Текст книги "Большая пайка"

Мальчишечка Лелик

Общая схема выглядела так: создать открытую компанию, выпустить внушающие абсолютное доверие акции, продать их населению, наполнив компанию живыми деньгами, а потом обменять контрольный пакет компании на контрольный пакет Завода. Вроде бы просто. Но за простотой скрывались серьезные проблемы.

Понятно, что денег надо собрать много. Очень много. Потому что иначе контрольный пакет Завода не заполучить. Значит, нужно распространить несколько десятков миллионов акций. Десятки миллионов человек отдадут деньги. И, следовательно, станут совладельцами компании. Взаимный обмен акциями им может не понравиться. Поэтому необходимо любыми путями заблокировать возможное противодействие.

Дальше. Умников, которые рассчитывают на будущие дивиденды, в стране не так уж и много. Есть, конечно, но столько не наберется. Акции станут покупать в нужном количестве только в том случае, если они будут представлять собой высоколиквидный товар, то есть товар, который можно купить и тут же перепродать с немалой выгодой. А значит, перепродажа этих чертовых акций должна происходить с той же легкостью, что и приобретение.

Вот тут-то и была зарыта собака.

Законодатели – чтоб им тысячу раз пусто было! – крича на всех углах, что в стране отсутствует необходимое правовое поле, успели таки принять мерзопакостный закон об акциях. (Как будто нет других, более важных проблем.) И вставили в него обременительное требование – чтобы любые выпускаемые акции были обязательно именные. Это означает следующее: на каждой бумажке, называемой акцией, должно быть указано имя ее владельца. Однако именной характер ценной бумаги означает также и то, что человек, купивший акцию, уже не сможет перепродать ее немедленно за ближайшим углом. То есть, конечно, сможет, но для этого ему понадобится хватать следующего покупателя за шиворот, проверять, есть ли у него с собой паспорт, и тащить в специальное место, где имя старого владельца будут вычеркивать, а имя нового вписывать. Не приведи бог. А ну как покупатель не захочет идти? Или продавец не захочет светиться?

В общем, так, подвел черту Платон, хотите – ночуйте здесь, хотите – стойте на голове, но не может такого быть, чтобы мы не нашли в этом чертовом законе дыры, разрешающей выпуск акций на предъявителя. Не именных, а на предъявителя.

И чтобы ходили они по стране так же свободно, как деньги. Как рубли. Или даже как доллары.

Вначале было Слово. И Слово было Богом.

Изволите дыру в законе, Платон Михайлович? Пожалте вам дыру! Акции продавать не будем. Будем продавать бумаги, удостоверяющие, что их владелец имеет право в любое время обменять эти бумаги на акции, причем свободно и бесплатно. Уловили? Про такие бумаги в законе не сказано ни слова. А что не запрещено, то – ?.. Правильно – разрешено. И обращаться на рынке будут именно эти бумаги, а не какие-либо иные. Причем важен вот какой момент, прошу внимания: человеку должно быть выгодно не менять наши бумажки на акции как можно дольше. Как этого добиться? Ну, то, что человек в любой момент может свободно избавиться от бумажек и получить деньги, – это само собой. Однако невредно сразу обусловить следующее: поменял он бумажку на акции, не поменял – на выплату дивидендов это никак не повлияет. Подошел срок – шлепает клиент, к примеру, в сберкассу, показывает наш фантик и получает свою долю в прибылях.

Можно даже среди владельцев фантиков лотерею проводить. Скажем, машины разыгрывать. Но с условием: машины – только по фантикам. Поменял фантик на акцию – все, халява кончается. Это значит, что акционеров у нас будет – ты да я, да мы с тобой. Плюс Завод, когда операция завершится. Мы-то и будем принимать решения. А остальные пусть до этого времени посидят с фантиками. Лучше всего, если наши бумажки так при них и останутся.

Есть один принципиальный момент. Никаких обещаний о выплате невероятных дивидендов. Наоборот, кричать на всех углах, что скорой прибыли не обещаем. И второе. Собранные деньги должны быть целы. В любой момент времени. Целее, чем в швейцарском банке. Иначе никогда не отмоемся.

Если по этим позициям мы договариваемся, можно начинать работать.

Договорились мгновенно.

