Текст книги "Ботаники не сдаются"

– Знаешь, глядя на твои губы, любой поймет, что ты целовалась ночь напролет.

Я пробую стянуть с нее одеяло, но она крепко держит.

– Ладно, беги в душ! – я сдаюсь.

Снова ложусь на подушку, закидываю руки за голову и наблюдаю, как Умка садится в кровати. Смотрит на меня, раздумывая: как бы ей поступить. Футболка потерялась где-то в постели и под рукой ничего нет. Я решаю ей помочь.

– Катя, смотри! Там на стене трещина!

Детская уловка, но она срабатывает. Умка изумленно оборачивается, и я легко сдергиваю с нее одеяло, открыв плечи и небольшую грудь своим жадным глазам.

Вау! Оно того стоило.

Катя вскрикивает, а я искренне удивляюсь:

– Упс! Я нечаянно.

– Ванька! Дурачок! – Умка хватает подушку и, забыв о наготе, запускает ее мне в лицо. – Сейчас у тебя в голове будет трещина! Это же надо, что придумал!

Мы боремся, я узнаю свою Зубрилку, и на это раз она оказывается на мне. Мне нравится ее попка и положение наших тел. Я и сам не успеваю проследить за руками, как ладони накрывают ягодицы и требовательно притягивают девчонку к бедрам.

– Ой! – она вмиг краснеет, заливаясь румянцем, сообразив как на меня действует ее близость.

– Ага, – я сдвигаю брови. – Не буди зверя, Умка! Он все еще голоден.

Я снимаю ее с себя и встаю. Успеваю заметить, как стыдливо она отводит глаза.

Ну-ну. Надолго ли ее хватит? Судя по прошлой ночи – любопытство у Умки в крови, касается ли дело формул или изучения Воробышка. Ей интересно все и меня это радует. Нам будет хорошо вместе, я это чувствую. Но мне придется попотеть, чтобы удержать ее и не отдать какому-нибудь заумному очкарику.

– Тогда мне точно лучше уйти.

– Куда? – я поворачиваюсь, и она, ахнув, закрывает лицо ладонями.

– Ванька! Оденься!

Я смеюсь.

– Господи, Катя, ну что ты как ребенок! Ты же умница, посмотри на все с точки зрения здоровых отношений и физиологии. Здесь ты, я и больше никого. Кого нам стесняться?

Я натягиваю штаны, достаю из шкафа чистую футболку, полотенце и протягиваю ей. Целую в макушку.

– Держи. Я на кухню! В холодильнике пусто, но хоть завалы разгребу – может быть, и найду что-нибудь съедобное. Кстати, как ты насчет пиццы? – спрашиваю уже из кухни. – Давай закажем? Все равно костюм и кроссовки еще мокрые! И телефоны не мешает подзарядить, пока твой отец не поставил город на уши. А, Очкастик?

– Я все слышала, наглый Птиц!

– Но ты не ответила.

Она остается, и день пролетает незаметно. Мы врем родителям, заказываем пиццу, говорим о ерунде и смотрим кино. Я впервые валяюсь с девчонкой в постели так долго, но минуты все равно утекают стремительно. Мне интересно узнать о ней больше: что Умка любит, чего боится и чем живет. Я слушаю ее голос, забыв об окружающих звуках. И, конечно, когда она так близко, не могу не трогать. Мы увлекаемся друг другом, это выше громких договоренностей, и футболка вновь оказывается на полу, а с ней и все остальное.

– Ваня?

– М? Тебе не нравится?

– Нравится. Но, кажется, так я могу…

– Что? Что ты можешь?

– Пожалуйста, не заставляй меня это произносить.

– Тогда покажи, Катя, как ты умеешь чувствовать…

Мы обещаем себе, что ничего не случится. Что вчера было рано, а сегодня еще не время – это просто поцелуи и просто прикосновения. Что Умке доставляет удовольствие меня изучать.

Но все, конечно же, случается.

POV Катя

– Катя! Эй, Катя! Привет!

В коридорах учебного корпуса полно народу, закончилась первая пара, скоро начнется вторая, и я тороплюсь в аудиторию, держа рюкзак под мышкой, обдумывая в голове план разговора с Воробышком.

