Текст книги "Ботаники не сдаются"

Кажется, я тоже отказываюсь понимать суть разговора. Я смеряю женщину хмурым взглядом.

– Простите, София Витальевна, но я не вполне понимаю, о чем речь?

– Катя приняла решение уйти из университета. Совсем уйти, Ваня, не сдав даже сессию и бросив все, к чему стремилась. У нее по плану сложнейшая подготовка к Мюнхенской олимпиаде физиков, где показать себя, все равно, что получить билет в большой мир науки. А она вместо этого оставляет секретарю заявление об отчислении. Да-да! И написала его еще на прошлой неделе, но Юлия Михайловна, как всегда не сразу отреагировала. Я знаю, что вы общаетесь, так, может быть, ты в курсе? Ваня, что случилось?

Нет, я не в курсе. Я и близко, мать твою, не в курсе!

– Не знаю, – отвечаю резче, чем следует, но мне плевать. Я разворачиваюсь, чтобы убраться из университета к чертовой матери. – Но обязательно узнаю!

Она сидит на скамейке возле моего мотоцикла – Умка, сунув руки между колен и повесив плечи. На ней привычный джинсовый комбинезон и кеды. За спиной рюкзак. На тонком плече лежит коса, а глаза так долго смотрят на землю под ногами, что очки сползли на нос.

– Привет.

От звука моего голоса она вскакивает. Хочет что-то сказать, но только несмело выдыхает:

– Здравствуй, Ваня.

Мы не виделись ночь, а смотрим друг на друга так, словно прошел год.

– Почему ты здесь, а не на занятиях?

– Я… я ждала тебя. Хотела поговорить.

– Зачем ждать, Катя, если меня можно легко найти в университете?

– Я подумала, что ты не станешь со мной разговаривать при всех.

Она смотрит не моргая, на лице ни кровинки. Я хочу протянуть руку и коснуться ее щеки… и не могу. Мы стоим, не прикасаясь и не сближаясь, словно между нами пролегло пространство, плотность которого не дает возможности его перешагнуть.

– Почему ты не отвечаешь на звонки?

Она тут же тянется ко мне взглядом полным надежды.

– А ты звонил?

Нет, не звонил, и надежда в голубых глазах гаснет.

– Нет. Но тебе звонил твой куратор.

Она рассеянно хмурится, пробует карманы, но, сообразив, что в них пусто, сжимает ладони в кулаки и опускает их по бокам.

– Кажется, я оставила телефон дома. Не помню. Ваня, – Умка натужно сглатывает, долго всматривается в мое холодное лицо, но заставляет себя сказать: – Там в университете… Все уже знают, да?

– Знают, – вспоминаю своих друзей. – И куда больше меня. С кем ты спорила?

Умка вздыхает. Ей больно говорить, а мне слышать.

– Со Снежаной Крымовой и ее подругами.

– Когда?

– Два месяца назад. Когда столкнула тебя в фонтан.

На следующий вопрос я знаю ответ, но правду хочу услышать от нее.

– На что вы спорили? – голос кажется хриплым и чужим.

– Что наука поможет мне стать твоей девушкой, и ты сам по своему желанию меня поцелуешь. При всех.

– А если нет?

– Тогда я заберу документы и уйду из университета. Совсем.

– Но ты ведь выиграла? Зачем же написала заявление?

Я вижу вспышку удивления в ее глазах и боль, но мы говорим начистоту, и она это понимает. Качает головой, опустив взгляд.

– Мне не нужна такая победа. Когда я соглашалась на спор, я не знала тебя. Я думала, что ты заносчивый и упрямый. И так все и было. Спор произошел в день доклада у Крокотухи, твои одногруппницы меня высмеяли, и во мне взыграла обида. Они были уверены, что мне никогда не выиграть. Ты казался недостижимой целью – популярный парень, которому по силе влюбить в себя любую девчонку, и совсем меня не замечал, – Умка тихо добавляет: – И никогда бы не заметил, ты сам признался.

– А сейчас?

Она снова поднимает глаза.

– Я давно уже поняла, как ошиблась. Пыталась тебе рассказать, но всякий раз трусила. А потом… потом ты сказал, что не простишь.

– Я не врал, Катя.

Ее лицо словно обжигает пощечина, такая вина и страх отражаются в глазах.

– Я знаю.

– Но ты ждала меня.

