Текст книги "Лента Мёбиуса. Социальная драма"

Просфорка №3

В иудаизме 613 заповедей, в христианстве только десять, евреи говорят между собой, «христиане убивают друг друга», вообще, это отдельный мир со своим сугубо личным отношением к религии и со своим Богом. Бог евреев это далеко не христианский Бог, изучение Торы, закона божия, это призвание всей жизни многих евреев-раввинов собственно, в чем тут разница? В том, что это именно постижение и диалог с Богом непосредственный посредством каждодневного к нему обращения, это практика духовная и очень развитая в том плане, что человек постигает, этим занимаются мужчины, и более того, разъясняют писание и трудно постижимые места в писании цадики и раввины. Раввин это родовая принадлежность к духовному сану, то есть, это наследственность даже некоторая, положительная наследственность, которая дает определенные права, и налагает обязанности. Душа возникает из диалога с Богом посредством писания, кстати, Платон и Сократ, в частности также беседе много внимания уделяют, все сочинения Платона это диалоги, Сократа, Ксенона, Зенона, Парменида и проч. Это философия, рождающаяся из бесед о прекрасном, о вечном, о возвышенном, это также разумная часть души. Посредством диалога можно установить связи, между мнениями и домыслить происходящее, вывести суть постижения и принципы. Отвлеченность и легкость, душа это отвлеченность от предмета познания и погружение в созерцание, напротив сердце раввина это включенность и деятельное участие в ткани жизни, это сопереживание происходящему и участие!

Я не превозношу евреев, хотя они очень трудолюбивы, деятельны и мудры, миром капитализма правит капитал, и он находится в руках евреев. Американцы по сути как люди, они мало от нас отличаются, они также работают, кто-то не работает. Да, они больше имеют дохода, но лишь потому, что суровый мир капитализма приучил их к этому уже давно, да, они научились отстаивать свои права, американские профсоюзы это государство в государстве, и они борются постоянно, готовы бороться за свои права и доходы! И это юридически все прописано, у нас также в конституции много чего прописано, но этим могут пользоваться немногие знающие люди, и собственно мы совсем недавно вступили в эти новые рыночные отношения, поэтому испытываем просто шок, и теперь это видно на примере люда разительно. Социально экономическое дно далеко не прощупывается, люди загнаны в выживаемость, страхи, болезни и проч. Люди «едят друг друга».

Мы со своими двумя процентами валового внутреннего продукта относительно мира в целом просто зверушки под колпаком вот и все. СССР производил более 50% ВВП мирового когда-то, включая страны Восточной Европы, объединенных Варшавским договором. Это было неудобно и это мешало Американцам очень сильно, увы, мы проиграли «холодную войну», выплатили контрибуцию Америке той же самой, ресурсами и месторождениями. Психологизм ситуации в том, что американцы на протяжении всего двадцатого века вели социологические исследования скрупулезные и изучали общество. Бихевиоризм изучал поведение человека, то есть его действия, реакции в различных ситуациях, и они пытались установить и измерить и выразить количественно, как при помощи капитала можно оценить душу. Выразить те или иные пристрастия человеческой души, способности, единственным мерилом выступает капитал. Это сверх меры жестко для русского человека, а для американца это нормально. И мы теперь с этим столкнулись, нас пытаются просчитать сверху, и снизу, и справа, и слева, и уложить в схему поведенческую. Это было нужно государству, чтобы эффективно управлять обществом, выстраивать систему ценностей и манипулировать сознанием людей. Более того, в Америку стекаются и духовные сподвижники из Индии, их привлекают, например, Баба Муктананда и др. С точки зрения духовной значимости, от Индии не убудет, истинно гении духа находятся в самой Индии, в Тибете. Мне нравился буддизм в юности, а теперь многопрофильным учением, я считаю Кашмирский Шиваизм Северной Индии, да, это отдельная тема обширная.

И все же о душе и любви, что же это такое?

