Текст книги "Книга покойника"

– Не думаю, что когда-нибудь слышал о нем.

– С конца восемнадцатого столетия у некоторых богатых бездельников появилось хобби – собирая книги, наслаждаться легкой ручной работой. Они считали себя творцами удивительных книг. В самом деле, набор вырванных страниц сам по себе уникален, но создавался ценой утраты сотен редких изданий, из которых были выдраны эти иллюстрации.

– Но кому из подобных умельцев может понадобиться вид старого Витчерхиира?

– Ну разве что тому, кто решил написать собственное изложение истории рода Одемаров.

– Полагаю, что у меня есть некоторая доля семейного тщеславия, – заметил Фридрих Одемар, улыбаясь, – но даже я не думаю, что нашелся бы такой человек. Одемаров больше не осталось, кроме меня, дочери и кузена Матиаса. И еще моего племянника. Все они – вне подозрений.

– И мы можем предположить, что Историческое общество не «приобрело» гравюру для своих архивов… э… неформальным образом… Но продолжим… Известно, что люди изымают картинки из книг, чтобы поместить их в рамки и повесить на стены, наклеить на абажуры ламп или на корзины для мусора. Вот, например, на абажуре лампы рядом с вами я вижу довольно приятный резной портрет… – Граф наклонился вперед.

Одемар вздрогнул и с виноватым видом посмотрел на изображение хмурого мыслителя.

– Беата купила этот абажур в магазине. Но, уверяю вас, вид Витчерхиира не мог пасть жертвой подобного варварства.

– Почему вы так думаете? Я с сожалением должен заметить, что однажды нашел среди реликвий моей бабушки топографический вид старого Берна под фотографией моего дедушки с усами.

– Нет, мои домочадцы не стали бы издеваться над единственным изображением родового гнезда!

– Согласен. Процесс наожения вряд ли будет выполнен профессионально. Дедушка Граф был прикреплен двумя держалками для ковров и куском липкой ленты. А теперь я вновь подвергну ваши нервы испытанию. Книги частенько портят… дети: они рвут страницы, рисуют на полях, роняют бутерброды и проливают чай. И – это имеет немалое значение – не желают признаваться в содеянном. Маленький ребенок мог вырвать пару листов, а затем, избегая наказания и угрызений совести, уничтожить их и – в соответствии с детской логикой – сделать повреждение несуществующим.

Одемар действительно выглядел потрясенным – казалось, он испытывает желание покаяться в каких-то неведомых грехах.

– Книги хранятся за стеклом, и дети – а тем более малыши гостей – не могут добраться до них. Впрочем, мне следует говорить в прошедшем времени. Но и сейчас, и тогда Беата не стала бы уродовать книгу: как и все мы, она очень трепетно относится к нашей библиотеке; да и к печатному слову вообще. Если бы она случайно повредила любое издание, то немедленно сказала бы мне об этом – прошу вас поверить мне на слово. Она воспитана, – он поднял глаза к портрету над камином, – не в таких строгих правилах, как мое поколение, и не боится меня… Это невозможно.

– А ваш племянник?

– Леона здесь не было – он жил с матерью в Европе.

– А кто все это время стирал с книг пыль?

– Ответственные люди. Я не осмелился бы предположить, что они способны случайно изъять картину, а тем более преднамеренно повредить ее или вырвать страницы. А вообще-то, мне кажется, что пыль надо удалять не слишком часто – шкафы практически герметичны.

– Кто бывал в Витчерхиире с тех пор, как вы в последний раз видели гравюру, господин Одемар?

– Старые слуги, я, моя дочь, мой двоюродный брат Матиас и великое множество вполне невинных посторонних в виде гостей. С 1914 года, летом и осенью – моя невестка, ее сын, госпожа Гаст и Хильда. Еще молодой господин Карсон.

– Родственник?

– Э-э-э – нет… Мой племянник не совсем здоров. Карсон более или менее присматривает за ним. Умный, интеллигентный парень, когда-то был журналистом. Сейчас он достаточно успешно лечится от изнурительной болезни, но уже очень активен!

