Текст книги "Книга покойника"

Глава 16
Кровопролитие

Граф проскользнул в главный коридор и, держась левой стены, добрался до спальни Беаты. Он проник внутрь, перед тем слегка приоткрыв дверь в гостиную. Хотя люди перед камином не попадали в его поле зрения, их слова звучали вполне отчетливо. Говорила Анна Одемар:

– …предупреждала вас, чтобы мы с этим закончили – раз и навсегда.

Эмма Гаст резко ответила:

– Я уже это слышала.

– Но на этот раз я говорю серьезно. Вы совершаете большую ошибку, полагая, что можете терзать меня бесконечно.

– Все зависит от вас.

– Вы бесчеловечное создание, Эмма, но неужто вы думаете, что мозгов нет ни у кого, кроме вас? Я не испытываю ни малейшей жалости к вам – у вас нет сердца. Вы не знаете, что значит иметь ребенка. Но теперь все кончено.

Граф услышал, как хлопнула входная дверь, – вероятно, вернулся Одемар, воспользовавшийся своим ключом.

Эмма Гаст ровно произнесла:

– Вы не напугаете меня своими угрозами, Анна.

Анна Одемар повысила голос:

– Пришел Фридрих. Эмма – еще один шанс, только один! Почему вы должны думать об их деньгах? Так глупо, так жестоко! – Тут ее голос изменился. – Что вы смотрите на меня так? Что вы собираетесь делать?

– Прекратите. – Голос Эммы Гаст прозвучал ближе, словно она поднялась с места и шагнула вперед. – Прекратите немедленно.

Дверь в гостиную из спальни дернулась и захлопнулась – Граф бросился и рванул ее на себя, но замок уже защелкнулся. Раздался выстрел, затем послышался крик, еще один выстрел, и все смолкло. Граф выскочил наружу и увидел Фридриха Одемара, который неподвижно замер в конце лестницы.

– Через комнату Леона, – закричал Граф, пробегая мимо Одемара и сворачивая налево. – Сюда.

Одемар пустился следом, а Граф бросился бежать через спальню Леона, комнату Эммы Гаст, ванную и будуар Анны Одемар ко второй двери в гостиную. Здесь они оба остановились.

Анна Одемар, раскрыв рот и плотно зажмурив глаза, откинулась на подушки своего кресла. Правой рукой она обхватила раненое левое запястье – кровь струилась между пальцами и пачкала ее шелковое платье. Леон Одемар стоял, опираясь на круглый стол, и смотрел вниз, на пол – с глупым, испуганным и виноватым лицом. В правой руке парень сжимал небольшой пистолет – он держал его так, словно не знал, что это такое вообще. Эмма Гаст лежала вниз лицом перед камином, вокруг ее головы стремительно расползалось по ковру большое багровой пятно.

За спиной Графа раздался резкий голос Фридриха Одемара:

– Боже милостивый, что тут случилось?

Леон, заикаясь, ответил:

– Она обидела мать. Она – она обидела мать!

Граф подошел к мертвой женщине, встал на колени и перевернул ее на спину. Та была убита выстрелом в лоб. Остекленевшие глаза госпожи Гаст продолжали смотреть куда-то вдаль, как будто даже после смерти она не хотела видеть окружавших ее людей. Ее маленькое сморщенное лицо казалось бесконечно суровым.

Граф поднялся на ноги, взял шелковый пеньюар, почему-то оказавшийся на коленях Анны Одемар, и накрыл им тело. Затем обошел стол, вынул пистолет из руки Леона и передал его Фридриху Одемару. Тот шагнул вперед и взял племянника за руку.

– Мальчик мой, зачем же ты это сделал? – заговорил он ломким голосом.

– Я не хотел. Она обидела мать.

Граф спросил:

– У вас есть чистый носовой платок?

Одемар, продолжая нервно сжимать руку Леона, второй рукой пошарил в кармане и вынул белый прямоугольник ткани. Граф, вынув свой платок, шагнул к госпоже Одемар. Он осторожно отвел ее пальцы от раны на запястье, осмотрел ее и принялся накладывать импровизированный жгут из платков и авторучки.

Одемар – одними губами – проговорил:

– Ей нужна помощь, мы должны вызвать доктора.

– Вы не принесете воды из ванной?

