Текст книги "Пресс-центр"

Глава 26

Ретроспектива III

(пять месяцев назад, лето 83-го)

«Директору

Центрального разведывательного управления

Подлежит расшифровке в аппарате директора

Докладывать лично директору

Совершенно секретно

Агент “Жозеф” передал вчера документацию о том, что на биржах Лондона, Антверпена, Женевы и Гонконга в течение ближайших месяцев возможен бум, связанный с атакой на цены бобов какао, это следует расценивать как удар по режиму лидера Гариваса полковника Санчеса.

По не подтвержденным еще сведениям, полученным Жо-зефом от его контакта в Цюрихе Андрэ, за предстоящей акцией угадываются интересы концерна Дигона. Однако Андрэ предполагает, что не один лишь Дигон заинтересован в устранении Санчеса для того, чтобы во время хаоса, который последует за этим, укрепить свои позиции в Гаривасе. В связи с предстоящими событиями трижды было упомянуто имя Майкла Вэлша.

Ульрих».

После того как шифровальщик доложил директору эту телеграмму суперагента ЦРУ, человека, руководившего службой телефонного и радиопрослушивания контрразведки одной из западноевропейских стран, в надежности информации которого не приходилось сомневаться, директор вызвал своего первого заместителя Майкла Вэлша, угостил его кофе, попросил рассказать о последних новостях в Азии и Центральной Америке, выслушал сдержанный ответ о том, что никаких особо секретных событий в ближайшие часы там, по его сведениям, не предвидится, поделился информацией, пришедшей только что из Каира, о возможных перестановках в египетском кабинете (следует загодя подготовиться к этому), поинтересовался – вскользь, очень легко, – нет ли сведений с ведущих бирж, которые могли бы привлечь внимание перед предстоящей завтра беседой с президентом, получил ответ, что никаких тревожных симптомов агентура не зарегистрировала, затем перевел разговор на ситуацию в Албании и в заключение с улыбкой уже попросил Вэлша рассказать, что нового на теннисных состязаниях в Лондоне. «Я не читал газет последние три дня, разламывается голова, видимо, придется лечь в госпиталь для обследования и профилактики, так что, Майкл, вам придется пересесть на неделю в мой кабинет и взять на себя и мою – не очень-то в сравнении с вашей объемную – часть работы… За вашей многоопытной спиной я чувствую себя великолепно, постоянно благодарен вам за то, что вы ведете всю текущую, столь изнурительную работу с присущим вам блеском и профессорской обстоятельностью; выручайте и на этот раз, мой друг…»

Попрощавшись с Вэлшем, директор попросил помощника срочно зашифровать запрос Ульриху о том, какие – предположительно – цены будут на акции бобов какао во время кризисной ситуации в Гаривасе, кто получит профит в случае, если обстоятельства станут развиваться так, как это угодно заинтересованному концерну (или концернам), каковы уязвимые точки в предполагаемой на бирже комбинации и кто возьмет сверхприбыль, если ситуация станет развиваться не в том направлении, которое запланировано.

Он не уезжал из офиса до тех пор, пока от Ульриха не пришел ответ, в котором назывались оптимальные цены и давался – впрочем, весьма гипотетически – анализ тех шагов конкурентов Дигона, которые могут нанести ему поражение на биржах и дать сверхприбыли тем, кто в самый последний момент поставит на акции других концернов и банков.

После этого директор отправился на встречу со специальным помощником президента, показал ему расшифрованные телеграммы и в течение двух часов разрабатывал план предстоящих мероприятий в связи со вновь открывшимся обстоятельством, которое заключалось в том, что Майкл Вэлш предпринимал такого рода внешнеполитические шаги, которые он не имел права предпринимать без санкции Белого дома, на худой конец – директора.

