Текст книги "Ботаники не сдаются"

Фонари горят только у нас с Димычем, и мы решаемся сместиться к югу и осмотреть другую сторону опушки – ту, что ближе к дороге. Я сообщаю это Лаврику и прежде, чем снова углубиться в лес, решаю убедиться, что с Умкой все в порядке. Но кожу буквально прошивает испарина, когда я подхожу к палатке и понимаю, что ее нет. Моего Очкастика нет.

– Катя! Катя! – кричу, рванувшись в сторону. – Катя! – фонарь падает из рук и мне не сразу удается поднять его. Черт!

– Эй, Воробышек! – окликает меня одна из девушек. – Если ты зовешь малышку, которая была с тобой, то она тоже ушла на поиски.

– Что?! Как ушла?! Куда?!

– Вон туда! – показывает девчонка. – И, если что, мы ей не родители. Кстати, она ушла с топориком, так что вы там осторожнее.

– Катя! – вот теперь я пугаюсь по-настоящему и чувствую то же, что чувствует Борзов. Влезаю в его шкуру, покрываясь потом, и встречаю холодный озноб, вползший в легкие, новым криком. – Катя! Катя!

Совершенно точно, «так» – я еще никогда не боялся. Оказывается, переживать за кого-то вдвойне тяжелее, чем за себя. Когда-то об этом говорила Женька, когда вытаскивала нас с братом сопляками из беды, но разве тогда мы это понимали?

– Катя! – я оскальзываюсь на мокрой траве и падаю, но снова вскакиваю на ноги, продираясь сквозь ночь. – Катя!

– Ваня, эй! Мы тут! Все нашлись, слышите! Ваня!

Слышу, еще как слышу! Я выронил фонарь на бегу, но нахожу ее в темноте и подхватываю на руки.

– Слава богу, Вань… Да не меня, дурачок! – возмущается Умка. – Помоги Ларисе, ей нужна помощь. Она подвернула ногу.

– Живы? Все живы? – но я вижу в темноте только ее одну.

– Да, все.

Мой голос хрипит, но я все равно кричу Борзову:

– Димка, девчонки нашлись! Сюда!

Действительно, слава богу!

Когда мы выходим к поляне и к костру, я слышу виноватый голос Ларки, объясняющий брату сквозь всхлипы и поток слез, что произошло.

– Прости, Дима! Мы хотели посмотреть, как цветет папоротник. Здесь речка, а я в кино видела, что он растет у воды. Я видела там цветок, клянусь! Пурпурный, скажи, Наташка!

– Там темно было, как у черта в заднице! Ничего я не видела! – огрызается другая девчонка. – И зачем только пошла за тобой!

– Ты просто обижаешься на меня!

– Конечно! Я чуть не свихнулась от страха! Думала, что ты и вправду там что-то увидела. Неслась, как сумасшедшая!

Я обнимаю Умку, но она все равно дрожит в моих руках – я только сейчас замечаю, что ее спортивный костюм промок насквозь.

– В-в-во-первых, девушки, по старославянским поверьям папоротник цветет лишь раз в году в ночь на Ивана Купала, а это с шестого на седьмое июля, но никак не сейчас. А в-во-вторых, – я слышу в ее голосе упрямую нотку, – папоротники вообще не цветут. Они размножаются спорами, биологию учить надо!

– Ваня, – смотрит Катя на меня, держась за плечи, когда мы отходим к нашей палатке и остаемся вдвоем. – Я потеряла ваш котелок и топорик, надо будет утром поискать – мне пришлось стучать и девочки вышли на звук. А еще очки, когда помогала Ларисе идти. Ты знаешь, Вань, ты бы поговорил с этим Димой. Мне кажется, его сестра что-то принимает – какой-то амфетамин или экстази. Я думаю именно за этим она и отошла подальше к воде. Она странно себя вела и говорила о какой-то таблетке, которую обронила. Но подруга ее точно не в курсе. Они там разругались вд-дрызг.

– Хорошо, поговорю, – обещаю. На самом деле, я и слышать не хочу о тех двоих. Главное, что Умка нашлась. – А сейчас к черту их! Катя, почему ты вся промокла?

Она поеживается и обхватывает себя руками.

– Я упала в воду, в какой-то бочажок. Я читала о них, а вот теперь и сама попалась. Телефон намок, но зато теперь я знаю: компания Apple точно не врет, когда заверяет, что их гаджетам вода нипочем, – она пробует улыбнуться. – Вань, почему ты так смотришь? – спрашивает. – Ведь все хорошо же?

