Текст книги "Книга покойника"

Глава 11
Вторая схема

– Боже мой, господин Граф, что это вы достаете из корзинки? – В голосе Беаты сквозило бесконечное удивление.

Граф выпрямился, взглянул на бумажный комок и сунул его в карман.

– Записка, которую я случайно выкинул днем. Повезло снова найти ее.

– Если бы наш лакей не ушел на войну, вы вряд ли увидели бы ее снова, потому что корзину обычно вытряхивали до ужина.

Из спальни госпожи Одемар вышел хорошо одетый человек с холодным и властным лицом. В руках он держал черный саквояж.

– А, Беата! – Он остановился и внимательно посмотрел на девушку – в профессиональной манере, – но во взгляде его читалось искреннее дружелюбие и участие. – Вам требуется снотворное, которое лежит в моей сумке, или вы обойдетесь без него?

– Я справлюсь, доктор.

– Я так и думал. – Мужчина поставил саквояж на стол и уставился на Графа.

– Господин Граф… Доктор Терли… – Беата улыбнулась. Граф кивнул в ответ на корректный поклон Терли. Ему понравилась внешность семейного доктора Одемаров: румяный, мускулистый, с серебряной шевелюрой.

– Рад познакомиться с вами, господин Граф, – аметил Терли. – Карсон сказал мне, что если бы вы случайно не оказались поблизости, Фридрих Одемар вероятно до сих пор объяснялся бы с прессой. Я официально подтверждаю теорию о несчастном случае: Матиас Одемар прожил бы сотню лет, наслаждаясь каждым днем, если бы не трагическая неосторожность. Таких светлых людей немного, а жаль. Как это ни прискорбно, мы, оставшиеся, совершенно не способны понять смысл досуга… Мне будет не хватать господина Матиаса… Беата, ваш отец ведет переговоры о похоронах со старым Эгли в библиотеке. Они просидят до полуночи, если вы не пойдете к ним и не вмешаетесь. Это мое распоряжение. И еще господин Фридрих должен принять пилюли, которые я ему дал. Без них он не заснет.

– Иду, доктор.

Беата вопросительно посмотрела на Графа – тот моментально понял замешательство девушки и ответил, что отыщет выход сам.

– Тогда до завтра?

– Где-то после полудня.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи, госпожа Одемар.

Когда Беата ушла, Граф обратился к Терли, который что-то перебирал в своем саквояже.

– Я думал, вы собираетесь заполнить рецепт или еще что-то – доставка теперь просто ужасная, в особенности – по ночам.

– Верное замечание, но у меня хватило ума – как я сказал только что Беате – прежде чем помчаться сюда, бросить в сумку несколько старых надежных препаратов. Я оставил Анне Одемар порцию успокаивающего, которое она должна принять. Эмма Гаст позаботится об этом, если Анна будет беспокойной.

Граф прошел через комнату к лампе, вынул из кармана бумажный комок и разгладил его. Это оказался другой кусок расписания, и на полях его снова была изображена стрела: но теперь она указывала в никуда, за пределы известного мира.

Граф снова сунул в карман измятый листок. Терли тем временем продолжал:

– Потрясающая трагедия, ужасная несправедливость. Мне очень жаль Фридриха. Разве только удастся избежать досужих разговоров: старина Матиас был личностью своеобразной, но он был Одемаром… Полиция ведет себя очень корректно… Я видел Нидербергера. Компетентный офицер. Он приказал медикам провести обследование тела и только затем собирается дать заключение в газеты. Фридрих не понимает значения этого, но готов выполнить любые формальности, лишь бы все было, как полагается… Превосходный гражданин. Конечно, он сильно потрясен и винит себя за эти дьявольские окна. Вы знакомы с Анной Одемар?

– Познакомился сегодня.

– Героическая женщина, способная противостоять чему угодно. Надеюсь, что поставлю ее на ноги меньше, чем за год, но все же мне нужно время и хирургия. А причины банальны. Во время ее бегства из Бельгии – в ужасных условиях – за бедной женщиной не было надлежащего ухода. Одно хорошо – переживания, которые достались на долю юного Леона, не повредили его и без того ущербный разум. Французы неплохо потрудились. Сотворили настоящее чудо. Я наблюдал этого ребенка со дня рождения до четырех лет и полагал, что уровень здорового четырехлетки – его потолок. Виборг был оптимистичнее, если это можно назвать оптимизмом. Он считал, что мальчик может развиться до пятилетнего уровня. Но эти чародеи из клиники Фагона достигли большего. Вы видели Леона Одемара?

– Да.