Через двадцать минут после того, как директор уехал, помощник президента пригласил к себе старого друга Роберта Кара, ведущего специалиста по биржевым операциям, ознакомил его с сообщениями, оставленными ему шефом ЦРУ, и попросил, соблюдая абсолютнейшую конспирацию, просчитать возможные ходы, позволяющие поставить на такого рода акции, которые принесут максимальную прибыль тем, кто решит поиграть, вложив свои деньги в эту рискованную комбинацию.

Через сорок минут после того, как помощник президента попрощался со своим другом, к нему приехал директор ФБР.

Вернувшись к себе поздно вечером, директор ФБР пригласил двух самых доверенных сотрудников и поручил им в течение сегодняшней ночи разработать план операции, цель которой заключалась в том, чтобы организовать тотальное наблюдение за Майклом Вэлшем.

Глава 27

14.10.83 (17 часов 05 минут)

– Господин Хуан Мануэль Мария Хайме Антонио Бланко? – спросил Шор учтиво.

– Де Бланко, с вашего позволения, – уточнил высокий малоподвижный человек, – я дворянин, инспектор.

– С вашего позволения, господин инспектор. Я еврей, господин де Бланко, я тоже люблю точность, хоть и не могу – фактом своего рождения – быть дворянином.

Бланко презрительно улыбнулся.

– А Ротшильд? Ведь он барон.

– Он финансист, господин де Бланко, – ответил Шор вполне дружелюбно, – следовательно, он вненационален.

– Однако его считают главным покровителем Израиля.

– Израиль – это далеко не все евреи, господин де Бланко. Эйнштейн, Пастернак и Ремарк не были гражданами этого государства… Кстати, барон Ротшильд так же активно поддерживает режим Саудовской Аравии, где особенно сильны антиизраильские настроения… Но мы отвлеклись от темы нашего разговора… Я пригласил вас в качестве свидетеля по делу о гибели Леопольдо Грацио. Мне необходимо задать вам ряд вопросов, господин де Бланко.

– Я к вашим услугам, инс… господин инспектор.

– Хочу предупредить, что наш разговор записывается на пленку. Если вы намерены пригласить адвоката, я готов назначить вам другое время, но не позже четырнадцати часов завтрашнего дня.

– Все будет зависеть от ваших вопросов, господин инспектор.

Шор кивнул.

– Мой первый вопрос: когда и на каком бизнесе началось ваше сотрудничество с мистером Грацио?

– А отчего вы называете покойного «мистер»? Он материковый европеец, точнее говоря, итальянец, следовательно, его должно называть «синьор».

– Справедливое замечание, господин де Бланко, но его бизнес мало распространялся на Италию, все больше на Американский континент… Кстати, вы были первым, кто проводил зондаж среди членов кабинета Санчеса по поводу энергопроекта?

– На этот вопрос вам ответит юрист нашей корпорации, господин инспектор… Что же касается времени, когда началось мое сотрудничество с Грацио, то это, дай бог памяти, началось году в семьдесят пятом… Да, именно так…

– То есть после смерти испанского диктатора?

– Я бы не стал так говорить о генералиссимусе Франсиско Франко. Он не был диктатором, во всяком случае последние годы своего правления… Мы, люди бизнеса, через жену Франко, отдав ей акции крупнейших магазинов «Корт инглез», смогли ввести его в нашу среду. А нам не нужна диктатура, во всяком случае, пока не возникла кризисная ситуация и дело может быть чревато бунтом черни.

– Такого рода точку зрения можно дискутировать, а вы занятой человек, господин де Бланко, я не вправе злоупотреблять вашим временем. Но вы обязаны согласиться, что ваше сотрудничество с синьором Грацио началось в первые дни детанта, не правда ли?

– Вы хотите сказать, что я левый бизнесмен? – улыбнулся де Бланко. – Нет, я монархист, то есть живу в мире реальностей. Мой брат занят в сфере бизнеса с Америкой, я – с Востоком, дядя поддерживает контакты на Европейском континенте; нормальная жизнедеятельность планеты невозможна без и вне надежных контактов с русским колоссом, худой мир лучше доброй войны.

