Текст книги "Книга покойника"

Граф не стал вставать. Он внимательно посмотрел в лицо собеседнику и просто сказал:

– Не отчаивайтесь, доктор.

– В самом деле? Но вам не удасться спасти меня, – проговорил Троллингер с горькой улыбкой. – Возможно, вы посчитаете свой долг выполненным, засадив Говарда Мартинели в тюрьму? Может, и госпожа Шафер вполне удовлетворилась бы этим?

– Будь Лидия мстительной натурой, она была бы удовлетворена, увидев, как изменилось лицо Мартинели, когда разъяренная маленькая фурия, перегнувшись через стол в Шпицхорне, завопила на него. А ведь он стал убийцей из-за нее. Пережитое госпожой Дион потрясение привело к временному помрачению рассудка, а я этого и добивался. Я позволил им безмятежно спуститься к обеду, расслабиться в обществе друг друга, а затем выплеснул на ее пустую голову целое море шокирующей информации… и барышня сломалась и дала показания против своего сообщника. Правда, все эти события довели до помешательства и Мартинели. Он хотел застрелить ее, а потом себя. Когда же мы его обезоружили, он превратился в живой труп – не возражал, не сопротивлялся – выполнял наши приказы. И ни разу не взглянул на нее.

– Ну, ладно. – Троллингер повернулся к двери. – Я всегда под рукой – так что лучше уж я пойду.

Граф поднялся.

– Постойте, доктор. Слышите – звонок. Ко мне пришли, но это ненадолго. Мне хотелось бы с вами обсудить один вопрос. Заранее прошу прощения за то, что предлагаю пустяковое дело человеку вашей квалификации… Но послушайте, если над вами все-таки разразится гроза, мне ужасно нужен лаборант. Мой на войне, а когда вернется, женится и откроет свое дело. Я чувствую себя дураком, предлагая вам эту работу, но это временно. К тому же лаборатория – очень миленькое уютное местечко. Вы не хотели бы спуститься и взглянуть на нее прямо сейчас?..

Глава 20
Графу не скучно

Поднявшись в библиотеку, Граф обнаружил весьма уютно устроившегося лейтенанта Пикара: ноги детектива лежали на честерфилдовском кресле, а у локтя стоял стаканчик виски.

– Извините, что не встаю, – произнес лейтенант вместо приветствия.

Граф опустился в глубокое кресло – то самое, что занимал предыдущий гость, – и зажег сигарету.

– Пикар, что мы можем сделать для бедного старого Троллингера?

– Вы предложили ему работу?

– Он сейчас внизу. Он никогда бы не притронулся к этим двум тысячам, если бы не прозябающая в нищете больная родственница.

– Прежде он был диагностом – и неплохим. Эти специалисты берут ужасные гонорары – может, и ему следовало бы заявить, что две тысячи – обычная плата?

– Две тысячи за анализ, который любой больничный лаборант сделает за пять франков?

Пикар вдавил плечи в мягкие подушки кресла.

– Да, я совсем забыл вам сказать: мы все знаем о госпоже Дювалье и психиатрическом заведении Иеремии Валпа. Более того, мы установили, когда он поместил эту женщину в больницу. Однако обвинение в магазинной краже давно уже снято, – продолжал Пикар. – Никто не собирается тревожить госпожу Дювалье: совершая последнюю кражу – ювелирное изделие для костюма на сумму полтора франка, – она соображала не лучше, чем безумный шляпник. Конечно, это произошло не в первый раз, но мы все-таки не станем усложнять ее жизнь. А где этот «дом»?

– «Дом»? – уставился на него Граф.

– Она все время рвется туда.

– Троллингер сказал, что речь идет о об особняке, который давно сгорел. Юная госпожа Дювалье покинула его, чтобы выйти замуж за восходящую звезду медицины – доктора Троллингера. Но я думаю, что когда-то она была там счастлива.

– Ну что ж, передайте доктору: за нее можно не беспокоиться.

– Скажу. – Граф пожал плечами – никогда не знаешь, чего ожидать от этих полицейских.

