Текст книги "Смеющийся дом. Первая книга из серии «Смеющийся дом»"

Глава VIII.
Рамсы не путай

Забрала с кухни Христину, оторвав от шеф-повара. Нашла Максима в компании нескольких подростков. Он увлеченно обучал их плотницкому искусству. Прерывать его не стала. При встрече наших взглядов просто кивнула ему головой в сторону калитки. Осталось найти Верочку и Захара. Побродили с Христиной по всем уголкам сада и огорода и их не обнаружили. Пришлось возвращаться в дом.

Спектакль был в разгаре. Все домашние постарались на нем присутствовать. Мы нашли Веру, Захара и еще несколько маленьких детей в светлой, сказочной комнате. Сказать, что она вся была усыпана игрушками? Нет. Она сама была как игрушка. Кровать огромная, как у принцессы. Стул витиеватый и золотой, как у короля. Балдахин над топчаном, как в «Аладдине». Куда ни посмотришь – невозможно оторвать взгляд! За столом с зеркалом сидела моя Верочка прямо и не смотрела по сторонам. Ей заплетала какие-то особенные косички девочка постарше. Рядом в качестве зрителей находились еще две незнакомые мне и уже заплетенные девчушки. Они внимательно следили за руками парикмахера. А та, в свою очередь, щедро сыпала объяснениями по поводу сотворения шедевра.

Мы поздоровались. Вере сделали последний штрих в прическе и отпустили ее.

Девочка с пышными бантами, которая до этого сидела безучастная к процессу плетения кос, обратилась сейчас к тем, кто оказался с этими самыми косичками:

– Девочки, а спасибо сказать парикмахеру?

Вера моя молчала отчего-то. А другие родные, которые в дом съехались, чего молчат-то? Девочка с бантами нажимала:

– Ну? Скажите: «Спасибо, Ангелина. Ты заплела нам косички».

Странно реагируют осчастливленные парикмахером клиентки: они молчат.

– Спаси Бог, Ангелина, за то, что заплела нам косички, – так за всех девочек с косичками ответил мой коротко остриженный Захарчик! Взрыв детского, на высоких нотах хохота сгладил обстановку.

Когда мы вышли во двор, там уже ждал нас Максим, окруженный новыми друзьями.

Краем глаза вновь замечаю объектив камеры. Разворачиваюсь. Смотрю на Марата. Он громко говорит мне:

– Вам подсказать короткую дорогу?

– Да.

– Как выйдете к машине, развернитесь и езжайте в другую сторону. Первый поворот направо. И никуда не сворачивайте. Никуда. Дорога приведет вас в центр.

– Благодарю вас.

Мы тронулись к калитке.

– Ксения! Красота супруги сменяется достоинством матери! – кричит вдогонку видеомонтажер. Это у него по сценарию, наверное.

Долго ли, коротко ли мы пробирались к оставленному «Ларгусу» – не знаю. Каждый думал о своем. Так и шли молча. Мне показалось неправильным окончить почти печально такое большое и интересное дело – помощь людям. Я бы предпочла, чтобы деточки мои сейчас смеялись. На крайний случай – хотя бы разговаривали. Наконец-то! Христина обратила внимание на листочек, приклеенный к железной калитке. Задержалась немного. Да как засмеется! С какой готовностью мы ринулись к ней! Когда все собрались, дочь громко зачитала: «Вяжу современные детские платьица из шерсти родителей». Нормально так постарались хрустальянцы в конкурсе! Сели мы в «Ларгус» и поехали домой.

Наступил восьмой час вечера. Поговорили немного в начале пути, а потом замолчали каждый о своем. Я думала о том, как помочь Кириллу. Исповедь и звонки. Так, хорошо. Еще иногда на службу возить. Отлично! Что с мальчиком? А что с малышом? Только на молебны в лавру. На отчитку, на чтение Псалтири.

Новая дорога привела нас к соседней с моим храмом улице. Я вспомнила о своей давней задумке поговорить с батюшкой Василием по душам.

– Дети мои милые! У вас есть еще силы подождать меня в машине?

– А ты куда? – одновременно спрашивают Христина и Максим.

Младшие ничего не замечают, играя в ладошки.

– Мне батюшке пару слов сказать надо.

– Давай, мама, мы выйдем и на детской площадке поиграем, – внесла Христина рациональное предложение.