– Да, – она кивает. – Я здесь, чтобы попросить прощения и сказать, что приду на Праздник. Я помню, как он важен для тебя и сколько сил ты в это вложил. В конце концов, я сама тебя во все втянула и… и, если ты не передумал, я буду ждать. Но если не придешь – пойму. Тебе решать. А потом…

– Что потом?

– Уйду из университета и, наверно, уеду из города. В этом споре я проиграла себе сама.

Мы снова какое-то время молчим, пока она не произносит:

– Ты прав, Воробышек, есть вещи, которые простить нельзя. Извини меня, если сможешь.

Я долго стою и смотрю, как она уходит – худенькая Умка, с косой до талии и рюкзаком за плечами. Мне кажется, что сейчас, окликни я ее, она не услышит, настолько ушла в себя. Да я и сам не сразу уезжаю.

POV Катя

– Катюша, доченька, ну объясни нам с отцом: что происходит? Что с тобой? Последняя неделя – сплошные сюрпризы и один хлеще другого! Мы с папой уже ничего не понимаем.

С родителями сложнее всего. Я люблю их. Всю мою жизнь они были мне первыми друзьями. Я понимаю их беспокойство и знаю, что не могу оставить вопросы без ответа. Не тогда, когда они ходят вокруг меня кругами и встречают с тревогой в глазах. Тихо замирают на пороге комнаты, словно в дом пришел траур. Но сейчас внутри меня все так больно и остро, так натянуто и звенит из последних сил, грозя вот-вот рассыпаться, что душевных сил едва хватает удержать оболочку и попросить:

– Пожалуйста, дайте мне несколько дней и я все объясню.

Умка – их совершенный ребенок. Всегда увлеченный, любопытный, послушный. С ней не надо играть – она сама найдет занятия по душе. Ее не нужно учить – она всегда на шаг впереди и способна усвоить знания лучше любого преподавателя. С ней никогда никаких проблем. Это Светка может хлопнуть дверью, завеяться из дому с друзьями, а потом затискать родителей до полусмерти. Это Лялька может прогуливать уроки, наряжаться неформалом и болеть по шесть раз в год, и всякий раз, умирая. Умка себе не может позволить даже простуду.

Так почему ей, такой всезнающей и умной, никто не сказал, как может болеть душа?

– Ох, Катя-Катя, – вздыхает Светка, войдя в мою комнату и ласково обняв за плечи. – Чувствую, все обернулось так, как я и боялась. Что, он обо всем узнал, да – Ванька? – сестра гладит меня по голове, но я уже отстраняюсь. Сейчас мне как никогда хочется одиночества. – Вот знаешь, будь я на его месте, – говорит сердито, – я бы лучше вместо того, чтобы обижаться, к окулисту пошла! Это же каким слепцом надо быть, чтобы смотреть в оба и не разглядеть такой подарок! А еще бы и на консультацию к зоологу заглянула!

– Зачем к зоологу? – настроения нет, но я не могу не удивиться.

– А чтобы удостовериться в кого он превратился: в осла или барана!

– Ох, Свет… – я отхожу от сестры и пытаюсь что-то делать, но все валится из рук – книга падает, а следом за ней слетают с полки наручные часы. – Да, все так, – неохотно признаюсь. – Мы с Ваней расстались, но я решила, что завтра все равно буду танцевать на Празднике.

– Ну, может быть, вы еще помиритесь?

Помиримся? Я вспоминаю Воробышка и то, как он смотрел на меня, стоя в дверях танцзала – как будто я его ранила в самое сердце.

– Нет, он гордый, видела бы ты его лицо. Возможно, он и вовсе не придет, не знаю. Но даже если и так, даже если он не придет, я буду танцевать одна.

Светка вздыхает.

– Умка, я помню эти мероприятия. На празднике наверняка будет присутствовать уйма народу, а ты сейчас не в самом лучшем расположении духа. Я не хочу, чтобы вся эта ситуация сломила тебя еще больше.

– А я не хочу, Свет, чтобы Воробышек разочаровался во мне окончательно.

Сестра смотрит с грустью и осуждением, и я, не выдержав, отворачиваюсь.

– Света, он столько возился со мной и очень хотел, чтобы я танцевала. Если я не появлюсь – это будет даже хуже трусости, понимаешь?