Граф с минуту подумал и задал следующий вопрос:

– А что нам мешает выдвинуть следующее предположение: поскольку ваш брат мечтал написать историю семьи, он мог вырезать картину – стараясь сделать это на свой лад аккуратно, чтобы потом вернуть ее на место… – Одемар несколько раз энергично качнул головой, но Граф продолжал: – Намереваясь показать этот вид художникам за границей и узнать их мнение о воспроизведении ее в цвете.

Хозяин дома даже всплеснул руками, подчеркивая нелепость подобного соображения.

– Скорее всего, он бы посоветовался со мной, ну а вывезти гравюру он не смог бы чисто физически – вирусная пневмония свалила его спустя несколько недель с того момента, как я видел его с книгой в руках, с тем самым томиком, который вы держите перед собой. – Граф как раз перелистывал страницы.

– Ну что ж! – Граф с улыбкой посмотрел на Одемара. – Пора сделать заключение: если допустить, что все ваши предположения верны, то гравюра исчезла из книги уже здесь.

Одемар вздрогнул в своем кресле. Он выглядел потрясенным.

– Господин Граф, выбросьте это из головы. Это невозможно.

– Но ведь картинка исчезла, и вы отвергаете все причины, по которым она могла быть вырвана в Витчерхиире.

– Господи, ну зачем кому-нибудь из этого дома вырывать ее? Мне и в голову не приходило, что это случилось здесь.

– Конечно, проще простого кивать на прошлое. Но мотивы легче искать в настоящем, к тому же есть несомненные доказательства, что все произошло здесь, в библиотеке, причем чисто случайно. Книга лежала развернутой и неохраняемой на этом столе в течение суток, если не больше, и была доступна обитателям дома – кроме разве госпожа Одемар.

– Моя невестка спускается вниз только в особых случаях – ее приносят в кресле двое слуг.

– Тогда мы исключим ее, – Граф положил в сторону сигарету и перевернул страницу книги.

– Мы должны исключить их всех, господин Граф.

Некоторое недоумение отразилось в глазах гостя.

– Если вы так считаете – и собираетесь остаться при этом мнении, нам лучше поставить крест на истории об исчезнувшей гравюре.

В комнате воцарилось неловкое молчание. Наконец Одемар беспокойно зашевелился в своем кресле.

– Прошу у вас прощения, господин Граф; конечно останавливаться нельзя. У нас вполне академическая непредвзятая дискуссия. И я должен отбросить свою личную точку зрения. Пожалуйста, продолжайте.

– Мне приходят в голову один или два варианта развития событий. Если гравюру вырвали уже здесь, то я рискну предположить, что кто-то знает, как высоко вы ее цените, и хочет получить неплохой выкуп. Я имею в виду, что вам следует предложить некоторое возмещение, и картина будет найдена. Но плата, естественно, не должна быть слишком велика, – продолжал Граф. – Полагаю, вряд ли больше пятидесяти франков. Человек, решившийся провернуть подобное дело, скорее всего нуждается в деньгах.

– Мелкий преступник!

– Возможно, это первое его преступление.

– Никому в доме, никому из слуг – они вообще вне подозрений – нет нужды идти на такую крайность. Они обратились бы ко мне.

– Хорошо, но тогда у нас остается только один – зато вечный – мотив: гордыня или тщеславие. Я могу украсть, чтобы меня попросили устыдиться.

– Ужасно.

– Но вам не понравится, если я предположу, что картину вырвали из семейного архива из банальной мести – вам лично или вашему клану.

– Если кто-либо и таит обиду против меня или моей семьи, то скрывает это очень тщательно.

Граф закрыл книгу.

– Могу я взять этот томик с собой на вечер, господин Одемар? Мне хотелось бы рассмотреть его более внимательно. Не волнуйтесь, он вернется к вам вместе с книгой Пюисегюра.

Одемар, вновь превратившись в обычного радушного хозяина, ответил даже с нетерпением.

– Конечно, конечно. Но вам не следует самому нести эти книги, ведь их пять штук, вместе с вашей!

– Я могу с ними управиться вполне успешно, если вы дадите кусок вон той оберточной бумаги и немного бечевки.