– Насколько я понимаю, – заговорил вновь Пикар, внимательно изучая многоцветный потолок, – свидетельства Троллингера нам и вовсе не понадобились бы, если бы мы могли доказать как-то иначе тот факт, что Шмид был в Берне вечером двадцать восьмого июля. Ну, а все остальное… Старый доктор ведь не знал, что один из его пациентов – преступник, скрывающийся от правосудия; он мог только предполагать. Да и репутация врача только упрочится, если станет известно, что он не любит совать нос в дела своих пациентов.

– Вы правы.

– Теперь о диагнозе Мартинели. Троллингер всего лишь наблюдал и строил догадки, не так ли? Насколько я понимаю, ничто не указывало на то, что Мартинели и раньше проходил обследование?

– Нет.

– И нет ничего неэтичного в том, чтобы позволить умирающему человеку провести последние дни в комфорте и уюте – и не травить его при этом лекарствами, которые все равно ему уже не помогут?

– Конечно, нет.

– Врачи и сиделки больницы присягнут, что это была естественная смерть – от острой лейкемии. Они присягнут, что пациент был обречен. Относительно убийства госпожи Шафер – тут другая проблема. У нас нет никаких доказательств. Действительно, доктор дал Шмиду-Мартинели адрес девушки. Это подтверждается. Но само по себе это ничего не стоит! Что касается двух тысяч франков, – Пикар развел руками, – например, пациенту так понравился врач, что он решил оставить ему наследство. Почему бы не выплатить эту сумму заранее наличными?

– В самом деле, почему бы и нет? – повторил Граф.

– А теперь посудите сами, стоит ли нам вызывать Троллингера в суд. Зачем? И другой стороне не нужен такой свидетель. Показания доктора только подпортят их и так незавидное положение арестованных. – Граф раскрыл было рот, но так ничего и не сказал. – Но с другой стороны, – тон Пикар неуловимо изменился, – нам, кажется, удалось установить факт пребывания Шмида в Берне без показаний доктора.

– Неужели?

– Мы обнаружили в Туне небольшой гараж. Там Шмид оставил свою машину утром двадцать восьмого июля, а затем, видимо, сел на дневной экспресс до Берна. К сожалению, это только наше предположение. Мы не можем ничего доказать, так как он ехал днем. Но его опознал проводник поезда, уходившего из Берна в 00:01.

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Не знаю. Сейчас Шмид выглядит несколько иначе, но проводник не колебался ни секунды.

– Надеюсь, вы сможете чем-то подкрепить его показания, – заметил Граф. – Когда речь идет об убийстве, к опознанию относятся весьма критически.

– Конечно, печально, что той знаменитой ночью вам не удалось взглянуть на него там, в холле первого этажа, – вздохнул Пикар.

– Я предпочел остаться в живых.

– И вы уже тогда догадались, что это Шмид?

– И что Шмид – это Говард Мартинели, – подтвердил с улыбкой Граф.

– И все благодаря забытой книге. Мне всегда нравилось слушать вашу глубокомысленную болтовню, – снисходительно протянул Пикар, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу.

– Вот-вот. Вы, не задумываясь ни на секунду, отмахнулись бы от ключа к загадке. А ведь у меня и в самом деле не было ни версии случившегося, ни доказательств, кроме Шекспира, что Мартинели – это Шмид. Все те, кто мог бы заявить, что усопший – не Говард Мартинели, находились очень далеко, в Женеве, в Ла Роше. А кто этот мертвец – я не знал. Я должен был одновременно собирать доказательства и следить за настоящим Говардом Мартинели. Он изменился внешне и приготовился воскреснуть под другим именем. Я не сомневался в этом, а потому страшно боялся опоздать или спугнуть его.

– И вы заморочили голову бедняге Швабу.

– Ну, Шваб доволен. А этот хитрющий коротышка Буше, услышав суть дела, сразу понял, что я задумал.

– И затем, наконец, появилась госпожа Мартинели.