Так и сделали. Вывернув на главную улицу, я удачно припарковалась возле храма. Зная батюшкину привычку проверять храм перед закрытием лично, я надеялась застать его на месте. И не ошиблась!

Войдя внутрь, я нашла его за раздумьями над новым, видать, облачением для поминального столика.

– Отец Василий, благословите! Можно с вами на постороннюю тему поговорить?

– Да, мадам, я к вашим услугам, – ерничает батюшка.

Мы присели около окна.

– Могу ли я после пятнадцати лет совместного служения откровенно пообщаться?

– Да.

– Вернее, как бы вам сказать… Я и так Богу все говорю открыто, при вас. А вот вы можете со мной поговорить так же начистоту?

– Да.

– Могу я вам сказать неприятные для вашего уха слова?

– Да, да, да! Что ты заладила? Хватит вату катать.

– Вот, вот, вот об этом и хочется побалакать. Мною замечено изменение вашего лексикона за последние месяц-два. – Батюшка встрепенулся. – За других прихожан не говорю, но в разговорах со мной с вашего языка стали слетать словечки, которые заимствованы, как бы так мягче выразиться, совсем из другого словарного запаса.

Отец Василий широко улыбается, смеется над моим каламбуром и повторяет, явно уже просто веселясь:

– Выразиться! – и опять смеется, повторяя этот глагол.

Я начинаю подгонять себя мысленно. Если он начнет слезы от смеха вытирать, результатом моей начатой с ним беседы будет полный ноль.

– В общем, сленг у вас появился такой специфический. – Все же стесняюсь я ему в лоб сказать «тюремный», однако.

– А, ты вот о чем! – И он хохочет, раскрасневшись, пуская слезы с глаз. – А я подумал… – Батюшка по деревенской привычке чешет затылок. – Крестил недавно бывшего зэка. Отдельно. Индивидуально. А он как попер, как попер духовно.

– Батюшка, вы что? Рамсы попутали? – прерываю я его с укоризной, как дитя.

Собеседник весь поглощен своим повествованием и продолжает:

– Короче, приезжает он сюда, в церковь, каждый день, – намеренно протягивает каждый ударный слог батюшка. Мне непонятно: доволен он этим или нет? – Или через день. Звонит точно каждый день, в любое время. Матушка скоро у меня телефон отберет, – и молчит, призадумавшись. Я тоже молчу, давая ему выговориться. – Так вот знаешь пословицу: с кем поведешься…

И мы дуэтом, почти одновременно продолжили:

– …от того и наберешься.

Мой «ответчик» наконец-то стал серьезным.

– Видимо, оттуда эти слова мои новые.

Смотрю на собеседника. Вижу, что сам не в восторге. Мысль только одна, причем на мотив известной песни Тани Булановой: «Вот такие дела». «Ксения, думай, думай, думай! О! Готово!»

– А вы, батюшка, в курсе, что сленг этот, как цепная реакция, поползет дальше, прилипая ко все новым, чистым поверхностям? – задаю я обличающий вопрос, но, к сожалению, вижу, что смысл его сейчас от батюшки скрылся.

«Ладно! Ксения, держись, – подбадриваю себя. – А кто говорил, что легко будет? Не мытьем, так катаньем. Так у нас вроде дела делаются?»

В душе моей прозвучал пронзительный, призывающий мобилизоваться в поход звук трубы. Перехожу в наступление:

– Милый батюшка! Еще чуть-чуть, – я для достоверности показываю ему на своих пальчиках, какое именно «чуть-чуть», – и я со всеми моими детьми, внуками, родными, учениками, коллегами, соратниками, благодетелями и прихожанами вот точно так же глаголати начну.

После этих слов умышленно встаю. Подчеркнуто строго поправляю платок на голове. Резким движением закидываю сумку на плечо. Делаю вдох-выдох. Задерживаю свое дыхание. Собираю силу воли в кулак. Прямо перед батюшкиными глазами выразительно смотрю на свои ручные часы. Прикладываю ладонь к глазу, поднимаю вверх брови, показываю все свои зубы одновременно. По моему мнению, должна получиться гримаса, обозначающая сожаление. В том смысле, что мне некогда разговоры разговаривать, а пора бежать дела делать.