Граф аккуратно упаковал книги, кроме «Росхальде». Когда они с Олдемаром выходили из библиотеки, он сунул ее под мышку.

Глава 5
Ненужная бумажка

Верхний коридор, как и нижний, оказался высоким гулким помещением, украшенным тяжелыми лепными карнизами. Заканчивался он застекленными дверями. Граф предположил, что за ними скрываются служебные лестницы. Одна из боковых дверей вела в гостиную, которая занимала примерно две трети длины дома по фасаду. Следуя за хозяином по звукопоглощающему ковру, устилавшему все лестницы и переходы, Граф вошел в эту большую комнату.

Заслышав шаги, пять человек посмотрели на дверь – с разной степенью любопытства, а шестой, крупный парень с густыми светлыми волосами, даже не шелохнулся. Он сидел, сгорбившись, за столом, размещенным между двумя западными окнами, и, сжимая в руке карандаш, сверлил взглядом бумажную игру. Впрочем, его вскоре призвали к порядку – тощий, подвижный мужчина вскочил со своего места и не сильно, но настойчиво потряс игрока за плечо. Тот поднял голову, добродушно улыбнулся и вылез из-за стола, не отодвигая стула, как иногда делают дети.

Внутри эркера за круглым столом сидели друг против друга две женщины – одна в инвалидном кресле на колесах. Еще одна – молодая, но не очень симпатичная – устроилась рядом с пожилым господином на небольшом диванчике, установленном у стены справа от входа, под прямым углом к камину. В восточной стене виднелась еще одна дверь. Она была полуоткрыта и вела в роскошную спальню, увешанную коврами и обставленную мягкой мебелью с бархатной обивкой.

– Я выполнил свое обещание, – торжествующе объявил Одемар, – и привел к вам господина Графа. Здесь все мои домочадцы, господин Граф, и они горят нетерпением познакомиться с вами. Госпожа Одемар, моя невестка.

Граф пересек комнату, чтобы пожать руку даме из инвалидного кресла. Атласная белая кожа узкого запястья, тонкие, превосходной формы пальцы свидетельствовали о былой красоте. Впрочем, она и сейчас была бы весьма привлекательной, если бы не выглядела такой усталой и озабоченной. Возраст еще не избороздил морщинами ее ровную кожу, ее яркие голубые глаза не потускнели, светлые волосы лучились здоровьем. Лицом она напоминала мраморную Психею с площадки второго этажа, но ее черты казались слегка размытыми и не такими тонкими. Крупная, статная, наверняка высокая, она несомненно притягивала мужские взгляды. На ней был красивый бархатный жакет синего цвета, ноги закрывала юбка цвета пламени.

– Очень, очень хорошо, что вы проявили такое сочувствие к нам, господин Граф. У нас так тоскливо.

Тот, глядя в ее напряженные голубые глаза, ответил, что не верит этому.

– Бедная госпожа Гаст вам скажет то же самое. Моя подруга – госпожа Гаст, господин Граф.

Эмма Гаст, потрепанная временем тощая маленькая женщина с птичьим лицом, с непроницаемым видом скупо улыбнулась плотно сжатыми губами, буравя гостя суровыми черными глазками, а затем вернулась к своему шитью. Круглый стол покрывали куски парусины, многоцветные мотки шерсти, сумки для рукоделия, хищно поблескивающие ножницы. Из пестрой кучи сиротливо торчала телефонная трубка – аппарат утонул в ворохах ткани и бумаги, мусорная корзина под столом была заполнена обрезками. Среди них лежал и смятый бумажный комок.

– Моя дочь, – Одемар взял бразды правления в свои руки.

Граф повернулся, отвечая на короткий кивок, которым удостоила его Беата Одемар. Он снова увидел ее смуглое некрасивое породистое лицо, привлекшее его внимание вчера вечером, прекрасные каштановые волосы. Шитый на заказ костюм и шелковая блузка выглядели скромно, но дорого, в ушах девушки красовались бриллиантовые серьги, а на правой руке поблескивало кольцо с большим сапфиром, старинное – явно фамильная ценность. Граф отметил, что глаза у госпожи Одемар были карие, а взгляд – ироничный, впрочем, она казалась вежливой и заинтересованной.