Даже удивительно, с какой легкостью эта схема проскочила через все мыслимые инстанции. Через Минюст – за неделю. Через Минфин – за неделю. Там, правда, поежились. Вы представляете, сказали, ребята, какую брешь вы открываете? А ну как у вас идею скопируют и начнут с народа деньги стричь? Черт с ними, пусть копируют. А милиция на что? Прокуратура? Вы вот здесь черканите, что закону не противоречит. Пожалуйста.

Дольше всего мурыжили в Центробанке. Какой-то умник додумался до того, что в стране создается валюта, имеющая параллельное хождение. И уперся, как баран.

Пришлось дождаться момента, когда умник ушел или был отправлен в заслуженный отпуск. Он, конечно, вернулся, да уже поздно было.

А вот с самими бумагами пришлось повозиться – не приведи господь.

Решили, что они должны быть красивыми, солидными, со всех сторон защищенными, – словом, в лучших традициях. Специально проштудировали книгу «Ценные бумаги Государства Российского». Наконец, договорились, что для фантиков сделают специальную бумагу, где-то во Франции. Такую бумагу, на которой любые деньги можно печатать. И чтобы ни в прошлом, ни в будущем ни у кого такой бумаги не было. Спецзаказ! Только для данного случая! А на самих бумагах чтобы были портреты всяких капиталистов и просто известных людей. Генри Форд. Алексей Путилов. Альфред Нобель. Христофор Колумб. Натан Ротшильд. И так далее. Художник нужен! Где художник?

Нашли случайно.

В рекламное агентство Платон забрел потому, что ко всем вопросам, связанным с фирменным стилем, относился архисерьезно: стиль – это лицо компании. На переговоры был приглашен какой-то мальчишечка с косичкой, который скромно сидел у стены, внимательно прислушивался и что-то чертил у себя в блокноте. А когда разговор закончился, мальчишечка подошел к Платону и сунул ему листок с набросками.

Платон посмотрел на рисунки и расхохотался.

Мальчишечка со смешным именем Лелик изобразил Платона на броневике с вытянутой рукой, в которой была зажата кепка, потом на трибуне и еще на субботнике, с бревном. Было забавно и очень похоже.

– Ленин-то здесь при чем? – отсмеявшись, спросил Платон. – Потому что СНК?

Лелик пожал плечами.

– Не знаю. Так нарисовалось. Возьмите, это вам на память.

В офисе Платон показал рисунки Ларри. Тот покрутил листок в руках, хмыкнул и вернул Платону.

Через две недели глубокой ночью в квартире Лелика раздался звонок, оторвавший юного художника от еще не протрезвевшей, а потому особо активной сослуживицы. Чертыхнувшись, Лелик снял трубку.

– Здравствуйте, – сказали на другом конце провода. – Платон Михайлович хотел бы переговорить.

Лелик терпеливо держал трубку, поощрительно поглаживая сослуживицу по голове. Через минуту он услышал знакомый голос. Платон Михайлович приглашал его немедленно явиться на встречу. Судя по всему, категория времени имела для СНК чисто умозрительное значение.

Вырвавшись из объятий недовольной девушки, Лелик пообещал скоро вернуться и наверстать упущенное, быстро оделся, поймал такси и прибыл по нужному адресу.

* * *

Там он узнал, что СНК намеревается выпустить собственные ценные бумаги.

Изготавливаться они будут в Швейцарии, на фабрике, которая находится под Цюрихом и печатает, ни много ни мало, настоящие швейцарские франки.

Предполагается выпустить десять номиналов этих бумаг – они будут отличаться друг друга изображенными на них портретами великих людей. Лелику поручается чрезвычайно важная миссия. Он должен сделать все десять макетов, записать их на компьютерную дискету, слетать на два дня в Швейцарию, вставить эту дискету куда положено, получить пробные оттиски и вернуться с ними в Москву. За каждый макет – тысяча, пребывание в Швейцарии – за счет СНК, плюс премиальные, о которых будем разговаривать отдельно. Годится?

Когда художник поинтересовался, кто будет договариваться о командировке с его начальством, ответ был довольно резким: «Это ваша проблема». Подумав, Лелик согласился. Такие деньги плюс Швейцария… В общем, можно и заболеть на два-три дня. А чьи портреты надо рисовать?