– У Грацио был хороший бизнес в коммунистическом мире?

– Этот вопрос вы зададите моему юристу, господин инспектор.

– Хорошо, я подойду к интересующему меня делу с другой стороны… Леопольдо Грацио никто никогда не угрожал? Особенно после того, как он наладил широкие контакты с коммунистическими режимами и развивающимися странами?

Бланко спросил разрешения закурить, достал самые дорогие сигареты «Ротманс» (без фильтра, густо-сладкие), прикурил от массивного золотого «Дюпона», потом наконец ответил:

– Мне такого рода факты неизвестны, господин инспектор.

– А вам, особенно последнее время, никто не угрожал?

– Даже если бы это было, я не стал бы вам говорить, господин инспектор, это не по правилам.

– Господин де Бланко, – медленно, чеканя слова, произнес Шор, – я тоже поступаю не по правилам, предупреждая вас о том, что ваша жизнь в опасности. Данные прослушивания ваших телефонных разговоров позволили мне сделать вывод: будете вы откровенно разговаривать со мной или не станете этого делать, поделитесь своими соображениями, связанными с убийством Грацио, или будете, как вас просят, настаивать на версии его самоубийства, опасность вам грозит постоянно. И это связано, как мне представляется, с судьбой энергопроекта для Гариваса. Это все, господин де Бланко, я больше вас не задерживаю.

Лицо Бланко враз сделалось морщинистым; Шор поразился этой перемене: только что перед ним сидел лощеный моложавый красавец – и вдруг стало видно, сколько усилий тратит этот старик, чтобы сохранять себя на людях; постоянная схватка с возрастом!

– Я могу это ваше заявление, господин инспектор, повторить представителям прессы?

– Вы не решитесь, господин де Бланко, вы никогда не решитесь на это, ибо отдаете себе отчет, в каком сложном положении находитесь. Вы правы, полиция коррумпирована, Мегрэ – выдумка доброго и талантливого Сименона, вы правы, мы работаем хуже, чем преступники, но все-таки мы пока еще умеем охранять ключевых свидетелей. А вы свидетель именно такого рода.

– Господин инспектор Шор, вы были весьма любезны, советуя мне избрать верную линию поведения, благодарю вас сердечно. Но позвольте и мне дать вам совет: знайте, на кого можно замахиваться, а на кого рискованно. Не думайте, что ваша жизнь будет вне опасности, если вы и дальше станете заниматься правдоискательством.

– Вас уполномочили сказать мне это? Или вы сделали такого рода заявление по собственной инициативе, исходя из добрых ко мне чувств, господин де Бланко?

– Мне импонирует ваша манера поведения, господин инспектор. Вы очень смелый человек, но вы еще более беззащитны, чем я.

Де Бланко поднялся, сухо кивнул и пошел из кабинета. Шор остановил его:

– Господин де Бланко, для вашего сведения: человек, назвавший себя Роберто, да, да, тот самый, который советовал вам не влезать во все это дело, прилетел сюда из Палермо, он, сдается мне, из семьи дона Валлоне, из их группы влияния. Вам это известно?

– Нет, мне это не было известно.

– Можете использовать мою информацию в ваших целях, господин де Бланко, фрау Дорн великолепно владеет итальянским, она поможет вам в доверительной беседе с доном Валлоне, если вы на нее решитесь.

Глава 28

14.10.83 (17 часов 27 минут)

Советник посольства по вопросам культуры был, как всегда, дружелюбен.