Я должна ему все рассказать. Непременно должна. Сегодня же! Все ужасно затянулось и грозит обратиться катастрофой. Еще одного дня я не выдержу. Я не могу спать, не могу есть. Сегодня утром градусник показал температуру тела 37,6, но я бы и ее не заметила, если бы не мама. Пришлось сказать правду, что это никакой не вирус, а обычное волнение. Да мало ли для этого поводов! Мне привыкли доверять, и мама попросила переживать меньше.

Эх, знала бы она, что вычудила ее умная дочь! И что вчерашний вечер, после того, как Ванька привез меня домой – превратился в настоящую муку. Особенно, после его слов.

Ненавижу себя! Ненавижу!

Не представляю, как смогу пережить разочарование в его глазах. Как дальше смогу жить без него, после всего, что было?

– Антон? – я коротко взглядываю на друга. – Привет.

Морозов догоняет меня вверху лестничного пролета и шагает рядом. Следующая пара у нас совместная – «Математический практикум». Обычно мы договаривались заранее, что именно готовить к теме лекции, но вчера я совершенно забыла ему позвонить. А сам Антон иногда поражает деликатностью.

А может, ему тоже было просто не до меня.

– Как дела, Катя? – спрашивает парень. – Мы с тобой последнее время почти не видимся. Я вчера не позвонил, извини. Дела навалились. Ты хоть не рассчитывала на меня? Чувствую себя свинтусом.

Ну вот, еще один мучимый виной ботаник.

– Нет, ничего страшного, Антон. Я и сама была занята. Тему практикума, хоть, помнишь?

Антон удивляется, наверняка решив, что я шучу.

– Конечно. Его же Крокотуха читает. Математические модели теории упругости. Экзаменационная тема. Я как раз рассматривал полярное разложение тензора, как вариант сегодняшнего мини-доклада.

– Ага. Молодец.

– Катя?

– Да?

Он останавливает меня за локоть и поворачивает к себе. Мимо спешат студенты и задевают нас, но глаза парня озадаченно вглядываются в мои.

– Уфимцева, я впервые за всю жизнь вижу тебя такой расстроенной. Что случилось? Это совершенно точно не в твоем характере. И ты изменилась.

У меня получается выдавить смешок.

– Что, стала хуже?

– Нет, ты словно стала старше, – Морозова смущает признание, и он никак не может подобрать слова. – Симпатичнее, что ли. Только ты не подумай, Катя, я и раньше замечал, просто…

Я легко отмахиваюсь: не хочу ставить его в неловкое положение. Отношения между нами никогда не заходили за пределы дружбы. Не стоит мучить парня и сейчас, когда все особенно запутанно.

– Да ладно, Антон, не бойся меня обидеть, я понимаю. Это все очки. Свои старые в толстой оправе я потеряла, на мне сейчас дорогущая фирменная оптика – японское качество. С ними я точно выгляжу как школьница. Старые мне хоть уверенности и веса прибавляли.

– Ты ошибаешься.

– Неважно, – я вздыхаю и вздергиваю подбородок. – Если что-то и случилось, Морозов, я постараюсь с этим справиться, обещаю. Кстати, – замечаю, когда мимо нас проходит красивая темноволосая девушка, не удостоив парня даже взглядом, – разве это не Корсак только что прошла? Антон, неужели Агния от тебя отстала?

Морозов поджимает губы и поправляет сумку на плече. Коротко оглядывается вглубь коридора. Отвернувшись, привычно хмурится, как делает всегда, когда мы говорим об Агнии.

– Все сложно, Катя. Не знаю, как объяснить. Сам не пойму.

– Тогда не объясняй, – киваю. – Я все понима… – но договорить не получается.

Вихрь рук находит меня, прижимает к стене, обдавая запахом морской свежести, и к раскрытым губам с чувством прижимаются знакомые и такие родные губы Ваньки.

Воробышек – он находит меня и целует при всех, абсолютно не смущаясь. Еще и умудряется лизнуть в щеку и ласково дернуть за косу, прежде чем вернуть очки на нос и уйти с друзьями.

– Привет, Очкастик! Спешу, но скучаю страшно! Жду, – пятясь, он подносит руку к уху, оттопырив мизинец и большой палец. – Позвони!

Всего полминуты и Ваньки как ни бывало. Только Антон замер, изумленно моргая, а вместе с ним, и добрая половина коридора народу…

М-да. Картина маслом. Такое здесь можно увидеть часто, но чтобы с Воробышком в главной роли?