– Мой кузен Матиас, – продолжал Одемар.

Высокий пожилой человек, сидевший на диване рядом с Беатой и вскочивший при первых же словах хозяина дома, обладал такими же, как у Одемара, голубыми глазами и коротким с горбинкой носом. Матиас производил забавное впечатление усталого старика, который внезапно обнаружил, что жизнь абсурдна сама по себе, но это открытие ничуть не опечалило его. Он торжественно проговорил:

– Я ожидал этой встречи, господин Граф, я читал ваши книги.

– Мы все читали, – добавила Беата.

– В самом деле! – госпожа Одемар улыбнулась, и снова не имело значения, что именно она сказала, хотя теперь улыбка была теплой.

– Очень тронут, – Граф слегка наклонил голову.

– Мой племянник Леон, – невыразительно проговорил Одемар.

Граф повернулся, стараясь рассмотреть представленного ему мужчину. «Нет, – подумал он, – ничего нельзя предполагать, пока не узнаешь наверняка». У Леона было отсутствующее выражение лица, но он вел себя, как любой другой упрямый молодой человек – дружелюбно и безразлично. Кивнув, он так и остался стоять возле своего стула. Маменькин сыночек и, если судить по выражению ее лица и ласковым взглядам, любимчик.

– И господин Карсон, – закончил представление Одемар. – Теперь мы все можем сесть.

Карсон, бледный, жилистый, темноволосый молодой человек с интеллигентным нервным лицом поставил рядом с госпожой Одемар еще одно кресло, и, когда Граф опустился в него, все присутствующие попали в его поле зрения. Прямо перед Графом оказалась Беата, Одемар расположился по другую сторону камина напротив своего двоюродного брата Матиаса. Карсон вернулся к столу между западными окнами, и они с Леоном продолжили игру.

«Ответственное дело для неподготовленного человека – присматривать за таким здоровым парнем, – подумал Граф. – Если бы молодой Одемар захотел и знал бы, как, то давно сломал бы Карсону хребет».

– Господин Граф только что оказал мне огромную милость. – заговорил Одемар. – Мы произвели обмен книгами, и я, боюсь, он больше потерял, чем приобрел.

Беата, стряхивая пепел с сигареты в камин, взглянула еще раз на гостя и произнесла:

– Не думаю, что он посмеялся над тобой, отец.

Граф улыбнулся.

– Вам не кажется, что я выглядел бы идиотом, который из вежливости обманывает сам себя?

– И всех остальных – тоже.

– Вы совершенно правы.

– Пожалуй, вы не могли бы вести себя так уступчиво.

– Я польщен.

Матиас Одемар развеселился. Вынув изо рта трубку, он сказал:

– Вы заметили, господин Граф, мы все здесь большие философы, любители диалектики.

– Не стоит подтрунивать надо мной, дорогой Матиас, – нараспев произнесла Беата. Когда Граф положил «Росхальде» на свободный край стола, она добавила: – Это философская книга, господин Граф?

– Весьма. Она несет благую весть.

– Боже! – воскликнул Матиас.

– В самом деле. Причем, всему человечеству. – Теперь Граф отчетливо почувствовал напряженность атмосферы вокруг собственной персоны и испугался, что может невольно продемонстрировать собственную нервозность. Он продолжил, уважительно охватывая взглядом очаровательную серую с коричневым и желтым гостиную: – Если вы мне позволите, я хотел бы поделиться своим открытием – Одемары обладают склонностью к раннему модерну.

И тут он задумался, где эти люди берут ткани для замены изношенных или не поддающихся ремонту. А мебель из ореха с позолотой была словно создана на века.

– Боюсь, у нас тут все несколько старомодное, – вяло отреагировал Одемар. – Не так ли, Анна?

Это казалось семейной шуткой. Госпожа Клаус Одемар, которая снова принялась за работу, ответила ему нежной улыбкой и зажурчала, как ручеек:

– Ужасная правда, господин Граф, в том, что когда я вышла замуж, то дразнила своего дорогого мужа и мучила тестя бредовыми идеями о перепланировках здесь и в Витчерхиире. Я мечтала о мебели в стиле конструктивизм и занавесях в колониальном стиле. Но консервативные мужчины, в конце концов, заставили меня понять, что оба дома созданы художником как произведения прикладного искусства и, следовательно, должны остаться неизменными.