Анна Одемар открыла глаза. Она посмотрела на повязку на своей руке, на Графа, на своего деверя.

– Фридрих!

– Бога ради, Анна, что случилось?

– Она стреляла в меня, она убила бы меня, но Леон бросился на нее, как молния. Я ничего не понимала, пока она не закрыла на ключ дверь и не вынула из своей сумки пистолет. Леон выхватил его и выстрелил ей в лоб. Она мертва?

– Боюсь, что да.

– Его посадят в тюрьму за то, что он спас мою жизнь?

– В тюрьму? Нет!

В дверь громко постучали. Граф уверенно произнес:

– Я посмотрю, кто там, господин Одемар, а вы все-таки принесите воды. И лучше закрыть на ключ дверь в ванную.

Одемар двинулся, словно слепой. Граф повернул ключ и потянул за ручку – в коридоре стояла совершенно белая Беата, позади нее – старый Анри и служанка. Беата громко спросила:

– Где отец? Я видела, как он поднимался сюда. Что случилось?

– Убита Эмма Гаст.

– Госпожа Гаст?

– И ваша тетя ранена в руку. Мы, конечно, вызовем полицию. Госпожа Одемар, ваш отец не хочет, чтобы вы заходили сюда. Не спуститесь ли вы вместе со слугами вниз?

Не сводя с Графа глаз, девушка ошеломленно попятилась. Граф вновь закрыл дверь на ключ и вернулся к столу. Из ванной появился Фридрих Одемар со стаканом воды в руке. Граф взял стакан и поднес его к губам госпожи Одемар – женщина отпила немного и вопросительно посмотрела на него.

– Останьтесь, пожалуйста, здесь, если сможете выдержать это еще несколько минут, – попросил он. – Так будет лучше и для всех нас, и для полиции: они не любят, когда свидетели покидают место происшествия.

– Я смогу выдержать все, что угодно. Я хочу рассказать полиции об этом кошмаре!

Леон переводил взгляд с одного собеседника на другого, то и дело возвращаясь к испачканным в крови пальцам матери, губы его кривились. Одемар снова схватил парня за локоть.

– Подойди к окну, мой мальчик. Подойди и посмотри в окно.

– Мне не разрешают подходить к окну!

– Сегодня – можно.

– Но уже темно.

Одемар беспомощно осмотрелся.

– Господи, где же Карсон? Почему не приходит Карсон?

– Он пошел на почту, Фридрих, – прошептала Анна Одемар. – Леон, ты любишь смотреть на огни. – Ее голос прервался, и она разразилась рыданиями.

Леон медленно подошел к крытому балкону, так же медленно повернул кресло к окну и, наконец, спустя целую вечность, опустился на мягкие подушки. Сдвинув в сторону белую прозрачную занавеску, он застыл, обращенный спиной к комнате, уставившись на Крамгассе.

Одемар наклонился к своей невестке.

– Анна, прежде чем мы пошлем за полицией, вы должны все рассказать нам. Чего ради она стреляла в вас?

– Наверное, она сошла с ума, Фридрих. – Госпожа Одемар уже справлялась со своими рыданиями. – Она потеряла все – дом, состояние, мужа, друзей, работу – все, что имела, а еще это страшное путешествие, война, пережитые нами ужас и напряжение – все это постепенно и свело ее с ума. Она часто говорила, что безденежье и зависимость убивают ее, что чужой кусок не лезет ей в горло и лучше умереть, чем быть приживалкой. Я пыталась убедить ее в нашей искренней привязанности и любви. Я мечтала, что настанут дни, когда у нас появится свой дом, а она станет нашей экономкой и будет получать пенсию, которую, наверное, можно выделить из состояния Леона. Но недавно, недели полторы назад, она начала требовать с меня огромную сумму. Сотню тысяч франков. Она сказала, что я должна их выдать наличными, и тогда она навсегда уедет отсюда.

– Сто тысяч франков?

– Я должна была придумать какую-то историю, чтобы выпросить их у вас или продать все, что у меня есть. Она предупредила, что если я кому-нибудь что-нибудь расскажу, погибнет Хильда.

– Хильда?

