Текст книги "Игра Первых"

– Держись, ещё немного, и я помогу, – нёс ветер весть со стороны Аллара.

И Алсим полз и полз, полз и полз…

Горячий язык лизнул кожу. Морда с мокрым носом настырно тыкалась в щёку. Алсим через силу повернулся набок. Опекун продолжал его толкать. Когда удалось перекатиться на спину, на лицо заструился Свет. Юноша всей кожей впитывал его и ощущал ни с чем не сравнимое блаженство. Свет смыл усталость и боль, тело сделалось лёгким, как луч, как ветер. Алсим поднялся с белых плит, отрезал прядь волос и благоговейно вложил её в пальцы лучезарного бога:

– Аллар, прими мои волосы и душу. Да пребудет со мной твоя милость, как осеняла она мою маму…

Прядь наполнилась Светом.

– Не только её… – сияла сверху улыбка Аллара.

* * *

Прильнув к серому от въевшейся пыли, покрытому разводами лицу Алсима, мать безостановочно гладила его волосы и плечи, словно никак не могла вполне удостовериться, что перед ней не пустота. Отрывалась, снова приникала, покрывая поцелуями ввалившиеся щёки сына, его грязный лоб. Запахло горелым.

– Совсем про лепёшки забыла! – спохватилась мама. – Помойся, сынок, вода нагрета.

Она вернулась к очагу. Чувствуя, что ноги его больше не держат, Алсим опустился прямо на пол.

– Уже иду, – пробормотал он и заснул там, где сидел. Пробудившись на закате неизвестно какого дня, юноша обнаружил, что лежит на циновке, укутанный в тёплое шерстяное одеяло. Запахи горячей пищи дразнили обоняние, и слюна моментально наполняла рот. Изодранной туники, пропитанной потом, пылью и кровью, на нём не было. Располосованное левое предплечье, обработанное и заботливо забинтованное, почти не ныло. Множественные синяки и шишки не ощущались. Усталые мышцы болели, но в целом Алсим был вполне жизнеспособен. Дразнящий запах приблизился.

– Попробуй, сынок. – Мама вложила ему в рот маленький рулетик.

Алсиму показалось, что ничего вкуснее этого подкопчённого сыра, сдобренного душистыми травами, завёрнутого в восхитительную масляную лепёшку, он никогда не ел! Юноша снова открыл рот.

– Ещё один рулетик – и встаёшь! – засмеялась мама. – Ужин стынет!

* * *

Алсим не помнил, когда ел в последний раз, и набросился на наваристую, жирную уху, приправленную теми же душистыми травами, на рулетики с разнообразной начинкой, заглатывая их один за другим…

– Не торопись так, сынок, подавишься.

– Угу… – кивал Алсим с набитым ртом.

Мама вышла. Несмотря на зверский голод, насытился Алсим на удивление быстро – до каши с мясом дело так и не дошло. Вернулась мама, налила сыну горячего травяного напитка, присела напротив.

– Трудно было?

– Не очень. Помог Опекун.

Юноша поднял на мать глаза и едва не подавился. Привычная, домашняя мама, только что сидевшая рядом, исчезла. Вместо неё он увидел поразительно красивую женщину в нарядной красной тунике. Чело незнакомой мамы украшал серебряный обруч, а грудь – кулон на золотой цепи. В глазах клубилась туманом печаль и знание чего-то такого, от чего новоиспечённый мужчина ощутил себя несмышлёным ребёнком.

– Это и есть Камень Гнева? – прошептал Алсим, указывая на кулон.

– Талисман может становиться оружием, может оберегать. Я научу тебя, как им пользоваться. Но прежде скажи – в чём тебе помог Опекун?

Сын потупил взор:

– Убил ягнёнка, которого я должен был принести в жертву Хунгару.

– И всё?

Алсим кивнул.

– Хунгар принял твою жертву?

– Да.

– Отвечай честно, не заставляй меня лезть в твою память! Что ты сделал, чтобы Хунгар принял жертву, убитую не тобой?

Юноша показал левое предплечье.

– Что было дальше?

– Ягнёнок исчез в багровом пламени. Я пошёл приносить дар Аллару.

– Повернулся и пошёл? Не лги мне, Алсим!

– Ты права, мама, было не очень просто. Опекун снова помог. И думаю, Аллар.