о любви

(письма)

И вот часы часов сбились совершенно, наступила жара и зеленое лето; и уже совершенно точно он погрузился в эту сельскую природу и неприхотливую жизнь, изредка выбираясь в город на заработки с ленцой, с неохотой; закрыть какие-то договора, и если раньше он только и думал, что о работе и был включён каждый день и час, маниакально невротически завися от телефона, то теперь стремится выключиться, выпасть из режима ожидания, прекратить это ожидание, этот непонятный труд будней; он едет в село, пьёт пиво с местными оболтусами, курит сигареты, и стреляет глазами на местных молоденьких курочек, школьниц таких курьёзных до нелепости простых, неуклюжих и приталенных. Понимает, насколько они далеки от его идеала в красной мантии, от Королевы ледяных зеркал; а они будто допекая его, крутят своими прелестями, нараспев поют какие-то свои реперские песни. И вот он уже, чтобы отделаться от этих всех впечатлений и босоты, стремится на озеро в прохладу, обрамлённую лесным могучим массивом, чтобы погрузиться в эту плотную холодную среду; плыть и плыть, размеренно без суеты, если раньше он ускорялся и разрывал водную преграду мускульными усилиями, попеременно меняя стили. Теперь же это плавание совершенное наслаждение, спокойное и равномерное, с видами на камыш, на гладь и мелкие пузырьки, он разглядывает их, ловит отражение Солнца от чёрной воды, и ему, вроде как, никуда рваться и спешить не нужно; и все же приноровившись, он берет другой темп на обратном пути. Кроль, потом брас, потом кроль, и потом на спине он уже набрал скорость и летит торпедой к берегу, и приплыв, опять слегка разочарован – вот вода кончилась, берег. Море другое, и все же довольный фыркает, плюхается трижды на спину, и только потом выходит и долго стоит на полоске травы у кромки берега и смотрит вдаль, пейзаж, голубое небо; птицы стрекочут, жизнь, думает он, вот она жизнь!

Такое умеренное спокойствие, расслабленность, он босиком ходит по траве на берегу, разглядываете своё поджарое мускулистое тело, слегка загорелое – радуется ему. И думает о ней: «ей было бы приятно на него смотреть в лучах солнца, такого худенького с широким разводом плеч, мощной грудью и спиной, ногами, как у девочки стройными, и все же сильными с мускулами», он смотрит на себя, животик подтянут, однако, пресса не видать, руки сильные, но без жил, без бугров – гладкий и словно вылитый из янтаря молодой олень? Точно и ему понятно, почему на него смотрят все эти малышки, его тело юного гимназиста, оно не претерпело каких-то мужественных изъянов; вечно молодое, вечно оформляющееся, потому как он не перенапрягал его тренировками, не насиловал железом; оно закалено природой, водой, лесом. Теперь он думает о ней, такой щепетильной, такой доскональной к своей внешности, лицу, коже, фигуре. Он думает о ней, наверное, такой скучающей в своих хоромах, слегка взвинченной и временами расслабленной изысканным вином. И как бы ему не составило труда несколькими тигриными па расставить другие акценты, переориентировать ее приоритеты, будь он рядом такой гибкий, поющий своим естеством и неброской силой, янтарный и деликатный. Он бы мог придерживать ее под согнутый локоть и нашептывать ей на ушки попеременно разные нежности; разыгрывать маленькие сценические мизансцены, заставлять ее краснеть и холодеть вновь, и опять разгорячаясь целовать ей шею, плечи; неуёмно и сдержанно долго и мучительно признаваться, что она пытает его своим холодом, своим неведомым расчетом, а могла бы пить вино жизни из горла, не сдерживаясь, не осаждая себя на ожидания.

И он возвращается домой, скоро автобус, девочки его обгоняют, заискивают с ним, здороваются, но он уже утихомиренный озером, их почти не замечает, их милые растрепанные головки, белые ноги, развязанные виляния бёдрами, курьезные и детские. Он плетётся, довольный выполнивший свой рейд по тылам, расслабленный.

экзистенция

(письма)