– Которую я считал одной из тайных пружин этой странной игры. Но, увидев племянницу и услышав, что хрупкая барышня едет ночью в Шпиц на похороны своего дорогого дяди Говарда, я подумал, что, кажется, нашел ту самую женщину, ради которой Мартине-ли пошел на преступление. – Граф перевел дух и продолжил: – Я не стал ей мешать, предполагая, что мы сумеем схватить влюбленную парочку в облюбованном ими безопасном месте. Видите ли, мне хотелось проверить до конца свою версию, к тому же, я надеялся, что предупрежденная нашим появлением девица, спасая свою шкуру, предаст Мартинели. Она не колебалась.

– Почему же тогда у вас такой подавленный вид?

Граф подлил себе еще немного вина.

– Потому что мы не можем официально обвинить Мартинели в убийстве моей клиентки. Достаточно веская причина, не правда ли?

– Он оказался слишком хитрым для нас, – меланхолично проговорил Пикар, по-прежнему созерцая потолок.

– Не сложно доказать, что он был в Берне той ночью – мы в состоянии сделать это без показаний Троллингера, – продолжал Граф. – Но у нас нет доказательств, что он совершил убийство.

– Вы все-таки подозреваете его?

– Да, когда я думаю о нем, я всегда вспоминаю только его кличку, а не имя.

– Да, его прозвище Шмид, а иначе «Щука» – замечательно подходит ему.

– Он страшно им гордился. Люсет Дион жаловалась, что раз сто слышала историю о том, как Говард заработал свою кличку – тогда он приехал на лето в Монтре и неплохо проводил время вместе с Бартоном и другими мальчишками.

– Щука, если вцепится, то ни за что не выпустит?

– Когда такие парни поддаются искушению, они превращаются в безжалостные машины смерти. Своего не упустят. Еще по пути в Берн сообщники решили, что Бартон должен всегда называть Говарда Шмидом – ведь если бы он оговорился и назвал его настоящим именем…

– Да, господин Мартинели все продумал, ничего не забыл. Очень ловкий малый для любителя.

– Я хотел бы, чтобы вы перестали называть его ловким, – раздражением произнес Граф.

– И, тем не менее, он был весьма ловок. Вероятно, убил девушку собственным пистолетом – очень удобное тупое орудие убийства, легко помещается в карман – и сильно испачкал в крови рукоятку и перчатку. Но никаких пятен не осталось. Должно быть, он снял перчатку и, обернув руку носовым платком, стал потрошить сумочку – ему пришлось опустошить ее, чтобы имитировать нападение грабителя. Ни единого отпечатка пальцев ни внутри, ни снаружи сумочки; ни единого пятнышка крови на том костюме в чемодане, который для вас упаковали в Шпицхорне.

– Я все это знаю.

– Вас, конечно, не слишком интересуют мелкие, грязные детали – они больше по вкусу нам, бедным старым профи. Мы их любим. Он, должно быть, засунул все содержимое сумочки госпожи Шафер себе в карман – в левый карман – вероятно, чтобы не перемешать их со своими собственными вещами. Отыскав подходящее местечко, где-нибудь в горах или в лесу, он выкинул все. Все… – повторил Пикар, спустив ноги с кресла и выпрямившись. – Кроме этой штучки.

Лейтенант извлек из кармана небольшую деревянную коробочку, сдвинул крышку и позволил Графу взглянуть на маленький белый объект, защищенный толстым стеклом. Граф тупо уставился на вещественное доказательство, не веря своим глазам. Это был прямоугольник – примерно полтора дюйма в ширину и два в длину, причем два угла были слегка скруглены; посредине красовалась то ли стилизованная заглавная буква, то ли чья-то монограмма.

– Это лежало в его кармане, – пояснил Пикар. – Вероятно, он думал, что это бумажные спички, и часто дотрагивался до них, но так ни разу не посмотрел, что это такое на самом деле, – потому и не выбросил.

– Она показывала мне это. Это ее штопальный набор, – произнес Граф слабым голосом.

– Она показывала его квартирной хозяйке и уборщице из меблированных комнат. Чудесная маленькая вещица. Великолепная гладкая поверхность – на ней сохранились отпечатки ее пальцев… и его тоже.

– Пикар, черная твоя душа, почему же было не начать с этого, – воскликнул Граф.