– Мистер Степанов, я думаю, ответ из столицы придет с часу на час, у вас нет никаких оснований для беспокойства, можете покупать билет, надеюсь, вы с пользой проведете время в Шёнёф, согласитесь, я и так пошел на нарушение всех норм, ведь гражданам вашего блока надо ждать ответа из министерства иностранных дел две недели, я же взял на себя смелость, и мне приятно было это сделать для вас…

Степанов испытывал усталость, когда ему приходилось посещать консульства, заполнять три анкеты, бежать в универмаг, чтобы сфотографироваться в цветном автомате; он обычно ходил без галстука, дипломаты – люди вежливые, замечаний не делали, но кряхтели, обрезая маленькие портретики, о чем-то переговариваясь друг с другом явно осуждающе; он уже привык к тому, что ему приходилось платить за телеграммы, которые отправляли консульские работники в министерства, мотивируя это необходимостью убыстрить выдачу визы; привык к тому, что надо искать среди знакомых тех, кто знал кого-то в посольстве, звонить, объясняя цель поездки, просить поднажать, замолвить слово; с тех пор как он начал много путешествовать, все это стало бытом, но таким, привыкнуть к которому не дано – и унизительно, и по нервам бьет.

Положив трубку, он отчего-то вспомнил выездной секретариат российского писательского Союза, когда один из правдолюбцев обрушился с трибуны – это было в Волгограде – на тех руководителей хозяйств, кто в своей практике пользуется «отвратительным, не нашим правилом»: «Хочешь жить – умей вертеться». А потом писателей пригласили в замечательный совхоз между Волгой и Доном. Директор водил гостей по усадьбе; все восторгались прекрасными домами, крытыми оцинкованным железом («Товар фондовый, – посмеиваясь, удивлялся директор, – как попал к нам, неизвестно; в Конституции записано “можно”, а бюрократы больше предпочитают “нельзя”: у нас прибыль хорошая, хотели открыть музыкальную школу, договорился с пенсионерами, педагогами из города, те согласились приехать, обратился наверх – “нельзя”; хотели открыть клинику, нашли пенсионеров-врачей, на общем собрании решили построить им квартирку при новой больнице, поехали в город – “нельзя”!»).

А потом директор привел писателей в огромный транспортный парк, представил гостям маленького голубоглазого, очень быстрого человека, оглядел его любовно и сказал: «Это наш транспортный гений. Если бы не он, все планы б завалили. Истинный талант, живет по замечательному принципу “Время – деньги”, или же на наш манер: “Хочешь жить – умей вертеться”».

Правдолюбец, сторонник степенности, враг шустрости, смущенно улыбался, пожимая плечами: «И сюда проникла зараза».

…Степанов научился «вертеться», когда путешествовал по миру; первый раз он столкнулся с такого рода необходимостью, когда ему надо было попасть на антифашистский съезд писателей в Латинской Америке, а лететь туда можно было только через Париж, на «Эр Франс». Французы тянули с визой; тогда он купил билет, сел на самолет и в аэропорту Орли получил без всякого труда (экономика диктует свои законы политике, «Эр Франс» нужны перевозки, компанию не интересует партийная принадлежность того, кто платит деньги за билет, компанию интересует профит, иначе будет забастовка, нестабильность, кризис) транзитную визу на семьдесят два часа, ибо пассажир должен иметь гарантированную возможность состыковать свои рейсы. Однако же самолета в Буэнос-Айрес не было, точнее, все места проданы, и Степанов отправился в городской полицейский комиссариат, заполнил обязательные анкеты, представил три фотографии и получил вид на жительство. Он мог теперь провести здесь месяц; улетел, впрочем, через пять дней, как только подошла очередь на рейс…

Сегодня он тоже вертелся достаточно долго, пока наконец не вышел на Жюля Вернье, профессора экономики, который занимался проблемой банков; знал, как говорили, все обо всех финансистах; напрямую к нему позвонить нельзя было; на Западе люди весьма подозрительно, а порой со страхом относятся к тем, кто прилетел из Москвы, нужен гарант, личные связи, будь они трижды неладны, а впрочем, нечего бурчать на самого себя и на весь мир, мы же уговорились: «Хочешь жить – умей вертеться…»

В отличие от Москвы здесь, как правило, встречи с иностранцами назначали не дома, а на службе или же в кафе, за стаканом минеральной воды, в том случае, понятно, если собеседник не был фирмач, который угощает обедом, но при этом берет у официанта счет, который оплачивает ему компания; всякий перспективный контакт стоит того, чтобы выставить бутылку вина, кусок мяса и салат, в будущем может окупиться сторицей.