Я сглатываю, отлипаю от стенки и откашливаюсь в кулак, потому что сразу сказать не получается.

– Не обращайте внимания! – вскидываю руку в бодром взмахе, обращаясь ко всем. – Вы не знали? Сегодня Всемирный день поцелуев! Все друг друга целуют, такие дела! Ну, ясно же, правда?! – натянуто улыбаюсь. – Пойдем, Антон! – хватаю Морозова за руку и тяну за собой. – А то я сейчас сквозь землю провалюсь!

Но смена обстановки не помогает и сбежать не получается. Мне снова хочется провалиться сквозь землю уже через пять минут под серьезным и мрачным взглядом декана. Еще никогда я не была в роли студента, который совершенно не слышит слова лектора и прячется за спинами своих сокурсников. Но мне сегодня не до темы занятия, не до уравнения равновесия и криволинейных координат. Перед глазами все время стоит картина моего объяснения с Ванькой, и я мучаюсь вариантами признания и чувством вины. Это, как зависший над головой Дамоклов меч, грозящий вмиг разрубить призрачное благополучие и мою жизнь. Потому что без Воробышка я ее теперь совершенно не представляю!

Ванька – моя первая, нежданная и негаданная любовь. И что же делать? Ведь обидится, как пить дать! Он гордый и сказал, что не простит.

Крокотуха словно понимает – весь практикум обходит меня вниманием, сообщает всем о важности предстоящих экзаменов и, наконец, отпускает студентов со звонком. Я тоже стягиваю с парты конспект, который так и остался пустым, в рюкзак и уже собираюсь уйти, когда слышу нетерпеливое и очень серьезное:

– Катерина! Уфимцева! Погоди уходить. Останься, пожалуйста. Нам нужно поговорить.

– Пока, Антон! – я прощаюсь с Морозовым до завтра.

Декан садится за стол и резким движением задергивает вверх рукава пиджака, прежде чем опустить локти на стол. Скрещивает в замок крупные ладони и нетерпеливо постукивает ими о столешницу, глядя на меня исподлобья: не очень хороший знак.

Вот этого я меньше всего хотела, но, конечно же, ожидала – сложный разговор с деканом. Я дожидаюсь, когда последний студент покинет аудиторию и подхожу к преподавателю.

– Да, Сергей Михайлович?

Мужчина открывает ящик стола и достает из него знакомый лист бумаги, исписанный моим почерком. Кладет его передо мной на массивную папку.

– Что это, Катя? – обращается с вопросом. – Ответь, пожалуйста. Вот это заявление об отчислении сегодня утром мне сунула под нос Юлия Петровна. И сказать, что я удивился – значит, ничего не сказать. А мой секретарь разводит руками. Так что это такое?

Что это такое – мне прекрасно известно, но произнести вслух не так-то легко. Я поправляю очки, чувствуя, как бледнеют щеки.

– Это мое заявление об отчислении.

– И?

– Я хочу уйти из университета.

– Совсем?! Я не вижу вот здесь, – мужчина стучит пальцем по бумажке, – внятного объяснения такому поступку. Ты недовольна качеством образования? Отношением к тебе преподавателей? Возможно, программой обучения? В чем причина твоего решения?

Я молчу, и он окликает:

– Катерина!

– Да?

– Ты лучшая студентка моего факультета, лучшая за все то время, которое я здесь преподаю. Ты человек, наделенный исключительным интеллектом и способностью к анализу. Наука – твоя стезя! Нужно быть глупцом, чтобы этого не понимать! Я никогда не скрывал своей симпатии к тебе и намерен и дальше делать все, что в моих силах, лишь бы открыть перед тобой двери в ученый мир. Скажи, ты выбрала для обучения другой университет? Я не увидел в твоем заявлении просьбы о переводе.

– Нет, не выбрала.

– Тогда в чем дело, черт возьми? Что еще за сюрпризы?!

Крокотуха резко поднимается из-за стола и принимается вышагивать по кафедре, а я впервые вижу, как эмоции раздражения и непонимания играют на лице, обычно сдержанного и серьезного декана.

– Отличные оценки, блестящие курсовые! Каждая из которых готова поспорить с дипломной работой. Четыре сложнейших курса за два года! – он вскидывает вверх указательный палец. – Остались магистратура и защита. Аспирантура! Мы планировали вырастить из тебя перспективнейшего физика и математика!