Ему дали список и поинтересовались, когда будет готово.

Лелик начал размышлять. День-другой на то, чтобы где-то добыть их изображения. По два дня на портрет, меньше не получится. Дня четыре на изготовление дискеты. Короче, за месяц можно уложиться.

Как ты сказал? Месяц? Ты что, сдвинулся? Неделя на все! Найми десять человек, пусть рисуют.

Лелик попытался объяснить, что в таком случае портреты могут оказаться разностилевыми, нехорошо-с, но ему ответили – хрен с ними, со стилями, не об этом сейчас думать надо, договорились или нет? Если договорились, то вот комната, в которой он будет работать, вот администратор – он будет исполнять все поручения Лелика, вот официанты, которые будут его кормить и поить днем и ночью, а вон там, по лестнице, – спальня, где он сможет отдыхать. Три тысячи задатка. Виза есть? Нет? Давай сюда паспорт, начнем оформлять.

Только на третий день, потея над портретом древнегреческого бога Гермеса, покровителя коммерсантов, Лелик вспомнил, что дома его дожидается подруга, так и не добившаяся искомого удовлетворения, и ему стало тревожно. Но потом он отвлекся.

К середине недели портреты были готовы. Ничего, кроме отвращения, продукт коллективного творчества у Лелика не вызвал. Известный меценат и капиталист Савва Морозов производил впечатление много и тяжело пьющего человека. Колумб был изображен в виде профиля на медали. А Билл Гейтс, один из основателей корпорации «Майкрософт», выглядел совершеннейшей копией покойного киноактера Юрия Богатырева. На всякий случай Лелик показал портреты Платону Михайловичу.

Тот жутко расстроился.

– Что можно сделать? – спросил Платон, озадаченно взирая на испитое лицо Саввы Морозова.

– Нужно еще время, – боязливо вякнул Лелик. – Хотя бы дня три.

Платон задумался.

– Это плохо, – сказал наконец он. – Очень плохо. Два дня максимум. Договорились? Я прямо сейчас говорю, чтобы брали билет на Цюрих. Там тебя встретят.

Когда до самолета оставалось три часа, Лелик все еще сидел за компьютером.

Платон поначалу каждые двадцать минут выскакивал из кабинета, смотрел на часы, бурчал что-то под нос, затем начал подсылать к Лелику администратора, который стоял у художника за спиной и действовал ему на нервы. Когда же Лелик наконец вынул из компьютера последнюю дискету и потянулся за сигаретой, его тут же подхватили под руки, запихнули в машину, бросили в открытое окно паспорт, деньги и билет на самолет и отправили в аэропорт.

Все облегченно вздохнули. Но, как оказалось, напрасно.

– Кто его провожал? – бушевал Платон, когда на следующий день Лепик позвонил из Цюриха и сообщил, что шереметьевская таможня отобрала у него все десять дискет с макетами, а без них Лелик ничего сделать не может. – Кто контролировал? Выгоните его отсюда к чертовой матери. Немедленно! Чтобы я его больше не видел! Кто у нас есть на таможне? Срочно соедините меня с… ну с этим… С Федором Федоровичем! Быстро!

Единственным человеком, у которого была многократная швейцарская виза и который мог без особых проблем немедленно вылететь в Цюрих, оказался Сысоев.

– В Цюрихе встретишь этого парня в аэропорту, – инструктировал Виктора Платон, крутя в руках пакет с дискетами, спасенными Федором Федоровичем. – Отдашь ему. Скажи, что у него два дня. Потом садись на поезд до Берна, тебя встретит Штойер. Пусть подпишет вот эти бумаги. Позвони мне из гостиницы и утром вылетай в Москву.

– А как я через таможню пройду? – поинтересовался Виктор, отбирая у Платона конверт.

– Тебя Федор Федорович проводит, – отмахнулся Платон. – Через депутатский зал. Там все будет нормально.

В аэропорту Цюриха Виктора встретил пьяный в дым Лелик, который с трудом узнал московского эмиссара, а узнав, полез целоваться.