– Всё. Батюшка! Я вас выкупила. Бросаю микрофон. Воздух не трясу. Гусей не гоняю. Вату не катаю, а отчаливаю, – все, что знала, разом, в кучу выложила ему. Развернулась и пошла к выходу.

Спина и плечи мои сжались от ужаса. Шея тянется вниз. Ноги мои не идут, а плетутся. Очень хотелось посмотреть на его реакцию. Но я дошла без оглядки! Если мой собеседник сейчас начнет смеяться и оправдываться, значит, я зря все это затеяла! До двери – четыре, три, два, метр…

– Помолись о спасении раба Божьего Валерия. Так его зовут, – снизив тон голоса, кричит вдогонку отец Василий. – Вместе с ним и за меня, грешного! – добавляет он скороговоркой, словно вспомнив важное.

Закрывая за собой дверь, украдкой смотрю в его сторону. Ох, как мне стало жалко сидящего согнувшись 65-летнего человека. Меня поразили его глаза. Вернее, взгляд! Чего там только не было… Но не было в нем самого главного для меня в эту секунду. Не было обиды!

Двигаемся на машине в направлении дома. Все устали, конечно! Мне их, с одной стороны, жалко. Но с другой… Пусть знают жизнь во всех ее проявлениях. В том числе и то, как мама конкретно трудится, когда ее не бывает дома.

Максим, до этого молчавший, засмеялся очень громко и заливисто. Я бы сказала, неестественно.

– Ты чего?

– Больше двух – говорится вслух! Мы тоже хотим! – полетели детские реплики в его адрес.

Сын сосредоточился и, хихикая, начал свой рассказ:

– Мама, дети! Вы помните, я вам про одноклассника говорил, который в Волгоградскую область переехал?

– Я помню. – Это Христина всех выручила.

– Так вот! Адреса своего он тогда не знал. Сказал, напишет в сообщении. Ну и забыл, наверное. Сегодня в телефоне мне особенно много делать нечего было, я и не заглядывал.

Максим начал смеяться. Ему весело, мы понимаем. А нам? Захар по-мужски командует:

– Говори дальше!

– Сегодня я получил эсэмэску от него. Там мой бывший одноклассник описывает свой новый дом. Рассказывает об учителях. Много пишет о своих новых одноклассниках. Самое главное… – Максим закрыл ладонью лоб и смеется снова. – Я вам заранее точно говорю: есть такой город в Волгоградской области. Я знаю. Самое главное, он подписался: «Серафим из Серафимы».

– Как?

Только секунду мы перерабатывали информацию. Дальше просто смеялись. Смотрели друг на друга и повторяли на разный манер сочетание слов «Серафим из Серафимы».

Христина подкидывает смешинок в смех, громко спрашивая:

– Серафим из Серафимы?

Дети смеются. Затем Захар делает грозное лицо и, будто вызывая бойца на бой, кричит:

– Серафи-и-им из Серафимы! – и смеется вновь.

Верочка созрела для шутки. Разводя ручки в стороны, вопросительно подняла бровки и говорит:

– Серафим из Серафим.

Нам всем весело. Бывает такое совпадение.

До дома остались считаные перекрестки. Пассажиры мои не унимались, мыслью немного пройдя дальше:

– Михаил из Михайловки, – хохочет салон.

– Данил из Даниловки, – вставляет Захар.

– Александр из Александровки, – веселит всех Христина.

– Анна из Новой Анны, – добавила и я.

Все мы смеемся. Пополняем запас энергии в организме посредством смеха. Я слышала нечто подобное.

– Разгуляй из Разгуляевки, – вовремя вспомнил Максим название рядом стоящей деревушки.

– Дурак из Дурновки!

Стоп! Стоп! Стоп! Мои уши сразу уловили не то направление для настоящего веселья. Хотя я и знаю, что, если немного проехать по трассе в сторону Золотого оврага, действительно стоит деревня с таким названием. Разглядела карман у дороги. Свернула и резко затормозила. Дети потянулись в ремнях вперед. Молчат. Тогда говорю я:

– Мои дорогие дети! Что сие означает? – хлопая руками по рулю, спрашиваю прохладным тоном.

Первой вспомнила Христина:

– Мама, ты просишь нас нажать на тормоза.

– Приз в студию! – громко и радостно возглашаю я.

Дети заулыбались. Мы тронулись дальше. Но недолго музыка играла. В нашем случае недолго хранилось молчание.