– Он ведет себя, как нормальный семилетний ребенок. Фагон обещал, что ухудшений не будет, если, конечно, парень не подцепит инфекцию, поражающую мозг, – тогда неминуема быстрая деградация. Леон чувствует себя хорошо, способен полностью заботиться о себе. Карсон очень подходящий для мальчика человек, я только боюсь, что Одемары не смогут удержать парня от перемены работы.

– Есть ли какая-нибудь надежда на улучшение состояния молодого Одемара? Дальнейшего развития его мозга, скажем так? И что обещают специалисты?

– Он не встречался с ними после возвращения в Берн. Анна не хочет. Ей кажется, что общение с незнакомцами приводит Леона в ужас, и ему требуется длительное время, чтобы привыкнуть к новому человеку и понять, чего от него хотят. Виборг отошел от дел, и, конечно, Леон его не помнит. Мальчик и со мной был очень робок поначалу, но теперь мы большие друзья.

Граф нацарапал «дело двигается» на конверте, смял его, подошел к столу и бросил свое послание в корзину. Затем взял второй, надписал его и аккуратно положил в бумажник.

– Вы довольно расточительны с хорошей бумагой, молодой человек. – Терли захлопнул свой саквояж.

– Проклятая рассеянность. Все время забываю, что надо экономить. Как отнесся Леон к сегодняшней трагедии, доктор?

Терли, направляясь к двери, остановился на полпути.

– Мальчик ничего не знает об этом. Он спросит о Матиасе раз или два, а потом забудет его. А теперь мне пора. Надеюсь, мы увидимся снова в более веселой обстановке.

Он улыбнулся и исчез в коридоре. Граф подумал, что такой доктор способен скрасить почти любую ситуацию.

«Семейный врач должен быть жизнерадостным, – размышлял он. – Уметь наращивать новую кожу… А иначе они станут бесполезны – они призваны облегчать страдания, а не просто сопереживать».

Граф выключил свет и вышел в коридор: темно и тихо, лишь одна затененная лампочка озаряла участок потолка, а дальние углы тонули во мраке. Лампа Психеи не горела, и только венок виднелся в арочной нише. Когда Граф дошел до площадки, где находилась эта ниша, слабый звук заставил его обернуться: дверь спальни Леона открылась, и молодой человек вышел наружу. Он был в рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, с гребнем в руке – очевидно, шел в ванную.

Заметив Графа, он остановился. В полутьме Леон казался огромным и страшным: гигантская шагающая кукла с застывшей улыбкой, начиненная каким-то таинственным механизмом.

Спустя тысячи минут молчания парень спросил:

– Вы теперь живете здесь?

– Очень разумный вопрос! Нет.

– Тогда приходите снова поскорее.

– Благодарю, я приду.

Граф отправился вниз, раздумывая, как бы он отреагировал, если бы одна из этих больших рук коснулась его сзади между лопаток.

Порывшись в шкафу под лестницей, он нашел свои шляпу и пальто и вышел в вестибюль – навстречу ему откуда-то из темноты шагнул Йост Карсон.

– Господин Граф, вы уходите?

– Да, наконец.

– Но сейчас всего половина десятого.

– А я-то подумал, что уже наступило послезавтра.

– Устали? Я тоже. Но если бы вы уделили мне несколько минут…

Карсон выглядел не просто усталым. Он казался измученным и истощенным. Граф подумал, что напряжение тяжелого дня поставило бывшего журналиста на грань нервного срыва, и, обреченно кивнув, сказал:

– Столько минут, сколько вам понадобится.

– Мне не хотелось бы кого-нибудь разбудить. Не спуститься ли нам в биллиардную?

Они вместе вышли на улицу и направились к калитке в изгороди; Карсон открыл ее своим ключом, затем, когда они вошли в мощеный дворик, снова закрыл. Справа чернели голые деревья и кусты, а за ними простиралось снежное поле. Скоро здесь зазеленеет свежая трава. Карсон открыл дверь кухни, и они вошли в небольшую прихожую, за ней начинался коридорчик с двумя дверями – справа и слева. Карсон открыл правую и повернул выключатель.

В большой комнате находились биллиардный стол, стол для пинг-понга, два столика для бриджа и несколько стульев. Вдоль южной и западной стен тянулись диваны, напротив длинного окна у восточной стены располагался камин.

– Здесь холодно! Может, стоит затопить?

– Не нужно, я останусь в пальто.

– Хорошо.

Не снимая верхней одежды, они уселись на диван возле двери, шляпы положили на кожаную спинку и с удовольствием откинулись на нее – двое усталых мужчин в холодной комнате.

