Текст книги "Смеющийся дом. Первая книга из серии «Смеющийся дом»"

Глава XVII.
Ксения шах-заде Султан Николай Хан Хазрет лери*

Слово «шагаю» не совсем обозначило бы то положение, в котором я сейчас оказалась…

– Ксения шах-заде Султан Николай Хан Хазрет лери, – громогласно объявляет обладательница того певучего голоса.

Брови мои от удивления поползли наверх. Пора бы им остановиться, а то рискую домой прийти без них. То, что нога моя, шагнувшая первой, так и осталась висеть над порогом в подвешенном состоянии, – это понятно. А вот то, что обе ноги явно собирались согнуться для того, чтобы я присела прямо на порожек, – это непорядок! Запела внутренне знаменитую некогда песню: «Сама себе кричу – стоять!» Все-таки сказывается детство, проведенное в Вокально-Инструментальном Ансамбле «Радость» под маминым руководством.

Новая знакомая не унималась. Но нога моя опустилась. Брови успокоились. И я застыла в проеме входной двери. Хозяйка абсолютно полностью одета и украшена так, как украшали себя царские особы Османской империи. Боком ко мне стояла очень высокая старушка. С очень ухоженным продолговатым лицом. В очень красивом зеленом платье. С очень витиеватой, высокой прической, прикрытой очень блестящей и прозрачной кисеей. Очень длинные ее пальцы сплошь обвешены эксклюзивными кольцами. А от ее сережек в ушах очень трудно оторвать взгляд.

Будем знакомы? Мысленно определяюсь: «Отныне вы для меня – госпожа Очень». Но вслух, протягивая ладонь для Среднеазиатского приветствия, сказала:

– Ксения Николаевна! Просто женщина, оказавшаяся сейчас в вашем доме.

Я, естественно, ожидала услышать адекватный ответ на свою речь, но ошиблась.

– Дорогу! Дорогу! – кричит невесть кому красивая старушка, забегая вперед и становясь к стене спиной. Всем существом своим освобождая мне дорогу.

Ах так? Понятно! Полчаса уже прошли. Продержаться каких-то полтора часа среди таких чудных декораций мне почти ничего не стоит. Допустим, я – королева!

И пошла, и пошла я по расстеленной дорожке за перебегающей постоянно вперед старушкой. Как в этом доме украшены стены! Какие приспособления развешены по краям! Какие ковры и мебель! Но я не могу оторваться от старушки. Она – мой интерес! Остальное узнаю и рассмотрю потом, попозже! Завернув за очередной угол, сразу наткнулась на сидящую за восточным столиком на пушистом ковре хозяйку. Она приглашает меня жестом присесть. Хорошо. Когда я опускаюсь напротив нее на ковер, мне удобнее стало смотреть. Заодно и разгадывать ее поведение. Краем губ начинаю улыбаться.

– Я не сумасшедшая, – читает мои мысли хозяйка. – Я не читаю мысли, – артистично продолжает она. – Я не артистка, – совершенно серьезно сообщает знакомая, постоянно пряча свой взгляд за черными, длинными наклеенными ресницами.

– Тогда кто вы? – искренне спрашиваю ее.

– Зовут меня Арамсултон. – Она начала теребить свой кулон. – Живу я пока одна, – поправляет прическу и как-то заметно веселеет. – Вы не думайте. Я в крещении Ардалеона. Сыновья мои в Иране работают. Они специалисты по фабрикам, заводам, – чему-то сильно радуясь, принимая более и более общечеловеческий облик, продолжает госпожа Очень.

В голосе ее проскальзывают высокие нотки. Она смеется тихо и счастливо. Однако постоянно умудряется прятать свой взгляд под приклеенными густыми ресницами. Вдруг, словно взорвавшись, речь ее полилась без остановки. При этом голос набирал все новую и новую высоту после каждого рассказанного ею эпизода. Невидимым образом к этому счастливому полету привязалась и высота ее звука. Мне в этом эпизоде, ее и моей жизни, отведена роль Китайского болванчика, невозмутимо сидящего и покачивающего головой при любых стечениях обстоятельств. Под веселые рассказы госпожи думалось о Вселенском. О судьбах, о Промысле Бога. О живучести, вернее, о выживаемости человека. Она спокойно смеялась, вспоминая некоторые истории. Но наши жизни будто протекали параллельным курсом. Наши судьбы находились будто в разных измерениях. Да! Сейчас пофилософствовать бы!