– Я до сих пор благодарен вам за рассудительность, моя дорогая. По крайней мере ваш великий крестовый поход по перестройке ванных комнат имел успех… Вы уверены, что хотите оставить это окно открытым? Вы не чувствуете сквозняка?

Рама среднего окна крытого балкона была приподнята примерно на дюйм. Госпожа Одемар покачала головой.

– Здесь не бывает сквозняка даже в самые холодные дни, к тому же мы с Эммой привыкли к холодам. Порой мы почти задыхаемся в этом приятном тепле от парового отопления и каминов. – Она окинула взглядом присутствующих и со слабой ноткой неуверенности, которую Граф заметил в ее голосе, добавила: – Не так ли, Эмма?

Госпожа Гаст подняла глаза и слабо улыбнулась, затем снова погрузилась в свою работу. Ее игла методично опускалась между рядами диагональных стежков, затем ее острый сияющий кончик появлялся снизу.

– Моей невестке было милостиво разрешено изменить кое-что в нашем бернском родовом гнезде, – вернулся к оставленной теме Одемар. – Вышивки в гостиной превратились в тряпки, рисунок повторить невозможно, потому что таких цветов больше нет, и теперь она и госпожа Гаст взяли на себя изумительную работу по изготовлению чехлов для шести стульев, двух кресел, скамьи и дивана. Вы видели когда-нибудь более красивые рисунки?

Граф наклонился вперед, рассматривая начертанные на бумаге образцы, и при этом запонкой умудрился неловко свалить со стола ножницы. Рассыпаясь в комплиментах и извинениях, он почти залез под стол, потянувшись правой рукой за холодно блестевшим инструментом, а левой незаметно вытаскивая из корзины бумажный комок. Граф ловко сунул его в карман, положил ножницы на стол и еще раз восхитился венками и завитками на светло-зеленом фоне.

Его прервал довольно низкий глубокий голос, донесшийся откуда-то справа.

– Мой карандаш сломался.

– Я дам тебе другой. – Карсон поднялся с места.

Госпожа Одемар повернула голову и посмотрела на сына, который хмуро разглядывал карандаш.

– Дорогой, ты не должен заставлять бедного Билла носить тебе карандаши, – заметила она. – Пойди и принеси сам.

– Нет, что вы, госпожа Одемар; это не займет и секунды. Карандаши, которые ему нравятся, лежат в моей комнате.

Карсон выскочил в холл и побежал по лестнице на верхний этаж. Леон ждал, не сводя взгляда с карандаша. Его мать, как зачарованная, продолжала смотреть на него – с любовью и беспокойством. Наступила тишина. Госпожа Одемар зажгла следующую сигарету, а Матиас Одемар начал насвистывать веселую мелодию прошлого столетия. Вернулся Карсон. Только тогда Фридрих Одемар продолжил тему шитья.

– Молодая племянница госпожа Гаст, Хильда, скопировала рисунки для наших новых чехлов в Париже, в Лувре. Они будут уникальны.

– Милое дитя! – зажурчала вновь госпожа Одемар. – Как она трудолюбиво работала над ними! Какая она умница! На вас, как на одного из обитателей этих башен слоновой кости, подобная красота производит особое впечатление, не правда ли, господин Граф?

Граф ответил, что башни ему нравятся только как элемент ландшафта.

– Хильда тоже не могла бы там находиться. Я не понимаю, как вы можете ее держать заточенной в этом амбаре – в Витчерхиире.

Последнюю фразу госпожа Одемар адресовала уже Фридриху Олдемару, причем, несмотря на легкомысленный тон, было видно, что она относится к этому вопросу серьезно. Карсон при упоминании об отсутствующей Хильде поднял голову. Его темные глаза переходили с одного собеседника на другого – поочередно.

– Я и сам считаю, что ей там одиноко. – Фридрих Одемар выглядел обеспокоенным.

– Тогда почему бы ей не вернуться? – Беата разглядывала огонек своей сигареты.