Хорошо, да, но могло закончиться совсем иначе. А ведь это я ее сюда привез. И оставил одну тоже я.

Умка, она нашла их. Моя Умка. Я смотрю на нее – непослушную и упрямую, тоненькую и юную, и понимаю, что чувствую гордость за свою девчонку. Девушку. Катя определенно старше и куда разумнее всех нас. Мне хочется обнять ее, но я снова вижу, как она дрожит. И боюсь тепла моих рук не хватит, чтобы ее согреть.

– Пойдем! – я обнимаю ее и тяну за собой.

– Куда?

– В палатку! Тебе нужно переодеться и согреться по-человечески. Мы уезжаем!

– Но у меня нет другой одежды!

– Зато у меня есть. На мне есть! Ну давай же, Катя, – я сам спешу ее раздеть, потому что ее руки ей не послушны. – Твой отец мне не простит, если я верну ему тебя с простудой. Я сам себе не прошу! – она сомневается, и я ее тороплю. – Катя, сейчас не время смущаться, здесь все равно темно. Надевай мою майку и кофту! И штаны! И сними ты уже свой лифчик, все равно я рано или поздно там все увижу!

– А как же ты?

– Ну, меня сегодня в трусах не видел только ленивый. Не думаю, что смогу кого-то сильно удивить. Нам бы только до машины дойти, а там включим тепло.

– Но…

Я сгребаю ее вещи и выхожу из палатки.

– Тарзан же как-то бегал по лесу в набедренной повязке, а я чем хуже? Пойдем, Умка!

POV Катя

Нет, он не хуже. Он совершенно точно лучше. И пусть я иду впереди, а Ваня освещает мне путь фонариком, рядом с эти парнем идти хорошо и спокойно. Так, как и должно быть девушке с парнем, когда все открыто, честно и правильно. А еще – он меня волнует, очень волнует. До дрожи в коленях и остановки сердца. Неужели так бывает со всеми? Неужели он чувствует то же, что и я? Воробышек? И его так же, как меня, затягивают в омут взгляды и так же, как меня, пронзает током каждое прикосновение, отзываясь в душе горячими вспышками желания?

Ведь, если это не желание, то что? Каким словом можно назвать влечение к человеку, когда о нем все мысли? Когда хочется знать, чувствовать его, понимать. Из миллиарда людей живущих на планете обладать именно им, единственным, всецело и полностью. Потому что без этого человека твоя жизнь станет непроглядной и пустой. Простым существованием набора клеток и микроорганизмов? Когда цели, еще вчера казавшиеся смыслом жизни, сегодня съежились до чего-то несущественного и рядового. Когда все кажется неважным, потому что, как бы я не закрывалась в своем мире из чисел и формул, природу не обмануть.

Я прочла столько литературы, я помню высказывание выдающихся личностей, я многое знаю о физике тела и понимаю суть химических процессов. Но я ничего не знаю о любви.

Химия, это действительно химия, прав Воробышек. И если она настоящая, она захватывает полностью, проникает сквозь кожу, заставляет сердце гореть, а душу жить мечтами и надеждами. Отзываться радостью… или плавиться болью от чувства вины.

Он сказал, что хочет меня. Такие простые, в чем-то примитивные слова. И, в тоже время, честные. Сколько людей говорят их, и сколькие отвечают? Да, я тоже хочу его. Хочу чувствовать, смотреть на него, быть рядом… Хочу. Это слово определенно глубже четырех букв и правдивее многих слов. Возможно, еще вчера, услышь я его между чужими людьми, подумала бы о примитивном желании. А сегодня я не чувствую в этом признании пошлости. Не тогда, когда это говорит Иван. Я стала довольно смелой и даже не заметила, как эта смелость проросла во мне. Ведь только недавно познала свой первый поцелуй, а сегодня уже смело целовала сама. Брала, потому что тоже хотела.

Не хочу думать о том, что будет завтра. Не хочу, не хочу!

И это тоже правда.

Пожалуйста, если существует высшая сила, пусть она избавит меня от этих мыслей хоть на день. Хотя бы на ночь! Они и так разъедают душу, когда я смотрю в глаза Ваньке и вспоминаю его слова:

«Я не прощу. Есть вещи, которые простить нельзя».

Вспоминаю свои слова, оброненные так опрометчиво:

«…Два месяца и любой парень из университета сам, по своему желанию, поцелует меня на ваших глазах. Как свою девушку.