…Жюль Вернье оказался маленьким лысым толстяком, страдающим одышкой; по-английски он говорил с чудовищным, явно не французским акцентом и до того правильно, что Степанов только диву давался такому разобщению фонетики и морфологии.

– Мистер Степанов, мне объяснили предмет вашего интереса. Вы нащупали одну из самых интересных тем мировой литературы; если вы сможете понять причинность связей, историю и будущее, сопряжение золота с политикой, вы напишете поразительную книгу.

Он достал дешевую сигару, откусил кончик, сплюнул, поморщился – Степанов обратил внимание на зубы профессора, они были темно-желтыми, как у старого-престарого коня, – отхлебнул минеральной воды и утверждающе поинтересовался:

– Вы уже ужинали?

– Да. А вы?

– Я не ужинаю. Иначе лопнет брюхо, я толстею по неделям, не то что по месяцам, хотя стараюсь ограничивать себя в еде.

– Французы – страшные антикитайцы, – улыбнулся Степанов. – Те предлагают ужин отдать врагу, а вы предпочитаете поесть на ночь…

– Животные спят после еды, отчего же не следовать естеству? – Профессор пожал покатыми, округлыми плечами и тяжело, с хрипом закашлялся, затянувшись сухим сигарным дымом. – Вы предпочитаете телевизионное шоу «Спрашивайте – постараемся ответить»?

– Поначалу введите, пожалуйста, в существо проблемы.

– Извольте… Итак, что такое биржа? Когда задумана? Кем? Отчего? Начало положили в Лионе. Потом голландцы научились выращивать такие тюльпаны, каких не знал мир. Красотой надо дорожить – то есть продавать по самой высокой ставке. И вот в Амстердаме в тысяча шестьсот сороковом году, кажется, появилась биржа тюльпанов, да, да, именно так. Ее создание было продиктовано чисто человеческой потребностью в гарантии, хоть какой-то сугубо относительной, но тем не менее гарантии, без которой немыслимо экономическое развитие общества. Я, Питер ван дер Гроот, или же Матильда Нилестроль, или же черт с дьяволом, выращиваю тюльпаны, я должен быть уверен, что мой труд не пропадет даром, я должен знать, что продам мои тюльпаны по заранее зафиксированной цене и цена эта, что бы ни случилось, не упадет к тому моменту, когда мои тюльпаны вырастут. Сколько бы тюльпанов ни произвел мой сосед, я убежден, что договор, заключенный на бирже, гарантирует хлеб и кров мне и моей семье. Следовательно, по первоначальному замыслу, биржа была местом сделки не на произведенный товар, но на обязательство произвести товар. И ту биржу я считал и продолжаю считать разумным инструментом хозяйствования… Однако биржа в Голландии сложилась не сразу, это не было изобретением гения от экономики, это был поиск тяжкий и рискованный, потому что в течение тридцати лет спекулянты взвинчивали цены до тысячи процентов за одну луковицу; тюльпаны приводили страну на грань бунта, экономического краха, гражданской войны… Впрочем, нет, тогда, как и сейчас, в Нидерландах нет граждан, там были и есть подданные… Но в Голландии уже в то время существовал первый в мире банк векселей, были пущены в обращение первые акции Нидерландской ост-индской компании, то есть там существовали экономические предпосылки для упорядочения хаоса торга… Смысл акций этой компании заключался в том, чтобы производители и спекулянты не следовали за скачками цен, не зависели от жуликов; заранее оговаривалась твердая цена, я же говорю, начиналось все во благо прогресса. Если хотите, тюльпановая биржа была неким планирующим органом на товар – впрок, на определенный период… Я также могу считать разумными Чикагскую и Нью-Йоркскую биржи, созданные в середине прошлого века, это были целенаправленные биржи – зерно и скот… Тут уже, однако, смысл заключался не в гарантии цены, а в логике ценообразования. Отсюда цена на хлеб и мясо навязывалась миру; знаете ли, американский менталитет – страсть к первооткрывательству, желание доминировать везде и во всем… Но тогда цены образовывать было легче, на земле жил всего один миллиард людей, а ныне каждые пять дней рождается больше миллиона. За последние полстолетия, кстати говоря, человечество получило такой объем знаний, который был накоплен им за предыдущую тысячу лет. Но это так, заметки на полях, нотабене… Вопрос заключается в том, к чему мы пришли ныне. В чем смысл сегодняшней биржи? Ее теперешний смысл ужасен, ибо это продажа бумаг… Запомните, пожалуйста, расхожий термин нынешней биржи «комодити»… Знаете, что это такое?