– Значит, боги и тебя втягивают в свою игру… – помрачнела мать, расстегнула на шее цепочку и протянула сыну талисман: – Я хочу, чтобы эта вещь была у тебя и оберегала.

– В какую игру? – не понял Алсим.

Вместо ответа мать взглянула на него так пристально, что у юноши закружилась голова. На мгновение накатила тошнота и тотчас отпустила. Алсим с любопытством вертел в пальцах кулон, любуясь им.

– Посмотри на меня через кристалл, – велела мать.

* * *

Сон никак не шёл. Алсим метался, ворочался и не находил успокоения. Слишком много любви и боли открыла ему мамина память. Тихонько поднявшись, не одеваясь, он бесшумно двинулся к двери. Хотелось вдохнуть свежести, запахов летней ночи, а сильнее всего – выплакаться. Оплакать короткое мамино счастье, юношу-отца, своё закончившееся детство, мечту о море… Опекун дремал возле двери, положив голову на лапы.

– Куда собрался? – заворчал волк, поведя чуткими ушами.

– Посижу немного под деревом.

Посреди их двора росла старая акайя, к ней и направился Алсим, чтобы дать волю слезам. Но на полпути замер, слёзы высохли мгновенно. Те, чьи глаза не способны дружить с темнотой, приняли бы фигуру очень высокого человека, жавшегося спиной к акайе, за ствол дерева. Но Алсим сразу разглядел заросшего косматой бородой мужчину, одетого в звериные шкуры. Поняв, что его присутствие обнаружено, человек более не счёл нужным скрываться и шагнул к юноше. В руке незнакомец сжимал нож.

– Отдай амулет Хунгару! Отдай по-хорошему, если хочешь, чтобы твоя мать жила.

Сзади раздалось угрожающее рычание. Если бы с Алсимом был талисман, он услышал бы в этом рыке: «Опять ты, убийца волков!» Но мамин подарок остался в доме, как и оружие. Быстро оглянувшись, Алсим увидел, что волк подобрался, готовясь к прыжку.

– Н-е-е-е-т!!!

Поздно! Опекун прыгнул, навстречу ему метнулось длинное лезвие.

– Как же ты мне надоел, зверь! – с ненавистью прошипел незнакомец. – Сдохни!

Вырвав нож из серого брюха, он резко вздёрнул волка за загривок, оторвал от земли, повернул к окаменевшему Алсиму и полоснул лезвием по косматому горлу.

– То же самое будет с твоей матерью. Только она умрёт не так легко.

Незнакомец отшвырнул мёртвого волка в сторону. И тогда Алсим двинулся к убийце Опекуна, забыв, что у него нет Камня Гнева, нет иного оружия, даже одежды – и той на нём нет. Ничего у него не было, кроме раскалившейся добела ярости. На дворе внезапно стало светло как днём. Страшный человек попятился, закорчился, прикрывая рукой искажённое мукой лицо, и, выронив нож, бросился в ночь. Юноша подхватил остриё и с силой швырнул ему вслед.

* * *

– Алсим, Клык, что за шум? – Тревога билась в голосе матери, словно пойманная в силки птица.

Алсим обернулся, чувствуя, как раскалённая ярость змейкой сворачивается внутри. Мать бросилась к нему, прижала к груди, и юноша разрыдался. Он забыл все слова, не мог вымолвить ни единого, кроме самого первого, произнесённого им в жизни: «Мама…» Когда слёзы иссякли, Алсим указал на Опекуна. Мать опустилась на траву рядом с мёртвым волком, обняла косматую голову и замерла. Алсим пошёл за лопатой и заступом. Пока он копал, мать, устремив глаза к луне, что-то тихонько напевала. Когда Алсим закончил и опустил тело Опекуна в могилу, мать зашла в дом и вернулась с маленькой тыквенной бутылочкой. Спустилась в яму и спрятала в волчьей шерсти сосудик – один из трёх, оставшихся от деда и хранимых в доме как реликвии.

– Прощай, Клык. Ты был верным другом. Если на то будет милость Аллара, встретимся.

Алсим помог матери подняться и сам спрыгнул в яму. Обнял волка и уткнулся лицом в шерсть. Опекун всегда неотступно следовал за ним, всегда его выручал… Даже инициацию он не прошёл бы без своего верного телохранителя! Ребёнку, которым Алсим был ещё совсем недавно, казалось, что всё происходит не на самом деле, происходит не с ним. Его Опекун не мог умереть! Но взрослый мужчина, которым Алсим стал совсем недавно, выбрался из ямы, выпрямился и взял в руки лопату.