– Приятное место, – протянул Граф. – В жаркую погоду здесь должно быть особенно хорошо, снаружи сад.

– Да. Матиасу Олдемару оно очень нравилось. Он словно живой стоит перед моими глазами: загоняет в лузы шары, заканчивая партию, помахивает ракеткой… Он хорошо играл. В пинг-понг обставлял всех. Он мне нравился, хотя и не очень хорошо думал о нас.

– О ком – «о нас»?

– Других, не Одемарах.

– Не может быть!

– Я не осуждаю его. Мы действительно заполонили весь дом. Но Анна Одемар, кажется, здорово переживала. Знаете, он думал о вас и ваших книгах, говорил о вас вчера – после того, как мы узнали, что вы к нам придете, – и сегодня за обедом. Господин Граф, он просил вас вернуться сюда сегодня вечером?

Граф закурил сигарету.

– Что заставляет вас так думать?

Карсон подвинул ногой напольную пепельницу ближе к Графу и пояснил:

– Вряд ли вы оказались здесь случайно. У Матиаса была возможность поговорить с вами наедине – днем, когда он провожал вас.

– Но и господин Фридрих Одемар разговаривал со мной наедине.

– Он не стал бы действовать подобным образом.

– Но зачем же господину Матиасу Олдемару понадобилось приглашать меня?

Карсон достал сигареты, открыв пачку, долго рассматривал их и, наконец, выбрав одну, сказал:

– Мне очень сложно определить свое нынешнее положение. Мне хотелось бы обсудить ситуацию, и, в зависимости от результатов, я дам вам ответ. Хильда Гаст знала моих родителей, она нашла мне – в тот момент совершенно беспомощному – эту работу. Но платит мне госпожа Одемар, Леон – мой подопечный, если, я полагаю, вы можете его так назвать. И я пользуюсь гостеприимством Фридриха Одемара. А Фридрих Одемар обращается со мной с поистине королевским благородством.

– И я должен сказать, по отношению к кому вы обязаны соблюдать лояльность? – Граф повернул голову, чтобы посмотреть на молодого человека.

Карсон, однако, не ответил на этот взгляд; уставившись в одну точку, он продолжил свой монолог:

– Я не сказал бы ни слова ни вам, ни кому-либо еще, если бы не личный мотив – это Хильда Гаст. У меня нет ни единого атома доказательств своих, может, и безумных, предположений. Я надеюсь, вы в состоянии дать мне совет и затем позабыть о нашем разговоре… Все мои утверждения основаны на догадках, на случайных намеках – больше ничего у меня нет.

– Вы можете довериться моему благоразумию.

Карсон посмотрел на Графа – безумный блеск его ввалившихся глаз наводил на мысль о приступе лихорадки. Не отводя взгляд, молодой человек резко сказал:

– По крайней мере, я уверен, что вы не хлопотун-исправитель, который вмешивается в чужие дела, чтобы потом распускать отвратительные сплетни.

– Да уж, пожалуй, я за собой такого никогда не замечал, – согласился, улыбаясь, Граф.

– Откровенно говоря, мне плевать на всякие там высокие материи, только личная привязанность толкает меня на эту беседу. Родители Хильды погибли в горах. Появилась госпожа Гаст, устроила ее в школу, затем снова исчезла. Я знал ее еще ребенком. Она во многом осталась прежней – не требует объяснений, не смотрит пренебрежительно, не гонится за славой или деньгами. К сожалению, вы не знакомы с ней, и вам сложно понять мое отношение к этой чудесной девушке.

– Постараюсь напрячь свое воображение.

– Дело в том, что она совершенно не способна сражаться за свое благо, и у нее нет никого, кто бы присматривал за ней, кроме госпожи Гаст… Я остался здесь вместо того, чтобы отправиться на фронт, поскольку считал – и считаю – не имею права бросить ее одну. Фридрих Одемар – благороднейший человек, но он потворствует Беате, а та предпочитает держать Хильду в Витчерхиире под присмотром двух упрямых слуг. Госпожа Одемар бесполезна, она не обладает никаким авторитетом в семье и не в состоянии ходить… А теперь я пришел к мысли, что с госпожой Эмма Гаст в самом деле что-то неладно. Мне она никогда особенно не нравилась, но я всегда считал ее принципиальной женщиной. Позднее мне пришлось изменить свое мнение.

– Позднее… это когда?