– Серия товаров? – спросил Степанов.

Вернье отхлебнул воды, глаза его сделались колючими.

– Мне сказали, что вы полный профан в биржевых делах… Видимо, что-то вы все же знаете, если вам знакомо понятие «комодити»… Может, вы и про тюльпановую биржу знали раньше?

Степанов легко солгал:

– А вот про это я услышал впервые.

– Так вот, ныне биржи продают «комодити», это благословленная биржей спекуляция, хуже, чем спекуляция, это смертельный покер – либо миллион, либо пуля, которую надо пустить себе в лоб, если проиграл ставку. В восьмидесятом году нынешнего века товарного золота, которое можно было купить и продать, существовало что-то около тысячи шестисот тонн, а на биржах Лондона, Штатов и в Цюрихе «комодити» на золото было куплено на восемьдесят тысяч тонн, можете себе представить?! Таким образом, биржа ныне стала местом, где проходит купля и продажа бумаг, то есть несуществующего! Если раньше производитель тюльпанов страховал свой труд у серьезных торговцев, то ныне между садоводом и тем, кто финансирует производство, стоит от двадцати до сорока посредников, то есть пока товар идет от производителя к потребителю, цена на него возрастает от двадцати до сорока процентов – по количеству спекулянтов-прилипал, играющих на бирже… Вам это внове?

– Кое-что слышал, но ваша концепция внове мне. Спасибо, мистер Вернье… Я бы хотел просить вас объяснить мне значение ряда терминов, расхожих на бирже… И не просто объяснить их суть, но проиллюстрировать, если можно, как биржа увязана с политикой.

– Но это же яснее ясного! Каждый из сорока посредников имеет связи! Нельзя жить вне связей в мире бизнеса, а особенно биржи… А связь – это цепь, замыкающаяся на том человеке, который – корыстно, или по-дружески, или исходя из соображений карьерных – может оказывать влияние на политические решения… Археолог Шлиман, открывший Трою, некоторое время жил в Санкт-Петербурге, играл на бирже и купался в роскоши, потому что имел широчайшие связи в правительственных кругах, подсказывая те или иные ходы министрам; проекция на прошлое в политике ценится более высоко, чем упражнения футурологов… Политики боятся нового, им удобнее жить по британскому принципу аналогов…

– Что означает биржевой термин «рулетка»?

– Это гангстеризм, игра на риск, это несерьезно…

Степанов не удержался:

– Мистер Вернье, у вас очень странный английский – правильный, но акцент явно не французский…

– Немецкий, мистер Степанов, немецкий, я немец, Вернье – мой псевдоним, по правде я Пикс, колбасник, и платит мне деньги Аксель Шпрингер… Нет, нет, я не разделяю его убеждений, просто он платит так хорошо, что у меня остается время и на то, чтобы написать ему пару обзоров, и на свои книги…

– Почему вы живете в Париже?

