемах спорщиков. О социальных и личностных факторах, ведущих одну из сторон к победе. О полемике, эклектике, софистике[23]23
  Дискуссия/полемика/эклектика/софистика – известные приемы/виды спора. Последние два – споры, включающие в себя как корректные, так и некорректные приемы, как цель достижения результата.


[Закрыть]… О науке спора и еще черт знает о чем!

В этот момент все это находится за пределами наших взглядов и нас.

– Слушай, Птиц, – удивленно отзывается Лаврик, глядя то на меня, то на кафедру, где замерла Катя. Он толкает Никиту Березу и оба друга поворачиваются ко мне. – Мне кажется, или ты сейчас намеренно смущаешь ботаншу?

Намеренно? Пожалуй, да.

– Тебе не кажется. Я ее действительно смущаю.

– Ну и дела, – присвистывает Дух. – Она что? Настолько тебя достала?

– А что у них? Между ними что-то есть? – я слышу любопытный голос Крымовой и неуверенный смешок ее подруги, но мне нет дела до нее. Между нами все однажды случилось и успело забыться давным-давно.

– Ты с ума сошла, Снежанка. Что у них может быть? Она же заучка! – Лавр тихо ржет. – Они просто танец совместный готовят, их София с деканом заставили. Видела бы ты с какой мы девчонкой недавно встретили Воробышка в «Трех китах» – куда до нее Уфимцевой. Прикинь, мы с Саней Птицу – познакомь. А он – валите лесом, у меня тут личное.

– Личное у него, ясно, Крымова? – добавляет Никита. – Так что не облизывайся, подруга. Я сам не видел, но Гай сказал, что там девочка – конфетка! А Уфимцева заслужила. Лезет, мелочь, на глаза! Такую послушаешь и через пять минут хочется застрелиться из-за своей ущербности.

– Да очень мне надо…

– Заткнись уже, Береза! – не выдерживаю. – А то я тебя сейчас сам заткну! Лаврик, хватит!

Я отвлекаюсь всего на секунду, и Мерзлякину удается вырвать у меня Очкастика.

– Катя, ответь, пожалуйста, аудитории, – просит преподаватель. – Кажется, сегодня на это способна только ты, – сложив руки за спиной, он важно вышагивает по кафедре. – Так каким же из четырех известных видов спора воспользуется умелый спорщик, чтобы победить? Если допустить, что он искусный оратор и виртуозно владеет полемическим диалогом? Будет ли он вести дискуссию, уйдет в полемику, или прибегнет к эклектике?

Но Очкастик растерянно моргает, словно не может понять, где находится.

– Катя?!

– Й-я, да. Что? Ой. Т-точнее… А? Что вы сказали, Павел Павлович? – и все-таки смысл сказанного оседает в ее сознании, потому что, обернувшись к философу, она тихо отвечает: – Это бесполезно. Владеющий четырьмя навыками, будет использовать их все, чтобы доказать правду. Если понадобится, применит силу.

Кажется, я переусердствовал. Щеки у Умки просто пунцовые.

– Павел Павлович, – просит девчонка, – можно я сяду? Пожалуйста.

– Катя? Подожди!

Лекция, наконец, закончилась, и мы выходим из аудитории. Я подхожу к Очкастику – она уже встала из-за стола и сложила рюкзак, но, услышав мой голос, резко оборачивается и роняет его на пол, едва ли не вскрикнув.

– Д-да?

Я поднимаю рюкзак, но не спешу его возвращать. Я соскучился по ней и с удовольствием улыбаюсь.

– Привет, Катя.

– П-привет.

Она оглядывается, смотрит мне за спину и сжимается. Я вижу испуг в ее глазах, когда мимо проходят девчонки, и понимаю, что она не готова к публичности. Ничего, я подожду, но попробовать стоит.

– Я хотел сказать, что ты отлично держалась с Мерзлякиным. Я впечатлен! Мне кажется, ты заслужила поощрение. Ты обедала? Может, сходим в буфет?

За плечом Очкастика возникает ботан Морозов. Увидев меня, парень закидывает сумку на плечо и останавливается, прислушиваясь к разговору. Тот еще тип. Я смотрю на него и понимаю: странно, почему он меня раньше так не раздражал?

Он поправляет у виска очки и хмуро пялится, словно видит впервые.

– Э-э, Катя, я тебя подожду? – спрашивает у девушки. – Все хорошо?

Хорошо?! Да наверняка все фигово, раз уж я заговорил с Уфимцевой. Придурок.

– Будет хорошо, если ты свалишь, – не могу сдержаться, заметив, как легко пальцы Морозова касается локтя Очкастика.

Мы никогда не разговаривали, и он удивленно вскидывает брови.

– Что? Это ты мне?

Нет, воображаемому фантому.

– Тебе! Слушай, Морозов, – я в раздражении сую руки в карманы джинсов. – Шел бы ты себе, что ли. Дай нам поговорить. Не съем я Катю.

Но, кажется, он в этом не уверен и собирается возразить. Поздно. За него это делает, спустившаяся с верхнего ряда, Корсак.

– Привет, Воробышек. Какие-то проблемы?

Темноволосая девчонка нарисовалась рядом с блондином и уверенно обвивает его рукой за талию. Я замечаю, как он напрягается, совсем как Очкастик, и все же руки не убирает.

Да ладно? Корсак и Морозов? Серьезно?! Если бы я сам не влип по уши в историю с голубоглазой ботаншей, то знатно бы удивился. А так, решаю, что это не мое дело.

– Привет, Агния. Да вроде никаких, – мы улыбаемся друг другу оскалами. – А у тебя?

– А у меня их не бывает, Ваня. Я – сама по себе проблема, – сообщает брюнетка и, судя по тому, как при ее словах блондин поджимает рот – он с этим полностью согласен.

Я тоже согласен. Прошли полминуты, а эта парочка меня уже серьезно напрягла.

– И я даже вижу чья, – не сдерживаюсь. – Морозов, ты бы угостил свою девушку чашкой кофе. Самое время исчезнуть. И я говорю сейчас об Агнии, а не о Кате. Отпусти ее руку, – грубею в голосе, – иначе я тебе помогу!

Странно. С чего это он так покраснел и плечи вскинул? Неужели, поговорить захотел?

Ну-ну, можем и поговорить.

– Слышишь ты! Ф-форобышек! – дернулся было вперед, но Корсак, умница, остановила.

Правильно сделала. Настроение паршивое, прямо, захотелось это исправить.

– Ого! Воробышек, притормози! Они давно друзья, все знают, – замечает Агния. – Я же терплю, и ты потерпишь, – она фыркает и улыбается ехидной. – Я ведь тебя правильно поняла?