Текст книги "Пресс-центр"

Глава 58

21.10.83 (9 часов 45 минут)

Мари получила письмо без подписи: «Пусть ваши друзья ищут все связанное с доном Валлоне, проживающим в Палермо. Оттуда могут быть обнаружены следы к загадке Грацио».

Она не знала и не могла знать, что это письмо отправил отец, как только прочитал сообщение о том, что в Палермо, в подвале дома на виа Греми обнаружен труп громадного мужчины, идентифицированного полицией как Витторио Фабрини, служившего телохранителем Грацио в течение двух лет после убийства инженера Энрике Маттеи. На задержании Витторио настаивал Шор.

Мари нашла Степанова, как только тот вернулся от Цорра; они встретились в кафе.

Степанов прочитал письмо дважды, закурил, заметив:

– Видите ли, я в свое время прикасался к проблеме мафии… Вам в это дело влезать нет смысла… Тем более анонимный корреспондент рекомендует искать следы не вам, а вашим друзьям… Был бы рад им оказаться.

– У меня сегодня назначена встреча с Бенджамином Уфером… Как ни странно, он согласился поговорить со мной… Есть у нас здесь такой «сэр Все», не слыхали о нем?

– Нет, кто это?

– Очень славный старый американец, репортер Билл Уоррен, ему за семьдесят, он перебивается справочной работой, ведет досье на все и на всех… Плату берет недорогую, всего сто франков за трехстраничную информацию. Я могу с ним условиться, съездите?

– Вы у него на Дигона информацию запрашивали?

– Он дает имена, связи, скандалы, отчеты о судебных процессах; вглубь не рвется; чисто американская школа журналистики; они передают факт, и только; это вы, русские, и мы, немцы, норовим влезть в проблему и докопаться до правды, сплошные Будденброки и Карамазовы… Вглубь проникает мой папа, никто так не знает этот предмет, как он… Ну, согласны?

– Разумеется, – ответил Степанов, сразу же вспомнив свою московскую подругу; она очень смешно произносила это слово, раскатисто, словно пуская шар по асфальту.

«Нужны деньги, – понял он, – сто франков я найду, потом, здесь живет Карл, я его принимал в России, он оплатит часть моих издержек, сплошные клиринговые расчеты, а не поездка. Но разумнее всего пойти к здешнему издателю, в конце концов он на мне неплохо заработал, сам говорил на французской ярмарке, готовит к изданию новую книгу, вааповского представителя я уломаю, он даст согласие на то, чтобы я здесь получил часть аванса, долларов пятьсот, какие-никакие, а деньги, перекручусь».

«Сэр Все» оказался высоким статным мужчиной; возраст выдавало одно лишь – красил волосы в густо-красный цвет; корни были пепельно-седые; тем не менее он неотразим в свои семьдесят, подумал Степанов, но отчего такая боязнь седины?

Он вспомнил, как Роман Кармен рассказывал, что Константин Симонов после Победы говорил: «Я теперь не завидую тебе, старина, так, как завидовал во время Испании, за мной теперь тоже хорошая драка, но я окончательно успокоюсь лишь тогда, когда стану таким же седым, как ты…» «Боже мой, – подумал Степанов, – как страшно становится порой: нет Кармена и Симонова нет, ушел Левон Кочарян, и Юры Казакова тоже нет, не дописал своих лучших книг, а ведь как начинал, как звенела его строка… А Фима Копелян? А Вадик Бероев, милый наш “Майор Вихрь”?! Умер в день своего рождения, сорокалетним… А Михаил Иванович Жаров? Да разве можно перечислить, то есть увидеть, всех умерших?! Тогда жить будет немыслимо… Остановись, мгновение? Черта с два… Тот же Кармен как-то сказал: “Знаешь, если написать два тома воспоминаний и каждому из тех, кого нет с нами, посвятить по маленькой главе, жить будет не так пакостно, ты отдал долг тем, с кем перешел поле…” Не успел… Как это страшно – не успеть, ничего нет страшнее…»

– Мари кое-что объяснила мне, – буркнул «сэр Все». – Вы голодны? Я, знаете ли, сейчас намерен обедать, если хотите, присоединяйтесь, почистите пяток картофелин, у меня есть тефлоновая сковородка, можно прекрасно жарить без масла, имеем в запасе три яйца, это уже деликатес, и плюс к тому луковица. Чай я заварю сам, хлеба в достатке. – Он кивнул на длиннющий, чуть не в метр парижский батон, почти пустой внутри.