– Но коммент, – отрезал Вернье, – как говорят американские президенты, этот вопрос я не комментирую…

– Обзоры Вернье мы читаем, – заметил Степанов, – они умные…

Вернье улыбнулся.

– Давайте ваши вопросы, отвечу с удовольствием… Между прочим, вы знаете, что вашего Распутина охраняли две службы: тайная полиция конечно же, но лучше всего – частные детективы банков? Те берегли его как зеницу ока, он же влиял на политиков… Назревал путч… Механика заговора прочитывается абсолютно…

– А биржа может иметь отношение к заговору?

– Непосредственное… Только, ясное дело, не так, как пишут коммунистические пропагандисты…

– А как они пишут? – поинтересовался Степанов. – Мне не доводилось читать книги коммунистических пропагандистов о бирже…

Вернье крякнул.

– Вы хороший собеседник, и мне приятно рассказывать вам, потому что умение заинтересованно слушать утеряно человечеством, сплошные вулканы, все самовыражаются, а за душой ни черта нет, изрыгают мятую вату… Вы спросили про связь биржи с политикой… Докажу на примерах… Только все же выпьем кофе, а?

– И немного пастис. Я угощаю.

– Вы мой гость.

– Мы с вами оба гости Парижа, а я уже получил гонорар за книгу, вы пока еще нет.

– Мне говорили, что русские обижаются, когда им предлагают стол по немецкому счету: каждый платит за себя…

– Не то чтобы обижаются… Не очень это понимают.

– Ну, хорошо, платите, согласен. И слушайте, что я вам стану рассказывать… Итак, я дилер…

– Что такое «дилер»?

– Крупный биржевой воротила с хорошими связями… Допустим, хозяин одной из крупнейших корпораций, который заседает в наблюдательном совете своего концерна вместе с братом вице-президента, или племянником государственного секретаря, или с мужем личной стенографистки премьер-министра, сообщает дилеру, что ему точно известно: через три месяца два дня и восемь часов в какой-то африканской республике, богатой серебром, будет свергнуто правительство и вместо президента «икс» сядет новый президент, мистер «игрек», который пообещал в благодарность за то, что я, президент корпорации, и мои контакты в том или ином правительстве приведем его к власти, продавать мне серебро, или олово, или бананы, которыми богата его страна, по ценам, которые угодны моему концерну. Ясно?

– Пока да.

– Отлично. Только внимательно следите за логикой развития моей мысли… Получив гарантии сильных мира сего, что через три месяца два дня и восемь часов к власти придет «игрек», финансист вызывает своего брокера – на каждого из них в картотеке разведок мира и концернов есть подробнейшие досье – и предлагает ему начать одну из игр: либо «шорт», либо «лонг»…

– Вот теперь я перестал что-либо понимать.

Вернье удовлетворенно кивнул.

– Если бы вы и это поняли, я бы уверился в том, что вас сюда прислало ЧК… Что такое «шорт»? Это игра на короткое время и в стремительно точном времени… Я начинаю игру на понижение…

– Не понял.

Вернье снова кивнул.