Пикар сосредоточенно закрыл деревянную крышечку и вернул коробочку в карман. Закончив эту безумно сложную операцию, он ответил с невинным видом:

– Я собирался, но вспомнил, что рутинные методы нагоняют на вас тоску.

Несколько минут спустя подвывающий от смеха Пикар удалился. Граф спустился в лабораторию.

Доктор Троллингер, с интересом изучавший увеличитель, грузно повернулся к нему – так медленно и тяжело двигается старый усталый буйвол, пытающийся взглянуть на человека, который подошел к его загону.

– Все в порядке, доктор.

– В порядке?

– Полиция не будет вызывать вас в качестве свидетеля. Они нашли более убедительные доказательства. Другая сторона тоже не станет вас беспокоить, ради собственной же выгоды. Вы легко отделались, доктор. И против госпожи Дювалье обвинение больше не выдвигается.

Стараясь удержаться на внезапно ослабевших ногах, Троллингер прислонился к стене. Последовала довольно продолжительная пауза, наконец доктор обрел дар речи:

– Господин Граф.

– Да, доктор?

– Впредь я хотел бы выступать в роли вашего консультанта; причем желательно – на дружеской основе, без гонорара.

– Без гонорара, – рассмеялся Граф.

– Если, конечно, получу разрешение пользоваться этой лабораторией.

– Она в вашем распоряжении, так же как и весь дом.

– У вас здесь очень спокойно.

– Вам понравится моя жена.

Троллингер вытащил пачку банкнот из бумажника.

– Могу я попросить вас вернуть это господину Говарду Мартинели? Теперь я буду сам заботиться о своей пациентке – в больнице Святого Дамиана.

Граф вытащил из пачки два стофранковых билета.

– Помилосердствуйте, доктор! Вы возились с Бартоном Мартинели три недели.

Троллингер взял банкноты.

– Возможно, на них я имею право.

– А прочие я отошлю адвокату Мартинели – от неизвестного. На этом этапе следствия у обвиняемого обычно появляется масса сочувствующих. Так уж заведено.

Когда доктор ушел, Граф вернулся в библиотеку. Стоял приятный, прохладный августовский вечер – предвестник одной из первых прохладных ночей. Впрочем, после пятнадцатого августа в Берне часто бывает прохладно.

В очередной раз заверещал дверной звонок. Граф приготовился послать к дьяволу любых гостей, но увидев в дверях морщинистое лицо Антуана, покорно спросил:

– Что случилось? Кто это?

– Господин Граф.

– Ну?

– Там дама.

– В самом деле?

Антуан беззвучно протянул поднос с визитной карточкой.

Глава 21
На этом ставим точку

В кабинете почему-то было темно. Перешагнув через порог, Граф протянул руку к выключателю, но его ночная гостья настойчиво попросила:

– Пожалуйста, не включайте свет. Я просила вашего дворецкого не делать этого.

– Почему вы не садитесь, госпожа Мартинели?

– Я зашла всего на минутку.

Она стояла рядом с письменным столом в том же траурном наряде, что и во время последней встречи, исчезла только маленькая черная вуалька. В комнате нависла тяжелая тишина, наконец госпожа Мартинели сухо проговорила:

– Мне следовало дать ему развод. Я смогу помочь ему, заявив об этом?

– Это знает только его адвокат, госпожа Мартинели.

– Мы еще не обсуждали, что я должна сказать. Пожалуй, мне следовало выслушать его тогда, когда он просил у меня развода. Но его просьба потрясла меня. Я решила, что это просто глупая прихоть, надеялась, что он передумает. Мы ведь никогда не ссорились, даже когда говорили о разводе. Он знал, что я не стану скрывать свое истинное мнение. Я никогда не думала, что виною всему – Люсет.

– Не совершайте ошибку. Дело не только в Люсет Дион.

– Разве нет? – Она казалась несколько удивленной, но сил на протест уже не хватил.

– Он хотел все изменить, пока еще было время. Неистово хотел другой жизни.

– Надеюсь, на суде это скажут. А сам он несколько не в себе. Конечно, он не хочет видеть меня. Да я и не жду от него радостной встречи. Он ни с кем не хочет говорить. Я наняла ему адвоката.