– Вот ведь какая ерунда получается, – весело проговорила госпожа Одемар. – Пожалуй, ни одной девушке ее возраста не понравится такое положение, и я не могу понять, почему, по крайней мере, мальчики не могли бы посещать ее на выходных. Это настоящий абсурд. Хильда – ваш секретарь, Фридрих, а Утзингеры – служащие, она является частью нашего штата.

Карсон пробормотал, что Хильда любит лыжи.

– Да, конечно. Почему бы и вам не ходить на лыжах?

Беата сухо заметила, что у Эммы Гаст наверняка есть мнение на этот счет.

И Граф в первый раз услышал голос спутницы Анны Одемар – слабый, сухой, чистый голосок. Кивнув, она сказала:

– Пусть решает господин Олдемар.

– Да. – Беата посмотрела на нее. – Мы все очень хорошо знаем, что он решит: точно таким же, как если бы я «оказалась» на месте Хильды и мне было девятнадцать. Не так ли, отец?

– Почему бы и нет, моя дорогая.

Госпожа Одемар шаловливо улыбнулась Графу.

– Похоже, я – в меньшинстве. Но знайте, я всегда на стороне молодежи.

Матиас Одемар заметил, что разбирать старые бумаги и книги – слишком пыльная работа для юной девушки, а затем затронул тему, которую Фридрих Одемар вовсе не собирался обсуждать с семьей, по крайней мере, сегодня.

– Интересно, что пропадет в следующий раз. – Матиас Одемар лукаво посмотрел на гостя. – Таинственное исчезновение целого дома, господин Граф!

– В самом деле?

– Ну, не совсем. Исчезновение картинки, изображавшей наш старый дом. Ее вырвали из книги.

– Да. Я видел пострадавший томик.

– Как вы думаете, она была ценной? – спросила госпожа Одемар. – Мог за нее кто-то получить деньги? Я имею в виду, конечно, какого-то бессовестного гостя, если такие появлялись в Витчерхиире.

– Или бессовестного слугу какого-то гостя, – добавил Матиас.

– Да, но все-таки, господин Граф, можно ли продать гравюру за приличную сумму?

– Весь комплект стоит действительно порядочно, если, конечно, вы сочтете таковой сумму от семидесяти пяти до ста франков, – улыбнулся Граф. – Правда, это только мои предположения.

– Да уж, порядочная сумма. – Матиас Одемар ехидно ухмыльнулся.

– Одна гравюра этого не стоит. Я бы сказал, что много дешевле, или даже вообще ничего.

Молодой Карсон поспешил внести свою лепту в разговор:

– Я знаю парня, который оклеил ими комнату.

– Чем оклеил? – Беата искренне удивилась.

– Старыми портретами и видами. Покупал по пять раппенов за штуку и наклеивал. Очень мило и неожиданно.

– В Витчерхиире никогда не было обоев. – Матиас снова улыбнулся. – Но мы можем налепить на стены некоторые старые указы и документы.

– Нет, – запротестовала госпожа Одемар, закрывая глаза. – Я знаю, как поступить со старыми бумагами! Выбросим их, и все!

Граф изобразил притворный ужас.

Одемар содрогнулся.

Матиас сочувственно покачал головой, как бы предлагая всем извинить глупую шалунью.

Беата очень серьезно произнесла:

– Я хотела бы вернуть эту картинку. Хотела бы, чтобы господин Граф сосредоточился на этом. – Она внимательно посмотрела на гостя. – И тогда вы получите все, что захотите, не так ли, отец? Возможно, первое издание чего-нибудь, хранящегося в Витчерхиире.

Граф, покидая уютное кресло, сказал, что если им попадется Рабле, которого он ищет, это его удовлетворит.

– Какого Рабле? – Беата поднялась с дивана, когда встали мужчины.

– С репродукциями Гарни.

– Пугающее сочетание, – заметил Матиас.

– Но ведь это превращает текст в послание!

Все расхохотались, кроме Карсона и Леона Одемара.

Граф взял руку госпожу Одемар.

– Как мило с вашей стороны было позволить мне прийти и увидеться с вами, – сказал он.