– После неприятности с книгой – томиком гравюр. Этот случай поставил все с ног на голову, и, похоже, беда серьезнее, гораздо серьезнее, чем исчезновение гравюры из книги. Я знаю – Матиас Одемар думал, что картинку вырвал Леон: я слышал, как он расспрашивал бедного парня. Леон не понимал, о чем идет речь. Он приятный парень, он был бы еще лучше, если бы имел на это шанс. Мне он нравится: всегда в добром расположении духа, никогда не бывает мрачным или капризным. Конечно, он вполне мог испортить книгу, но я так не думаю. Матиас узнал что-то еще – подслушал разговор этих двух женщин или нашел какое-то письмо. Старик хотел избавиться от нас и ради Беаты не остановился бы ни перед чем. Вы удивлены? Беата Одемар ненавидит всех, не относящихся к их семье, лютой ненавистью. – Карсон наклонился вперед, опираясь локтями в колени. – Так вот, мое предположение состоит в том, что Эмма Гаст вызнала какую-то тайну Анны Одемар – связанную с Леоном, разумеется. Они жили много лет во Франции, возможно, встречались. Наверное, Леон, находившийся под наблюдением местных психиатров, что-то натворил, а Эмма Гаст – единственная на всю Швейцарию – знает об этом и теперь требует деньги за молчание.

– И что же сделал бедный парень?

– Скорее всего, речь идет о какой-нибудь бессмысленной проделке, которую человек, находящийся в здравом рассудке, не стал бы совершать. Понимаете, Леона нельзя оставлять без присмотра, как нельзя не регулировать движение на оживленной улице. Сейчас Анна Одемар может не волноваться – он ведет себя настолько прилично, что порой забываешь о его существовании. Но психически нездоровым людям, типа Леона, нельзя допустить ни единой ошибки, понимаете? Единственный провал – и все. Санаторий для душевнобольных, заведение закрытого типа и тому подобное. Анна Одемар считает, что парню лучше находиться в нормальном человеческом окружении, а вдали от нее он превратится в упрямого идиота.

– Но откуда у вас появилась мысль, что Эмма Гаст шантажистка?

– Любой, имеющий глаза, видит, что между нею и Анной Одемар что-то произошло. Анна Одемар находится в ужасном напряжении, а ее компаньонка не оставляет ее ни на минуту. Комната словно полна динамита. Я заметил, что это как-то связано с телефоном. Эмма Гаст не сводит с него глаз, а Анна Одемар никогда не прикасается к нему. Аппарат стоит в дюйме от ее руки, но сегодня вечером, когда позвонили господину Матиасу, трубку пришлось взять мне. Между прочим, вы знаете, что никто не потрудился позвонить Хильде и сообщить ей о смерти старика? Матиас так нравился ей. Я позвонил ей сам, но торжественно поклянусь Фридриху Олдемару, что этого не делал.

– Не звонили Хильде Гаст?

– И не писал, и не встречался с нею. Он думает, что девушка склоняется – под моим же давлением! – к специфическим, «бесчестным» отношениям со мной! Он полагает, что я веду себя как монополист, а потому ей следует обзавестись другими приятелями и потом уже выбирать. Я не осуждаю его. Я – не самое удачное приобретение, не смогу прокормить даже канарейку. Но как она может встречаться с другими мужчинами, и вообще с кем бы то ни было, в этом Витчерхиире?

– Условия военного времени не способствуют расширению круга знакомств.

– Ну, они вряд ли помешали бы. Просто Анна Одемар мечтает очистить от нас дом, и эта акция в отношении Хильды – просто проявление ее пассивного сопротивления.

– Вполне возможно, но почему вы считаете, что шантаж как-то связан с телефоном?

– Я просто изложил вам свои наблюдения. Понимаете, я подумал, что, например, кто-нибудь, осведомленный о тех давних событиях, должен появиться в Берне и рассказать о проделках Леона – вот его-то звонка они и ждут. А Анна Одемар ужасно боится огласки, а Эмма Гаст хочет поговорить с приезжим наедине и заполучить независимого свидетеля. Тогда ее угрозы обретут большую значимость, и бедная госпожа Анна встанет перед необходимостью расплатиться или чем-то в этом роде. По-моему, она и остается-то здесь из-за того, что госпожа Гаст выкачивает из нее все деньги. И копит.

– Это нелогично, господин Карсон.

– Ну, наверное. Я лишь делюсь с вами своими соображениями о том, что происходит здесь с четверга прошлой недели.

– Вы ни слова не сказали бы об этом, если бы Матиас Одемар не был убит сегодня вечером?