– Если на то будет милость Аллара, встретимся, Опекун.

Комья земли полетели вниз.

Глава 14
Праздник

От окончания обряда до дня чествования юношей, признанных взрослыми, по традиции проходила неделя. Она отводилась на то, чтобы прошедшие инициацию восстановили силы после изнурительного испытания, а родственники успели подготовиться к празднику. Алсим проводил всё время с матерью, учившей его, как пользоваться талисманом, и увлёкся настолько, что не заметил наступления дня праздника.

С утра юноши должны были предстать перед мужчинами и принести клятву своему народу. После этого в каждом из родов, получивших нового защитника, начиналось торжество. В роду Алсима насчитывалось пятьдесят четыре человека. За последние три года появился всего один малыш – прошлой зимой хромоножка Симоти родила мальчика, и тот прожил уже семь месяцев. У остальных либо не получалось зачать, либо роды были преждевременными и заканчивались рождением мёртвого ребёнка. Все понимали, что это значит, но в день праздника думали лишь о том, что приобрели ещё одного защитника.

Алсим опустился на колено – спина прямая, взгляд обращён вперёд.

– Я, Алсим, сын Синголь, перед лицом наставника и старейшин торжественно клянусь защищать народ Симха от врагов в дни войны, а в дни мира трудиться на его благо.

– Да будет так, – произнесли старейшины.

Наставник надел Алсиму на запястья кожаные браслеты – знак отличия взрослых мужчин:

– Народ Симха принимает твою клятву, Алсим, сын Синголь.

Юноша поднялся, поклонился и отступил, освобождая проход.

– Я, Симрух, сын Симанка и Синдир, перед лицом наставника и старейшин торжественно клянусь…

* * *

Столы ломились от яств. Во главе восседал прадед Симхарух. По левую руку от прадела – его совсем оглохшая супруга. Дальше располагались старейшие члены рода. По правую руку от Симхаруха было место Алсима, с которого юноше очень хотелось сбежать. Хорошо, что рядом мама! Справа от мамы наставник. Теперь Алсим имел право называть его по имени, но язык не поворачивался обратиться к наставнику просто «Симхорин».

Прадед встал, все смолкли.

– Мне кажется, – начал Симхарух, – совсем недавно мы отмечали пятнадцатый день рождения Синголь. И я счастлив, что дожил до дня, когда мы вновь собрались, чтобы отпраздновать совершеннолетие её сына.

Прадед говорил довольно долго, и Алсим в какой-то момент отключился. Больше всего он хотел, чтобы за этим большим столом сидели бы его юный отец и дед Симгоин, а возле ног тихонько ворчал Опекун…

Мамина рука, обнимавшая плечи Алсима, дрожала. Наверное, она думала о том же. После прадеда следовало говорить маме, но она попросила наставника взять слово, и тот поднялся. Суровый голос Симхорина звучал на удивление мягко.

– Я боялся, что Алсим не сумеет пройти инициацию, – признался наставник. – Из всех ребят, которых я обучал, не было парня более сообразительного и находчивого, чем Алсим. Упорства и храбрости ему тоже не занимать, но к воинскому искусству душа у мальчика не лежала совершенно. Все упражнения с оружием были противны его естеству. Я очень сомневался, что он сможет принести жертву Хунгару. В отличие от остальных, Алсим от самого пастбища нёс ягнёнка на руках, из-за этого едва не опоздал. Я боялся, что парень не пройдёт инициацию, потому что у него слишком доброе сердце. Мне порой казалось, что Алсим перепутал наш мир с Садами Аллара, попал к нам случайно, словно с луны свалился…

Мама задрожала так, что Симхорин, бросив на неё взгляд, поспешил закончить.

– Но Алсим с честью прошёл испытание! Народ Симха обрёл нового защитника! Славьте сына Синголь!

Все дружно воздели кубки. Какое-то время родичи молча жевали, потом встала Синголь. Алсим тоже поднялся, не видя больше ни застолья, ни лиц родственников, ничего, кроме маминых лучистых глаз.

– Сегодня твой день, сынок, – произнесла мать. – Ты стал взрослым. Мне бы хотелось, чтобы ты походил на своего деда Симгоина, лучшего из симхаэтов. – Прадед заплакал, а Синголь, крепко прижав к себе сына, тихо добавила: – И своего отца Алзика, лучшего из людей!