– Я о-фи-ге-ваю, – молол Лелик заплетающимся языком. – Просто офигеваю. Самолет – балдеж! Как называется? Свисер? Блеск! Только сел, подходят. Спрашивают – перед взлетом чего будете пить? Потом опять подходят – чего на аперитив будете? Перед правым поворотом. Перед левым поворотом. Перед посадкой. Балдеж. В гостинице поселили, номер – три комнаты, все бесплатно. Ну, мужики, вы даете! Ну вы крутые! Дискеты привез?

Виктор передал Лепику конверт с дискетами. Тот небрежно сунул его в карман куртки и помахал рукой двум намазанным девицам, сидевшим в баре.

– А это кто? – спросил Виктор, с недоверием покосившись на девиц.

– Это наши, – махнул рукой Лелик. – Студентки из Казани. Отстали от группы. Голодают. Я их у себя поселил, пусть подхарчатся немного. А чего – три комнаты же… Слушай, ты мне долларов сколько-то не подбросишь? На кисточки, краски… Хочу пару пейзажей написать.

Вернувшись в Москву с подписанными у Штойера бумагами, Виктор обрисовал Платону впечатления от встречи с Леликом. Платон встревожился.

– Говоришь, пьет? И девки? Черт! Надо срочно связаться с фабрикой, узнать, чем он там занимается.

На фабрике ответили, что господин художник заходил утром, побыл полчаса и обещал к вечеру появиться снова. С дискетами все в порядке, но они сделаны не совсем по стандарту, поэтому пришлось пригласить специального программиста, который их переделывает. А господин художник контролирует процесс. Что ему передать?

– Что! – взвыл Платон. – Процесс контролирует? Найдите его в гостинице!

Отыскать Лелика в гостинице удалось только на третий день, а до этого на звонки отвечал игривый девичий голос. Лелик был трезв и сумрачен.

– Ну что я могу сделать, Платон Михайлович? – осведомился он, дослушав Платона до конца. – Я же не виноват, что у них стандарт другой. Он у них уже сто лет другой. Откуда я знал? Они взяли человека, он ездит за пятьдесят километров. Я вообще тут обалдеваю. С восьми до десяти они пьют кофе. Не моги тронуть. Так что я прихожу к десяти, когда этот тип садится за компьютер.

Полтора часа посидит – обед. Это у них святое. До полвторого обедают. Потом опять кофе пьют. Еще час поработают, и шабаш. Четыре часа – конец рабочего дня.

В одну секунду пятого уже ни одного гада нет. Я ему намекнул, что хорошо бы вечерком посидеть, за два дня все и забацали бы.

Так он на меня посмотрел как на недоделанного. Откуда я знаю, когда закончим. При таких темпах, Платон Михалыч, еще неделя как минимум. Платон Михалыч! Тут такое дело. Они мне говорят, что с завтрашнего дня я за гостиницу должен сам платить. А у меня… Понял… Понял… Спасибо, Платон Михалыч.

Большое спасибо. Как зовут? Штойер? Большое спасибо.

Но когда Ронни Штойер, швейцарский партнер «Инфокара», появился в Арау, чтобы заплатить за гостиницу Лелика, ему сказали, что господин художник выехал и не сказал куда. Штойер тут же позвонил на фабрику. Ему сообщили: господин художник перебрался в Цюрих и появляется дважды в день, утром уже был, теперь ждем к вечеру. Ронни посмотрел на часы, плюнул и вернулся в Берн, оставив на фабрике свои телефоны. Лелик прорезался через десять дней. Он позвонил в «Инфокар» из Шереметьево и заявил, что все готово, пробные оттиски он привез, но нет ни копейки, чтобы выбраться из аэропорта. За Леликом послали дежурную машину.

Юный художник выглядел довольно жалко. Он весь как-то передергивался, почесывался, был грязен и небрит. Левую щеку украшали три длинные параллельные царапины. Дышать Лелик старался в сторону.

– Интересно, как его пустили в самолет? – поинтересовался Ларри, когда Лелик, отдав оттиски и подарив Платону пятидесятиграммовую бутылочку водки из гостиничного минибара, отбыл домой.

Лелик вернулся в Москву как раз в то время, когда война с несговорчивым клерком из Центробанка была в самом разгаре. Платон плел многоходовые интриги, и смотреть оттиски было некогда и некому. Когда же клерка удалось отвести в сторону и Платону сообщили, что последняя виза получена, а документы понесли руководству на подпись, он развернул оттиски и ужаснулся.