– Тебя? Скучную ботаншу?

– Да, просто назовите имя.

– Иван Воробышек, знаешь такого? Вот и посмотрим, как твоя наука поможет его завоевать!

– Два месяца, запомни, Уфимцева, и ни днем больше! Или мы превратим твою жизнь в университете в настоящий ад!

– Будет вам Воробышек! С перышками, на блюдечке!..»

Будет. И ведь у меня получилось. Все получись, вот только от собственной победы тошно и страшно потерять то свежее и настоящее, что пришло в мою жизнь с появлением в ней Вани.

Пожалуйста, я наберусь смелости и все расскажу ему, но только пусть это будет позже. Не сегодня. Не сегодня!

Мы выходим из леса к знакомому внедорожнику и забираемся внутрь. Я слышу, как с полоборота заводится двигатель автомобиля, и прижимаю руки к груди, не в силах сдержать озноб. Вода в бочажке, в который я так неожиданно провалилась, оказалась родниковой, очень холодной, и в первую секунду из-за страха я едва ли это почувствовала, но зато ощущаю сейчас – дрожь от тишины леса, от шорохов, от крика девчонок и своего голоса, успокаивающего их.

– Не замерзла? – спрашивает Воробышек, заметив мое движение.

– Я? – удивляюсь, потому что в последние четверть часа, пока мы выбирались по тонкой тропке, это не меня хлестали ветки и ели комары.

В Ванькиной кофте удобно и она приятно пахнет парнем. Очень необычно. Штаны на мне смешно висят – подвернутые и затянутые на талии шнурком, волосы наверняка в жутком виде, лицо испачкано, да и без очков я вижу так себе. Но все это ерунда. На самом деле, мне не нужна первоклассная оптика, чтобы услышать нотки переживания в голосе Воробышка и «увидеть» беспокойство в его глазах.

– Ты, Катя! На тебе все еще мокрая обувь! Снимай давай, и носки тоже. Я включу обогрев салона! Черт, – сетует Ванька, открывая бардачок и оглядываясь на заднее сидение, – этот внедорожник, как стерильная операционная – ни одной полезной вещи! Ну, ничего, сейчас согреешься.

– Вань, да ты же сам раздет, а переживаешь за меня! – прыскаю нервным смешком – не иначе, как отголоском пережитого напряжения. – Вот это отдохнули!

– Да уж, запомнится приключеньице, – соглашается со мной Воробышек. – Я не раздет, Умка, – серьезно замечает. – На мне носки и кроссовки, и даже есть работа. Спроси у любого мужчину, он тебе разъяснит, что голыми нас делает не отсутствие одежды, а пустой кошелек. Хотя нет, – он тут же себе возражает, – лучше не спрашивай. Боюсь, мне это не понравится.

Ночью трасса свободна, внедорожник послушен водителю, и мы мчимся к городу, сквозь ночь, довольно быстро, вместо музыки слушая шелест шин и шум дороги. Продолжая в тишине чувствовать друг друга. Это не объяснить словами и не передать знаками. Просто что-то тонкое висит между нами в воздухе, словно ждет, когда мы позволим ему ожить в звуках.

Когда появляются первые высотки окраины, я говорю:

– Наверное, мне стоит позвонить домой.

– Зачем?

– Предупредить родителей, чтобы не испугались и вынесли мне одежду. Ты же не можешь в таком виде уехать к себе.

– Почему это не могу?

– Вань, мне несложно попросить у папы что-нибудь для тебя. Правда. Я все объясню ему, и он не откажет. В жизни ведь всякое случается. Ты не виноват, что девчонки ушли в лес и заблудились.

Ванька сидит, молчит и смотрит перед собой на дорогу. Очень серьезно смотрит, я бы даже сказала хмуро.

– Вань? – осторожно окликаю.

– Катя, я не отпущу тебя домой. Не смогу.

– Почему?

– Пожалей родителей, им и так вчера хватило сюрприза. Какого они будут обо мне мнения, если я верну им любимую дочь в таком виде. В три часа ночи, подняв всю семью на уши.

– В каком таком? Но…

Я собираюсь сказать что-то обоснованное и вполне логичное – мы ведь живем в современном обществе и родители мои, конечно же, все поймут, но Ванька вдруг поворачивает голову и улыбается.

– Не спорь. В мужском спортивном костюме, в потной майке и без лифчика. Кать? – он вскидывает бровь. – Ну, правда, не стоит.