Вместо этого я, мысленно хлопая себя по щекам, приказываю: «Слушай и вникай, Ксения. Ты забыла, о чем утром спрашивала, глядя на Иконы?!» Точно. Как там у Апостола написано? Для всех будь всем? «Пробуй, Ксения! Вперед!» Я впервые включилась в разговор:

– А кто ваша семья? – подыгрывая ее веселью, с ходу спрашиваю.

– Ты да я, да мы с тобой, – вместо полного ответа напевает Арамсултон знакомую с детства песню. – А твоя? – не смотря в глаза, спрашивает она.

– Милая Ардалеона! У меня их так много, что вы всех не запомните сразу ни за что! Нас больше сорока пяти человек близких родственников: родные братья, сестры, племянники. Не считая примкнувших сватов, своячениц и шуринов. Просто знайте: если Бог управит нас продолжать общение, то в разговоре моем постоянно будут мелькать то те, то другие имена. Вот и все!

– Слушаюсь, валидэ! – задорно смеется Арамсултон.

Под веселые разговоры моей госпожи вспомнился рассказ коллеги. Он, придя навестить свою отдельно живущую мать, встретил точно такой же Восточный прием. Только оказался не лыком шит. А после маминого подобного приветствия «Шах-заде Сергей пришел» просто ее спросил, какую серию «Великолепного века» она сегодня посмотрела.

Не знаю, зачем и почему, а главное – для чего, и я задаю ей этот вопрос:

– Так вы смотрите сериал тот Турецкий? Да? Угадала? Угадала! – хоть каким-то боком стараюсь втиснуться в ее монолог я.

Только на две секунды Арамсултон призадумалась, да как хватанет меня за локоть. И давай смеяться, резко меняя тему своего повествования:

– Анекдот такой слышала? – При этом Арамсултон раскрыла старинный, видимо, веер. Начала им обмахиваться, все так же пряча свой взгляд под густыми ресницами.

– Мне анекдоты не нравятся. И другим не советую.

Только успела я произнести это, как моя новая знакомая начала говорить с чувством, с толком, с расстановкой:

– Построили однажды два ученых лестницу до неба. И говорит один другому: «Пойдем до Бога долезем и скажем ему, мол: «Так и так. Мы все теперь умеем на Земле делать сами, без Тебя. Наука дошла до такой степени просвещенности, что буквально все может сделать сама. Поэтому ты можешь уходить. Не нужен. Зачем ты нам теперь?!» Так договорившись, оба ученых полезли наверх. Взобравшись на самый верх, услышали голос Бога, обращенный к ним:

– Почто пришли, людие мои?

– Да вот. Пришли Тебе сказать то, что мы сами теперь умеем без Тебя все делать на Земле, а Ты уходи. Ты теперь нам не нужен.

– Правда? – Бог обрадовался успехам своего творения. – Все-все?! – удивляется Бог.

– Да! Да! – радостно отвечают ученые, не ожидавшие такой радостной реакции. И в порыве похвальбы добавляют ему: – Мы даже человека научились сами делать. Все сами, без Тебя! – изображая мнимое стеснение и застенчивость, добавляют ученые.

Бог задумался:

– Показать сможете?

– Конечно!

С проворностью лесных белок ученые спустились вниз. Достали пробирки, включили термометры, протянули провода. Остановились перед последним и самым важным звеном в своей цепочке. Предвкушая свой триумф, поглядывая вверх на смотрящего во все глаза Бога, побежали куда-то, принесли много отборной глины.

А Бог говорит:

– Не-не-не-не-не! Не из моей глины!»