«Сэр Все» занимал маленькую квартиру из двух крохотных комнат и кухни с газовой колонкой и плитой, какие были у Степанова на его квартире по улице 1812 года, когда он жил там с Надей и маленькой Бэмби.

Спальня вся завалена газетами, бюллетенями пресс-центра, журналами; кровать казалась в ней излишеством, застелена пледом, прожженным в двух местах сигаретами: «сэр Все» курил не переставая; он даже умудрился стряхнуть пепел в стеклянный чайник, где клокотал зеленый жасминовый навар.

В кабинете, однако, царил чисто американский порядок, на большом столе уложены разноцветные папки; на корешке каждой аккуратная белая пленочка и красной тушью обозначена тема; такие же папки лежали на подоконниках и под ними; сотни папок в точнейшем порядке.

«Раньше у нас представляли американцев, – вспомнил Степанов, – как людей с другой стороны Луны; я помню, что мы мальчишками слушали небылицы о них, а на самом деле они такие же; и такие же маленькие кухни с газовой колонкой, в которой обязательно подтекает кран, с таким же количеством полусожженных спичек в металлической коробке из-под конфет возле плиты, такая же клеенка на кухонном столике и разнокалиберные вилки, ножи, старые тарелки; впрочем, этот “сэр Все” никакой не американец, он просто одинокий мужчина вроде меня, – подумал Степанов. – Нас с ним разнит лишь то, что у него в кабинете отличные канцелярские принадлежности, которые помогают экономить время: и разноцветные маркеры, чтобы подчеркивать нужные строки в газетных публикациях, и прекрасные ножницы, и удобный скотч, и наклейки для папок, на которых можно писать все, что угодно, и потом легко их снимать, отрывая бумажку, и делать новую надпись, чтобы не портить папку; и фломастеры у него прекрасные, и чернила, которые не портят авторучку, и тюбик несохнущего клея, ну, молодцы, ну, берегут время, не то что мы…»

– Устроимся на кухне, – сказал «сэр Все», – я предпочитаю там перекусывать… Берите табурет, специи на подоконнике… И к делу, у меня через час встреча… Мари сказала, что вас интересует мафия.

– Мафия понятие безбрежное. Меня интересует дон Валлоне.

– Их примерно сорок пять, – сразу же ответил «сэр Все», – какой именно дон Валлоне вас интересует? Я, знаете ли, исповедую теорию узких специальностей…

– Дон Валлоне из Палермо.

– Хм… Надо поглядеть, он как-то не отложился в памяти, я все больше работал с документами по американскому и голландскому синдикатам, связанным с Гонконгом.

– Тогда еще более конкретно, – помог Степанов. – Я бы хотел просить у вас сведения о пересечениях дона Валлоне из Палермо с инженером Энрике Маттеи.

«Сэр Все» подобрал хрустящей коркой остатки картошки со сковородки, отправил ее в крепкозубый рот, сделал глоток чаю.

– Уже, знаете ли, легче… Пошли работать…

Через полчаса «сэр Все» аккуратно подровнял на столе двенадцать вырезок из газет и журналов, достал из старого скрипучего шкафа портативную ксерокс-машинку, снял копии, подвинул Степанову.

– Вот, кое-что есть. Проглядите, потом задавайте вопросы, посмотрим дальше, фамилия, знаете ли, цепляет фамилию, факт наталкивает на новый аспект поиска, не жизнь, а сплошной кегельбан.

– Вы собираетесь уйти через полчаса?

– Да.

– Я должен вам сто франков?

– Мари уже перевела деньги.

Степанов закурил, просмотрел вырезки. Первая – о процессе над группой мафиози в Милане, связанных с порнобизнесом; имя дона Валлоне называлось свидетелями дважды, но глухо, хотя прокурор утверждал, что именно он возглавляет этот бизнес в Италии, Испании и Дании. Вызванный в суд на допрос дон Валлоне прибыл в сопровождении трех адвокатов: Ферручи из Палермо, Гуссони из Бонна и Джекоба Лиза из Нью-Йорка; Лиз примыкал к «Салливану и Кромуэлу», конторе покойных братьев Даллес, а ныне активно сотрудничал с финансово-промышленной группой Дигона.