Почему-то не в палатке, не сидя на Ванькиных коленях, а именно сейчас, под внимательным синим взглядом, я смущаюсь больше всего. Вздохнув, отворачиваюсь к боковому стеклу и затихаю.

– Да, ты прав.

Невольно вздрагиваю, когда он протягивает руку, чтобы коснуться под волосами моей шеи.

– Я знаю, Умка.

Он не говорит, но я и сама догадываюсь, куда мы едем. Воробышек оставляет машину у подъезда, выбирается из внедорожника и запросто предлагает, распахнув мою дверь.

– Давай, запрыгивай на спину, мартышка! Хватит дуться! Все равно я тебе мокрую обувь надеть не дам. Сейчас отнесу тебя домой и спущусь за одеждой – вопрос пары минут. Пошли!

– Удобно? – смеется, когда мы топаем смешным тандемом к подъезду – я, сидя верхом на Ваньке. – Скажи, что да! И, кстати, я бы на твоем месте, Умка, нагло воспользовался ситуацией.

Я отвечаю ему таким же смехом, держась за крепкую шею – пусть даже вокруг ночь и люди спят.

– Очень! Вань, покатай!

– Запросто, – соглашается парень, – за поцелуй!

– Ладно, – я тут же склоняю голову и целую его в щеку. Хохочу, когда он легко взбегает по ступеням на третий этаж, открывает дверь и наконец-то спускает меня на мягкий ворс ковра.

– Приехали, леди! Эх, жаль что цербер Семеновна спит! Вот был бы человеку праздник! Ну, проходи, Кать, я сейчас вернусь!

– Извини, у меня не прибрано, – говорит, уже возвратившись. – Я с уборкой не в ладу. Зато есть горячий душ, стиральная машина, сушилка для белья, кофе и кровать. Да и много чего от Женьки с Ильей досталось. После всего, нам с тобой точно не помешает хорошенько отогреться и выспаться.

Ну вот, смех мгновенно пропал, и мы снова смотрим по сторонам. Или это я смотрю?

Здесь, в прихожей квартиры Воробышка, не ночной лес, здесь горит свет, и внезапно грудь Ваньки оказывается очень близко – теплая и крепкая. Даже для меня близорукой.

– Кать, если хочешь, я могу лечь на полу.

– Нет, не хочу, – мотаю головой, но тут же спохватываюсь. – То есть, я не это хотела сказать. Я только подумала…

– Да я понял, Кать, – успокаивает Ванька. – Лучше беги в душ. Тебе совершенно не идет мой грязный костюм. Не уверен, что пойдет чистая футболка, но зато у меня есть спортивные шорты.

– Я в них утону.

– Ну-у, э-э, можно и без них.

Ох, мы сейчас договоримся! Я быстренько беру предложенную футболку, шорты и ныряю в ванную комнату – подальше от Ванькиных глаз. Чуть не влетаю лбом в коробку двери, но Воробышек вовремя удерживает меня за плечи.

– Осторожно, только этого не хватало! Может, тебе помочь? Вдруг ты с душем не справишься. Кать, я серьезно.

Что?! И ведь действительно серьезно!

– Ну, нет уж! Я не слепая, сориентируюсь! Уй!

– Осторожнее! Ну вот, теперь синяк останется. Дай посмотрю…

Все-таки горячая вода – настоящее благо цивилизации. После комариного писка, цепких осиновых ветвей и мокрой травы – возвращение сталкера в реальный мир. Я бы и дольше нежилась под обжигающим душем, но помню, что я не одна и Ваньке тоже не мешает ощутить это самое благо.

В футболке и шортах Воробышка я наверняка выгляжу, как аист в полковой шинели – не то комично, а не то драматично, и в зеркало не смотрись. Вот я и не смотрюсь – все равно толком ничего не увижу. Отыскав фен, и, с большим трудом, розетку, наклоняю голову и наспех сушу волосы. Они у меня густые и после мытья без косы и расчески – неуправляемые. Я знаю, что похожа на ведьму, но надо выходить.

– Ого! – чуть присвистывает Ванька, когда я появляюсь в комнате и вздыхаю. Он надел штаны, но грудь все равно притягивает взгляд наготой.

– Ага, – соглашаюсь. – У тебя метлы случайно нет? Я бы полетала. Хотя, может, и веник подойдет. Буду домовитым домовым. Что, пугаю? – пытаюсь пригладить волосы, пряча за шуткой смущение, но где уж там.