Через минуту Захар сказал:

– Серафим из Серафимы.

И все по новой. Веселья – полная машина. Хоть отбавляй.

Припарковались на свое свободное и ожидающее нас место. Захарчик забежал вперед нашей вереницы. Развернулся к нам, поднял указательный пальчик к небу и изрек:

– Спящие из Засонновки!

Спать!

Глава IX.
А вас я попрошу остаться

«Следующая остановка «Кинотеатр «Мир», – вещает голос в городском рейсовом автобусе маршрута №17. Но я-то знаю, что расстояние между остановками огромнейшее. По пути нам надо постоять на четырех светофорах. Еще с разгона переехать затяжной овражек, внизу которого стоит церковь в честь святого апостола Иоанна Богослова. Излюбленное горожанами место для круглогодичного окунания в открытой купели*. Так что я преспокойненько продолжаю дремать! Успею проснуться еще до выхода.

Вдруг слышу глухой стук в районе моих ног и… тишину. Приходит осознание: у меня выпал пакет из рук, потому что я уснула. Приоткрываю правый глаз, сразу смотрю вниз. Точно! Вот он, родимый, лежит на полу. Делаю вдох, выдох, резкий рывок вперед за пакетиком. Подняла, намотала теперь его на руку. С чистой совестью закрыла глаза и опять же буквально провалилась, поплыла в послеобеденную дрему.

Успела поглядеть в окно и теперь знаю, что нами освоен только первый светофор. Счастье-то какое! Попутно зачитала яркую рекламу на остановке. Вот она: «Требуются грузчики для интересной работы». И я в полудреме перевожу это объявление на видеоролик. Стоят грузчики, кивают головами, крутят ладошками, улыбаются. Короче, интересная работа. Чего тут говорить-то?!

Не знаю, сколько времени прошло. Слышу снова глухой стук около моих стоп… Опять? Дубль два. Я дорожку знаю. Зачем мне глаза открывать? Раз вниз – и подниму. Вдох, выдох, резкий наклон. Лишь у самого пола автобуса пришлось открыть глаза. Я почувствовала мягкое столкновение моей головушки с посторонним предметом. Замерла. Анализирую. Вижу прямо перед собой, внизу, у пола, сонный взгляд пассажирки, которая ехала напротив меня в салоне. Это она теперь уснула. Это ее теперь очередь сумку ронять.

Где-то далеко на задворках моего сознания мелькнула мысль: «И смешно, и весело получилось!» Но я так и продолжаю дремать.

«Остановка «Кинотеатр «Мир», – бодрым электрическим голосом призывает меня слегка нервничающий динамик. Медленно съедая согласные буквы, говорю себе: «О, это моя остановка!» – и… продолжаю дремать с закрытыми глазами. Мне тепло, уютно, сухо, хорошо. Салон полупустой. Место никому не пришлось уступать. Водитель профессионально плавно трогается с места. Плавно и тормозит. Мотор гудит равномерно.

А-а-а! Кто-то трясет меня за плечо. Мотор гудит все громче и громче! Голос над ухом, но явно не мой. Кто-то сильно трясет меня за плечо. Возвращаюсь на землю, открываю глаза. Кондукторша, оказывается, склонилась надо мной. Трясет за плечо и без конца повторяет:

– Остановку проедете! Остановку проедете!

Только и успела я встать, поклониться ей да выскочить на улицу из автобуса. Надо же! «Остановку проедете!»

Стряхиваю последние остатки сна. Одни люди прибывают, другие уезжают – постоянное движение. На нашу остановку стекаются почти все маршруты городка.

Храм расположен на перекрестке двух главных улиц города. Огорожен красивой железной изгородью. Так и зовет зайти и посидеть под тенью его прихрамовых деревьев. Поднимаю взгляд чуть вдаль и выше. Вот она, моя церковь в честь образа Божией Матери «Похвала». Иду к Тебе, Господи, иду!