Нет, портреты были в полном порядке. Но три заветные буквы – СНК – были написаны не тем шрифтом, который заказывали, не шрифтом первых дней Советской власти, все еще вызывающим романтическую ностальгию, а отвратительными черными готическими буквами с заостренными засечками. Никто, кроме Платона, на такую мелочь не обратил бы и внимания, но для главы «Инфокара» она имела принципиальное значение.

– Так, – сказал Платон, отбушевав. – Витька! Ищи этого Дюрера. Полетишь с ним. Глаз не спускай. Даю три дня.

Доставленный посреди ночи Лелик объяснил, что нужной гарнитуры в компьютерной библиотеке шрифтов нет и никогда не было. По каковой причине три заветные буквы пришлось бы изготавливать на компьютере вручную – по точечкам. А это совершенно дикая работа, на которую в сверхтяжелых швейцарских условиях не хватило бы никакого времени. Посему он, Лелик, принял решение подобрать хоть сколько-нибудь похожий шрифт. И вообще, Лелик очень признателен и «Инфокару», и лично Платону Михайловичу за интересную работу и возможность побывать в прекрасной стране Швейцарии, но больше он туда не поедет. Ни за какие коврижки.

Потому что от всей этой затеи он жутко пострадал. Во-первых, у него серьезные проблемы дома. Когда его первый раз притащили в «Инфокар» и сразу запрягли, Лелик как-то забыл, что у него в квартире осталась девушка. А уезжая, он квартиру машинально запер. В общем, квартиры, считайте, нет. То есть стены еще существуют, и входную дверь он почти починил, но жить там нельзя. Во-вторых, Лелик выпросил на работе неделю, а не было его больше месяца. И его уволили ко всем чертям, даже не заплатив того, что причиталось. Ну да это бог с ним. Дело в том, что сейчас Лелик уже устроился в новое агентство, к американцам, где ему платят втрое больше. И работает он там всего неделю. А что такое три дня по-инфокарски или, если угодно, по-швейцарски, он уже знает и рисковать новым местом никак не хочет. Есть еще третья причина. Лелик не стал о ней распространяться, но было, в общем, понятно, что у него возникла определенная медицинская проблема и он должен регулярно посещать лечебное учреждение.

– Ладно, – сказал Платон, терпеливо дослушав Лелика до конца. – Ты мне скажи, есть возможность за три дня поменять шрифт? Принципиально?

Лелик подумал и кивнул.

– На фабрике не получится. Там в четыре все опечатывают. Но в Цюрихе я познакомился с одним художником, у него дома стоит такой же компьютер. У него можно плотно сесть и все сделать. Ну не за три дня, но за четыре можно.

– Вот видишь, – обрадовался Платон, – значит, без тебя никак.

Через час, после того как Платон трижды переговорил с новым начальством Лелика, сопротивление юного художника было сломлено. И на следующий день Сысоев и Лелик вылетели в Швейцарию.

– Вить, ты программирование не забыл еще? – спросил Платон, когда они прощались. – Нет? Возьми все под свой контроль. Ладно?

В самолете Лелик не пил, что-то напряженно обдумывал, а перед посадкой сказал Виктору:

– Знаешь, старик, тут есть одна идея. Только пообещай, что ты не начнешь суетиться и требовать, чтобы мы тут же вылетали обратно.

Виктор настороженно посмотрел на Лелика.

– Мне вот только сейчас в голову пришла одна мысль, – начал объяснять Лелик, получив от Виктора необходимые заверения. – Берем готовый оттиск. Я рисую на бумаге нужный шрифт, потом мы это вводим в компьютер с помощью сканера и совмещаем. Так, вообще-то, не делается, но можно попробовать. Если получится, за день управимся. Тогда два дня имеем свободных. Ну как, договорились?

– А куда ж ты раньше смотрел? – спросил Виктор, оценив идею.

Лелик пожал плечами.

– Со шрифтами так обычно не делают. Только с рисунками. Мне просто сейчас пришло в голову, что эти чертовы три буквы – тот же рисунок. Их редактировать не надо, менять не надо. Так что, закосим пару дней?