Словно устыдившись проявления своих чувств, мужчина резко выдыхает и снова садится за стол.

– Я понимаю…

– Что ты понимаешь, Катерина?

– Все понимаю, но я должна так поступить.

– Хорошо, мотивы? Объясни причины? Назови хоть одну убедительную и я попытаюсь понять.

– Они личные.

– Ага, то есть решение не связано с программой обучения? Конкретно по ней претензий нет?

– Нет, что вы, Сергей Михайлович! – вот теперь по щекам ползут пунцовые пятна. – Меня все устраивает!

– Тогда я хочу знать: твои родители в курсе происходящего? Только честно, Катерина.

– Нет.

Это подтверждает какую-то из его догадок и он вновь встает.

– Я так и думал, – в хлопке опускает ладонь на стол. – Здесь что-то нечисто. Расскажи-ка в чем дело? И давай начистоту.

Он смотрит с осуждением, и я опускаю взгляд. Почему, когда ты виноват, так трудно смотреть людям в глаза? Особенно, тем людям, которые в тебя верят? В душе все бурлит от боли и стыда. Я не меньше этого человека люблю родной университет и благодарна ему всей душой. Но получается, что вместо благодарности заставляю преподавателя переживать за меня – неблагодарную ученицу. А все из-за собственной глупости!

Как же стыдно!

– Извините, Сергей Михайлович, но я не могу. Не могу назвать.

И я действительно не могу ему рассказать, потому что для него все прозвучит жалко и неубедительно. Потому что умные люди не попадаются на «слабо» и на уловки туалетных грымз. Ботаник во мне не сдался, но сдалось сердце и об этом не поведать так просто. Мне все равно не удастся объяснить, что через два дня мне будет немила не только учеба, но и весь белый свет! Я и так не знаю, как из всей этой лжи выкрутиться.

– Что значит не можешь? – мужчина изумляется. Для него это тоже серьезно.

– Я указала причину в заявлении.

– По собственному желанию?! Не смеши! – он вскидывает, а затем хмурит густые брови, и я вижу, как лоб декана прорезают морщины, придающие ему особенно-грозный вид. Такого Крокотуху избегают не только студенты, но и коллеги-преподаватели. – Девочка, у тебя на носу летняя международная олимпиада! Ты – наша надежда, залог гранда, который, кроме тебя, выиграть никому не под силу. Ты – будущее имя и уже сегодня гордость нашего университета! В общем так, Катерина, – мужчина берет в руки лист заявления и небрежно прячет в стол. – Я отказываюсь «это» подписывать! Во всяком случае, до тех пор, пока во всем не разберусь. И я намерен немедленно позвонить твоим родителям, чтобы выяснить, что происходит. Все это очень подозрительно!

Мне совестно и неудобно, но я заставляю себя ответить твердо, хотя голосу и не хватает силы.

– Мои родители не в курсе и ничего не смогут объяснить. Я совершеннолетняя, Сергей Михайлович, и могу за себя решать сама. Это моя жизнь.

– Черта с два твоя! – я вздрагиваю от стука ладони, опустившейся на столешницу и глухого хлопка папки, упавшей на пол, не веря своим глазам. Не веря, что вижу декана таким рассерженным. – Когда дело касается тебя – это преступление: не дать тебе возможность закончить обучение! – возмущается он. – Сдать сессию, в конце концов! Показать себя в Мюнхене и заявить о нашем факультете! Да ты в два счета утрешь нос любому их уникуму! Знай, Катерина, – Крокотуха важно трясет в воздухе пальцем, – я костьми лягу, но не дам тебе уйти из науки и совершить ошибку! Ну, ничего, – он кивает головой, одергивая на груди пиджак. – На Празднике факультетов будет ректор и люди из министерства, – я им о тебе рассказывал, хочу выбить дополнительное финансирование, – вот им и объяснишь свое решение!

Нет, только не это. Я закусываю губы, сглатываю и поднимаю глаза.

– Сергей Михайлович, понимаете, я не уверена, что буду на Празднике и смогу представить танец. Я еще не говорила с Софией Витальевной и Иваном, но я собираюсь…

Лицо Крокотухи бледнеет, и он, опускаясь на стул, хватается рукой за сердце.

– Катя, не убивай меня, пожалуйста, – просит устало и тихо, и очень по-человечески. – Это все выше моих сил. Иди, и обещай, что ты подумаешь.