Из глубины остановки вышла странного вида женщина. На вид ей можно дать сорок пять лет. Одета чисто, но как-то с опозданием по времени лет на двадцать. Она сразу направилась ко мне. Что так бросилось мне в глаза? Кроссовки. Ее кроссовки. Одна – красная, вторая – черная. «Сейчас денег попросит», – подумала я. На ходу открываю сумочку и достаю кошелек. Женщина в разных кроссовках пристроилась к моему шагу. Идет рядом, плечом к плечу. И молчит. Я тоже. Да вдруг как откроет свой рот – и без остановки:

– Идет она вся такая… – и показывает невидимым зрителям, какая именно я иду. – А ты вблизи не такая и красивая. Так себе. Я не хуже. А вот глянь: позарился же кто-то. Идешь по улице, а вокруг детей – как утят.

Женщина показывает вокруг себя и считает утят, видимых ей одной. Я прибавила шагу. Она тоже прибавила, говоря при этом:

– Ути-ути-ути.

Передо мною ажурная входная калитка храма. Я протянула женщине пятьдесят рублей.

– Возьмите.

– Убери. – Женщина в разных кроссовках осталась стоять у калитки. – Помолись за меня. Ираида имя мое.

Мы разошлись в разные стороны.

Я по привычке глянула на ручные часы. О-о-о! Бегу к Тебе, Господи, уже бегу! И вспомнила молодость – бегом до храма. Вот и он. Уф!

Отдышалась. Поклонилась на входе. Захожу в храм. Оцениваю обстановку. Я почти опоздала. По пути к ступенькам наверх, на клирос, энергично прочищаю горло перед пением обычным способом и очень стараюсь.

– Что, никак? Не заводится? – слышу женский голос.

– Что не заводится? – задаю встречный вопрос, который летит к обладателю голоса. Сама усиленно думаю, чего же я не расслышала от нее до этого? – К-к-кх! К-кх!

– Не заводится, говорю? Машина не заводится?

Это прихожанка Варвара так шутит со мной…

Книги раскрыты, ноты разложены, певчие стоят. Но с какими-то большеватыми глазами.

– Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Нераздельней Троице… – А вот и возглас!

Полилась по Вселенной божественная служба…

Почти сразу после начала пения прибегает посланец из алтаря:

– Батюшка сказал: Сергий читать шестопсалмие не будет, у него голос срывается сегодня. Вы читайте, – и ждет ответа, стоит.

Допеваем стихиру, успокаиваю его:

– Я сама почитаю!

Гласы, гласы, богородичны, запевы, «Ныне отпущаеши» Мариинского.

Идет воскресная служба наступившего, витиеватого второго гласа*.

Задала тональность* хору на «Малое славословие», попела с ними чуток и помахала рукой. Дальше пойте сами. Я вниз, читать.

Прикладываю Часослов* ко лбу и спускаюсь вниз, в центр. Встаю перед праздничной иконой. Начинаю читать псалом* №3. Как положено, тихо и кротко. Да-да! Специально об этом чтении такие указания: тихо и кротко. Это я в книге «Причетник» прочитала.

Одна за другой гаснут в храме лампочки, бра и свечи. Так положено. Это означает переход человечества из Ветхого Завета* в Новый Завет*.

Все молятся в полумраке. Но сразу после моего чтения включат много света. На службе зазвучит: «Бог Господь, и явися нам».

Читать мне трудно. Почти не различаю слова. Полумрак. И вдруг! Алтарники ошибочно выключили в храме весь-весь, буквально весь свет. Абсолютная темнота для чтения. О нет! Я не различаю ни единой буковки! Мне бы свечу горящую сейчас в ладонь. Шла в центр я с клироса. У нас там подсвечника нет со свечами. Горят лишь далеко в храме – дежурные. По одной свече на каждом подсвечнике.

Пришлось мне читать наизусть. Только по памяти. В надежде, что кто-то среди молящихся все-таки правильно оценит мое положение.

– И на людех Твоих благословение Твое… – Что там дальше? – Кх-кх! – крякнула горлом. Дала себе секундочки для восстановления текста по памяти. Ага! Есть слова! Гораздо медленней. – Аз уснух, и спах, восстах, – Всё. Приехали. Конечная остановка.

Люди думают, что я уснула, наверное. Гулко звучат в полной тишине мои шаги, направленные к единственной горящей сейчас не так далеко от меня свечке. Дождалась! К моим шагам присоединился прямо топот нескольких выручальщиков, спешащих ко мне с зажженными свечами. Никого не обидела, взяла у всех.

Тут и из алтаря выглянули на разведку. Теперь и боковые бра возле меня включились.