– Нет, – хмыкает Воробышек. – Привлекаешь. Никогда еще не рассматривал свою одежду так пристально.

– Э-м… – ну и что тут скажешь? И как ему удается всякий раз, вроде бы обычными словами, вогнать меня в краску?

Я топчусь на месте, раздумывая, чего бы ему такого остроумного ответить, как вдруг улавливаю в комнате знакомый аромат и распахиваю глаза.

– Ой, Вань! Чем это пахнет? Ведь это же… кофе-е?! Ты что, сам сварил?

Мое изумление тут же гасит его улыбку.

– Кать, издеваешься? Я ж не безрукий, чтобы с кофемашиной не справиться. Оно самое. С молоком и сахаром по пеночке. Иди уже в постель, ведьма! Иначе не дам.

– Ага! Сейчас!

Я колеблюсь всего секунду, разложенный диван и мягкая постель просто упрашивают упасть и забыться. Я ныряют под одеяло и протягиваю руки за чашкой. Вот у Ваньки тут анархия! Красота! Хочу – пряники за столом жую, а хочу – под столом. Да хоть верхом на люстре! Да и вообще…

Нет, это не пряники.

– Что это? – я отставляю чашку на тумбочку и беру в руки протянутую мне парнем небольшую коробку, перевязанную красивой атласной лентой.

Нет, конечно, я уже догадалась «что». Просто поверить не могу.

– Я говорил, что у меня для тебя кое-что есть, Умка. Это конфеты. Хотел еще вечером тебе принести, но твой подлый Семён сбил меня с толку. Я подумал, что ты захочешь к кофе.

Просто конфеты? Черта с два!

– Вань, я умею читать. Мне сложно разобрать без очков и все же. Это же Швейцария, ручная работа!

– Да? Кажется. Мать с отчимом позавчера вернулись из Цюриха – у Босса там банковские дела, вот я и попросил купить. Они все равно везут что-то Машке с Матвеем, им не сложно. Ты разве не любишь шоколад?

Я? Не люблю шоколад?

– Нет, конечно же люблю! – отвечаю. – Еще как люблю, тем более такой! Просто, – смотрю на Ваньку, – они же ужасно дорогие.

Он подходит к шкафу и достает полотенце. Я не могу сказать наверняка, мне не видно его лица, но я почти уверена, что Воробышек смущен.

– Я же сказал, Кать, что им не трудно, – твердо бормочет. – Да, ерунда…

Вот и мне нетрудно встать с постели, прошлепать босиком по ковру, подойти и обнять Ваньку под грудью.

– Ну зачем ты меня обманываешь. Я же знаю, что это ты… Что ты сам! Спасибо, Ваня.

– Ох, Катя! Да я же грязный…

Ну, не такой уж он и грязный. Я целую его в лопатку и быстренько возвращаюсь под одеяло на кровать. Сажусь по-турецки и беру коробку с конфетами в руки. Развязываю ленту и подношу шоколад к лицу.

– М-м, как пахнет! Ой, чувствую объемся сейчас на год вперед! Это же с миндалем и апельсиновым ликером, мои любимые!

Ну вот, улыбка вернулась на лицо Воробышка. А с ней и парень – красивый и уверенный в завтрашнем дне. Я не хочу, чтобы между нами была неловкость и прошу его:

– Вань, можно я включу телевизор? Допью кофе и подожду тебя.

– Конечно, Катя. Но, зачем? Ты можешь спать, я лягу в спальне.

– Ну, я расскажу тебе сказку на ночь – хочешь? – мне и самой немного неловко и я стараюсь ответить бодро. – Я могу. Все равно не засну, пока горит свет, а твой кофе остывает.

И это правда. Трудно заснуть в чужом доме, чувствуя, как душу будоражат события вечера, присутствие Ваньки, а еще – понимание… Называйте это как хотите, но когда тебе в первый раз в жизни парень сделал подарок – трудно думать о сне.

– Ох, Умка, я не сомневаюсь, что ты у меня Шахерезада! – смеется Ванька, направляясь в ванную комнату. – Но только не сегодня. Хватит с тебя подвигов!

«Тачка на прокачку». Ну, конечно, что еще может смотреть девчонка-ботаник в половину четвертого утра, лежа в постели популярного парня? Да еще и без очков? Только крутую прокачку не менее крутого «Хаммера»! Но я едва ли слушаю передачу и слежу за мелькающими картинками. Я лежу и думаю о том, скольким девушкам Ванька еще дарил конфеты? А, возможно, и что-то гораздо больше, чем конфеты? Например, цветы?