– Вы наняли самого лучшего.

– Он говорит, что я вполне могу поехать в санаторий, или куда-нибудь еще, и вообще не выступать в роли свидетеля. И еще объяснил, что меня нельзя заставить давать показания против мужа.

– Совершенно верно.

– Но, конечно, я приду в суд, чтобы заявить: все это произошло только потому, что я не хотела дать ему развод. Когда-то он любил меня, но с чего я взяла, что его чувства неизменны?

– Все так думают. Это неизлечимо.

– Ну, ладно. – Во время разговора женщина смотрела куда-то за окно, в сгущающиеся сумерки, а теперь повернулась к Графу. – Я не вправе тратить ваше время. Мне хотелось просто зайти и забрать ту книгу.

– Шекспира?

– Если ему вновь понадобятся какие-то вещи, он мог бы взять ее.

– Конечно.

Граф подошел к шкафчику с картотекой и достал Шекспира. Положив томик на стол, он перелистал его и стер остававшиеся карандашные пометки, те, что были написаны между строчками. Казалось, госпожа Мартинели не обратила на это никакого внимания, лишь отметила:

– Томик и в самом деле совершенно истрепан.

– Я сейчас заверну его.

Пока Граф доставал бумагу и бечевку, она продолжала:

– Вероятно, Бартон Мартинели приехал в тот вечер, когда я осталась на ночь в Женеве. Говард почему-то так мало читал. Я вечно говорила, что он зря тратит на них деньги.

Граф аккуратно упаковал книгу и вручил ее госпоже Мартинели. Женщина взяла маленький сверток и очень серьезно посмотрела на усталого хозяина дома.

– Спокойной ночи. И большое вам спасибо за все.

Антуан оказался в холле – он почтительно ждал, пока посетительница закончит беседу, чтобы проводить ее в сгущающиеся сумерки. Когда парадная дверь закрылась за ней, Граф поднялся наверх и позвонил Швабу.

– Привет! – зазвучал ликующий голос Шваба. – Какие новости?

– Доказательства. Мартинели конец, а Троллингер – вне игры.

– Это следует отпраздновать.

– Что-то нет настроения. У меня была госпожа Мартинели.

– Да ну!

– Зашла за Шекспиром. Мне следовало бы перед ней извиниться. Она вовсе не мечтает заживо сварить в кипящем масле Люсет Дион. Она вообще не думает о сводной племяннице.

– А о чем же тогда думает несостоявшаяся вдова?

– О том, как убедить судью и присяжных, что все это ее вина: дескать, она своими придирками довела Мартинели до сумасшествия – временного, естественно – и нынешнее положение дел всецело на ее совести.

– Само собой, она не захочет отправить его в тюрьму… Что об этом скажут в Ла Роше?

– Да нет, тут совсем другое. Конечно, ее по-прежнему трудно назвать великодушной – она все та же женщина, которая не захотела присутствовать на похоронах собственного мужа. Но тогда она думала, что Говард Мартинели затеял все это из злобной мелочности и презрения к ней. Теперь она поняла: все гораздо серьезнее и, в некотором смысле, возвышеннее. О ней он вовсе не думал, он просто пытался освободиться. Вырваться на волю. Много ли женщин, оказавшись в ее положении, взяли бы вину на себя? Я-то думал, что она превратится в мстительную фурию и постарается уничтожить Мартинели.

– Это шок. Ее мирок рухнул, но она оправится и покажет себя.

– По-моему, вы ошибаетесь.

– Послушайте! Вам нужно отвлечься. Я устраиваю в честь Лори вечеринку!

– В честь кого?

– Лори Перрен.

– А вы, как я посмотрю, озорник.

Шваб откашлялся.

– Это очень серьезно.

– Рад за вас обоих.

– Знаете, Граф, она даже слишком хороша для такого парня, как я, – прекрасный старинный род, великолепный старый дом, семейные реликвии, а в придачу еще и небольшое бабушкино наследство.

– И отличный нрав.

– Я думаю, мы с ней отлично поладим. Она мне очень подходит.