– Она говорила, что в Витчерхиире подстроена специальная ловушка, и стоит ей только позвонить, как Хильда попадет в нее – то ли шагнет куда-то, то ли что-то уронит, – и погибнет. Она смеялась надо мной, заявляя, что сможет подойти к телефону, когда захочет, потому что у нее есть пистолет; а если я стану болтать, то она убьет меня, а потом себя – терять-то ей нечего. Я поняла, что она безумна, но на карте стояла безопасность Хильды…

– Да она же просто бредила! Вам следовало найти способ и предупредить нас.

– Господи, каким образом? Она не оставляла меня одну. Как я могла рисковать? Я все время думала об этом телефоне. Мне казалось, я вижу собственными глазами, как Хильда берет трубку и отвечает…

– Анна, но это всего лишь угроза, вымысел! Сколько времени госпожа Гаст шантажировала вас?

– Больше недели. Я заметила, что Эмма изменилась: стала странной и молчаливой… Она знала, как я люблю Хильду.

– Ужасно. Когда она могла поставить ловушку в Витчерхиире?

– Вряд ли она ездила туда тайно ночью, но кто знает. Возможно, она занималась этим – если, конечно, там что-то есть, – до того, как мы уехали в Берн прошлым летом.

Одемар бросил неодобрительный и недоверчивый взгляд на неподвижную фигуру, прикрытую шелковым халатом. Затем заговорил вновь:

– Просто готический роман какой-то. А что же станет с этой ловушкой теперь, когда она умерла?

– Она обещала не использовать ее, если я выполню все ее условия, а уехав – написать, как эту штуку обезвредить и где она находится.

– Я ни на секунду не поверю, что в Витчерхиире, образно говоря, заложена мина. Но почему же она бросилась на вас сегодня?

По пепельному лицу госпожи Одемар снова потекли слезы.

– Фридрих, я вдруг поняла, что это она убила Матиаса, и я покрываю убийцу!

Одемар отшатнулся и, чтобы не упасть, схватился за край стола.

– Убила Матиаса!

– Наверное, он обратил внимание на наши странные взаимоотношения, догадался об их причине и решил все рассказать вам. И она выкинула его из окна.

– Но, бог мой, Анна, вы говорили, что весь вечер она провела с вами!

– Она заставила меня так говорить. Я такая трусиха! Но мне стало страшно за вас и за Беату – Эмма совсем потеряла рассудок и стала слишком опасна. Я услышала ваши шаги на лестнице и собиралась позвать на помощь. Я надеялась, что она уступит, и никакого пистолета у нее нет. Но она завопила, что с нее хватит, вскочила и вытащила пистолет, закрыла дверь на замок! Если бы я только знала, что господин Граф где-то неподалеку! Я стала бы кричать! Меня спас мой бедный мальчик! Фридрих, он был так испуган, когда стрелял в нее. Потом он обошел вокруг стола и стоял, глядя на нее. Он даже не понял, что случилось! Фридрих, эти полицейские не имеют права обвинять его!

– Анна, моя бедная Анна, неужели вы думаете, что я позволю кому-нибудь мучить Леона?

Излияния Анны Одемар подошли к концу. Сохранявший молчание Граф направился к телефону.

– Теперь мы должны позвонить. Кто этим займется? Я? Сначала доктора. Какой у него номер?

Одемар назвал номер, и Граф позвонил в приемную Терли. Секретарша сказала, что доктор отправился домой, но она передаст ему срочный вызов и попросит немедленно приехать в особняк Одемаров. Затем Граф набрал номер полицейского участка.

– Спросите Нидербергера, – попросил Одемар. – Это приличный, интеллигентный человек. Вызовите лучше его.

Преодолев некоторые трудности, Граф связался с лейтенантом и услышал, как его имя было повторено с вопросительной интонацией холодным официальным голосом.

– Вы видели меня в номере 24 вчера вечером, – пояснил Граф.

– Да. Друг семьи.

– У Одемаров возникли новые неприятности. Я звоню от них.

– И какие же это неприятности?

– Стреляли в Эмму Гаст, она убита.

В голосе Нидербергера зазвенел металл.

– Эмма Гаст? Подруга Анны Одемар? Вы сказали, убита?

– Леоном Олдемаром.

– Что?

– А госпожа Одемар ранена в руку. Объясню, когда будете здесь.

– Где находится молодой Одемар теперь? Что он делает?