Виктор не стал соглашаться сразу, но про себя решил, что Лелик говорит дело, а отдохнуть денек-другой было бы невредно.

Приехав в Арау, они сразу же, не заезжая в гостиницу, рванули на фабрику.

Лелика там встретили, как родного. Но не сильно любимого. Фабричные сразу же – с явной опаской – спросили: на какой срок прибыли дорогие гости и много ли предстоит работы. Услышав в ответ, что работы немного, нужно только скопировать дискеты и через два дня заново изготовить пробные оттиски, – вздохнули с явным облегчением. Лелик сделал копии на новеньком «макинтоше», потянул Виктора за рукав, и они отправились обратно в Цюрих.

В Цюрихе Сысоев никогда по-настоящему не бывал, разве что проездом. Все деловые контакты «Инфокара» сосредотачивались в Берне, Лозанне и Женеве. Виктор успел проголодаться и озирался по сторонам, отыскивая какой-нибудь ресторан. Но Лелик неумолимо тащил его куда-то параллельно железнодорожным путям.

– Пришли, – наконец вздохнул он с облегчением. Перед ними возвышались три четырехэтажных панельных дома с ржавыми потеками на фасадах. Земля вокруг домов была перерыта и усеяна кучами мусора. На ублюдочных балкончиках сушилось разноцветное белье. Стены домов украшали сделанные из аэрозольных баллончиков картины и надписи. Многие из них были на русском языке.

– «Раки, раки, жареные раки, – прочитал Виктор, прежде чем Лелик втолкнул его в подъезд дома – среднего из трех, – приходите, девки, к нам, мы живем в бараке».

В подъезде было темно и сыро, пахло мочой и жареной рыбой. Вместо отсутствовавшего нижнего пролета лестницы лежали доски.

– Где мы? – спросил Виктор.

– У своих, – ответил Лелик, подталкивая его вверх по доскам. – У меня здесь друзья живут. Художники. Давай, давай, двигай. Нам на третий этаж.

Дверь квартиры на третьем этаже была залеплена картоном с копией картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». Правда, вместо симпатичных бурых мишек этот лес населяли грудастые нимфы в разных стадиях раздетости.

– Видишь… – Лелик ткнул пальцем в одну из нимф, которая сидела на поваленном дереве и поправляла чулок. – Это Милка. Профессиональное имя – Мишель. Живет этажом выше. Заходи.

Дверь в квартиру, видимо, не запиралась никогда. Из всяческого хлама, которым была завалена прихожая, выглядывали два раздолбанных велосипеда. Над ними висел портрет Ленина – вождь мирового пролетариата был изображен в феске и с мушкетерскими усами. Откуда-то, вроде бы из ванной, гремела музыка. В большой комнате, окна которой были заклеены газетами, стоял сильно поцарапанный белый металлический стол, явно из уличного кафе. На столе валялись банки из-под пива, грязные тарелки, пластмассовые вилки и окурки. Из трехлитровой банки, стоявшей на подоконнике, торчал циклопических размеров кипятильник. Над банкой жужжали мухи. На огромной кровати, у которой одну ножку заменяла стопка растрепанных книг, кто-то, накрывшись с головой, гулко храпел.

– Это не он, – констатировал Лелик, откинув заляпанное красками покрывало и изучив мужскую голову, покоящуюся на животе храпящей девицы. – Пошли дальше.

Их остановил пронзительный визг, и на шее у Лелика повисла вылетевшая из ванной мокрая девушка.

– Лелик, блин, – верещала она, болтая в воздухе ногами и осыпая Лелика звонкими поцелуями, – ты где, блин, был? Я тут засохла без тебя! Ты как, вообще? Ты где, вообще?

Лелик обхватил нимфу, покрутил, как на карусели, и поставил на пол.

– Здорово, Маруся, – сказал он. – Я в Москву летал. Вот вернулся. С приятелем. Познакомься.

Маруся, нимало не смущаясь отсутствием одежды, повернулась к Виктору, протянула ему руку, сказала: «Диана» – и даже изобразила что-то вроде книксена.

* * *

– А где Толик? – спросил Лелик, оглядывая комнату. – Мы к нему.

– Толик, скажешь тоже! – Маруся-Диана покрутила пальцем у виска. – Ты чего? Посмотри, который час. Он на работе.