Жарко и мысли слипаются словно спагетти, тело, словно колокол наливается полуденной ленью, распластанное, полусонное; после приёма солнечных ванн в лесу, кровавых укусов слепней и комаров, глаза, вобравшие солнечный живительный свет, в музыкальном припадке он играл и структурировал пространство, наполняя его, начиняя его музыкальным фаршем. Птичий гомон, словно занавес за его спиной, лесной массив, будто открытые длани. Лес принял его в свою трескучую пеструю утробу, заключил его в свои колючие объятия. И потом уже этот птичий гомон притих, будто один ветер вторил ему, шевелил кроны сосен высоко вверху, где голубое небо просвечивало ярким небесным куполом. Он вбивал в барабан дробь, и микшировал бой, разбавляя добавочными оттенками, отделяя звук от пространства, высвобождая подспудную тоску, и пытаясь соприкоснуться, сойтись в одной точке с ощущением включенности в происходящее. Однако ветер, тёплый и сухой, трепал его безымянный и равнодушный, природа в своём непроницаемом цикле, будто не слышала его усилий. И он взял тогда гармошку, и впился губами в пористое полотно; играл заунывно, занудно, срастаясь, размягчаясь и вот уже утробное пение, будто лезвие резкие высокие режущие пространство писки. Партия, словно игла, эта заунывность, ниспадающая до отдельных нотных щипков, отсутствие мысли, отсутствие воли, стена звука, за которой сухие стволы сосен, запах смолы, комары и слепни. И вот уже он взял дудку, и она залопотала переливами, залепетала, зашепелявила неловкими трелями, он гоняет эти переливы в какой-то шизоидной афазии, он чеканит пальцами по отверстиям и дудка имитирует уже дискретные тона; и потом доходит до самых высоких, начинает дуть пронзительно, с нарастающим угрожающим нарывом. И вот, будто разговаривая с неведомым далеким мистическим существом, разговаривает с ним посредством звука, увещевает его, урезонивает его, предупреждает его. И все же лес неприхотлив, лес в своём ритме и гвалте, и он наполнился легкостью, вне реальностью – вышел из себя ненадолго и снова вернулся, растворился в лесу, в деревьях. Прохожие какие-то чудаки, один с пакетиком уже собирает какие-то грибы. Женщина прошла с палками, спортивная оздоровительная ходьба.

А он будто не хочет возвращаться, сознание его возвращает к самому себе; и вот он смутно припоминает, когда в последний раз играл; теперь думает о ней невзначай, о театре, о сцене; о своих представлениях, о чем можно им поведать; ее легко увлечь одну, как редкую рептилию, загипнотизировать редким странным звуком; асинхронными алогичными абсурдными партиями и тональностями вынуть ее из нутра. Захватить ее воображение, увести ее от повседневности; ему не нужна толпа, ему нужна только она. Толпа невнимательна, толпа цинична; а она нет, другая, чуткая и сверх женственная; наивная и добрая. И любопытная – любопытная девчонка, голодная до любви, до прилива неги. И ее нужно растормошить, пробудить! Включить это космическое радио, заставить ее поверить, что есть что-то другое, далекое и неведомое! Ему нужна она, всплески ее чувств, ее глубокие проникновенные глаза, истомившиеся такие нежные и вкрадчивые! Ему нужна она в своём фетише, в модном фарше; в неторопливости, в своём легком инфантильном пьянстве!

Но пока он лишь пытается лечить себя, пока неловко редко, ему нужно время, ему нужен здоровый сон, иначе организм расстроится, и он бы хотел восстановить эту космическую нить, это погружение вглубь себя! Однако, пока выходит лишь отдалённо, хотя он знает эффект наступит позже не сразу, мозг зафиксирует, отшлифует этот опыт. Память вернётся, и он знает, когда космос будет отвоёван у повседневности, его сила возрастёт. Да, он сможет телепатически лечить ее, беречь ее на расстоянии; и она будет чувствовать это, будет знать. Он рядом, он с ней, он готовит себя для неё; он следит за ней как за редкой птицей, как за редкой рептилией, исхудалой, измученной, но не потухшей! И он даст ей долгожданное море; похитит ее на время, чтобы погрузить в личный космос; чтобы любить только ее одну; увлекать ее, низвергать ее холодные скалы отчуждения от самой себя! Ему нужна она, такая ломкая и сутуловатая, такая истосковавшаяся, чтобы влиться в неё янтарным остовом, будто в неведомый материк надежды, обретения, грёз и счастья, он хочет летать! Да, он тоже летал во снах, в детстве, в школе ещё; ему снились сны, и он летал, он желал оторваться от земли, и летал, летал, летал!