Репортер, который просидел семь месяцев на этом процессе, с юмором писал, сколь осторожно было обвинение в постановке вопросов, сколь тактично вел себя судья; дон Валлоне держался с достоинством, отвечал учтиво, исчерпывающе; лишь когда его спросили, какую роль сыграла фирма «Чезафильм», которую он контролировал, в трагедии с актрисой Франческой Сфорца, свидетель Валлоне обратился за консультацией к адвокатам, сидевшим рядом, и Джекоб Лиз отвел этот вопрос как неправомочный, ибо хозяин семи кинофирм и девяти заводов по производству пленки и видеокассет не может знать все о тех, кто вступал в договорные отношения со съемочной группой, финансировавшейся концерном Валлоне. Суд вправе и должен во имя выяснения всех аспектов этой трагедии, потрясшей мир, вызвать в качестве свидетеля режиссера и продюсера последней ленты, где снималась Франческа.

Во втором материале, опубликованном в «Экспресс», сообщалось, что режиссер фильма Руиджи, вызванный для допроса, не смог прибыть на судебное заседание, так как попал в автокатастрофу; однако продюсер ленты Чезаре ответил на все вопросы суда: «Да, трагедия с Франческой до сих пор в сердцах тех, кто знал эту замечательную актрису и великолепного человека; да, я видел ее в ночь накануне трагедии, когда она застрелилась; нет, мне казалось, что ее угнетенное состояние связано с тем, что пятьсот метров пленки, где она снималась в очень сложном эпизоде, оказались бракованными, а у нее было подписано два новых контракта, неустойка громадна, у нас по этому поводу велись сложные переговоры с ее адвокатом Марьяни; нет, я не знаю, от кого она была беременна, это до сих пор неизвестно; при этом, уважаемые судьи, вы должны иметь в виду, что Франческа вообще была крайне неуравновешенной, но мы все прощали ей за то, что она Франческа, этим все сказано».

Второй раз имя дона Валлоне – так же вскользь – упоминалось в статье, опубликованной еженедельником «Авангард», где речь шла о совершенно новом бизнесе: с молоденькими привлекательными машинистками во Франции и Дании заключались договоры на два года выгодной секретарской работы в Африке и Арабских Эмиратах; по прибытии на место девушки исчезали; их просто-напросто продавали в закрытые бордели; когда одной несчастной удалось вырваться, всплыло имя дона Валлоне, поскольку рекламу в газеты, которая приманивала девушек – высокие оклады содержания и прекрасные квартирные условия «на берегу океана, в удобных коттеджах», – помещала контора, финансируемая его людьми.

– Имя этой несчастной вам неизвестно? – Степанов кивнул на вырезку из «Авангарда».

– Нет, – ответил «сэр Все».

– Но в досье еженедельника оно может храниться?

«Сэр Все» перевернул вырезку, пожал плечами.

– Вряд ли… Как-никак пять лет… Досье не станет хранить эту безделицу так долго.

Степанов нахмурился, повторив:

– «Безделицу»…

В третьем материале приводилась речь дона Валлоне, посвященная памяти Энрике Маттеи; он скорбно говорил об организаторской мощи «великого итальянского бизнесмена и патриота. Спекуляции иностранной прессы и нашей левой, постоянно всех и вся обличающей в связи с гибелью Маттеи, – лишь средство внести раскол в ряды тех, кто делает все, чтобы экономика республики развивалась динамично и плодотворно, как и подобает стране с великой историей. Не козни мифической мафии, но трагедия, которую никто не мог предвидеть, вырвала из наших рядов того, кто всегда останется в сердцах благодарных граждан».

Здесь же давался комментарий Джузеппе Негри, журналиста из Милана, который утверждал, что за семь дней до гибели Энрике Маттеи в беседе с двумя репортерами в Палермо прямо обвинил дона Валлоне в том, что тот саботирует экономическую реформу на Сицилии и представляет интересы не только итальянцев, но и определенных магнатов из Соединенных Штатов.

– По Леопольдо Грацио вы смотрели? – спросил Степанов.