– Смотрит в окно.

– Сейчас приеду. Не трогайте ничего.

– Все на своих местах… Кроме участников происшествия в гостиной. Я и господин Одемар… Мы прибежали на звуки выстрелов… Сейчас обе двери закрыты на замок.

– Так их и держите.

Граф со вздохом положил трубку и отвернулся от телефона – прямо перед ним оказался Фридрих Одемар.

– Господин Граф, хочу поговорить о Хильде – девушке в Витчерхиире. Я должен ей сообщить.

– Хотите поговорить с ней сами?

– Я не знаю, что сказать ей и как сказать.

Глаза Анны Одемар снова закрылись. Она тихо пробормотала:

– Не говорите ей всего. Скажите… Скажите, что произошел несчастный случай.

Одемар набрал номер Витчерхиира, подождал некоторое время и затем удивленно посмотрел на Графа.

– Они говорят, что дом не отвечает.

Граф, опираясь на край стола, сочувственно посмотрел на него.

– Не понимаю. Утзингеры никогда не оставляют дом пустым, никогда. Видимо, что-то не в порядке с проводами… Провисли, завалило снегом. Как неудачно: телеграммы они передают с посыльным, а его сейчас не дождешься… Только завтра… От деревни идти далеко, кругом сугробы. Я позвоню на станцию, попрошу отвезти записку, наверное, водитель в состоянии оставить ее у двери. Ах, бедное дитя, какое несчастье…

– А почему бы не послать кого-нибудь отсюда?

Одемар взглянул в безучастное лицо невестки, затем повернулся к Графу и, понизив голос, спросил:

– А как же полиция? Они не будут против? Они занимаются буквоедством, даже когда все совершенно ясно – результат умственной неполноценности. Граф, для него это конец. – Он кивнул в сторону сгорбленной фигуры у окна. – Они засадят парня на всю жизнь.

– Наверняка, – Граф тоже говорил очень тихо.

– Трагедия. Но это бедное дитя в Витчерхиире – после рассказа Анны, после этой невероятной истории о ловушке, я не хочу, чтобы Хильда Гаст осталась на ночь в доме, пока его не обследуют. Ловушка? Господи, какая ловушка, где? Граф, это какой-то кошмар.

– Я знаком с одной молодой женщиной. Она временно живет в гостинице «Адлер». Это недалеко от Витчерхиира?

– Всего лишь полмили, но я не смею вас просить… – У Одемара загорелись глаза.

– Она с удовольствием прогуляется и, если необходимо, привезет Хильду Гаст в Берн.

– У меня просто камень с души упал. Утзингеры – добрые люди, но совершенно беспомощны в трудной ситуации. Хильда, милая, добрая девочка;

она расстроится и смутится. Казалось, что она по-настоящему любила эту… эту… – Одемар покачал головой. – Но эта женщина была не в себе.

Граф позвонил в гостиницу «Адлер» и попросил к телефону госпожу Ингольд.

– Эмилия? Я хочу попросить вас о великом одолжении… Благодарю. Я знаю, что вы сделаете, если сможете. В поместье Витчерхиир, примерно в полмили по дороге, находится Хильда Гаст…

– Скажите ей, что там стоит знак, – торопливо добавил Одемар, – но ей нужно нанять какой-то экипаж, а я расплачусь.

– Вам надо нанять экипаж и доставить девушку в Берн, в дом Одемаров. Поняли? Одемар. Э… господин Одемар рядом со мной. Похоже, в Витчерхиире испортился телефон – туда невозможно дозвониться. Произошел несчастный случай, убита родственница Хильды Гаст. Передайте девушке, пожалуйста, эти печальные новости, объясните, что это несчастный случай, и привезите ее сюда, в Берн, первым же поездом. Я понимаю, у вас много вопросов, но… Благодарю вас, Эмилия, я знал, что вы согласитесь.

Граф положил трубку. Если его и могло что-нибудь удивить, так это сверхчеловеческое поведение Эмилии: после его предупреждения она собралась с силами и приняла потрясающую новость с вежливой симпатией – Одемар вряд ли мог ожидать подобной реакции от совершенно незнакомого человека. Граф и в самом деле не знал, как девушка справилась со своим любопытством.