Совершенное окончание рассказа я так и не узнала, потому что Арамсултон потонула в своем задорном, как колокольчик, смехе. Для нее сейчас никого не существовало вокруг. Она была там! И лишь смеялась и смеялась, изредка повторяя: «Не из моей глины». Я, признаться честно, тоже веселилась, но скромнее. На ум пришла картина ожидающего меня снаружи в «Лексусе» Павла, смеющихся Арамсултон с Ксенией.

Пора и честь знать! Ничего я так и не поняла из нашей двухчасовой беседы. Встаю, подыгрывая ее поведению. Кланяюсь, как могу, и, грациозно выписывая запястьями пируэты в воздухе, сообщаю:

– Простите, я покидаю вас! Мне нужно отъехать по срочным делам, мадам Арамсултон! – и, совершенно не рассчитывая на ответ с ее стороны, решительно направляюсь к выходу.

Какая у меня спина странная?! Она видит и чувствует, как согнулась эта только что сиявшая и хохотавшая старушка. Спина с жалостью видит, как неловко высвобождается Арамсултон из-за своего наикрасивейшего столика. Как, опустив висячими петлями свои руки, идет она провожать меня до двери. Я вижу все, кроме ее глаз. А взглянуть ей в глаза мне так хочется!

Мысленно попрощавшись с госпожой навсегда, спокойно наклоняюсь, чтобы застегнуть свои туфельки. Но в это время, вопреки всем законам физики, химии и поведения, я резко закидываю голову вверх и назад, упираюсь в ее открытый обращенный на мою макушку взгляд. Руки мои сами выпрямились, а туловище поднялось вверх. Мы стояли и смотрели друг на друга молча. Два разных поколения. Две разные судьбы. Два совершенно разных взгляда. Так вот почему Арамсултон постоянно прятала свои глаза. В них столько одиночества и горя! В них столько отчаяния! В них столько тоски и печали, что, наверное, на десятерых хватит!

Услышав сигнал автомобиля с улицы, мозг мой привычно заработал в авральном режиме. «Так, Ксения! Твой эпилог, давай». Не зная, что сказать, все равно начинаю:

– Дорогая Ардалеона! Приглашаю вас на занятия по Церковному чтению ввиду вашего обворожительного певческого тембра голоса. Занятия состоятся во Всецарицынском мужском Монастыре. По вторникам и четвергам. Спросите Ксению Николаевну. А Бог даст, дальше и петь начнете!

Посмотрела на нее еще раз внимательно. Решила обнять ее напоследок. И не ошиблась. В моих объятиях старушка стала рыдать:

– Милая моя, где ты была, когда у меня голос шикарный был? А сейчас мне семьдесят восемь лет. Кому я нужна такая?

Но я оставалась непреклонной:

– У меня Алексей учится, ему восемьдесят девять лет. Единственный бас, кстати! Так что и постарше вас найдутся. Отказы не принимаются. Жалобы только в письменном виде. Ангела-Хранителя! До встречи! – и шагнула в мир…

Я еду на «Лексусе» уже минут десять. Но душа моя не тут, не в машине. И не там, у Арамсултон. И не на уроке в Певческой Школе. Ау! Где же ты? Надо поискать. Ага! Сознание мое тщетно пытается свести под один корень все произошедшее и услышанное в Венеции. Ясно! Стоп, машина! «Ксения, это мартышкин труд, как говорит мой деревенский сосед. Напрасный, лишний, бесполезный труд». Не буду думать об этом сегодня, подумаю об этом в день следующего социального события.

– Ксения, вас куда подвезти?

– В Монастырь давай! Куда еще? – А сейчас впереди – дети.

Певческая Монастырская школа… Только вспомню об этом – и улыбаюсь. Уши мои отчетливо слышат слова Павла. Вернее, его сетования о своем сыне-подростке. Проблемы у него. Как же я так забылась?

– Павлик! В воскресенье приходи в храм «Похвала» с сыном. После Службы мы поем Молебен перед Иконой с частицей мощей святой Блаженной Матроны. Вот и помолитесь, и все управится, сам увидишь! – успокоила и обнадежила я его. Или себя?