– Через час после сообщения о его гибели Мари приехала ко мне… Мы перерыли весь архив, ничего толкового нет…

– У вас кончилось время? – спросил Степанов.

– Да, – кивнул «сэр Все». – Куда вас подвезти?

– В центр, если вы едете в том направлении.

– В том. – «Сэр Все» поднялся, надел пиджак, пропустил Степанова, легко захлопнул дверь и, как мальчишка, играючи, поскакал через две ступеньки вниз по крутой, словно корабельной, лестнице.

– Вы не запираете дверь на хороший замок? – поинтересовался Степанов. – У вас же дома бесценное богатство, опасно так оставлять.

– Квартира застрахована… Миллион швейцарских франков…

– Платите такую чудовищную страховку? – Степанов удивился. – Это же стоит громадных денег.

– Нет. – «Сэр Все» улыбнулся. – За меня платят три газеты и клуб иностранных журналистов пресс-центра.

Они сели в его старенький скрипучий «Фольксваген», десятилетнего, по крайней мере, возраста, и отправились в центр.

– Когда вы начали заниматься этим делом? – поинтересовался Степанов.

«Сэр Все» пожал плечами.

– Я хорошо помню все про других, про себя слабо… Наверное, когда осознал, что моя журналистская деятельность – сущая мура, нет пера, могу говорить, но не умею писать, чувствую, а не знаю, как выразить… Лишь с возрастом начинаешь понимать всю упоительную значимость факта, умение найти пересечения причин и последствий… Да и потом я, как и каждый из нас, в долгу перед собственной совестью… Сколько же мы грешили попусту! Сколько раз писали не то! Не про тех! Бездумно и безответственно! Сколько раз поддавались настроению, минутной выгоде или просто безразличию! Стало стыдно за себя, и я начал заниматься фактом… Здесь все как в математике. Никаких изначальных эмоций… Где вас высадить?

– Если не затруднит, возле издательства «Уорлд».

– Имеете с ними дело?

– Да.

– Престижная контора… Желаю успеха. Если что-нибудь наскребете, звоните, посмотрим еще раз в моих папках, чем черт не шутит.

– Когда Бог спит.

– Что, простите?

– Это русская пословица: «Чем черт не шутит, когда Бог спит».

– В нынешнем русском языке режим позволяет употреблять слово «Бог»? – удивился «сэр Все».

Степанов улыбнулся.

– Выпишите наши журналы; мы, по-моему, выпускаем современную прозу на английском языке, не надо тратиться на переводчика.

– Кстати, – затормозив возле высокого, в стиле ампир здания, заметил «сэр Все», – я не почувствовал в вас русского, вы на них непохожи…

– Скольких русских вы видели?

– Ни одного, но я ведь смотрю фильмы.

– В таком случае вы непохожи на американца, – ответил Степанов. – Я резервирую право позвонить вам, если у меня получится то, что я задумал, можно?

– Разумеется, – ответил «сэр Все» раскатисто, и Степанов рассмеялся, словно сбрасывая постоянное ожидающее нетерпение, оттого что снова вспомнил свою подругу с ее любимым, таким русским, бездумно-веселым «р-р-разумеется».

…Из вестибюля издательства Степанов позвонил в пресс-центр, поинтересовался, нет ли каких новостей. Ему ответили, что особых новостей нет, но для него пришло письмо из Мадрида.

«Дорогой Степанов!

Ты наверняка удивишься моему ответу, ибо я помню, как ты издевался над моей нелюбовью писать подробные письма. Я бы и не написал при всем моем к тебе дружестве, если бы тут у нас не случилось любопытное происшествие: великолепный и очень смелый материал профессора Вернье из Парижа (ты наверняка о нем слыхал, талантлив и компетентен) был снят из номера под нажимом сил, с которыми, увы, нельзя не считаться, потому что деньги на редакцию идут из банков, поди с ними не посчитайся!

На твой вопрос я не могу ответить определенно, да и никто пока не ответит, однако я с радостью дам тебе пищу для размышлений, попробуй поискать в том направлении, которое я определю.

Что я имею в виду?