Колокольчик входной двери мелодично звякнул два раза. Одемар повернулся к невестке.

– Анна, моя бедная Анна, они здесь. Еще несколько минут, и вы будете под опекой Терли и в постели. Вам следовало бы лечь немедленно, но… Вы замечательно держитесь…

Госпожа Одемар открыла глаза.

– Я не покину Леона; я хочу знать, что они собираются делать.

– Не бойтесь. Мы останемся здесь: и я, и господин Граф, а еще подойдет доктор Терли… Мы заставим их понять…

– Хорошо. Я буду рада, если господин Граф задержится у нас. – Она помолчала минутку и грустно добавила: – Они все равно отправят Леона в больницу. Я готова к этому.

– Тогда вам вообще нечего беспокоиться.

Леон повернулся и спокойно сказал:

– Мне нравится больница.

Граф неторопливо направился к двери и открыл ее. В коридоре маячили люди в форме, но первым в комнату вошел Нидербергер, и выражение его лица было неописуемым.

Глава 17
Почему бы не быть откровенным?

Цвет глаз лейтенанта Нидербергера наводил на мысль о бескрайней ледяной пустыне и пронизывающем ветре – в них не было ни капли тепла. Такой оттенок считался очень модным – ткани с названием «голубая вершина» лежали почти в каждом магазине. Впрочем, обладатель столь притягательных глаз, объявившись в гостиной Одемаров вскоре после шести, вел себя очень мило и даже дружелюбно. Он позволил Графу и Олдемару описать сцену, представшую перед ними, когда они появились в спальне, и, выслушав рассказанную Анной Одемар трагическую историю, удостоил ее комплимента за неслыханное мужество, с которым она дождалась прибытия полиции. Затем он заверил бедную женщину, что ее сына никто не считает преступником, а скорее – инвалидом, и позволил Терли, который стоял, покуривая, рядом, позвать сиделку – которую, кстати, доктор распорядился привезти из больницы на собственной машине, – и доставить пострадавшую в постель. Но ни дипломированная сестра, ни Терли, ни Фридрих Одемар не могли заставить госпожу Одемар принять снотворное, пока ей не стала известна дальнейшая судьба Леона.

Самого Леона, смущенного, тихого и послушного, отвели в его собственную комнату под надзор полицейского в штатском. Вернувшийся домой Карсон, который узнал кошмарные новости в половине седьмого, немедленно взлетел наверх и начал колотить в дверь. Он настойчиво требовал допустить его к подопечному и в конце концов добился разрешения увидеть его. Не обнаружив на запястьях Леона наручников или каких-либо иных признаков полицейского принуждения, Карсон несколько успокоился и согласился ответить на вопросы лейтенанта.

Тело Эммы Гаст унесли. Бледные перепуганные слуги свернули ковер, лежавший у камина, вынули подушки из кресла Анны Одемар и вместе с шелковым халатом, который Граф использовал в качестве покрова для тела госпожи Гаст, подготовили для отправки в чистку. Карсон, с участием полиции, как мог, отбивался от прессы. Толпа шумела возле дома. Вызвали комиссара полиции и помощника районного прокурора, но те, увидев, как доверительно Фридрих Одемар беседует с Нидербергером, поспешили удалиться. К половине восьмого в доме все стихло, и лейтенант, подбодренный чашкой кофе, нашел время для приватной беседы в дальней гостиной.

Фридрих Одерман и Беата сидели рядом на небольшом диванчике справа от камина. Подавленный Карсон замер в ужасно неудобной позе – опираясь локтями в каминную полку, он наклонил голову и смотрел на всех через плечо. Граф, стараясь не привлекать к себе внимания, отступил и, облокотившись о зеркальную крышку «Штейнвега», обратился в слух. Нидербергер остался возле двери.

– Я только хочу повторить свое заявление в присутствии господина Одемара, – горячо начал Карсон. – Я уже говорил вам, лейтенант, и повторю – это моя ошибка.

Одемар с удивлением посмотрел на него.

– Ваша, мой мальчик?

– Да… В свое время я купил ему игрушечный пистолет и показал, как нажимать на курок. Вы понимаете? Не случись этого, он не знал бы, как убить эту женщину. Он мог бы только отобрать у нее оружие. Он имитировал ее действия, но без моих дурацких объяснений не смог бы понять их смысл. Ему бы не удалось застрелить ее, даже прижав оружие к ее лбу.