– Я…

– Обещай!

Разговор окончен и я понимаю, что впервые в жизни мой декан не хочет меня видеть. Эх, то ли еще будет с Ванькой. Я не хочу говорить, но обещаю:

– Х-хорошо, Сергей Михайлович, я подумаю.

Не знаю сколько я стою у стены в коридоре, уставившись в окно – может, пару минут, а может, значительно дольше. Я прихожу в себя от вопроса историка. Пожилой мужчина останавливается передо мной и дотрагивается до плеча.

– Катя Уфимцева? – спрашивает, обеспокоенно поглядывая поверх очков. – Тебе плохо? Как ты себя чувствуешь? У тебя сегодня еще есть лекция? Деточка, может быть, тебе лучше пойти домой?

– Что? – я оглядываю пустой коридор, словно просыпаясь. Жар ощущается в теле неприятной ломотой, тяжесть в груди затрудняет дыхание, но это не повод пугать преподавателя и я спешно поправляю рюкзак, направляясь к лестнице. – Н-нет, все хорошо, Василий Юрьевич. Да, я, пожалуй, пойду.

Я спускаюсь в холл, в котором незнакомые девчонки и парни оглядываются на меня со смешками, и выхожу на улицу. Сегодня у Воробышка занятия закончились раньше, и я обещала ему позвонить. К этому времени он уже успевает забросать меня сообщениями и, едва я набираю номер, он тут же отвечает на звонок.

– Привет, Умка! Освободилась?

– Ваня, нам надо поговорить. Пожалуйста! Очень надо!

Я слышу шум голосов и негромкую музыку, играющую на заднем плане.

– Конечно! – соглашается парень. – Но, Кать, я сейчас в клубе «Дэнс» у Мирона – хотим кое-что обсудить с ребятами. У Никиты Березы день рождения в выходные, вот думаем, как его поздравить. Но через два часа, как и договаривались, буду у тебя! Это подождет? Разговор?

– Д-да.

– Отлично! Сегодня занимаемся с Женькой до упора, так что предупреди своих – вернешься поздно! Нам надо прогнать танец, как следует. Ты же знаешь сестру, она пока своего не добьется, не отстанет. Прикинь, Умка, – Ванька смеется – очень светло и легко, – здесь весь народ собрался прийти на праздник нас поддержать. Как тебе? Чудаки, скажи! Умка? Эй, Умка! Ну, Умочка же, чего молчишь?

О, Господи. Я чувствую, как меня буквально затапливает отчаяние. И что тут скажешь?

– Катя? – ждет Ванька.

– Да, Звездочет, конечно, чудаки.

– Хочу, чтобы все увидели, какая ты у меня замечательная партнерша. Ты же не собралась испугаться в последний момент, а, Умка? Признавайся! Это тебя тревожит? Даже не думай, заяц! Для меня это очень важно. Все будет хорошо, слышишь? Мы победим! Катя, ты же у меня боец, а боишься обычного танго…

Если бы. Не обычного, но очень боюсь!

Людный проспект шумит и гудит, лето набирает силу и мне бы радоваться солнечному дню, хорошей погоде и зеленой листве, но я бреду знакомой дорогой к дому, думая о том, как все стремительно изменилось в моей жизни. Еще вчера я была полна планов и твердо смотрела в будущее, а сегодня мне хочется исчезнуть из этого города, превратиться в дымку, словно меня здесь никогда и не существовало.

Родителей дома нет, у сестры закончилась учеба, и из ее комнаты привычно гремит музыка. Волька с Партизаном носятся по квартире. В прихожей, рядом с Лялькиными балетками, стоят тяжелые ботинки Костика. На кухне пахнет печеньем из кондитерской. Все так обычно, что хочется верить: на самом деле и не было никакого спора.

Эх, если бы только можно было повернуть время вспять, клянусь, я бы все исправила! Была бы выше обид!

Но тогда бы я никогда не встретила Воробышка.

Аппетита нет и настроения тоже. Я машинально принимаю душ, одеваюсь и собираюсь на встречу с Ванькой и Женей, вспоминая слова парня. Для него это важно, действительно важно, – я ведь вижу, как он отдается танцу. Кто сказал, что у меня есть право его подвести перед его друзьями и факультетом? Что у моего страха есть на это право, после всего, что я натворила и на какие хитрости пошла?