Шагнула из машины на дорожку. Сразу зазвонил телефон. Батюшка. Надо присесть. А садиться некуда, кроме скамьи, на которой обычно просят подаяние все нищие. Я тоже нищая, только духом. Определилась на постой.

– Ксения.

– Але, батюшка, благословите.

– Слышала такое: возлюби ближнего своего?

– Да.

– Ты возлюбила, и тебе дано многое. – о*. Василий говорит загадками.

Проходящая совсем молодая парочка протянула мне пятьдесят рублей. Я машинально их беру.

– Батюшка, вы же знаете, я намеков не понимаю.

– Хорошо. Тогда так. Как у тебя все в Венеции все прошло?

– Слава Богу.

– Я другого и не ожидал. Ты ей тоже понравилась. А как она тебе анекдоты рассказывала! Я обхохотался, – на другом конце провода долго смеется батюшка.

– Вы откуда знаете? – удивляюсь я.

– Так она мне прислала видеозапись вашей встречи, – смеется собеседник.

– Что?! Видеозапись?!

– Да. Не волнуйся ты так, говорю. В общем, между нами говоря, живет она в достатке. Дом, дача, квартира, машина. Даже слуги есть! Ты очень пришлась ей по душе. Она передала десять тысяч рублей тебе. – Батюшка притих, рассчитывая услышать мои восклицания, но не дождался. Потому что язык мой прилип к гортани. Я молчу. Пребываю. Купаюсь в милости Божией. Ему пришлось самому продолжить разговор: – Советую тебе не тратить их никуда. Оставь для обещанного с моей стороны сюрприза. Пригодится. – Батюшка молчит, ждет каких-либо комментариев с моей стороны.

А я? Я чувствую себя миллионером. Это целая зарплата – десять тысяч рублей! Отец Василий понял мое состояние и говорит:

– Ладно. Дом еду освящать в село Казанское. С Богом!

Делаю вдох, выдох, вдох, выдох. Нормально.

Благодарю Тебя, Господи! Ах вот ты какая, Ардалеона-Арамсултон Султан!

Глава XVIII.
Пять минут тишины

Павел на «Лексусе» благополучно выгрузил меня на Кудрявой улице. Вот он – Всецарицынский мужской Монастырь. Его основная деятельность направлена на миссионерство и повышение духовного образования людей. Так что те монахи, которые приходят в Монастырь уединиться с Богом, попадают сразу в круговорот педагогических, общественных и просветительских событий. Здесь есть и Школы, и курсы. И для детей, и для взрослых. Для кого только и чего только у нас нет! Есть все и вся! Я по четвергам веду уроки здесь подряд. Начинаю с обеда: Церковное пение у различных возрастных групп.

– Со святым днем, братия и сестры! – как всегда, счастливо улыбаясь, здороваюсь с учащимися.

Занятия эти доставляют мне только радость. Собрались для пения такие разные ребята в повседневной жизни. И такие целеустремленные и одинаковые в желании научиться петь.

– Гласовая распевка*, в один голос. Основной какой?

– Второй! – почти хором отвечает хор.

– Молодцы! Тоня, ты Канонарх сегодня! – назначаю я конферансье. – Начали!

– Глас первый тропарный, – громко, нараспев протянула новенькая девочка. Сразу лица всех посерьезнели, баловство и разговоры прекратились.

Обрели звуковую одежду слова: «Спаси, Господи, люди Твоя…»

Идет пение, пение, пение. Дети стараются. Пролетела основная часть текущего урока. Ребята некоторые слегка подустали и начали отвлекаться. Куда деваться от этих баловников? Пока нарушители дисциплины реагируют на мои короткие приструнивания, особенно не заостряю всеобщего внимания на них. Но меру надо знать.

Иван сам не начал петь вовремя, да еще при начале всеобщего пения стал мешать соседу, отнимая у него листок-шпаргалку!

– Ваня, успокойся! – перекрикивая звучание двадцати пяти хористов, кричу в его сторону.