Хм, что-то мне не нравится эта мысль. Да и какая разница? Я ведь Костика поздравляю с днем рождения и ничего. На последние именины, вот, подарила… решебник задач по алгебре и билеты в органный зал. Нет, ну, в самом деле, сколько можно. Надоело за них с Лялькой решать задачки и слушать сутками орущую из колонок псевдо-готику. А девушки, чем хуже Костика?

Воробышек выходит из ванной комнаты, заходит в зал и гасит свет.

Следом за ним, я тоже тянусь к пульту и выключаю телевизор. Почему-то громко вздыхаю в темноте, опускаясь на подушку.

– Что, Катя? – спрашивает Ванька, напрягшись. – Не понравились?

– Нет, ты что! Конфеты очень вкусные. Там еще много, я и тебе оставила.

– Я не хочу, ела бы все.

Смешок вырывается сам собой. За кого он меня принимает?

– Я лопну. И не придумывай, Воробышек. Если ты сейчас скажешь, что не любишь шоколад, я тебе все равно не поверю.

Ванька молчит, словно раздумывает, что ответить.

– Люблю, – и не думает спорить.

– Но?

– Но сейчас мне хочется совсем другого.

Мы замираем, оба понимая, о чем речь. Я вижу в темноте его тень, остановившуюся от меня в двух шагах, и отвечаю на это признание участившимся пульсом.

– Спокойной ночи, Умка. Не слушай меня, – просит он. – И… я не буду тебя целовать.

– Спокойной ночи, Звездочет. Не целуй.

Ванька пятится, спотыкается обо что-то, чертыхается и уходит. Я продолжаю лежать и смотреть в окно, когда слышу в темноте какую-то возню.

– Воробышек? – отрываю щеку от подушки и привстаю на локте, но разглядеть все равно не получается.

– Не обращай внимания, Катя. Сам не пойму, что происходит, но не могу я спать там, зная, что ты здесь. Мне хватило и твоего исчезновения в лесу. Спи! Я лягу на полу!

– Ваня, но это же смешно!

– Что именно? – он затихает.

– То, что диван такой большой, а ты собираешься лечь на полу. Ну, не укушу же я тебя в самом деле! И потом, мы с тобой уже спали на нем вместе.

Но Ванька все равно упрямо укладывается внизу. Кажется, он принес с собой одеяло. Я слышу, как он двигает кресло, пытаясь разместиться.

– Ты – нет, – вздыхает. – А вот я могу натворить дел. Однажды я тебя уже кусал и мне понравилось. Спи! – повторяет шепотом и со смешком. – Слава богу, сегодня не полнолуние.

Нет, сегодня светит молодой месяц и за окном звездная ночь, но уснуть все равно не получается. В глаза словно спички вставили! И каждый звук, и каждый вздох, как по натянутой струне смычком – отзывается стуком сердца, которое отказывается молчать. Да еще и подушка по-особенному пахнет Ванькой и почему-то помнится не то, как я искала дорогу к опушке… а то, как рука Воробышка гладила мою спину, а пальцы ласкали грудь. Очень нежно, как будто он боялся меня спугнуть.

На мой вздох, Ванька отвечает своим.

– А-а! К черту, Умка! Иди сюда!

Он в два счета оказывается на постели, под одеялом, и прижимает меня к себе. Я и сама тянусь к нему, и губы встречаются жадно, с радостью и надолго, пока мы оба не задыхаемся в безумном поцелуе.

– Ты пахнешь шоколадом, а еще мной. Знаешь, это странно чувствовать на твоих волосах запах своего шампуня. Знать, что на тебе моя одежда, что ты в моем доме, но мне это нравится. Твои губы, волосы, ты вся нравишься. Умка… – он нависает сверху, тяжело дыша. – Ни к черту из меня джентльмен. Твой отец бы меня убил!

Возможно, если бы он сам никогда не был молодым.

– Мой отец с мамой уже в институте жили вместе, и у них родилась Светка. Он был моложе тебя.

– Все равно.

Мои руки лежат на плечах Воробышка, и я чувствую, как под ладонями пылает его сильное тело, и перекатываются гладкие мышцы. Чувствую тот контакт, который прежде был недостижим в танце. Неосознанно глажу эти плечи, робко провожу рукой по его щеке, и прячу пальцы в волосах – мягких на затылке и чуть вьющихся. Оторвав голову от подушки, целую подбородок.