В шкафу висит новое платье – голубое, под цвет моих глаз, мы выбрали его с сестрой еще две недели назад – нежное и неброское. Я достаю его и вешаю на шкаф. Долго смотрю на платье, лежа в кровати, сунув руки под подушку, и вдруг решаю, что оно мне больше не подходит. Странное мое упрямство. Ванька смог меня раздеть в постели, но не смог на паркете, так почему сейчас это платье вдруг кажется мне безликим и чужим? Словно я смотрю сквозь ткань?

Да, я сама выбрала его, но теперь мне этого мало. Теперь я хочу быть собой. Чувствовать то, что чувствую в душе и плевать на всех. Пусть завтра будет последний раз, когда мы станцуем с Воробышком вместе, но если он придет – он больше не увидит скромного Очкастика, трясущегося под насмешливыми взглядами. Я постараюсь его не подвести и будь что будет!

У меня есть деньги – премиальные за победу на олимпиаде в Пекине, и завтра я их потрачу. С этой мыслью мне, наконец-то, удается заснуть, далеко за полночь.

Сегодня праздник во всем университете – дата его основания. Начало мероприятия – танцевальная битва факультетов – назначено на четыре часа дня. Наверняка все соберутся раньше, но у меня еще есть время в запасе, чтобы все успеть, и я выхожу из дома и еду в «Три кита».

Я давно записана в салон красоты к Регине, спасибо Светке, и если раньше сомневалась: нужно ли мне участие парикмахера и визажиста, то сегодня знаю точно – необходимо!

– Привет ботаникам! – встречает меня улыбкой синевласка-стилист, рассчитываясь с клиенткой, и шутливо хмурит брови: – Катюшка, какая ты сегодня серьезная! У тебя все хорошо?

– Да, спасибо, – зачем ей знать.

– Слышала, ты танцуешь танго в университете. Ох, как это романтично! – она мечтательно закатывает глазки, приглашая меня в кресло. – Парень, должно быть, настоящий красавчик?

– Еще какой, – я киваю, вспомнив Ваньку, и прошу девушку: – Регин, сделай из меня человека. Очень нужно!

Ну вот, я серьезно, а она хохочет.

– Ой, Катюшка, ну ты и дурашка! – склоняет голову вбок, рассматривая меня со всех сторон. – Ваши мама с папой и без меня отлично постарались! – подмигивает. – Поверь специалисту, который в этом понимает. Все три сестрички, как на подбор! А вот красоту подчеркнем, не вопрос. Все сделаю в лучшем виде!

Она моет мне голову и снова выглаживает волосы до блеска. Зачесывает их – длинные и шелковые – назад и убирает в низкий гладкий хвост, который у основания перетягивает прядью. Я сегодня в контактных линзах и, пожалуй, меня куда больше, чем в прошлый раз поражает собственное преобразившееся лицо – аккуратные скулы, взмах ресниц, не яркий, но очень чувственный макияж «смоки айс» и губы… Такие хочется разомкнуть и сказать что-то порочное.

Я засматриваюсь, онемев, а синевласка смеется.

– О да, детка! Ты еще та горячая штучка! Ну как тебе моя работа?

– Отлично. Спасибо, Регина!

Платье стоит дорого, в этом бутике в «Трех китах» не принято торговаться скидочными картами, и я не торгуюсь. Едва я вижу его – ярко-алого цвета, я прикипаю взглядом и покупаю платье без раздумий, молясь всем святым, чтобы оно подошло.

– Скажите, вы можете его отутюжить? Я хочу в нем уйти.

А расплатившись, облачаюсь в платье прямо в примерочной.

– Надо же, как на вас сшито, – одобрительно улыбается продавец-консультант и я с ней полностью согласна. На меня. Сегодня – совершенно точно.

Красивый атласный лиф, глубокий полукруглый вырез, полностью обнаживший спину, тонкая талия, затянутые бедра и длинная расклешенная юбка до середины икры с разрезом, высоко открывающим ногу. Классическая женственность линий. Тот, кто его придумал, знал толк в крое и не экономил на материале – фалды послушны малейшему движению. А еще… возможно причина в освещении, но моя кожа в оттенке алого словно светится, а глаза горят. Жаль, что это не блеск счастья, а блеск отчаяния и вызова.

Однако, пора спешить. Я смотрю на часы и понимаю, что слишком задержалась.