– Заступник мой еси, слава моя, и возносяй главу мою, – продолжаю читать, стараясь не убыстрять темпа в сравнении с прежним. Все хорошо.

Во время чтения этого шестопсалмия*, когда во всем храме тушат основной свет, тушат даже свечи; в этот самый момент, когда люди в загадочном полумраке тихонечко стоят, воздерживаясь от разговоров и ходьбы; именно в этот момент входная дверь с шумом открывается, и вот оно – явление Верочки прихожанам!

Стремительно вошло к нам олицетворение жизни. Делала свои первые шаги по храму в сопровождении своей родной тети Светы. Громко заканчивала предыдущий разговор.

Все прихожане, как водится, дружно повернулись в ее сторону, прижимая при этом указательный пальчик к своим сомкнутым и чуть вытянутым губам.

Мгновенно оценив обстановку, Верочка сама стала показывать всем этот знак. Успевала при этом тихо и даже на цыпочках – а главное, молча – идти в сторону лестницы на клирос.

Поднялась, поздоровалась со всеми певчими кивком головы и встала к клиросным балясинам смотреть на маму. Сверху вниз!

Мое чтение окончено. Поднимаюсь на хо́ры*. Наконец-то мы с ней обнялись. Моя младшая, четырехлетняя дочь Верочка. Она привычно усаживается в свой уютный закуток. Достает свои детские игрушки и… начинает нам даже припевать иногда. Что можно на бдении ей знать наизусть-то?! А ничего! Просто Верина душа уловила почти одинаковые, частенько повторяющиеся окончания стихир* и тропарей*: «…моли спастися душам нашим». Или: «…велию милость». Вот и подпевает их.

У нее сейчас своя жизнь: надо куклу покормить, погулять с ней, поучить и спать положить. Вот и славно! Никто никому не мешает!

Краем глаза замечаю: она успевает и креститься. Но только в тот момент, когда лик поет: «Тебе, Господи».

Мы благополучно допели до канона*. Отпускаю хор с Верочкой вниз, на помазание елеем*. Читаю сама канон и понимаю, что хор мой столпился где-то на середине огромной длинной лестницы. И затих. Весь! Что там? Наизусть сказан мною длинный запев к канону. И во время него я успеваю шагнуть в сторону и посмотреть вниз. Понятно! Прихожанин спит – служба идет! Прямо по центру лестницы расположился каким-то образом веселый и кудрявый наш прихожанчик – мальчуган Егор. Так и умудрился уснуть, обезопасив себя от падения обниманием балясины. Ничего не поделаешь. Тут выбора нет. Жалко Егора, но он был разбужен.

Вера привычно забегает впереди клиросной вереницы. Тянет свой хоровод за ладошку первого певчего:

– Клирос*! Клирос! Клирос! – сообщает первопроходец столпившимся прихожанам.

Кем же ты вырастешь, моя девочка, раз на пятом году своей жизни ведешь за собой людей?

В храме стоит благоговейный полушепот. Четко слышны поздравления батюшки каждому прихожанину при елеопомазании. Неожиданно ворвалась в храмовую атмосферу веселая и громкая песня Винни-Пуха, знакомого всем нам с детства:

– В го-ло-ве мо-ей опилки, не бе-да!

Посмотрим, кто забыл выключить телефон перед входом в храм. Заодно и узнаем, у кого в голове это самое.

Клирос очень старался вернуться во время моего чтения. Поднялись они быстро. Да отдыхивались долго. Поэтому и припоздали к началу следующего пения, которое было мною исполнено в одиночестве.

С улыбкой на лице допеваю 5-й воскресный ирмос* 2-го гласа:

– …От нощи неведения, приведение и-и-мамы-ы… – сдерживаю смех. Замечаю вопросительное выражение лица моей младшенькой, остановившейся возле пульта.

Как же меня так угораздило? Четко и ясно, во всеуслышание спеть в относительной тишине это словосочетание?! Эх! Допелась! На всякий случай вспоминаю название мультика «Карлсон». Понимаю: вопросов по окончании службы не избежать.

Бдение* подходит к концу. Вера, как всегда, при нашем пении «Великого Господина и Отца нашего…» сразу соскакивает с лавочки. Начинает энергично собираться и прибираться в своем малом домике. Затем во время чтения первого часа подходит ко мне, спрашивает:

– Домой? Все? Домой, мама? – и размахивает своей собранной детской сумочкой туда-сюда.