Так нет! В его краю уже трое мельтешат. Я пою, дирижирую, а сама во все глаза на них. Ясно! Сосед с другой стороны начинает приструнивать Ивана, ловя на лету его руки, нацеленные отобрать листок у Дионисия. Естественно, их закуток поет как попало.

– Иоанн, последний раз говорю! – грозно поверх пения снова кричу ему.

– А то что будет? – Иван явно не намерен миротворствовать.

Да! Есть и такие, которых родители привели в Монастырскую Школу с последней надеждой на исправление детей в лучшую сторону.

Свершилось! Иван дал кому-то подзатыльник. «Вот теперь, Ксения, стоп!» Лично меня он не смутил. Душа более думала о тех, кто сейчас все это видел и слышал. Надо что-то делать.

– Ванечка. Так! Ты нам давно уже мешаешь. Помните, я говорила вам: если сильно мешать станете, назначу вам поклоны? – пришлось остановить мне процесс научения пению.

– Да! – Дети отвечают, и глазки их горят с любопытством.

Я продолжила:

– Игумен* Варсанофий благословил меня поклоны вам назначать в редких случаях, – добавляю для точности.

– Вы – поклоны?!

– Как так?

– Да, помним! – понеслись со всех сторон реплики. Лишь Иван сидел безучастно, дергая теперь за косичку сидящую перед ним Алису.

«Ксения! Давай! Сказавши „а“, не забудь сказать и „б“!»

– Братья и сестры! Решением преподавателя пения Ксении Николаевны присуждаются Иоанну двенадцать земных поклонов. За неоднократные нарушения певческой дисциплины. В присутствии всех. Здесь и сейчас. Выходи, дорогой! – с участием говорю я ему, стараясь не раздражить.

Но, видимо, подходящий момент для наказания мною был давно упущен. Ваня как-то сразу выпрямился. Лицо его покрылось красными пятнами, глаза сузились. Пальцы без остановки поигрывали на коленках. Секунду подумав, он промолвил:

– Щас! Прям вышел и прям исполнил, – и начинает смеяться, приглашая к сотрудничеству и других.

Помогло то, что мы пели Церковные песнопения. Послевкусие от них еще остается у меня на душе и во рту: «Хорошо тебе, когда ради Меня тебя поносят и плохо говорят».

Как всегда, мне и думать долго не пришлось. Лишь хочется петь дальше. И пропустить этот неприятный момент скорее.

– Ладно! Ванечка. Слово не воробей, вылетело, а я не поймала. В воздухе поклоны висят? Висят! Кто-то их не делает? Не делает! – Я начинаю перемещаться в центр свободного пространства перед Хором. Поворачиваюсь к Святому уголочку. Громко спрашиваю хористов: – А кто-то их делает? Делает! – И сразу, без лишней волокиты, начинаю в среднем темпе класть земные поклоны*, вслух произнося Иисусову молитву.

Дети притихли. Печаль густым туманом разлилась по комнате. Я, делая поклоны, боковым зрением уловила незначительное движение на галерке.

Не может быть! О! Горе тебе, Оксана! Сейчас Ваня выйдет из класса, хлопнув дверью. Я молюсь в очередном поклоне: «О, Господи, помоги же. О, Господи, поспеши же!»

Противящийся поравнялся со мною и остановился. Так! «Надо что-то делать, Ксения! Что же?! Улыбнусь ему!» После очередного поклона, развернув к нему раскрасневшееся лицо с чистым, добрым, жалеющим и любящим взглядом, улыбаюсь ему. Начинаю делать опять поклон. Но что это? Ваня делает поклон вместе со мной?! Да? Как так? А вот так, Ксения!

Волна поощрения прокатилась по комнате. Ребята стали подбодрять нас. И нашлись даже такие, которые собрались выйти и тоже делать поклончики. Нам осталось сделать всего три поклона. Начали обратный отсчет вслух с Ваней:

– Три!

– Два-а-а! – это уже весь Хор вместе с нами.

Иван улыбается. Мне нормально. Ребята счастливые. «Слово „один“, наверное, прокричат?», – предположила я.