– Мы должны выслушать это снова? – с вызовом спросила Беата. Карсон выпрямился, словно сжатая пружина, и сурово взглянул на нее.

– Я думаю о Леоне, госпожа Одемар, – резко ответил он. – Его будущее для меня имеет большее значение, чем чувства некоторых людей.

Фридрих Одемар холодно обронил:

– Карсон.

– Я знаю, что веду себя дерзко, но, может, для Леона все обернется иначе, если полиция поймет, что насилие ему глубоко чуждо. Парень не причинял людям зла прежде и, очень вероятно, не причинит и в будущем. Он не агрессивен. Нас, нормальных людей, за аналогичный поступок могли бы наградить медалью или хотя бы похвалить, но из-за того, что у Леона разум ребенка, он должен отвечать за свои действия, как взрослый злонамеренный человек.

В глазах Нидербергера мелькнуло понимание. Он развел руками.

– Отчасти вы правы. Но беда в том – и, позвольте заметить, доктор Терли согласен со мной, – Леон Одемар доказал, что в состоянии совершить акт насилия. Это, на мой взгляд, независимо от побудительных причин, достаточно хорошо доказывает: Леон потенциально опасен, а потому нуждается в особом внимании. Я сам склоняюсь в подобных случаях к содержанию в специальных учреждениях. Мне кажется, лучше и для пациента, и для родственников. Правда, я боюсь, что госпожа Одемар будет всячески сопротивляться этому, но, надеюсь, нам удастся ее убедить. Конечно, если семья поддержит ее…

Беата дернула плечиком.

– Из семьи остался только мой отец.

Фридрих Одемар ссутулился и поднес руку к глазам. Его голос прозвучал глухо и безжизненно.

– Я понимаю точку зрения Карсона.

– Отец… – Беата повернулась, стараясь заглянуть ему в лицо.

– Да, моя дорогая?

– Тетя Анна ничего не говорила о гравюре с видом Витчерхиира, не так ли?

Он опустил руку и с удивлением посмотрел на дочь.

– О виде Витчерхиира?

– Вряд ли это сделала Эмма Гаст?

– Сделала… что?

– Вырвала ее.

– Эмма Гаст? Зачем ей вырывать картинку?

– Причин и в самом деле нет. Кузен Матиас и я думали, что это сделал Леон.

– О чем идет речь, госпожа Одемар? – с некоторым любопытством спросил Нидербергер.

– О гравюре с видом нашего старого дома. Ее вырвали из книги, присланной сюда неделю назад, в четверг, из Витчерхиира. Вот после этого и начались все наши неприятности. Тетя Анна сказала, что Эмма Гаст стала ее шантажировать примерно в это время, не так ли?

– Да.

Одемар помотал головой.

– Мы не знаем, когда была вырвана картинка, Беата.

– Нет, но вы обнаружили, что она исчезла, в пятницу вечером. Кузен Матиас и я винили в этом Леона. Нам казалось, что он меняется, становится непослушным и агрессивным. Отец, мы так боялись Леона – вернее, кузен Матиас избегал его, а я тряслась от ужаса, выходя в темный коридор – что я подумала, не он ли убил кузена Матиаса вчера вечером.

Карсон завопил:

– Что вы имеете в виду? – Ледяной взгляд Нидербергера мгновенно охладил пыл бывшего журналиста, и тот продолжил уже тоном ниже: – Теперь вы отказались от этой идеи, госпожа Одемар?

– Да, но…

Карсон заговорил снова, но тихо и подавленно:

– Эта мысль нелепа. Мы все знаем, почему он убил Эмму Гаст, хотя на самом деле он не понял, что произошло. Он не злобен. Бездоказательно обвинять его в умышленном убийстве – это преступление.

Нидербергер покачал головой.

– Беата Одемар просто сказала, что хочет удалить своего беднягу-кузена из этого дома, потому что парень действует ей на нервы – и, по ее же словам, действовал на нервы и Матиасу Олдемару. Она не обвиняет его в чем-то конкретно. Ведь доказательств нет, госпожа Одемар?

– Нет.