– Я прошу, чтобы вы зашли к нам снова!

– Непременно зайду.

Граф взял «Росхальде» и поклонился госпоже Гаст. Та в ответ опустила глаза, Карсон кивнул, Леон неопределенно дернул головой. Остальные вместе с гостем вышли из комнаты на верхнюю площадку лестницы.

– Я провожу вас, – предложил Матиас. – Мы сэкономим силы старика Анри.

– Да, его стоит поберечь, – улыбнулась Беата, взяв отца под руку. – Где мы еще найдем такого же?

– Жестокое дитя! – Матиас благожелательно посмотрел на племянницу.

– Она не пользуется жаргоном, по крайней мере, дома. Для нас, широко его применяющих, очень неудобно.

Одемар запротестовал:

– Я надеюсь, что господин Граф понимает ваше своеобразное чувство юмора. Да и Беаты тоже.

– Уверена: он понимает, – неожиданно серьезно проговорила девушка.

Они попрощались с гостем и остались стоять на площадке, а Граф спустился по лестнице в сопровождении Матиаса Одемара.

– Не смею вас задерживать. Я могу и сам найти шляпу и пальто, – проговорил Граф.

– Конечно. Но это всего лишь маленький обман. Я хотел бы поговорить с вами. – Матиас быстро посмотрел через плечо – взгляд его казался достаточно проницательным, особенно при всех его шутовских манерах. – У вас найдется четверть часа?

– Конечно.

– Я обращаюсь к вам от своего имени и не хочу, чтобы остальные знали о нашем разговоре. Не пройти ли нам в библиотеку? Теперь они просидят наверху до самого чая.

– Мне надо взять книги, – сообщил Граф.

В молчании они достигли нижнего коридора, и Матиас повернул в его неосвещенную часть, но Граф, остановившись, тихонько сказал:

– Извините за предложение. Уж раз они думают, что я ушел, не следует ли из стратегических соображений хлопнуть дверью?

Матиас, очень похожий на старого клоуна в своем широком поношенном пиджаке – руки по локоть в карманах, – замер. Он казался удивленным.

– Я просто дитя в руках специалиста. Хлопните.

Граф так и сделал. А затем очень серьезно добавил:

– А еще мне стоит надеть пальто и шляпу. Теперь, если кто-то встретится нам, я смогу сказать, что позабыл одну вещь, и вы меня впустили снова.

Матиас просиял.

– Вижу, что зашел в нужный магазин: сочетание ума и хитрости, предполагаемая ловкость и интеллект, в котором я уже уверен, – эти ваши качества дарят мне надежду на благоприятный исход дела.

Болтая подобным образом, он открыл дверь под лестницей, и среди множества другой верхней одежды. Граф нашел свои вещи. Затем мужчины вновь вышли в коридор и направились в библиотеку. Граф, положив на длинный стол сверток с книгами и бросив сверху пальто, шляпу и роман, повернулся к Матиасу.

– Итак, какую услугу я могу вам оказать?

– Речь идет о потерянной гравюре Витчерхиира, господин Граф. Удивительная загадка. Давайте сядем и займемся ею.

– Что ж… – Граф окинул взглядом широкий дверной проем, через который они вошли, и, улыбаясь, встал возле левого косяка. Заметив недоумение Матиаса, он любезно предложил: – Вы садитесь, а я буду посматривать.

– Даю слово!

– Неужели вас не беспокоит мысль о любопытных ушах?

– Нас не станут подслушивать, господин Граф. Никому и в голову не придет, что мне есть о чем рассказать. Только Беата догадывается о моих подозрениях, но и она не представляет худших из них.

– Ну, что ж, призовем на помощь логику: если у вас есть подозрения, значит, должен быть по крайней мере один подозреваемый; а у подозреваемого – если вы правы – совесть нечиста! Я останусь в дверях – мне здесь удобно, – если это устраивает вас.

– Знаете, я как-то привык видеть собеседника в кресле напротив камина. Но препираться с вами сейчас крайне неразумно… Я хочу обратиться к вам за помощью.

Матиас решительно подвинул кресло к двери и поудобнее устроился в нем…