И вот он бродит по тропинке, наигрывает теперь на тремоло, деликатно, по-светски, без краеугольных выпадов, казалось бы, он может сыграть портрет на гармошке; сыграть эмоции сиюминутные, залезть в сам мыслительный процесс, и покопаться в нем, и дать это понять зрителю; но ему нужна она лишь пока, он жаждет эту самку, словно красный флаг, словно красная тряпка для быка она ему. И в то же самое время он далеко от неё; он абстрагировался, он ушёл в себя, чтобы потом сбросить личину, вернуться к ней новым; но она итак совершенно его не знает, зачем тогда этот спектакль? И он уже думает, что это лишнее, это спугнет ее. Она рациональна, она пунктуальна, и на ее решения не повлиять. И можно волной биться о ее ступни, стенать и умолять, но это глупо; лишь единственная надежда его, которая словно корабль на горизонте; и добираться до неё вплавь. В то время там богато с шиком убранный фрегат; там бал и там представление, много танцующих пар, выпивки, там маскарад, и в нем она первая, гламурная, неузнаваемая, и вот он словно пират, потерявший свой корабль в чёрных волнах, голодный и ободранный прибьётся к ней? Успеет она его разглядеть прежде, чем казнить или вздернуть на рее? Успеет он ее зацепить, или же придётся опять скрываться от себя самого, от своих неудач и всего света.

А она и не догадается, не заметит его боли, его утраты будет играть свою партию; будет поглощена и разобщена публикой, овациями, успехом…

И он снова садится за барабан, и даёт волю рукам; совершенно без усилий, без напряжения играет какие-то замысловатые чечетки и африканские трещотки, без азарта, без прежней удали, будто это каменоломня, или небольшой притон чёрных, он не желает теперь думать, не желает воображать ее! Он теперь опять сух и надменен, и безнадёжен в своём мистическом полуденном сне, проскальзывает мысль свернуться, после столь долгого перерыва сеанс живительный и довольно спорый. Она, будто неведомым облаком, неведомым отблеском дня, он знает, где-то там ждёт его, читает его сумасшедшие записки, впитывает корнями волос его нежные пассы, ей курьезно, ей смешно подчас. Он ее баюкает как маленькую девочку, чем-то непостижимым, чем-то неадекватным, с такой хрупкой и занозной значимостью. Он отпустил мысли на поток сегодня, он попробовал жить на недолгое время, а потом снова наступило забытье. Наступила хандра!

И все же вот дела его завертят и скрутят в пестрый лаваш, ему предстоит работа. И лето лишь в начале, он успеет насытиться им. Измучить её в конец своими находками и нервическими реакциями; своей маниакальной влюбленностью в неё; да, он желает ее, мучить и мучить, философией и музыкой, мучить ее и мучить? И не может уже остановиться, он хочет сделать перерыв небольшой, чтобы потом уже обрушиться в неё с ещё большим неистовством, негодованием. Он желает ее растроганную слезную, и потом беспощадную и взбалмошную. Желает ее неистовую и страждущую, чтобы вонзаться в неё, в белый крахмал ее макияжа, в алый бархат и сатин, и она именно то, что ему нужно – потому как красный, это искомый цвет, такой завуалированной и все же жёсткой правды, очерченного и отсеченного от мира в алом! В пурпурном, и она это знамя! И он хочет теперь обмотаться им и шагнуть в бездну, в космос, в мир! Словно нашедший руно аргонавт! Словно Одиссей, сделавший на пути 10-летний крюк к долгожданной Итаке, чтобы любимая приготовилась! И вот эти десять лет скитаний иссякли, и теперь любимая уже почти готова его принять! Она теперь развевается пламенным красным знаменем! Флагом любви и надежды!

И он наденет кроличью лапку на шею и поплывет к неведомому судну, с клинком в зубах, будет зажимать в зубах клинок свой и плыть, пока не достигнет этого борта; не сольётся с этим праздничным шумом и маскарадом! Чтобы отыскать среди этого хаоса и бедлама свою Снежную королеву, свою инфантильную мушку! И пташку златоперую!!!

«вы скучны как золотая табуретка!» ярослав шумахер

(письма)

Это Новые утренние афоризмы циника!

«Она была одинока как кукушка без часов!»

Ярослав Шумахер

«Она стояла на золотой табуретке голая по утрам и привирала публике о своей несчастной судьбе».

Ярослав Шумахер

«Она любила поговорить молча о себе и в этой тишине слушать, как скребут тараканы и мышки, которых она ловила и сажала в коробочки для своего „смысла“, о чем можно было не жалеть потом».

Ярослав Витгенштейн

«Все, что ее интересовало, это личное страдание, на котором нельзя было повеситься, но которое можно было приукрасить и выдать жениху как утробную отрыжку».

Ярослав Непомук

«Она знала заранее – ничего нет».

Ярослав Желобок

«Она курила и ждала когда дым развеяться и, наконец, можно будет вывесить на балконе пару белых перин».