– Один! – почему-то заканчиваю счет одна. В полнейшей тишине.

Мы с Иваном, кряхтя, встаем с колен. Поправляем волосы, платок – у кого что есть. Разворачиваемся лицом к детям и видим нечто. Стоит в проеме двери не кто иной, как руководитель Школы! Собственной персоной Любовь Александровна! Челюсть ее выдвинута вперед и в сторону. Губа нижняя закушена верхними зубами. Весь лоб переморщинился от напряжения. Брови в максимальном подъеме от их первоначального места. Крайнее удивление. А глаза! Глаза задают немой вопрос: мне это снится?

– Со святым днем, Ксения Николаевна! Зашла на секунду предупредить вас о том, что к вам может заглянуть на любой из уроков комиссия Владык. Они пока еще в Монастыре. А тут такое… – помолчала секунду. – А тут такой… – опять подбирает слово. – А тут такие, – все-таки не находит она подходящего слова для открывшегося перед ней зрелища.

Довольно быстро приняла на себя свой прежний, привычный для нас вид. И ушла, пожелав нам творческих успехов. А успехи у нас сегодня в этой группе, кажется, были только духовные…

Давно начался урок у следующей группы. Песнопение мы разучиваем спокойное, медленное. Часто в нем получаются паузы, наполненные абсолютной тишиной. Нет, тишина все-таки не полная.

– Дети! После слова «Херувимы» все закройте ладошками ротики. Потому что то кто-то один, то кто-то другой из вас забывает и какие-то звуки все равно произносит. Договорились?

– Да!

Мы начали петь. Дойдя до нужного места в пении, я закрываю ладонями свой рот, напоминая певчим об этом движении. Тишина. Наконец-то! Эх! Прорвался все-таки лишний звук.

Я, нахмурив брови, начинаю рассматривать каждого, буравя его испытующим взглядом в надежде на то, что виновный не выдержит и сознается. Тогда у меня появится возможность все это дело исправить. Дети вертят друг на друга головами. Все молчат. Вдруг мы слышим приглушенное «А?». Заливистый, чуть далекий смех покрывает окончание вопроса. Далее опять: «А?» И вновь заливистый, задорный, но чуть далекий смех. Смотрю на детей. Все молчат. Значит, не у нас. Тогда где? Вопрос века.

– Пять минут тишины! – изображая ладонями рупор, объявляю я часто повторяющуюся фразу из одноименного фильма. Еще и приподняла указательный палец.

Абсолютно точно. Из-за стены теперь слышим все:

– …такая. А?

Кажется, будто начало говорит один. Видимо, маленький человечек. Потом где-то вдалеке смеются уже вроде двое малышей. Как продолжать урок, когда за стенкой такая загадка? Мне интересно и весело одновременно. Делаю жест ребятам, означающий «сидите». Выхожу в коридор. Он пустой. Все на занятиях. Рядом с моим классом есть помещение и кладовка. Тихонько подхожу туда, прислушиваюсь. Да. Это оттуда издаются эти странные звуки. Но в коридоре я уже не одна, оказывается.

Наиболее любопытные ребята, человек десять, не выдержав простого ожидания в классе, все-таки выбрались вслед за мною. Прикладываю палец к губам. Многозначительно играю бровями. Осторожно открываю дверку. Захожу первой, давая дорогу также и остальным. В увешанной костюмами комнате среди некоторых игрушек, среди стоящих рядами книг сидят два малыша. Задом к нам. Сидят, болтая ножками.

– Ты что такая дерзкая, а? – спрашивает-поет один, изображая пение шлягерной песни.

Второй же, внимательно слушая предисловие, вступает лишь тогда, когда необходимо произнести вопросительно «А?».

– Ты что такая дерзкая? – поет первый.

– А-а-а?! – хором, нараспев продолжают оба дальше. И сразу начинают так заливисто смеяться, что мы, не выдержав, присоединяемся к ним. А Арина начала уже и хип-хоп пританцовывать.