– Держу пари, что за всю оставшуюся жизнь с ней не случится ни одного нервного срыва.

– Нервного срыва? О чем это ты? Да она самый уравновешенный человек, которого я когда-либо встречал, во всех отношениях. С чего ты взял, что у нее бывают нервные срывы?

– Даже не знаю, – удрученно ответил Граф.

Часть 2

Глава 1
Странная почта господина графа

Шваб швырнул через стол комок смятой бумаги.

– Беда в том, что вы могли и не получить это послание! – фыркнул он.

Граф схватил бумажку и развернул ее. Оказалось, это конверт. Высококачественный, с выведенным аккуратными печатными буквами адресом Фридриха Одемара. В верхнем левом углу был напечатан адрес:

Гумбольт. Редкие книги.

В правом верхнем углу имелась погашенная почтовая марка – штампом с датой 29 января.

Взглянув в расцветшее многозначительной улыбкой лицо Шваба, Граф перевернул конверт. Тот был распечатан, и счет или другой документ от Гумбольта – вынут, затем выполнившую свои функции оболочку почтового отправления смяли и выбросили в корзину для мусора. Но перед этим кто-то неровными буквами написал карандашом имя «Граф» и его адрес под клапаном конверта.

Граф вопросительно посмотрел на Шваба, затем заглянул в конверт и двумя пальцами вынул из него клочок мелованной белой бумаги. Тот выглядел так, словно был оторван от журнальной страницы. Неровная строка печатных букв сообщала:

РЕКОМЕНДУЕТСЯ РАННИЙ ВИЗИТ ДЛЯ ОСМОТРА КУРЬЕЗНОГО ЭКСПОНАТА. БУДЬТЕ БЛАГОРАЗУМНЫ.

Граф с удивлением изучал записку. Шваб позволил себе усмехнуться, при этом глаза его злорадно блеснули. Он давно уже не был ловким и ультрамодным страховым инспектором, а, напротив, одевался скромно и неприметно, как обычный гражданин, будучи агентом тайной полиции. Но в эту минуту он, как в старые, добрые времена, больше всего напоминал хитрющего лиса.

– Кто это старается связать меня с Гумбольтом и Фридрихом Одемаром таким странным образом?

– Понятия не имею.

– Вы вынули письмо из мусорного бака?

– Точно! Вы почти правы. Правда, я не знаю, сколько таких бумажных комков утрачено. Почтальон, что ходит к Одемару, раньше не замечал их, а нашел пять штук. Они появляются не по утрам, а всегда после полудня, около трех часов, во время последней доставки. Всегда на одном и том же месте, за оградой, между последней ступенькой и служебным входом. Вы знаете дом старого Одемара? Тот, что на углу?

– Конечно. Довольно примечательное здание для Старого города. Позади внутренний двор с садом, а с южной стороны – большая лужайка.

– Да. Фасадом здание выходит на боковую улицу, от соседнего дома его отделяет солидная стена. Когда-то за ней была конюшня, но почтальон говорит, что теперь там нет никаких построек, а двор тянется до самого сада и лужайки. Входишь через калитку в ограде и шагаешь по мощеной дорожке дальше, к служебному входу, который в дневное время не запирается на замок. Газоны вокруг дома шириной метра по три-четыре, а ограда – высотой в рост человека. Но у лужайки она вдвое выше, и там тоже есть калитка. Помните?

– Помню.