– Скажите, могу я от вас вызвать такси? К сожалению, мой телефон остался дома.

– Да, конечно. Будем рады помочь!

Я надеваю туфли на каблуке с тонкой пряжкой, сую одежду и кеды в рюкзак, и в таком виде направляюсь через весь торговый центр, по улочке мимо фонтана к центральному выходу. Люди оборачиваются и улыбаются, уступают дорогу. Наверное, думают, что здесь в «Трех китах» проходит очередное выступление или концерт. Мне все равно. Я сажусь в такси и еду в университет, где, возможно, собираюсь появиться в последний раз.

Ну привет, родная альма-матерь!

Праздник уже начался. Актовый зал красиво убран и украшен, двери распахнуты настежь. Музыка, а так же голос ведущего конкурса раздаются издалека, сразу же окуная новоприбывших в атмосферу события. Светка была права в предположениях – здесь повсюду уйма народу, этот праздник ждали, и мне приходится сначала идти, а потом и проталкиваться сквозь лес из спин и рук.

На паркете танцует пара, наш выход под номером шесть, и я решаю уточнить у незнакомого парня порядок выступления, похлопав того по плечу.

– Эй, кто сейчас выступает? Ты следил за участниками?

Он не оглядывается, но отвечает.

– Шутишь? Здесь все следят. Сейчас танцуют экономисты. Потом юристы, а потом…

– …физ-мат, я поняла. Спасибо.

Значит, успела.

– Вау, малышка! Какая спина, так и хочется лизнуть! Ого, она еще и на внеху симпатичная! Почему я тебя не знаю?

Кажется, это обо мне.

– Привет! Мы знакомы? – незнакомый парень, обернувшись, замечает меня и с интересом улыбается. – Вау! Ты ведь участница, да? От какого факультета выступаешь? Черт, Леха, – пихает друга плечом, – похоже, я знаю, за кого буду болеть!

Надо же сколько внимания. Я раздвигаю парней в стороны и прохожу дальше.

– Скоро узнаете. А сейчас, дайте пройти…

– Молодцы! Отличное выступление! – музыкальная композиция закончилась и над танцполом разносится голос ведущего. – Поблагодарим же ребят с экономического факультета дружными аплодисментами! Это было незабываемо! Господа судьи, – ведущий вышел в центр танцпола, остановился возле участников, и обращается к группе выбранных арбитров, восседающих на импровизированном возвышении за длинным столом. – У вас есть три минуты для того, чтобы выставить оценки! А я пока еще раз напомню всем болельщикам, что результаты соревнования мы с вами сможем узнать только после выступления всех участников!

На краю импровизированного круга толпа сгрудилась плотнее и ведет себя шумно и активно. Я замечаю взглядом знакомые лица и продвигаюсь к своему факультету, оставаясь во втором ряду. На удивление, это несложно. Замечая меня, народ охотно расступается, и я невесело усмехаюсь своим мыслям: надо же, какой явный плюс образа «Девушка в алом». Зубрилка бы давно потерялась среди этого леса.

– А сейчас, внимание! Попрошу выйти на паркет пару под номером пять! Хэй, юристы! У вас есть шанс доказать, что вы – лучшие! Не жалеем ладони! Громче! Еще громче! Вас не слышно! Сейчас Виктория и Ярослав покажут нам, как нужно танцевать джаз-модерн!

Ведущий встречает участников, объявляет композицию, и шум, наконец, стихает. Раздаются звуки знакомой мелодии, и я понимаю, что танец начался.

До последнего дня каждый факультет держал свое выступление в секрете, но теперь, когда все карты вскрыты, все следят за конкурентами с жадным интересом, и я вдруг останавливаюсь, смотрю на пару, и внутренне спрашиваю себя: готова ли я совсем скоро оказаться на их месте? И понимаю, что да. Готова.

Антон Морозов стоит чуть дальше от края, но я легко нахожу его светлую кудрявую голову среди других студентов и подхожу ближе. Становлюсь по левую руку от друга, понимая, что он сейчас так занят происходящим, что в отличие от парней, стоящих с ним по соседству, не готов меня заметить. Я с надеждой оглядываюсь и тоже возвращаю взгляд на танцующих. Воробышка нигде не видно и это мысль холодом оседает в легких и пробирается под кожу непрошенным страхом, который я гнала от себя прочь весь день.