– Верно. – Карсон выпрямился, бросил сигарету и посмотрел на Графа. – Значит, вы согласны со мной – это не несчастный случай. Матиас хотел обсудить с вами сложившуюся ситуацию, поговорить о проделках Леона или о шантаже Эммы Гаст… И его вытолкнули из окна, чтобы не допустить вашей встречи. Я обрадовался, когда увидел вас вечером, но я не верю в чудеса. Ваше появление навело меня на мысль, что все это не случайно – ни ваше возвращение, ни смерть Матиаса Одемара за пять минут до этого. А кто станет жертвой следующего преступления, на которое пойдет эта Гаст? Что если следующей жертвой станет Хильда? А меня к тому времени уже призовут на службу бог знает куда!

Граф потушил сигарету, затем заговорил дружелюбно, но без энтузиазма:

– Вы – в трудном положении, которое, однако, создали себе сами. Посмотрим, сможет ли ваш пылкий ум справиться с парой ясных вопросов. Каких действий ожидал от меня Матиас Одемар?

– Как я могу ответить, если не знаю, что он обнаружил? Наверное, надеялся получить совет, как справиться с Эммой Гаст: например, как ее напугать и без шума выгнать.

– И чего вы хотите от меня?

– Того же, что и он, если… – Карсон моментально потерял всю свою самоуверенность – теперь рядом с Графом сидел несчастный юноша, истерзанный страхом за свою возлюбленную. – Если только вы согласитесь помочь. Но я подумал, что если вы согласились помочь советом ему, то не откажете и мне. Раз он мертв.

– И, по-вашему, затевается еще одно убийство? Вы готовы обратиться к преступнице открыто, при всех, с предостережением?

– У меня нет доказательств. Анна Одемар не скажет, что та покидала комнату, побоится. Нидербергер уже задавал им вопросы, и они подтвердили, что все трое находились в гостиной.

– А если бы доказательства нашлись?

– Я бы сообщил полиции. Хильду это не убьет – они ведь не близкие родственники. Главное – избавиться от этой женщины. Может случиться кое-что и похуже, чем суд над убийцей.

– Похуже для Хильды Гаст?

– Да. Если бы вы только помогли вытащить девушку из когтей этой ведьмы!

– Должен сказать, что хотел бы иметь какие-нибудь факты, подкрепляющие ваши поразительные гипотезы. Вы были в гостиной, когда Нидербергер опрашивал дам. Как они себя вели?

– Анна Одемар была напугана, она не отводила взгляда от Эммы Гаст, а когда говорила, зубы ее стучали. Эмма Гаст держалась, как обычно, но чувствовала себя, видимо, не очень хорошо. Я подумал, что она близка к обмороку.

– Она небольшого роста и не первой молодости, впрочем, чтобы вытолкнуть старого джентльмена не требуется большой силы. Но как неосторожно… Вы, же были в соседней комнате.

– Она этого не знала. Обычно я не поднимаюсь к себе, чтобы помыться, если оказываюсь на втором этаже, пользуюсь ванной комнатой в конце большого коридора. А сегодня вечером я решил привести в порядок ногти, на случай, если мне предстоит играть в бридж. Эмма Гаст сидела в гостиной слева от камина и не могла видеть, куда я пошел. Поднимаясь следом за Матиасом Олдемаром, она – естественно – не подвергалась никакой опасности, а затем ловкость и быстрота уберегли ее от неприятных вопросов. Она выскочила из комнаты и спряталась на черной лестнице.

– Рискованно.

– Но, видимо, лучше, чем позволить старику Олдемару поделиться с вами своими наблюдениями. С другой стороны, ведь ей ничто не угрожало. Я услышал вопль, и мне понадобилось несколько секунд, чтобы определить, откуда он донесся. Вы знаете, как это бывает, когда вас застают врасплох. Затем я побежал к нашей ванной, открыл одну дверь, другую – и, конечно, ни на что уже не смотрел, а только в открытое окно – на его тело, лежащее внизу. Когда я в первый раз высунулся, оно еще сползало с изгороди. – Карсон провел рукой по лбу. – Не могу забыть этого. Кошмарное, невероятное зрелище, хотя я видывал и похуже. Но это стоит у меня перед глазами.

Граф встал, поднял воротник и надел толстые перчатки. Его голос звучал глухо и печально:

– Я видел его на снегу. И тоже вряд ли забуду.

Карсон взглянул на собеседника.

– Вы сможете сделать что-нибудь?

– Подумаю. Я приду завтра, тогда и продолжим разговор.

– Вернетесь? – Все еще сидя, Карсон, нахмурившись, смотрел на него.

– Да. Я принесу Фридриху Олдемару обещанное первое издание.

– Во-первых… смотрите! Это неподходящий повод. Анри вас не пропустит.

– Ну, возможно, кто-нибудь пригласит меня войти – как вы сегодня вечером. – И Граф слабо улыбнулся.