– Ты что такая дерзкая? А-а-а? – начинают «акать» и мои ученики, подхватив эту волну веселья. Но сколько веревочке ни виться, а конец будет.

Подойдя к мальчикам поближе, говорю:

– Привет! Мальчики! Где ваши родители?

Нисколько не смутившись и не испугавшись, старший мальчик восьми лет на вид неопределенно махнул рукой в сторону. При этом затевая опять:

– Ты что такая дерзкая?

– А-а-а? – процесс пошел заново.

Уже пятнадцать человек готовы находиться здесь. Петь и пританцовывать.

Пора их объединить. На законных основаниях, конечно. Предлагаю веселым ребятам:

– Пойдемте к нам в соседний класс. Вместе попоем. Только другие песни, ладно?

– А-а-а? – запели окончание их дуэта мои ученики, таким образом выстраивая отношения и предлагая им пройти к нам в гости. Мальчики сдались.

– Наташа, напиши записку: «Ваши мальчики в соседнем классе». И оставь вот здесь, – точно указываю ей местоположение послания. – А теперь, ребята, все дружно вместе пройдем, попоем песнопения. Мы вас петь поучим. Слышали, как Хор в Церкви поет? Вот так же и споем.

Когда мы вошли в класс с пополнением, оставшиеся сидеть до этого ребята очень удивились. И мне пришлось им дать объяснение:

– Милые хористы! Бог послал нам этих двух прекрасных юношей, – при этих словах двое наших гостей смутились, – чтобы научить их петь так, как вы поете. Научим?

– Да! – подхватили мою волну энтузиазма певчие.

Урок продолжается. Поем. Новенькие обвыклись, присмотрелись. Наступила пора конкретно за их обучение браться:

– Тебя Георгием зовут? Ты слышал сейчас, как мы пели?

– Да!

– Сможешь повторить? Лена, дай Георгию листок со словами. Давай, Георгий, пой. Остальные сидят тихо! – и, пользуясь неожиданной остановкой, тоже присела на краешек стула.

Георгий взял листок, да как запел. Один! Чисто! Звонко! Правильно! Выговаривая все трудные Церковные слова. От неожиданности мы потеряли дар речи. Все вместе. Поэтому в тот момент, когда песнопение было им окончено, мы все молчали, пораженные его исполнением и красотой голоса…

– Спой им тропарь* Георгия Победоносца, – повелительно командует тот, который помладше.

Георгий запел тропарь. Причем спел он его весь, полностью, наизусть.

– Тропарь святому Иоанну Кронштадтскому, – глядя на Икону святого, висящую у нас в классе, повелевает младший.

По окончании и этого тропаря, не дав нам опомниться, видя нашу реакцию, младший вновь дает команду:

– Вере, Надежде, Любови и матери их Софии спой теперь!

Младший увлеченно дает задания, вглядываясь в Святой угол. При этом ни капли хвастовства нет на его лице. Он будто сам тоже поет. Последние колена в тропаре Георгий допевал с извинительным лицом, глядя на незнакомую нам женщину, в это время открывшую дверь. Была она увешана сумками. Двумя руками еще и держала такую маленькую кудрявую девочку, как куколку. Их взгляды встретились. И мне стал слышен их немой разговор:

«Ты опять?» – журила Георгия дама.

«А я что? Что я? А я? А я что? Это они сами. Пришли, позвали. А мне что? Отказываться?» – весело оправдывался Георгий.

Уловив окончание тропаря, женщина привычно и громко, одновременно кивком головы зазывая своих ребят выйти в коридор, говорит нам:

– Простите, ради Христа! Отошла на минутку. Мы племянников привезли сюда на поступление. А своих детей я в подсобке оставила. Извините, простите. До свидания! – и, собрав семейство, ушла, закрыв дверь класса.

Но осталась открытой дверь наших душ. Я смотрела на лица ребят. Видела в них восхищение мальчиком и благоговение перед Богом, как и у себя. Как это возможно?! Как? Мысли сменяют одна другую. Такой маленький, а знает наизусть так много тропарей! Поет чисто и правильно! Кто у кого еще должен поучиться?!