Неужели он не пришел? Неужели?!

– Привет, Антон. Хорошо, что здесь есть ты.

Антон поворачивается, поправляет очки… и застывает, неожиданно узрев рядом с собой незнакомку. Я даю ему время отморгаться и узнать меня, неотрывно смотрю на танцующих, но парень странно молчит, словно не рад мне.

– Это я Морозов, я. Пожалуйста, перестань так смотреть, словно видишь меня в первый раз.

Моя внешность изменилась, но голос остался прежним, и блондин наклоняет голову.

– Ну, в некоторой степени… К-катя?! Неужели и правда ты?

Хорошо, что он говорит негромко, практически в самое ухо.

– Я. Что, не похожа?

– Если честно, то я бы тебя ни за что не узнал, – признается парень. – Во всяком случае, в первые пять минут точно!

Я бросаю на него короткий взгляд, нахожу его руку и сжимаю пальцы.

– Морозов, мне сейчас как никогда нужен друг, – признаюсь. – Скажи, что я могу на тебя надеяться.

Антон удивленно улыбается.

– Что за вопрос, Катя? Конечно! Ты всегда можешь на меня надеяться, ты ведь знаешь.

Знаю. И он на меня тоже.

– Хорошо. Тогда держи, верный амиго, – я передаю в его руки рюкзак и с шумом выдыхаю: – И обещай ругать про себя, иначе споткнусь!

«Юристы» заканчивают танец и, судя по аплодисментам, их факультет очень доволен выступлением своих участников. Надеюсь, что и мой факультет меня так же поддержит. А если нет…

Я по-прежнему не вижу Ваньки и с каждой приближающейся секундой к танцу без него – чувство ожидания обостряется сильнее, выстуживает душу смелым вызовом, делая меня холоднее.

– Кать, кажется, на тебя смотрят, – Морозов снова склоняется к уху в гордом шепоте. – Все наши косятся уже две минуты.

– Вижу.

– По-моему, до них до сих пор не дошло, что ты – это ты.

– Ну, исходя из твоего признания, осталось подождать три минуты, и тайна века будет раскрыта. Хотя обидно.

– Почему?

– Потому что люди склонны верить глазам, а не сердцу. Я – это я и для меня это важно.

И это правда. Вон, даже Крымова с подругами не может понять, в чем дело и не на шутку напряглась, поглядывая на «незнакомку». Хотя «ботанша» еще может появиться с минуты на минуту. Видимо, поэтому троица девчонок так отчаянно вертят головами по сторонам, кого-то высматривая в толпе студентов.

Но здесь меня явно заметили, и по группам летит шепот.

– Эй, это же она! – узнаю я голос Сашки Гайтаева, друга Ваньки. – Помнишь, Лаврик? Мы видели ее с Птицем в «Трех китах»! Другая Катя!

– Постой. А разве она в нашем универе учится? Я раньше ее точно у нас не видел.

– Сам не пойму. Но, если это так, то мы с тобой типичные лошары! А Птиц как всегда молоток, везде успел. Эй, привет, солнце! Ты помнишь нас? Мы встречались как-то в торговом центре. Отлично выглядишь, детка!

Детка? Надо же, как мой статус повысился. Я переглядываюсь с Антоном и вижу, как его глаза смеются.

– Нет, – равнодушно веду плечом, – извини, не помню.

– Но как же так? – изумляется парень. Плечо ему явно понравилось. – Это ведь ты!

Ну, еще бы. Разве можно не запомнить Гайтаева? Да как я могла?

– Я, – не отрицаю, взглянув на парня из-под ресниц. – Но не вы. Мне кажется, те ребята были куда симпатичнее вас. Выше и пошире в плечах. Вот их бы я точно запомнила!

– Браво танцорам! Давайте же еще раз все вместе поблагодарим юрфак за креативность и смелость! А сейчас снова попрошу внимания! – громко озвучивает свою просьбу к присутствующим ведущий праздника – молодой преподаватель политологии. – Сейчас эстафета и право защиты танцевальной чести переходит к физико-математическому факультету! Попрошу выйти на паркет пару под номером шесть! Встречаем новых участников, друзья!

– Ну, Морозов, я пошла. Ни пуха! – подобравшись, пожимаю руку друга, и он мне желает:

– Давай, Катя! Удачи и к черту!