Объясню: у меня в архиве есть графическая схема связей крупнейших фондов, которые финансируют как джентльменов из ЦРУ, так и ряд прелюбопытнейших общественных организаций. Документ этот секретный, но его заполучили в Лэнгли люди, которые очень любят свою страну и радеют о престиже Штатов, потому-то и начали необъявленную войну против спрута, переправив материалы ряду журналистов, которым они верят, в Токио, Мадрид, Стокгольм и Западный Берлин. Эти люди поставили условием публиковать их данные лишь в экстремальной ситуации. Я обратился к одному из них с вопросом, могу ли сейчас попробовать напечатать схему в одной из наших газет. Мне ответили согласием. Поэтому, никак не нарушая моего с ними дружеского уговора, я вправе распорядиться документом по моему усмотрению.

Итак, Степанов, смотри, что получается.

В Северной Америке существует, к примеру, “Конгресс за свободу культуры”. Кто его поддерживает? Официально – “Хоблитцел фаундэйшн”. С кем связан “Хоблитцел”? С фондом “Тауэр”, с “Борден траст”, с фондом “Монро”. Каждая из этих трех организаций сотрудничает с ЦРУ, оказывая Лэнгли весомую денежную поддержку. Таким образом, связь “свободной культуры” с ЦРУ абсолютна. Или другое. Существует “Институт по международному исследованию проблемы труда”. Этот “институт” активно поддерживает “фонд Каплана”. С кем связан, в свою очередь, Каплан? С благотворительными организациями “Готхам”, “Борден траст”, с фондами “Эндрю Хамильтон”, “Эдзель”, “Монро” и другими. Все эти фонды также питают ЦРУ, получая взамен какую-то помощь из Лэнгли. Какую? Понять это можно лишь в том случае, если выяснить, кто стоит за организациями Хоблитцела, Каплана, Маршалла, Рабба, Бэйрда, Фридрика Брауна, Андерсена, ибо они главные посредники между организациями типа “Афро-американский институт”, фирмой “Исследования политических операций”, “Синодом священников русских церквей, находящихся вне России”, “Институтом международного образования”, “Американским обществом африканской культуры”, “Институтом по изучению проблемы администрации”, “Исследовательской организацией по изучению проблем Северной Африки”, “Американскими друзьями Среднего Востока”, “Афро-американским институтом”. Это то, что стало известно североамериканским патриотам; узнать все они, естественно, не могут, но даже в том, что они открыли, угадывается любопытнейшая закономерность: из двенадцати организаций – я не упомянул “Национальную студенческую ассоциацию”, ее финансируют “Фридрик Браун” и “Сидней Рабб”, связанные через “фонды” с ЦРУ, – три повернуты к проблемам Африки, а одна – напрямую к Северной Африке; проводится огромная исследовательская работа в странах с португальским и испанским языками; изучается негритянская культура; таким образом, Африка сделалась опытным полем как для работ со “своими” нефами в Штатах, так и с нефитянским населением Южной Америки. Проблемами собственно Африки более всего занимается “Исследовательский институт по вопросам Северной Африки”, именно там разведка США закрепилась еще в сорок втором году, когда янки вытеснили и де Голля и Черчилля (во время вторжения), игра была сложной и архиперспективной, как сейчас становится ясно (говорят, профессор Вернье обладает исключительным материалом по этому вопросу, но пока что придерживает; если же он решится “отлить пулю”, то реакция ЦРУ может быть непредсказуемой; ребята из Лэнгли долго помнят тех, кто причиняет им неудобства).

И что самое интересное: вроде бы, подчеркиваю, вроде бы Дигон ни в одном из этих “фондов” не просматривается, в то время как лютую активность (но это мнение журналистов, фактов нет) развил концерн Дэйвида Ролла. Информация пришла ко мне только вчера и крайне заинтересовала, потому-то я и пишу тебе это письмо, проклиная все и вся, страх как не люблю сочинять подобные послания. Фу, устал, пот струится по моему изможденному лицу.

И еще: Дэйвид Ролл давно и упорно пролезает и в Африку, и в Южную Америку, его туда не очень-то пускают Рокфеллеры и Морганы, но этот парень знает, чего он хочет, и умеет драться за место под солнцем. Не он ли подставляет Дигона? Старик – фигура одиозная, вполне империалистическая, оттого антипатичная всем. Но почему именно Дигона? Отчего никто не нападает на Рокфеллеров, как это было во время американской интервенции в Гватемале? Вопрос интересен, но дать на него ответ тебе может другой, а никак не твой друг

Хуан Мануэль.