– Катя, осторожнее, – просит Ванька с рваным выдохом у самых губ.

– Почему?

– Потому что не успеешь опомниться, как я съем тебя, моя девочка. Всю! Ты лакомый кусочек и такая смелая. Умка, останови меня!

Но не трогать его я не могу. Не могу отпустить. Мне он нравится, для меня он тоже лакомый. И я, набравшись храбрости, признаюсь в этом. «Не-е-ет…» – шепчу так долго, как длится выдох. Приподнимаюсь навстречу, и мы оба пропадаем в общем, на двоих, сумасшествии.

Он приникает ртом к моим губам, пробует их зубами, языком, и тут же глубоко целует меня, так, что кружится голова. Словно достает душой до самого моего звенящего донышка. Мои руки уже на спине, и я вздрагиваю, но не от испуга, а от желания и предощущения чего-то волшебного, что сейчас должно случиться с нами, когда Ванька отстраняется и стягивает с меня футболку, разметав по подушке густые волосы. Обхватив под спину, жадно опускается губами ниже – к шее, к ключицам… к груди.

О-ох. Трепет, кажется, пронзает душу и разрывает легкие.

– Ваня, я…

– Тш-ш. Да, Умка, да! – шепчет Воробышек. – Поверь, мне этого тоже хочется. Очень! Какая у тебя нежная кожа. Нежная грудь. И что мне с тобой делать. Что мне с собой делать? До тебя все было легко, а сейчас… Я словно сам первый раз касаюсь девушки. Схожу с ума, потому что это ты, Умка. Ты!

Я не знаю, что нам делать, но, кажется, готова узнать. Тело под Ванькиными руками горит и звенит в ответ на каждое прикосновение. Лучится невидимым светом. И в этом обоюдном накале желаний пропадают смущение и страх.

Я прошу у самого лица, едва слышно, но в этой просьбе впервые в жизни во мне говорит женщина.

– Я хочу, Ваня. Я верю тебе. Давай попробуем.

И Воробышек задыхается от моих слов.

– Умка, если мы попробуем, мы уже не сможем остановиться, – он тяжело дышит, касаясь своим лбом моего лба, – ни ты, ни я. Ты понимаешь?

Понимаю, еще как, но отказаться не могу.

– Пожалуйста, Звездочет, – улыбаюсь в губы, которые так же, как и мои пахнут шоколадом, как никогда уверенная в своем решении. – Я не хочу останавливаться. Слышишь, не хочу!

Я уже встретила однажды пустоту, оставшись одна у костра, и не готова его отпустить. Он колеблется, но мои руки гладят шею, а губы целуют. Я слышу свое имя и чувствую приятную тяжесть Воробышка, опустившегося на мою грудь. Снова тонко вздрагиваю под ним и часто дышу, когда пальцы Ваньки подбираются к бикини и медленно обнажают бедро. Он вспоминает надпись на бикини, стягивает их с моих щиколоток и тягуче выдыхает в ухо:

– «Kiss Me please». Мне нравится эта просьба, Умка. В ней все мои мысли, – прикусывает мою щеку, словно и вправду собирается меня съесть. – Никак не могу о ней забыть…

И я действительно слышу в его словах обещание «Не забудет». Ощущаю его горячее бедро между своими коленями, держусь за широкую спину Воробышка – он намного больше своей девчонки-ботаника, пьяной от новых чувств, и запоминаю теплый аромат моего мужчины и желания. Он гладит и нежно сжимает ягодицу, целует губы, и я почти захлебываюсь от ощущений, когда его нетерпеливые пальцы пробираются между ног и касаются меня.

– Катя…

Глаза закрываются сами собой, и выгибается спина.

– Да.

Это все похоже на взрыв ощущений – болезненно-колких, живых, безрассудных и настоящих. Захватывающих дух и обнажающих души. Соединяющих нас в одном гулком биении сердца. Я познаю его с тихим вскриком, жесткими пальцами впиваюсь в крепкую спину и отдаюсь на волю мягких губ, ответивших на мой вскрик успокаивающим поцелуем.

– Катя, Катенька… Только скажи! Я сумасшедший?

– Ты самый лучший!

И разве можно сказать иначе, принимая вместе с ним его нежность? Узнавая себя всецело? Нет, не отпущу! Да он и сам не отпускает. Наши рваные дыхания слышны в ночи, наши поцелуи так же безумны и на грани, как и безумна сама ночь. Наши тела впервые откровенны друг с другом. Сколько еще будет моментов в жизни – ярких и чувственных, проникновенно-личных, но этот я запомню навсегда. Ванькину нежность и страсть. Свою смелость и благодарность наших тел, познавших близость.