Я хлопаю впередистоящих ребят по плечам, и первые ряды расступаются, выпуская меня на паркет. Вслед тут же летит удивленное:

– Эй, а кто это? Ты ее знаешь?

– Нет. Первый раз вижу. А ты?

– И я не знаю. Может, девчонку на замену пригласили? Вау, смотрите какая хорошенькая! Не то что у юристов и бухгалтеров. Мне наша больше нравится!

– Итак, свой танец, а это будет аргентинское танго, в конкурсе представят Иван Воробышек, – бодро сообщает ведущий, улыбаясь судьям. Оборачивается ко мне, протянув руку, и внезапно теряется. – И, э-э, К-катерина…

Ну да, он, видимо, тоже решил, что я появлюсь в очках, кедах и джинсах.

Толпа замирает в ожидании ответа. Я подхожу к преподавателю и произношу в микрофон, отметая сомнения.

– Катерина Уфимцева, Ярослав Аркадьевич. Я же ваш любимый оппонент в политических спорах, неужели вы успели меня забыть?

Я отхожу от мужчины, становлюсь в центе танцпола и поворачиваюсь лицом к своему факультету, встречая первые звуки музыки.

Женька нам подготовила микс из двух композиций, желая сделать танец необычным и живым. Я слышу мелодию «Сломанного танго», опускаю взгляд и на миг от отчаяния прикрываю глаза, понимая, что то, чего я боялась, произошло.

Ванька не появился. А значит, он не захотел меня даже видеть.

Что ж, буду бороться за победу одна.

– Послушайте, это какая-то ошибка! Вы кого обманываете! Так нечестно! Это не Уфимцева, – возмущенно кричит красотка Снежана… но ее вдруг обрывает уверенное и резкое, раздавшееся со стороны.

– Я так не думаю.

Он. Воробышек. Вышел из толпы, и она расступилась вокруг него, образовав нишу.

На парне черные брюки и темная рубашка, с закатанными по локоть рукавами. Строгие туфли. Длинная челка падает на глаза, делая его синий взгляд почти опасным. Он убирает волосы от лица и сжимает рот в твердую линию, глядя прямо на меня.

Такой знакомый, красивый, родной… и такой недоступный. В глазах усталость, желваки натянуты, он очень собран и, скорее всего, совсем не спал.

Но он все-таки пришел. Пришел!

Сердце колотится как сумасшедшее, и тает сковавший меня лед. Я и сама не подозревала, насколько сильно ждала его. Как думала о нем каждую минуту, боясь больше не увидеть. Наши взгляды встречаются, проникают друг в друга и все уходит на задний план – зрители, судьи, праздник, все!

Остаемся только мы и музыка.

Мы репетировали начало танца десятки раз, но все происходит совсем иначе. Танго – танец-импровизация, танец-разговор и танец-судьба. И я понимаю это, пожалуй, только сейчас, когда в обход всем правилам сама предлагаю партнеру танец.

Я подхожу к Ивану медленно, не сомневаясь ни в одном шаге. Он смотрит жадно, прикипает взглядом к моим губам, когда я на миг останавливаюсь перед ним, но позволяет мне обойти его кругом. Какая у Ваньки красивая развернутая спина. Ткань рубашки обтянула широкие плечи. Я поднимаю руку и провожу по сильному плечу ладонью – очень нежно, словно говорю с ним сердцем, вспоминая, как он нес меня в лесу, как выкрикивал мое имя и как смотрел в полутьме своей спальни, когда раздевал. Спускаю ладонь на сгиб руки, к запястью, касаюсь кончиков пальцев… И, снова взглянув в глаза, ухожу, взметнув в повороте фалды юбки.

Пожалуйста, Воробышек, поверь мне хотя бы еще один танец, и я буду искренна!

Он догоняет меня – Ванька, опустив ладонь на талию, прерывает цепочку шагов и прижимает голой спиной к своей груди, заставляя замереть на месте.

Два удара сердца, всего мгновение, а мы вновь проникли друг в друга, забыв как дышать. Он прижимается теснее, рука ползет ниже, требовательно ложится на живот, и наши бедра описывают чувственный полукруг… Очень смело, но в танго ведет мужчина, и я с готовностью ему подчиняюсь. Оборачиваюсь, обнимаю рукой за шею и отступаю под новым натиском синих глаз.