Глава 59

21.10.83 (11 часов 12 минут)

Шеф международного отдела издательства «Уорлд» Раймон-Пьер Жюри был молод и похож более на метрдотеля, чем на издательского деятеля, так он был вылощен, выверен, учтив и насторожен во время разговора.

– Да, и вторая книга прошла хорошо, месье Степанов, мы намерены издать ее массовым тиражом, в простой обложке, малым форматом, но мне придется нанять нового переводчика, того, кто живет здесь, на Западе, и поэтому чувствует все новое, что пришло в язык за последние годы. Согласитесь, язык постоянно меняется, а ваш переводчик – завзятый традиционалист, слишком долго был в России, ему за семьдесят, по-моему, он уже давно не выходит на улицу, а живет телевизором, но разве на нашем телевидении язык? Мусор, условность и жеманство… Эта дополнительная работа, конечно, скажется на вашем гонораре, но мы дадим большой тираж, посоветуйтесь со своим адвокатом, я жду диалога…

– Спасибо, непременно, – ответил Степанов, мучительно готовясь к разговору. Его всегда прошибал пот, когда приходилось заводить речь о деньгах, он не умел торговаться, завышать цену, подавать себя; все это казалось ему отвратительным настолько, что, после того как договор был подписан, он менял мокрую рубашку, принимал душ и выпивал стакан водки – хоть как-то, но снять стресс.

Степанов был убежден, что торговля о цене творчества (как, впрочем, и любой другой работы) недостойна; его бесило, когда слесарь, починивший кран, на вопрос, сколько ему за этот труд полагается, блудливо отвечал: «Сколько дадите». Сначала Степанов ярился, объясняя, что надо знать и ценить свой труд, определенный качеством и временем, на него затраченным, но все было бесполезно. Эта постоянная привычка обязательно «порядиться» – а шло это от слова «ряд», и так уж получилось, что за этим словом чудилось другое, страшное: «охотнорядцы», черная сотня, торжество пьяни, норовящей урвать просто так, без труда, – вызывала в нем отвращение, и однажды на очередной свой вопрос, выслушав приевшееся «сколько дадите», он протянул десять копеек. Какой же крик начался! Как позорили его, оскорбляли «буржуем», пока наконец не было сформулировано: «Ложи на бутылку».

Поэтому, когда его спрашивали, какой гонорар он бы хотел получить, Степанов всегда отвечал: «Самый высокий. В случае, если вас не устроит качество моей работы, я верну аванс».

Но сейчас в издательство к Раймону-Пьеру Жюри он пришел для того, чтобы любым путем получить хоть самый мизерный гонорар, потому что обязан был арендовать машину и сегодня же отправиться по двум известным ему ныне адресам… Степанов знал, что в аэропорту, даже самом маленьком, или на вокзале он сразу же, за десять минут, предъявив паспорт и водительские права, уплатив сто долларов за неделю, получит автомобиль; на бензин, если каждая заправка стоит двадцать долларов, надо еще долларов двести; две ночи вполне можно переспать в машине; в крайнем случае снять место в мотеле, это долларов пятнадцать; двадцать на еду. «Сколько же это будет в здешних франках? Тысячи полторы, не меньше, – подумал он, – я уложусь, тем более еще осталось кое-что, перекручусь как-нибудь».

– У меня к вам предложение, месье Жюри… Я принимаю любые условия, связанные с переизданием моей книги, без консультации с адвокатом, тем более что у меня нет его… Зато у меня есть сюжет, связанный с обстоятельствами гибели Леопольдо Грацио…

– О, как интересно! У вас есть синопсис?

– Что это?

– Вы должны написать ѕ страничек на десять, не больше – краткое содержание будущей книги, проспект, чтобы мы смогли проследить развитие сюжета, почувствовать ритмику вещи, посоветоваться с нашим отделом, ведающим коммерцией, без них трудно принимать решение, ничего не попишешь, я прекрасно понимаю ваше отношение к торговцам, прекрасно понимаю, но тем не менее…

– Как долго придется ждать ответа?