Нет, я совершила ошибку и теперь должна сама все расхлебать. Но не сказать ему – подло. Это еще хуже самого спора. Так что же делать? Что делать!

Но я слишком долго стою в прихожей, не решаясь даже на то, чтобы выйти на улицу и взглянуть Ваньке в глаза, куда уж тут до признания. Он звонит дважды, нетерпеливо смеется в трубку и обещает сам подняться и узнать, какое важное дело меня задержало.

– Хватит прихорашиваться, Умка! Ты у меня и так самый красивый ботаник! Ты что, хочешь, что бы я свернул шею на мотоцикле? Беги быстрее, жду!

Из комнаты выходит Лялька и смотрит на меня, остановившись в прихожей, а вместе с ней и ее верный Котэ. Парочка неразлучников, они даже поступать решили в один ВУЗ – кто бы сомневался. Я только что на ходу набросала им в блокноте формулы решения задачи, но если меня спросить: «О чем она была?» – я отвечу: «Не помню».

– Кать, если хочешь знать мое мнение: он мне совсем не понравился – этот твой Воробьев! – кривит рот Лялька, догадавшись, к кому я собралась. – И он такой грубиян! Я так папе и сказала!

– Его фамилия Воробышек, Оль. Что ты папе сказала?

– Что он меня напугал. Развалился у тебя в спальне, как у себя дома. И он слишком смазливый тип – этот Ванька! И вообще! – Лялька обиженно поджимает пухлые губы, сердито вздыхая. Ну, конечно, ей хочется узнать: что же такого интересного мы делали с этим смазливым типом в лесу? Особенно, после того, как она застала меня перед Воробышком в одном бикини. Но это любопытство Ляльки я вряд ли утолю.

То, что мы делали, принадлежит только нам. А может быть, совсем скоро будет принадлежать лишь мне одной, если Ванька вычеркнет меня из своей жизни.

Я не отвечаю сестре. Надеваю кеды, беру ключи, и Лялька пихает Сердюкина локтем в бок.

– Котэ, скажи! – требует действия от Костика, и тот послушно сообщает, грозно выпятив подбородок.

– Катя, ты как хочешь, а я ему не доверяю!

Смешные. Я открываю дверь и оборачиваюсь, чтобы кинуть на парочку грустный взгляд. Как будто от их доверия или недоверия что-либо зависит.

– Он хороший парень – Ванька. Понятно вам? А моя личная жизнь никого не касается! Марш в свой склеп, счастливчики! Не доверяют они…

Мы встречаемся с Воробышком, надолго пропадаем друг в друге и репетируем танго. Сегодня это, одновременно, сложно и захватывающе. За ночь и длинный день мы успели соскучиться и позволяем себе больше откровения. Под взглядом Женьки кожа горит от прикосновений на грани пристойности и, кажется, Ваньке так же, как и мне, трудно себя контролировать. Но наш наставник требует еще свободы и направляет танец. У нашего танго уже есть рисунок и характер. За этот короткий период я научилась многому и, конечно, в том заслуга моих учителей, для которых танец совершенно точно часть жизни.

Теперь мое тело послушно мне, и я больше не стесняюсь тела Ваньки, его смелых рук и горячего тепла груди, но между нами невидимой стеной пролегла вина и всякий раз, когда Воробышек стремится навстречу, мне нужен вдох, чтобы ответить. Я не могу избавиться от мысли, что все это для меня скоро закончится.

Пожалуйста. Пожалуйста! Мне только нужно признаться ему и все рассказать. Что бы ни было, я должна решиться, иначе он все равно узнает о споре от других.

– Катя, скажи мне, что случилось? Что тебя гложет? – сестра Воробышка – Женя останавливает меня в пустом танцклассе, когда Ванька уходит в раздевалку, и поворачивает к себе лицом. – Катя, – говорит тихо, найдя мой взгляд, – я же вижу. Это Ваня ничего не замечает вокруг, но не я.

Мне вдруг становится нехорошо. Я так пугаюсь, словно девушка каким-то образом смогла заглянуть в мою душу и разглядеть ее темный секрет.

– М-меня?

– Да, тебя, Катя. Скажи, Ваня тебя чем-то обидел? Может, невольно? Все твои движения и взгляды говорят не о встрече, а о расставании. Отдаваясь рукам партнера, ты словно прощаешься, и я не могу понять почему? Почему ты не откровенна с ним до конца?