Наши шаги переплетаются, наши тела так близко, что жар опаляет. Мы рисуем сегодня свой собственный танец, рисунок наших душ, и взгляды говорят громче слов. Воробышек шикарный партнер, но сегодня в смелости я ему не уступаю, отвечая телом на каждое движение, на каждое прикосновение, подводя танец к границе, перешагнув за которую, останется место лишь чувствам.

Умение партнеров слышать друг друга рождается на уровне подсознания. Это счастье – поймать миг единения душ. Редкий миг иной реальности. Только в танго один из самых выразительных элементов – пауза. El alma del tango – душа танго. И сейчас, когда стихла музыка, она полностью обнажена и звенит откровением.

Мой затылок откинут на грудь Воробышка, руки закинуты за голову и обвивают крепкую шею Ваньки. Я стремительно оборачиваюсь, взметнув юбку, приближаюсь к нему и касаюсь ладонью щеки.

«Пожалуйста, верь мне. Верь!»

Тишина паузы, а затем… первые звуки Либертанго – пронзительные, отрывистые, глубокие, пробирающие насквозь. Мы оба ждали его, первая часть танца была лишь прелюдией к разговору, и рука Воробышка жадно проводит по голой спине, заставляя меня ощутить его прикосновение особенно остро. Встретить цепкий взгляд глаз, принять близость лиц, и стремительные шаги по паркету – быстрые, резкие, отчаянные, когда расстояния не существует.

И тем не менее, соло скрипки иглой пронзает сердца, еще ближе соединяя нас. Он и она. Обида и ярость. Надежда и боль. Раскаяние и страсть. Это танго способно вырвать из нас души. Сломать или поднять из руин.

Как жгуче-больно от этого разговора, но он необходим нам как воздух!

Воробышек отрывает меня от пола, и платье разлетается над паркетом алым всполохом наших чувств. Мы расстаемся в танце, отпускаем друг друга, чтобы разойтись по краям круга… Но взгляды не разорвать, и вот мы уже снова встречаемся в быстрых шагах навстречу.

У Ваньки холод в лице, но глаза блестят лихорадочным блеском внутреннего огня, и мне так хочется знать, что же у него на сердце?

Моя нога согнута и прижата к сильному бедру, ладони гладят обнаженную кожу. Мы кружим, скользим по танцолу в этой откровенной связке к финалу – лицом к лицу, близко-близко, пока наши дыхания не смешиваются в одно. Музыка стихает, звучат последние ноты композиции Астора Пьяццоллы… Мы останавливаемся, шумно дыша, чувствуя, как гулко бьются сердца. Смотрим друг другу в глаза… и вдруг губы притягиваются к губам словно магнитом в глубоком, безумном поцелуе.

Я люблю его – гибкого, сильного, упрямого и гордого, вот что мне хочется сказать Ваньке, и даже неважно сейчас, услышу ли я когда-нибудь в ответ подобные слова. Поцелуй длится, длится, длится…. А зал странно молчит, словно воспринимает все как продолжение танца.

А может, так оно и есть? Ведь наше танго было от и до правдивым. И я забываюсь и пропадаю в ощущениях последнего близкого мига, в котором существуем только «мы»…

Что происходит? Возвращение к реальности оглушает. Ванькины руки все еще крепко держат меня у груди.

Но вот, он уже очнулся и отпустил.

Наше танго закончилось.

Нас окружают ребята из факультета, оттесняют друг от друга и кричат, что это победа и неважно, что еще остались участники – мы блестяще справились с их надеждами! Ведущий пытается унять сумятицу, но куда там. Воробышек слишком популярный персонаж в университете, что ему дали так просто уйти. А в подобном амплуа его здесь еще не видели.

Да, он слишком хорош. Слишком… для меня. Но он был со мной, после всего не оставил одну, и я никогда этого не забуду. Нам двоим непросто, но слова уже сказаны и возвращения к прошлому нет. Иначе бы он меня не отпустил.

Я ввинчиваюсь в толпу и нахожу опешившего, но счастливого Морозова. Глаза у парня распахнуты, а на лице витает улыбка. Он так же, как все, болел за родной факультет.

– Ну, Уфимцева, я и не подозревал, что ты не только к точным наукам способная. Это было круто! Катя, ну вы даете! Так у вас с Воробышком что, и в самом деле все серьезно? Если честно, то я Ивану не очень доверял.