– Хорошо, я скажу вам, как мы собираемся решить эту проблему. Пока надо направить парня в больницу для наблюдения. Это устроит Терли. Он увезет Леона. Нового пациента ожидает отдельная комната и все удобства, какие только можно создать. Конечно, о суде или полицейском преследовании речь не идет. Правда, свободу перемещения придется несколько ограничить. Кстати, в лечебных заведениях установлен очень мягкий, ненавязчивый надзор, но тюрьмы можно не опасаться. Вы, господин Карсон, можете отправиться вместе с этим беднягой, и когда Анна Одемар почувствует себя лучше, она сможет даже поселиться там, если захочет. Надеюсь, вы объединенными усилиями объясните ей…

Карсон энергично кивнул.

– Я поеду с ним. И обещаю, он больше не причинит никаких неприятностей.

– Мы хотим облегчить вам жизнь. – Нидербергер пристально посмотрел на Фридриха Одемара. – Вам пришлось немало пережить, и все потому, что эта Эмма Гаст сошла с ума. Я сталкивался с такими людьми. Тихие, забитые, они копят злость, а потом идут в разгон.

Одемар простонал.

– Вы не представляете, какое мы пережили потрясение, лейтенант. Эта женщина была старейшей подругой моей невестки, а вовсе не платной служанкой из агентства!

– Да. Теперь о Хильде Гаст, племяннице.

– Племянница ее мужа, Нидербергер. Она действительно очаровательная молодая девушка. Она должна быть здесь очень скоро. Скорее всего, она уже в пути.

Карсон процедил сквозь зубы:

– Я не верю ни в какие ловушки в Витчерхиире. Даже сумасшедшая не способна на такое.

– Что ж, тогда я останусь и поговорю с ней. – Нидербергер задумчиво смотрел на молодого человека.

– Она не сможет отвечать на ваши вопросы. Она так любила эту женщину!

– Карсон, я смогу позаботиться о Хильде Гаст, – строго сказал Фридрих Одемар.

– И я тоже, – добавила Беата. Карсон скривился. Заметив это, госпожа Одемар продолжила, тихо и печально. – Я вполне способна на добрые чувства. Теперь Хильда будет жить у нас. Я не знаю, есть ли ловушка в Витчерхиире, но порой одиночество страшнее любых ловушек.

– А сколько времени она провела в этом вашем загородном доме?

– Хильда не видела Эмму Гаст более пяти недель.

– Ну, насколько я понял, месяц назад та женщина вела себя вполне нормально. Но в таком случае помощи от племянницы ожидать не приходится. – Рассудительность лейтенанта Нидербергера казалась просто феноменальной. – Я могу даже не показываться ей на глаза.

В этот момент зазвенел колокольчик у двери, и вскоре появился полицейский, объявивший, что сержант Галлер, который назвал себя помощником господина Графа, хотел бы поговорить с господином Графем.

– Сержант чего? – отстранено поинтересовался Нидербергер.

– Артиллерии. Вы позволите нам побеседовать в библиотеке? – Граф переводил взгляд с лейтенанта на Одемара и обратно. – Вероятно, он принес какое-то срочное сообщение.

Фридрих Одемар разрешил, Нидербергер не возражал, и Граф вышел из комнаты. Колокольчик позвонил снова – на этот раз полицейский объявил о прибытии Хильды Гаст. Эмилия Ингольд, увидев, что девушка вошла в дом, изящно ретировалась, не ожидая приглашения. Все обладавшие свободой перемещения обитатели дома высыпали в холл, и заплаканная Хильда бросилась в объятия господина Йоста Карсона. Почувствовав надежные руки своего старого друга, она ответила на нежные слова симпатии, сказанные Фридрихом Олдемаром. Затем над ней опеку взяла Беата. Она увела барышню наверх, в ту самую комнату на третьем этаже, что прежде служила Хильде спальней. Выполняя свое обязательство позаботиться об осиротевшей девушке, Беата решила переночевать рядом, в апартаментах Матиаса Одемара, а Карсон – поднимаясь следом за ними, он объяснил это десяток раз – собирался при необходимости прибежать по первому зову, поскольку будет находиться рядом.