Во время репетиции в какие-то моменты я замечала, что Женя хмурилась, а ее серые глаза смотрели особенно пристально, но не ожидала, что она сможет увидеть так много.

– Нет, что ты! Конечно же, не обидел! – я пробую улыбнуться, но какой там! Уголки губ, дрогнув, выдают меня. – Он замечательный парень, самый лучший! Просто…

– Просто что?

Я так устала держать все в себе – упреки, сомнения, глупый спор! Так устала! А девушка смотрит с таким участием…

– Катя?

…и тайна бунтует во мне и вырывается наружу с громким всхлипом отчаяния и раскаяния. Я накрываю пылающие щеки ладонями и признаюсь:

– Я поступила ужасно, Женя! Все, что я сделала – большая ошибка! Я не должна была знакомиться с Ванькой! Только не так! А как теперь все исправить, не знаю!

Я выпаливаю девушке новость о споре и только к концу замечаю, что Женька стоит неподвижно. Смотрит поверх моего плеча и я, даже не оглянувшись, уже понимаю, что увижу его. Осталось стремительно обернуться.

Так и есть – он, Воробышек. Застыл в дверях высокой широкоплечей фигурой и смотрит на меня – с изумлением в синих глазах, сквозь которое уже проглянул холод.

– Ваня? – я хочу сделать шаг к нему… и не могу. – Ваня!

Дверь хлопает так оглушительно, что, кажется, обрывает во мне саму жизнь. Надежда крошится ледяными осколками и попадает в кровь. Нет!

– Ваня!

Слезы бегут по щекам, и рвется душа, когда я бросаюсь за ним – сначала в холл, затем на улицу. Но мотоцикл срывается с места еще стремительнее, сделав безумный дрифт задним колесом.

– Стой, сумасшедшая! – Женька догоняет меня и останавливает за плечи. – Отпусти его сейчас!

– Он же разобьется!

– Пусть только попробует! Я с него собственноручно три шкуры спущу!

– О Господи, Женя! – я сжимаю свои виски, глядя на девушку с ужасом. – Что же я натворила! И что теперь будет?!

Меня обнимают ладони, очень мягко, и Женька прижимает мою глупую голову к своему плечу.

– Все хорошо будет, слышишь! Ты ему очень дорога, я же вижу. Дай время, я сама с ним поговорю. Мы все совершаем ошибки, главное, хотеть их исправить.

– Нет, он меня ненавидит! А еще сказал, что не простит.

POV Воробышек

Черт! Черт! Черт! Плечи вжаты в мотоцикл, ветер рвет одежду, и дорога подо мной летит бесконечной узкой лентой, петляет зигзагами, уводя далеко за город. Никаких мыслей, никаких сожалений, все оборвалось и закончилось в один миг. Все.

Я возвращаюсь домой под утро и, если бы не обещание матери закончить этот чертов год, наплевал бы на универ и убрался из города. А так – тащусь в адово пекло, не разрешая себе думать.

– …На этом прощаемся и все свободны! Воробышек, – Мерзлякин поднимает руку и наставляет на меня палец, сверля взглядом, – на зачетной неделе я жду от тебя еще один реферат! И постарайся, чтобы он впечатлил меня так же сильно, как предыдущий! На экзамене я не собираюсь никому делать поблажек. Особенно должникам! Все слышали? – философ поворачивается к аудитории. – У кого хвосты – напоминаю: у вас есть неделя, чтобы найти меня и исправить ситуацию. До свидания! И не говорите потом, что я вас не предупреждал!

Группа собирается, гремит стульями и выходит из аудитории. Несмотря на ворчание Мерзлякина, настроение у всех приподнятое и ленивое. Лето – отличный стимул почувствовать дыхание свободы. Каких-то три недели и можно будет забыть об учебе, забыть о раннем подъеме, вздохнуть и убраться к чертовой матери куда-нибудь к морю – осталось сдать сессию. Но разговоры об этом не радуют – раздражают. Все раздражает, даже воздух, который распирает грудь.

Мне не хватает Умки – ее вздернутого подбородка, голоса, улыбки. Глупых сообщений в телефоне со смайликами «Ванька, я тебя уруру!» – и попробуй догадайся, что у Очкастика в голове. Кому я вру? Я запрещаю себе думать, однако, куда бы ни бежал, она стоит перед глазами – испуганная и встрепенувшаяся. Маленькая ботанша, с легкостью выбившая почву уверенности у меня из-под ног. И ведь я сам попался. Сам!