Я бы тоже хотела ответить Морозову улыбкой, но не могу.

– Было, пока я все не испортила.

– А я думаю, что ты ошибаешься. Это любому здесь ясно.

Я забираю рюкзак и целую парня в щеку.

– Спасибо, Антон! Позвони мне как-нибудь, ладно? Скорее всего, я сюда уже не вернусь…

У главного парадного входа много студентов, после праздника всех ждет вечер с выступлением рок-группы и праздничная вечеринка, и я спешу к неприметной лесенке и дверям в тихом боковом крыле, которыми мало кто пользуется, желая незаметно уйти.

Выйдя на улицу, сажусь на ступеньки, снимаю с ног туфли и надеваю кеды. Прямо на платье натягиваю футболку, а на спину рюкзак. Теперь я снова почти Зубрилка. Осталось умыться, надеть очки… и удержать слезы, которые вот-вот готовы пролиться из глаз. Потому что губы горят, тело помнит, а сердце болит. Сердцу плевать на то, что Катя Уфимцева никогда не плачет и на ее рациональное мышление тоже плевать. Ему хочется просто быть счастливым.

Я ухожу из университета, не оглянувшись. Бреду по старой, заросшей акациями аллее к парку. Долго гуляю улицами, захожу в какие-то магазины – лишь бы быть среди людей, потому что, если останусь одна, я сломаюсь.

Я возвращаюсь домой не сразу. И очень удивляюсь, когда меня у подъезда встречают Лялька с Костиком и папа с мамой.

– Ну и где ты была, Катя? – строго спрашивает мама, и папа ей тут же вторит эхом, выпятив вместо груди живот и уперев руки в бока.

– Да, где ты была, дочь?

Костик с Лялькой молчат, но по недовольным лицам и так все видно: они тоже хотят знать «где»?

На самом деле, время не такое уж позднее, чтобы спрашивать у девятнадцатилетней дочери, где она ходит ранним вечером. И точно не в духе моих вечно занятых родителей. Но сегодня для них не вполне обычный день, хотя у меня совершенно нет настроения об этом думать.

– Гуляла, а что? У нас, вроде бы, не комендантский час. Я ведь не опоздала?

– Это ты Ивану своему расскажи, какой у нас час, – рычит папа. – Парень тебя везде обыскался! Уже два раза приходил, мы тоже с матерью нервничаем! Катерина, ответь, пожалуйста, что твой телефон делает дома? Нам его что, резинкой к твоему карману пристегивать, чтобы не забывала?

– К-кто приходил? – у меня глохнет голос, а сердце пропускает удар.

– Ванька твой! – фыркает Лялька. – Сказал, что ты пропала, и он тебя нигде не может найти. Тоже мне сыщик. Лопух он, вот кто! Скажи, Котэ?

– Ну-у…

– Лялька, Костик, цыц! Поговорите мне, много вы понимаете! – шикает папа, а я уже не слушаю их, потому что поворачиваюсь и срываюсь на бег.

– Эй, дочка, стой! – кричит вдогонку старший Уфимцев, но разве это может меня остановить? – Да погоди ты, я хоть машину возьму!

Какой там!

Он меня искал? Ванька меня искал?!

Да, он меня искал!

Улица проносится перед глазами пестрой лентой, шумит проспект, я впрыгиваю в отъезжающий автобус, сую кондуктору какие-то деньги, и едва автобус тормозит на нужной остановке, спрыгиваю с подножки и мчусь к знакомому дому, больше ни о чем не думая и не сомневаясь.

Неважно, что я скажу Воробышку, и неважно, что услышу в ответ. Я просто хочу его видеть. Я хочу…

Дверь в квартиру не заперта, и я совершенно не думаю о том, что мне следовало бы позвонить. Мои мысли рвутся к Ваньке, дыхание от быстрого бега разрывает легкие. Я просто распахиваю дверь, влетаю… и застываю на пороге. Умираю в одно мгновение, словно раскрывшая крылья птица, разбившись в полете о стекло.

Кровь отливает от лица, и я, отшатнувшись, приваливаюсь спиной к дверному косяку.

В постели двое. Простыни смяты, Воробышек обнажен, а ноги девчонки скрещены на его бедрах. Мне не нужно видеть их лиц, чтобы понять насколько эти двое увлечены друг другом и процессом. Эти движения ни с чем не спутать.