– Ага, – сообразил Лелик, взглянув на часы. – И вправду. Слушай, Манька, мы сейчас на его приборчике малость пошуршим. А ты нам сгоноши чего-нибудь пожевать, ладно?

– Пожевать? – озадачилась Маруся-Диана. – Макароны будете? С кетчупом? Я сейчас. И пиво, кажется, осталось.

«Макинтош» обнаружился в соседней комнате – он стоял на большом столе в окружении бумажных куч. Лелик сгреб бумаги в сторону, пошарил на стеллаже, достал несколько листов бумаги, карандаши, тушь и пристроился на табурете, указав Виктору место на диванчике.

– Поехали, – сказал он. – Попробуем к вечеру закончить.

– А в гостиницу когда? – спросил Виктор, осторожно усаживаясь на диван.

Лелик повернулся на табурете.

– Тебе здесь не нравится, что ли? Ну давай я тебя к Мишель ночевать определю. Она все равно здесь не спит, ее клиенты по гостиницам возят. Или как?

* * *

– Или как! – решительно сказал Виктор. – Я поеду в гостиницу.

– Ладно, – неожиданно легко согласился Лелик. – Я тогда тоже в гостиницу. Только сначала давай все доделаем, а потом и поедем.

Наблюдая за тем, как работает Лелик, Виктор прислушивался к голосам в соседней комнате.

– Кого принесло? – допытывался хриплый мужской голос.

– Да Лелик же! – объясняла Маруся-Диана. – Лелика помнишь? В прошлом месяце портреты на Банхофштрассе рисовал. Потом еще в «Какаду» сидели. Он с каким-то пиджаком приехал.

– Лелик! – оживленно отреагировал незнакомый женский голос. – Ой, умру – не встану! А ты чего это им тащишь? Ты чего, Манька, оборзела, что ли? Люди с дороги, а ты им одни макароны…

– Так нет же больше ничего, – обиженно отвечала Манька. – И потом, я же не просто так, я их кетчупом сдобрила.

– Ты и вправду здесь портреты на улице рисовал? – спросил Виктор, когда Манька, оставив на полу кастрюлю с макаронами и двумя торчащими ложками, деликатно удалилась.

Лелик, не отрываясь от компьютера, кивнул:

– Делать все равно нечего было. Утром на фабрике появлюсь – и в город. С ребятами познакомился. В пару мест зашел, деньги кончились. Ну, начал рисовать. То на улице, то в кафе… Нормально платили.

– А эти ребята… Они здесь что делают?

– Кто что. Толик рисует. Стас – который на кровати – на флейте играет, у вокзала. Манька с подружкой поют. Ну и блядуют помаленьку. Всяко бывает…

– А как у них там… паспорта, визы?

– Да никак.

– А полиция?

Лелик пожал плечами.

– Выкручиваются как-то. Да здесь особо на это не смотрят. Ко мне подошли один раз, когда я рисовал. Кто такой? – говорят. Я сказал, что у меня паспорт в гостинице. Спросили, в какой. Покрутились и больше не приставали.

– А что это за дом?

– Черт его знает. Вроде под снос. Здесь его «Кошкин дом» называют. А народ заселился, живет пока. Тут кругом наши, из соцлагеря. Этот дом считается русским, слева – там поляки. В третьем арабы какие-то живут. Там жуть что творится, драки все время, режут друг друга. А у нас здесь тихо. Восемь квартир, в каждой человек по пять. Милка, та одна живет. Девки к ней краситься ходят, ну и если клиент попадется, тоже туда. Там у нас вроде как парадная приемная. А что, не нравится?

К вечеру Толик так и не появился. Лелик закончил правку макета, продемонстрировал Виктору результат, скопировал все на дискеты, засунул их в карман куртки и сладко потянулся.

– Ну что, не передумал в гостиницу тащиться? Пошли.

– Вы куда это, на ночь глядя? – влетела в комнату Маруся. – Лелик, что за дела?

– В гостинице ночевать будем, – объяснил Лелик, берясь за сумку. – Завтра загляну.

– Ой! – Маруся даже подскочила от радости. – И я с вами! Я провожу! Я тут такое место знаю, вы просто обалдеете…