– В пятницу, 21 января, шагая по мощеной дорожке к служебному входу, почтальон впервые увидел бумажный комок. Тот лежал примерно на полпути между дверью и ступеньками, недалеко от изгороди. Выступающий застекленный балкон второго этажа находится как раз над этим местом. Почтальон подумал, что, наверное, бумажку выронил из своего бака мусорщик, когда шагал к улице, а ветер отнес ее на газон. Он еще удивился, как это дворник не убрал его. У Одемаров дом содержится в идеальном порядке… В субботу послеполуденной доставки нет, поэтому следующий комок бумаги попался ему на глаза только в понедельник. Потом – во вторник, и еще один – в среду. В четверг был сильный ветер, и почтальон пришел чуть позже, но полузасыпанный снегом комок находился на своем месте. Через минуту или две его замело бы совсем, если бы не порывы свирепого восточного ветра. Из крошечного сугроба торчала все та же хорошая плотная бумага… Почтальон, ежась от холода, стоял и размышлял под свист ветра о том, предназначались ли эти штуки ему или нет. Вопрос возник потому, что старик, который следил за порядком во дворе, работал по часам. Этот участок территории он подметал в 15:15 каждый день. Когда доставка была поздней, почтальон с ним встречался… В четверг разыгралась сильная метель, и, возможно, дворник вообще не выходил весь день. Но в обычные дни он появлялся сразу после ухода почтальона и уж, конечно, подобрал бы любую бумажку, валявшуюся во дворе. Странно? Почтальон решил, что накопившихся совпадений более чем достаточно. Он наклонился – с сумкой, зонтиком и прочим – и поднял комок, смятую бумажку голубого цвета.

– Не этот.

– Нет… Тут все тормознуло, правда, ненадолго, но вряд ли можно ожидать большой сообразительности от почтальона, который весь день сражался с непогодой, доставляя корреспонденцию. Это был всего лишь старый, исчирканный карандашом деловой конверт из какого-то книжного магазина.

Граф присвистнул.

– Конверт казался совершенно пустым, поэтому почтальон его выбросил. Он говорит, что бросил его в урну на углу, но в такую бурю я и сам не стал бы искать мусорную корзину – наверняка он просто вышвырнул бумажку… А вчера снег сошел, выглянуло солнце. Почтальон прошел через калитку ровно в три часа дня и видит бумажный комок, который – вне всякого сомнения – ждет именно его. Он поднял загадочную корреспонденцию, но затем все же осмотрел окна – в том числе на верхнем этаже. Дело в том, что ему пришло в голову – вдруг какой-то ребенок забавляется. Его собственным детям нравится выбрасывать вещи из окна. Но все занавески были на месте, они даже накладывались одна на другую, да и вообще в таких домах, как у Одемара, не принято выглядывать в окна… Почтальон не обошел вниманием и окно подвала под балконом. Все окна подвала были закрыты решетками и засыпаны снегом… В итоге он сунул конверт в карман, вошел через дверь в кухню и вручил почту. Обратите внимание, он не показал то, что поднял, девушке, которая приняла письма, поскольку уже сообразил, что эти бумажные комки предназначены только для него, а от посторонних глаз их следует беречь и уж, конечно, ни в коем случае не показывать обитателям дома Одемара… Вернувшись на улицу, он прочитал ваш адрес на обороте конверта и обнаружил записку. По правде говоря, он ничего не понял, но захватил послание и конверт с собой в почтовое отделение и показал одному из сортировщиков, рассказав всю историю. Неведомый отправитель действовал с дальним прицелом, видимо рассчитывая на подобное развитие событий. Ловкий ход, не находите?

Граф встретился взглядом с приятелем.

– Да уж. Очень затейливая комбинация.

– «Курьез». Редкое слово. Почтальон не сообразил, что оно значит, но решил, что все это достаточно странно, а потому послание стоит показать помощнику начальника почты. Тот, конечно, знал, что на профессиональном жаргоне это слово обозначает пересылаемые опасные предметы… Помощник оказался в затруднительном положении: клочок бумаги, который, похоже, не был отправлен по почте, выглядел как напоминание или указание, которое Гумбольт направил своей машинистке. Некая пометка, которую следовало внести в циркуляр или особый каталог. Но ваше имя и адрес на обороте конверта заставляли думать, что эта записка предназначена Гарольду Графу. Правда, достойный почтовый служащий никогда не слышал ни о тебе или Гумбольте, зато он знал все о Одемарах. Предположив, что в этом каким-то образом замешан Фридрих Одемар, помощник начальника почты не решился раскручивать дело, не посоветовавшись. И тогда помощник начальника почты обратился к своему знакомому, который служит в нашем местном отделении, договорился с ним о встрече и вечером показал ему эти предметы… С этим человеком я не раз встречался, и он знает, что я знаком с вами. Сегодня утром он передал мне это своеобразное письмецо, и вот оно здесь.