– О, я постараюсь управиться за три-пять дней…

– Месье Жюри, к сожалению, в моем распоряжении лишь сегодняшний и завтрашний день, я должен завтра арендовать машину и выехать для сбора материалов…

– Хорошо, я постараюсь все решить через день после того, как вы оставите мне проспект…

– Дома я не пишу проспектов в журналы и издательства, – обидевшись на что-то, сказал Степанов. – Мне нужно полторы тысячи франков, даже тысяча двести; вычтите эту сумму из будущего гонорара за переиздание, и все тут…

– Ах вот какое предложение… Что ж, это легче, я посоветуюсь и буду ждать от вас звонка завтра в десять пятнадцать, месье Степанов, очень рад вашему визиту, знайте, что это здание – ваш дом, где всегда искренне, от всего сердца ждут вас…

Вернувшись в отель, Степанов достал записную книжку, похожую на колоду старых бабушкиных карт, и начал листать ее, внимательно просматривая имена. Книжку эту он вел еще с вьетнамской войны, даже во время похода по тропе Хо Ши Мина она была с ним; там у партизан он встретился с французским журналистом Луи Кразьеном, обменялись телефонами; потом часто встречались и в Москве, и в Париже. Прилетев во Францию на этот раз, Степанов набрал номер; ответил незнакомый голос: «Месье Кразьен умер семь дней назад; нет, он умер мгновенно, поговорил с сыном, положил трубку на рычаг, закурил, хотел подняться и не смог встать; нет, это не Мадлен, он с ней расстался, это Франсуаза, нет, я его подруга, собираю архив Луи, чтобы передать сыну; жена по-прежнему в Алжире, она приедет позже, когда я уеду в Прованс, да, я там жила раньше, туда и возвращаюсь».

Всего несколько фраз, подумал Степанов, а за ними встает человеческая драма. Бедный Кразьен, рыжекудрый, близорукий, страшно боялся бомбежек, но все равно шел туда, где было опаснее, и вот тебе, поговорил с сыном, закурил, и разорвалось сердце. Боже, как же трагичен этот мир, под каждой крышей своя драма… Как это у Иосифа Уткина в «Рыжем Мотеле»? Кажется, так: «И под каждой маленькой крышей, как она ни слаба, свое счастье, свои мыши, своя судьба…»

Наткнулся на боннский номер телефона Руди Дучке; вождь «новых левых», встречались в «Республиканише клаб» в Западном Берлине в шестьдесят восьмом, вскорости после Вьетнама и Лаоса; маленький, в чем-то истеричный бунтарь, хотя внутренне парень, бесспорно, чистый; утонул в ванне; утонул ли? Слишком ко времени была его смерть, слишком ершист.

«Макс Премер… Стоп… Это же газетчик из Гамбурга, по-моему, из “Цайт”, неужели и этот поговорил с братом или дедушкой, выпил и умер? Или принял душ, а наутро был найден захлебнувшимся?

Ну хорошо, а почему бы мне не найти Мари и не сказать ей про эти мафиозные имена и о продюсере Чезаре, и о режиссере Руиджи, который попал в автокатастрофу накануне дачи свидетельских показаний в суде? Потому, – ответил себе Степанов, – что за ней, как, впрочем, и за мной, смотрят те, кто убрал Лыско и Шора, вот почему я хочу сделать это дело сам, и мне это легче, я сейчас не на виду, спущусь в бар и позвоню оттуда Максу, он был славным парнем, в меру осторожным, но я же у него не денег прошу, только информацию: как зовут и где живет та несчастная, которую продали в закрытый бордель?..

А если она живет в Штатах или на Папуа, – спросил себя Степанов, – я ж не наскребу денег на билет, да и неизвестно, дадут ли визу, а если и дадут, то ждать придется не меньше трех недель. Фу, черт, только б она жила в Европе, она ведь такая маленькая, эта нынешняя Европа, из-за того, что вся прорезана первоклассными автострадами, из Рима в Гамбург вполне доедешь за день, а отсюда тем более…»

Через час он положил в карман бумажку с тремя строками: «Стенографистка Люси Лоран, сбежавшая из эмирата, проживает ныне в Марселе, по рю Канебьер, в доме 46. Софи Сфорца, сестра актрисы Франчески, ныне замужем за режиссером Руиджи, проживает в Асконе, виа Италия, вилла “Франческа”».