Граф намеренно задержался со Стефаном в библиотеке, пока Хильда не миновала первую дверь: он не хотел, чтобы в нем с удивлением узнали господина Арпа. Проводив сержанта до двери, он почувствовал, что кто-то уцепился за его локоть. Обернувшись, он обнаружил за своей спиной лейтенанта Нидербергера. Выражение лица лейтенанта несколько изменилось: к холодной отстраненности и спокойной властности добавилось легкое удивление, некий невысказанный вопрос – такое выражение Граф привык видеть на лицах полицейских.

– Так вы тот самый Граф? – поинтересовался Нидербергер.

– А что?

– Господин Одемар только что сказал мне. Не хотели бы вы снова пройти в библиотеку?

– Я ожидал от вас такого приглашения.

– А я, честно говоря, думал, что вы покинете дом вместе со своим помощником.

Лейтенант пошел впереди Графа по опустевшему коридору, но у входа в библиотеку приостановился и пропустил «друга семьи» в дверь, а затем притворил ее; оглядевшись, он заметил еще одну: закрыв и ее, повернулся и увидел, что Граф смотрит на него со слегка печальной улыбкой.

– Странный поступок? – спросил он.

– Наоборот – вполне естественный. Я снова сравнивал методы работы любителя и профессионала.

– Если вы любитель, то я тоже. Может, присядем и немного поговорим – просто сделаем короткий обзор этого дела, пока оно еще не закрыто. Они все такие милые и откровенные – госпожа Одемар и прочие домочадцы, – вот я и подумал, что вам не повредит побыть таким же милым и откровенным со мной.

– Не повредит, лейтенант.

– Прекрасно.

Они уселись друг напротив друга перед гаснущими красными угольками камина и предложили друг другу сигареты, но, вежливо покачав головами, закурили каждый свои.

– Я слышал о вас, – начал Нидербергер, – и должен заметить, что ваша репутация безупречна, по крайней мере, вас не назовешь ни буревестником, ни, простите, стервятником.

Граф усмехнулся и, положив ногу на ногу, откинулся назад в глубоком кресле. Его сигарета начертила в воздухе неровную голубую спираль, превратившуюся в серое облако. Больше он никак не прореагировал на слова Нидербергера. Глаза его были чуть прикрыты, взгляд – отсутствующий, он даже что-то бормотал себе под нос.

– Прошлым вечером, – Нидербергер говорил ровно и спокойно, словно читал лекцию, – я еще не знал, кто вы. Не знал, что вчера вы в первый раз оказались в этом доме и встретились с его обитателями; не знал, что вы пришли, в сущности, по своей инициативе – кто-то из ваших родственников написал господину Одемару и попросил принять вас, не откладывая. Я не стал бы ломать над этим голову и мучить расспросами господина Одемара, но сегодня я, наконец, понял – он не знал, как получилось, что вы снова пришли сюда.

– Я принес книги.

– Вы принесли книги на следующий день после того, как этот дом посетила смерть. Правда, человек умер не в своей постели – он погиб, выпав из окна, – но все равно, логичнее было бы увидеть здесь старых друзей покойного, а вы впервые встретились с семьей днем раньше. Вновь столкнувшись с вами сегодня, я подумал, что вас кто-то пригласил – Беата Одемар, например, или кто-нибудь еще.

– Так она не призналась, что пригласила меня? – Веки Графа дрогнули, он слабо улыбнулся.

– Да. Правда, ей так и не удалось объяснить, почему вы принялись разгуливать по дому, забрели в верхний коридор и затаились под дверью, подслушивая чужой разговор. Кстати, если бы ту самую дверь не захлопнули перед самым вашим носом и не закрыли бы на ключ, вы предотвратили бы несчастье.

– Или был бы застрелен сам. – Граф выпрямился и внимательно посмотрел на Нидербергера широко открытыми глазами. – Я мог бы придумать чудесное объяснение. Причин для повторного визита много. Например, неоконченный разговор… Потерянный предмет туалета… В сущности, все что угодно. Но у меня нет ни малейшего желания сочинять сказки. Я хотел бы откровенно поговорить с вами и удовлетворить тем самым ваше желание, но должен заметить, что вначале мне нужно кое-что найти.

– Что именно?

– Картинку, о которой вы слышали, – ту, что вырвали из сборника гравюр господина Одемара.

– Которую, по мнению Беаты Одемар, вырвал Леон? Я не верю, что это сделал он.