– Мистер «игрек» подписал со мной, главой концерна, тайный контракт, по которому он взял на себя обязательство продавать мне серебро или бананы, к примеру, по пятьсот долларов вместо двух тысяч за единицу, по которой сейчас идут акции этого товара, принадлежащие какой-то другой корпорации. По моей команде мой брокер начинает продавать акции на серебро или бананы за тысячу девятьсот долларов. Мои люди организовывают прессу – в газетах появляются статьи о предстоящем крахе тех компаний, которые вложили свои сбережения в акции серебра, бананов или сосисок, какая разница, во что! – рассердившись вдруг, резко заключил Вернье. – Начинается паника, цены катастрофически падают, все продают «горящие» акции, цена доходит до тысячи долларов… Продают «комодити», то есть бумаги, заметьте это себе. Я, шеф концерна, который смог купить мистера «игрек», затаившись, жду; мои брокеры на страже. И как только получаю сообщение, что «игрек» победил, мои брокеры на всех биржах мира начинают стремительно скупать «горящие» акции по тысяче долларов. Скупают тотально, делая меня монополистом товара. Сбив поначалу цену с двух тысяч до тысячи, я-то был уверен, что стану получать от мистера «игрек» реальный товар, а не бумаги, и не за тысячу долларов, а за пятьсот. А дело моих брокеров снова взвинтить цену – теперь уж под царствующего мистера «игрек». Словом, с каждой единицы товара я получил пятьсот долларов прибыли. А когда взвинчу цену, моя прибыль составит полторы, две тысячи за единицу товара. Это сотни миллионов долларов чистого барыша, если не миллиард… При этом, понятно, я заранее тайно, через третьих лиц скупил весь реальный товар у мистера «игрек» по пятьсот долларов, то есть стал реальным хозяином товара заранее. Риск? Да, бесспорно. В случае, если «игрек» не придет к власти, я могу оказаться если и не банкротом, то позиции в мире бизнеса потеряю.

– Действительно, сюжет поразителен.

– Это не сюжет, мистер Степанов, это жизнь, а она всегда трагедийна. Проследите, как танцевали акции многих компаний накануне переворота в Чили. Или проанализируйте, как ртутно скакали цены на акции Родезии накануне прихода к власти национального правительства; за спиной, если так можно выразиться, этих скачков стояли кланы, интересы которых тайны, могущественны и не управляемы никем, кроме двух-трех стариков, страдающих язвенной болезнью или гипертоническими кризами…

– Очень интересно проследить связи между людьми, втянутыми в кровавую игру, я это имел в виду, когда говорил про сюжет.

– Тогда есть сюжет почище… Интересы политиков и банкиров сплетаются еще более явственно – при всей тайности предприятия, – когда начинается игра на повышение.

– А это как?

– Это так: я ставлю на того же мистера «игрек». Как и в случае «шорт», я знаю, что он придет к власти двадцать пятого мая в девять утра, именно утром, ибо я должен начать игру на бирже в тот момент, когда «игрек» сядет к микрофону в президентском дворце, в кресло, залитое кровью убитого предшественника, и обратится к нации со словами поздравления по поводу избавления от тирании коммуниста «икс», или националиста «зет», или правого экстремиста «дабл-ю». Понятно, я поставил условием прихода мистера «игрек» к власти то, что в течение ближайших двух лет он не будет продавать свое серебро или марганец ни одной корпорации, но возьмет в Международном валютном фонде кредит под будущий товар из расчета две тысячи пятьсот долларов за единицу товара. Я заранее подписываю договор с мистером «игрек» о том, что он будет лишь мне продавать товар через два года за пятьсот долларов. И я начинаю через своих дилеров взвинчивать цену. Начинаю покупать за тысячу долларов, тысячу двести, тысячу четыреста… Начинается бум, все кидаются покупать акции, которые пошли в цене… «Игрек» взял власть. Товар никому не продает, только мне. И через два года я пускаю на бирже акции президента «игрек» по моей, монопольной цене.

– Мистер Вернье, мне было очень интересно слушать вас, многое прояснилось, спасибо… Последний вопрос… Один наш с вами коллега, точнее говоря, одна – речь идет о журналистке – выдвигает версию возможной связи концерна Дигона с делом Грацио… Как вы относитесь к такого рода допуску?

– Эту журналистку зовут Мари Кровс, не так ли? Дело в том, что эта версия не столько ее, сколько моя, во-первых. Я выдвинул ее месяца четыре назад, когда мы были неразлучны с Мари, во-вторых. И в-третьих, эта версия базируется не на допуске, но на тех фактах, которые я вам открывать не намерен.

– Почему?

– Да потому, что мне жаль вас. Вас уничтожат, если узнают про то, что вы знаете. Меня, впрочем, тоже, поэтому молчу.