Всенощное* бдение окончено. Певчие исповеданы. Прихожане расходятся, а я с дочуркой остаюсь.

На этот раз хористы не выдержали и остались разузнать секрет Вериной прозорливости.

– Верунчик! – доброжелательно спрашивает Ирина Васильевна, альт*. – Малышка наша. Как ты узнаешь, что домой пора собираться, а? – стараясь казаться маленькой, вопрошает певчая.

Вера все поняла, но с ответом затянула, явно купаясь в лучах восхищенных, устремленных на нее с интересом и добротой взглядов. Одной ручонкой поправляет волосы. Другой помахивает возле уха и, переведя свой взгляд на потолок, отвечает:

– Да вы там что-то про херувима пели, как мы в конце молитвы дома тоже поем. Это значит, домой можно идти.

Своим ответом дочь увеселила души певчих. Они в умилении разошлись по своим домам.

А у нас еще дела: Вера решила заново кукол переодеть, спать положить. А я – клиросное место почистить. Убрать все спетое и прочитанное. Приготовить на утро все требуемое, с учетом дня и настроения в пении.

Вы замечали когда-нибудь: божественная служба сама может подсказывать правильный выбор песнопений, идеально подходящих именно к этому празднику или празднованию дня святого? Так радостно становится, когда лик, не сговариваясь, просит поставить для пения одно и то же песнопение!

Верочка и я наконец-то готовы «направить ноги наши на путь мирен». Осторожненько, потихонечку спускаемся с хоров, чтобы не нарушить редкую, прямо звенящую тишину храма. Слышим скрип «к-к-к» со стороны алтаря. Наши глаза, естественно, обращены теперь только на скрипнувшую дверь. Точнее – на южные врата*.

Батюшка Василий показался в проеме. Тут внизу, на скамейке у окна, оказывается, еще и прихожанка сидит. Понятно! У них сейчас духовный разговор намечается!

Вот и нет! Прихожанка как сидела, так и сидит. А батюшка, на ходу расплетая поручи, приближается к нам.

Нарочито подражая интонации Мюллера из знаменитого фильма «Семнадцать мгновений весны», говорит:

– А вас, Ксения, я попрошу остаться!

Дочка догадалась о времени непредвиденной остановки. Сразу благополучно побежала к той сидящей прихожанке, усиленно манящей ее рукой.

– Да, батюшка! – И в голове волей-неволей появляются мысли о причине будущего разговора.

Батюшка молчит. Пошутил, что ли?! Сосредоточенно справился с поручами. Сложил их ровненько в ладошках и прижал к своей груди. Молчит. Только взгляд такой, будто хочет завещание написать. Ну, и я молчу. Смотрю на него, будто уговариваю в мою пользу составить ту бумагу. Стоим, молчим. Оказывается, после пятнадцати лет совместного служения такое возможно!

Тут меня начинает пробирать смех. Я четко увидела со стороны низковатого роста меня и почти в два раза выше батюшку.

– Распоряжение с епархии пришло. – Батюшка Василий вздохнул. – И я, подумавши… – Кашлянул. Нарочито громким, официальным тоном продолжил: – «Ответственным за социальное служение в храме Похвала Пресвятой Богородицы назначить Ксению Николаевну Свистун. Дата. Подпись. Печать».

Моя голова переводит услышанное на разговорный язык.

– Вопросы есть? Вопросов нет!

Отец Василий сам, по своей особенной привычке, складывает мои ладони для благословения. И благословляет. Хлопает меня слегка по плечу. В развороте собирается уходить восвояси.

– А почему я? – Память выдает мне красивым калейдоскопным рисунком все мои многочисленные работы.

Отец Василий поднял вверх плечи, ладошки и брови:

– Не знаю. Иди с миром.

Так и расстались. Вот это новости! Видимо, не стоит мне об этом думать сегодня.

Разузнаю все конкретно в понедельник. А теперь домой! Подхватываю доченьку в охапку – и бегом на улицу.

В эту минуту замечаю новую, светящуюся игрушку в руках Веры. Был раскрыт секрет сидящей долго в храме прихожанки!

Выйдя за ограду, кланяемся последний раз.

– Господи, благослови в дорогу, – прошу я.

– Господи, спаси Тебя Господи, – лепечет дочь.