Граф снова принялся изучать клочок бумаги.

– Благодарю, – наконец проговорил он. – А вам не кажется, что это какой-то фокус? Мог, в конце концов, Гумбольт написать такую записку?

– Маловероятно. Он – мой старый клиент, и, хотя я не стал бы спорить о моральных принципах Карла, его привычки я знаю неплохо, а потому не думаю, что он хоть раз в жизни написал записку на клочке бумаги вроде этого, и еще, он никогда не пишет печатными буквами. У него мелкий неразборчивый почерк. Только опытная машинистка может расшифровать его. Секретарь Карла не пользуется черновиками – он перепечатывает написанное хозяином. Я склонен думать, что отправитель этого сообщения хотел сделать вид, что он любитель редких книг, но не какая-то конкретная персона из мира книготорговцев или коллекционеров.

– На случай, если один из комков попадет к кому-нибудь из недоброжелателей?

– Боюсь, вы правы.

– Все выглядит так, словно кто-то в доме пытается связаться со мной и испытывает при этом трудности.

– Похоже.

– И ваш коллега, и помощник начальника почты, и сортировщик, и почтальон – все должны быть очень разумными и скромными.

– Я сказал им, что вы, возможно, захотите взглянуть на письмо. Но я не знаю, найдется ли у вас время…

– Я всегда отвечаю на адресованные мне письма.

– Забавно, но мне с самого начала показалось, что вы заинтересуетесь. Удивительно, что это послание вообще нашло адресата. Так и что вы об этом думаете?

– То же, что и любой другой. Письмо лежало в мусорной корзине Одемара: Одемар, несомненно, клиент Гумбольта, и поскольку он получил послание от книготорговца в конце месяца, то этот конверт содержал то же самое, что было прислано мне, – письмо с сообщением о поступлении редкостей в следующем месяце я получил вчера утром. Мне стоило бы найти конверт – я хотел ответить на это письмо, – сказал, улыбаясь, Граф, – однако, этот конвертик отлично подойдет. Ну-с, продолжим… Письмо вынул из корзины тот, кто не имеет доступа к письменным принадлежностям, к перу и чернилам. Мой адрес нацарапан в спешке. Очевидно, в тех же или в других, более неблагоприятных условиях, неведомый автор написал и текст сообщения. Тот, кто писал, не видел строк. А в таких условиях выводить печатные буквы еще труднее. Но все-таки отправитель пошел на этот шаг – не хотел, чтобы его узнали по почерку. Он надеялся, что, если письмо будет найдено, его автором посчитают Гумбольта и просто выбросят попавшую не по адресу записку.

– И, кроме того, ваш корреспондент не может выйти из дома и добраться до почтового ящика. Может, кто-то решил бросить тень на Гумбольта?

– Ну, Гумбольт будет с негодованием отрицать свою причастность и перекинет горячую картошку мне.

– Но вы все-таки встретитесь с Карлом?

– Поговорю с ним. Он может оказать мне дружескую поддержку во встрече с господином Одемаром.

Шваб наморщил лоб.

– Мы продвигаемся, только неизвестно, в каком направлении. Но, пожалуйста, не придумывай историю про запертого в подвале узника! Хотя, конечно, сбежать из подвала или гаража нелегко.

– Да я обычно и не даю воли воображению.

– А как насчет недовольного слуги? Только у Одемаров нет недовольных слуг. Почтальон говорит, что они работают до самой старости, а затем получают хорошую пенсию. Или кто-то свихнулся? Редакторы нескольких газет, с которыми я разговаривал утром, ничего не знают о безумцах под крышей этого дома, правда, и об Одемарах они знают не слишком много. Но вам все же стоит послушать их соображения по этому делу. Известно, что Одемары нелюдимы.

– Им это только на пользу.

– Да, из газет что-то существенное о них не узнаешь. Когда они женятся, то бракосочетание происходит в узком кругу, не в церкви, нет и фотографий. Когда кто-то умирает – появляется всего пара строк в объявлениях о смерти. Одемары с давних пор претендуют на роль главной тайны Берна. И о них говорят разве что шепотом.