Нет, я ни о чем не жалею. Ни о чем!

– Катя, иди ко мне, – Ванька ложится на подушку и притягивает меня к себе. Опускает на грудь, приникая губами к виску. Накрывает одеялом. – Спи, Умка! – мягко просит. – Хочу и во сне тебя чувствовать.

И я тоже хочу его чувствовать. Его «хочу» мне ужасно нравится! Сейчас о стольком нужно подумать, столько еще раз пережить, но я почти сразу же засыпаю на плече под Ванькино тихое и по-мужски уверенное:

– Ну и наделали мы с тобой сегодня дел. Теперь ты точно никуда от меня не денешься.

POV Воробышек

Пробуждение приходит позднее. Сон еще не ускользнул совсем, сознание помнит приятные моменты, но что-то прогнало его, и в приоткрытый глаз попадает солнечный луч. Ну, конечно. Она, Умка. Уже проснулась, тихонько выползла из-под моей руки и пытается встать.

– Привет, – я протягиваю ладонь и касаюсь ее голого плеча. Провожу по нему пальцами, вспоминая нежность ее кожи. – Сбегаешь?

Она падает на подушку и прикрывается одеялом. Смотрит немного растерянно. Без очков ее глаза большие, а в свете дня невозможно-голубые.

– Доброе утро. Нет. Просто хотела в душ.

Часы на тумбочке показывают час дня, и за окном светит солнце. Долго же мы спали.

– Скорее, добрый день, – сообщаю Очкастику: все равно ведь не разглядит. – Кать, как ты?

Вопрос неловкий, но я не могу его не задать. Ночь пролетела стремительно, и мы позволили себе все. Я старался быть осторожным, но знаю, что первая близость далась ей нелегко.

– Ну, – она впервые в этом дне улыбается, – кажется, жить буду. Но сегодня, Вань, лучше не повторять.

– М-м, Умка, – я привстаю на локте и нависаю над ней. Вновь сгребаю девчонку под себя, зарываясь носом в мягкие волосы. Прижимаюсь к ней, чувствуя, как во всех частях тела тут же просыпается желание, – а так хочется. От тебя сложно оторваться. Ка-ать?

– Что?

– Оставайся и сегодня у меня. Поездка в лес может затянуться. Друзья, природа, шашлыки… Чего дома делать? Я сам позвоню твоим и нагло совру. Я умею.

– Мы же только проснулись? – удивляется она.

Я отстраняюсь, но смотрю на нее близко, глаза в глаза, рассматривая при солнечном свете крохотные веснушки на носу.

– Все равно. Я знаю, о чем ты думаешь и не хочу тебя отпускать.

Да, мы только что проснулись, а я уже хочу провести с ней весь день. Просто валяться в кровати, смотреть кино, говорить о ерунде. Да и какая, в сущности, разница!

– И что мы будем делать?

– Ну, ты же у меня столько всего умеешь, – я ловлю прядь ее волос и пропускаю сквозь пальцы. Они у Умки шикарные, густые, цвета молочного шоколада. – Будешь цитировать любимого Конфуция или учить меня китайскому языку. Придумаем что-нибудь.

– Так нечестно, Воробышек, – осторожно возмущается она, не пряча улыбку.

– Хорошо. Согласен сыграть с тобой в шахматы. В кровати! Оставайся, Катя!

– Не могу.

– Почему?

– Вань, если ты не перестанешь на меня вот так смотреть…

– Как?

– Как Аладдин на сад с персиками. Или на волшебную лампу.

– То что?

– Я обыграю тебя в два счета и первой начну приставать. Все хотят Воробышка, и я не исключение.

Я смеюсь. У нее отличное чувство юмора и с ней никогда не скучно. Она удивительная – эта маленькая гордая ботанша с идеальными скулами. И она моя. Для меня это так же ясно, как наступивший за окном день.

– Все хотят, – соглашаюсь, пуская в голос хрипотцу. Наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в щеку. – Но вопрос: кого хочет он?

Наше первое утро, ночь еще памятна близостью, и тело не насытилось, чтобы молчать. Я с радостью встречаю ее запах – аромат теплой нежности и проснувшейся, разбуженной мной женщины. Ночью она буквально скрутила меня в узел.