Ярослав Скалозуб!

К_О_Н_Е_Ц

Вам нужно снять фильм про Париж!

Я Вам дарю идею-сценарий! Главное – уберите страдание из головы! Фильм-мюзикл! Идея фильма:

Восход Солнца! Весь фильм – это как всходит Солнце в разных уголках Парижа! Это фильм элегия! Музыку напишет З.? Да, пусть музыку напишет З.! Доверьтесь ей!

Да, это очень простой фильм, всходит Солнце, весь фильм с разных ракурсов, в разной панораме? Да! Возможно, где-то голуби, и дети играют! Снимите фильм, в котором совершенно не будет Вашего «Я», уберите режиссёра из картины! Дайте случаю возможность, больше спонтанности! И сделайте фильм, который не думает – совершенно пустой, возможно даже!

Солнце всходит над Парижем, просто восход и все! В велосипедных спицах – вид на мостовую с уровня щиколоток, едет велосипед, но вдали Эйфелева башня – лучи Солнца, девочка едет на велосипеде!

Не нужно страданий! Снимете лёгкий, простой фильм, пусть картина сама нарисует себя, снимите фильм с точностью наоборот, как бы Вы хотели сказать настоятельно что-либо в картине, не говорите ничего, пусть сами ракурсы, само Солнце являет картину, – будто Вас нет! Вам все время приходилось много кричать в жизни, кричать о себе, а теперь не кричите! Совершенно не нужно кричать!

Лужайка с травой – возятся насекомые какие-то, Солнце всходит!

Стоит дорогой автомобиль – блестит краска, блики на капоте и на крыше – всходит Солнце, утро!

Важна разная география Парижа! Какой он? Никто не знает в России, какой утром Париж! Ведь полно разных мест, где никто никогда не побывает в Париже! Побывайте там – снимите эти восходы, пусть всходит Солнце, играет лучами!

Никакой изнанки, никакой психологии в картине, да, не нужно переживаний! Это идеализированная картина, это одно из многочисленных утр в Париже, я уже вижу эти затейливые восходы! Да!! Возможен сюжет какой-нибудь с персонажем, да, вполне это сам восход…

Старичок читает газету на лавочке – утро!

Солнце щемит сквозь листву деревьев, пусть это будет беззаботное тёплое утро!

Я хочу чтобы, вы убрали ненужный титанизм из головы? Да, хочу, чтобы Вы были счастливы!

Уберите мысли свои, пусть только Солнце пробивает бреши восприятия, эти моменты, пробуждение и сам город? Да, тени и здания, хитрые трюки с камерой, а что она вообще может снять? Представьте, Камера живет своей жизнью, это монстр? Да, всеядный монстр, но Солнце огромное, это невообразимое пиршество ракурсов, намёков, кадров; а Камера она желает отображать все, возможен вариант с быстрой прокруткой и остановкой, не зацикливайтесь на хорошо отснятых кусках; покажите мимоходом все то, что, по-вашему, вышло некачественно – просто прокрутите их быстро!

Пусть это сам ребёнок играл с камерой? Да! Ему все равно, что снимать – лишь бы всходило Солнце, и являло разные виды, он и не помнит, не ведает о зрителе! Оставьте одни восходы, забудьте о зрителе? Да, совершенно забудьте о зрителе! Снимите то, что никто не видит, что есть повсюду и чего никто не видит, возможно, даже нарочно сделайте акцент на этом, но лишь на несколько минут, или даже секунд! Это грандиозная картина, несмотря ни на что! Солнце громадно! Необозримо! Великолепно! Во что оно превращает уже маленький Париж, такой незнакомый, такой незамутненный, утренний Париж! Все проснулись уже, а кто-то ещё спит.

И будьте счастливы, когда снимаете, не ломайте голову, не ломайте рук, уберите все гримасы, позы свои, не оставьте этого ничего в картине, будто режиссёр сам растворился в этом городе, он невидим? Абсолютно, так много всего в картине, но режиссёра в ней нет! И намёка нет на режиссёра? Да, и намёка нет на зрителя! Понимаете Вы меня? Фильм такой разный о Париже!? Хочу фильм про Париж, снимите фильм для меня! Я не был в Париже ни разу, так снимите фильм про Париж, и поверьте, я не один такой! Совершенно точно! Любимая?! Красивая? Да!