Дурак.

Меня отвлекает староста – ребята готовят общую вечеринку и нужно решить, где и как она пройдет. В прошлом году конец учебы отметили тремя группами в загородном гостиничном комплексе «Орфей». Всего было вволю – и выпивки, и свободы, а после – ненужных воспоминаний. В этом году повторения никому не хочется.

– Воробышек, ты с нами? – окликают парни. – Пора обмозговать детали: где соберем толпу и по сколько скинемся. Во время сессии точно будет не до этого.

– Нет.

– Ванька, не гони! – озадачивается староста Суханов. – Как мы без тебя? Ты шутишь?

– Я же сказал «нет».

– Да ладно тебе, – ухмыляется парень. – Если ты из-за спора, то гарантию даю: неделя – и никто о нем не вспомнит. Выдохни, Птиц! Да, никто не думал, что ты окажешься по зубам этой мелкой заучке Уфимцевой. Ну, так и на старуху бывает проруха. Забей!

– Что? – я собирался было уйти, но теперь бросаю сумку на подоконник, разворачиваюсь и хватаю парня за грудки, сжимая ворот у горла. – Какого черта, Суханов? Ты о чем?!

Между нами вклиниваются Гай с Березой и расталкивают по сторонам.

– Эй-эй, Птиц! Не горячись! – тормозит меня Саня. – Прости, бро, но мы должны были сказать, тем более, что сами в лесу все видели. По универу еще со вчерашнего дня ходят слухи, и лучше бы тебе о них знать. Сегодня только ленивый не треплется.

Нет, я пока и близко не горячусь, но напрягаюсь.

– Какие слухи?

– О том, что твоя ботанша…

– Осторожнее, Саня! – я чувствую, как у меня проседает голос. – Следи за языком!

– Прости. Что твоя Катя поспорила на тебя с кем-то из девчонок. Ну, знаешь, на любовь и все такое. Мол, превратит Воробышка в дурака. А теперь, когда ты вчера с ней не стеснялся, получается, что она…

– Гай? – я прерываю парня, и он смотрит растерянно.

– Что?

– С каких это пор мой друг стал торговать сплетнями, как худая баба? Если у тебя где-то зудит, ты прямо скажи, я почешу.

– Птиц, да мы же как лучше хотели!

– Еще раз услышу – и ты мне не друг, ясно?

– Ванька, ну чего ты? – Береза берет меня за локоть, но я уже сдернул с подоконника сумку и грубо пихаю его в плечо, освобождая себе дорогу.

– Пошел ты!

– Тебя хотела видеть София, срочно! – слышу вдогонку, но ухожу молча.

Пошло оно все! Сейчас я намерен отсюда свалить, но иду, глядя перед собой прямо – что ж, если у кого-то возникли вопросы, то я готов ответить.

– Иван? Воробышек! Подожди! Я как раз тебя искала!

Мать вашу! И откуда она только взялась?!

Преподаватель по термодинамике выходит из деканата и замечает меня на лестнице. Пожилая женщина подзывает меня к себе коротким взмахом ладони, отступая в сторону.

– Здравствуйте, София Витальевна, – я подхожу и останавливаюсь перед ней, твердо сжав рот. Неужели сюрпризы на сегодня не закончились?

– Здравствуй, Ваня, – она снимает очки и складывает их в футляр. Смотрит серьезно. – Я просила тебя зайти.

– Да, мне передали.

– Это насчет Кати. Я знаю, что последние недели вы много времени проводите вместе. Возможно, ты в курсе, что происходит?

– А что с Катей не так? И что происходит?

– Скажи, ты видел ее сегодня? На занятия она не пришла, я звонила родителям, но они удивлены не меньше моего и уверяют, что дома ее тоже нет. На звонки Катя не отвечает.

Как бы я ни злился на Умку, но сердце пропускает тревожный удар.

– Сегодня нет. Но видел вчера.

– Она тебе объяснила причину своего решения? Сергей Михайлович мне озвучил новость и, честно говоря, – женщина разводит руками, – мы все находимся в состоянии полнейшего изумления. Пойми, Катя не обычная студентка, она лицо и гордость нашего университета. Мы все крайне обеспокоены и отказываемся понимать происходящее.