* * *

Алсим по очереди обходил старших родственников, и все ему чего-то желали и давали советы. Захмелевшая бабушка Симхости вцепилась в него и не отпускала.

– До чего же ты худенький, Алсим, прямо птенчик, а не защитник! – причитала она. – И клюёшь-то как воробушек. Кушай, милый, кушай! Давай я тебе ещё кусочек положу!

Юноша послушно протянул старушке своё блюдо, но к мясу не притронулся.

– Никак Симхорин надежд не оставит! – вздохнула Симхости, указывая в сторону, где остались мать Алсима и наставник.

Синголь только что вернулась с новой порцией угощений. Симхорин вскочил, отобрал у неё тяжёлый поднос, расставил блюда на столы, потом опять подсел к ней и наполнил её кубок.

– Все знают, что Симхорин влюблён в твою мать с детства, – бормотала Симхости. – Ещё бы! Никогда такой красавицы в нашем роду не рождалось! Разве что мать её, Сингрид, так же хороша была. Только Сингрид слишком давно сгинула, да пребудет её душа в Садах Аллара. А Синголь, птичка наша ясноглазая, всех парней обворожила. Симхорин на празднике её совершеннолетия едва не завладел Знаком «невесты». А во время последней войны с дикарями бился рука об руку с твоей матерью, поднявшей Камень Гнева. На пару они уложили сотни две врагов, и нашествие захлебнулось. Симхорину тогда ещё четырнадцати не исполнилось, год оставался до обряда. Но за доблесть и бесстрашие его признали защитником до положенного срока. Только я вот думаю, что он ради Синголь геройствовал!

Алсим по-новому взглянул на наставника, который по-прежнему что-то рассказывал Синголь, не сводя с неё глаз. К Алсиму Симхорин был особенно требователен и частенько говорил ему неприятные вещи. Теперь юноша отлично понимал, что делалось это исключительно для того, чтобы он сумел пройти инициацию. И возился Симхорин с ним больше, чем с другими. И зачёл ему первый день инициации, когда Алсим не совсем честно провёл «потолкушки». И второй день зачёл, хотя он дотащил ягнёнка до пещеры отшельника после захода солнца. Пусть на единый луч, но после захода!

– А твоя мать его любит как брата, – снова донёсся до Алсима голос Симхости. – Не об этом Симхорин мечтает, но иной любви от Синголь никому не перепало. Едва ей пятнадцать исполнилось, как она ушла к Старцу и невесть где целый месяц пропадала. А когда объявилась перед самым нашествием, словно подменили её. Раньше такой смешливой да звонкой была, а после возвращения слова стало не вытянуть. Даже не улыбнулась ни разу, пока ты не родился. Только славила всё Аллара, вот и послал светлый бог ей тебя. Но ты-то уж взрослый, скоро невестой обзаведёшься. А твоя мать что же, так и будет до смерти благодарить за тебя Аллара?! Она ведь молодая совсем!

Юноша любовался матерью. На ней была нарядная красная туника, как в день, когда она вручила Алсиму талисман. Чело украшал серебряный обруч, шею и грудь – сердоликовые бусы, в ушах янтарные серьги, на запястьях такие же браслеты. Не было за столами никого красивее мамы! Симхорин, держа её за руку, что-то с жаром доказывал, Синголь смеялась в ответ, покачивая головой.

– Поговорил бы с матерью, Алсим! Хватит ей над тобой трястись, пусть о себе подумает, – не унималась Симхости. – Сколько лет Симхорин ни на кого, кроме неё, не смотрит! Разве он ей не пара? Самый видный из наших мужчин! А уж лучшего воина народ Симха не видел со времён Апанхура!

Алсим понимал, что бабушка права. Он тоже хотел бы, чтобы рядом с мамой был Симхорин. Однако настойчивые попытки Симхости заставить его поговорить с мамой на эту тему смущали Алсима. Он знал, кому юная Синголь подарила иную любовь… Пусть мама и наставник разбираются сами, без него.

– Кто такой Апанхур? – спросил Алсим, чтобы переключить Симхости.

– О нём не принято говорить, но я тебе расскажу, – зашептала старушка. – Когда-то, ещё до рождения твоей матери, был у симхаэтов великий воин. Имя его шло вразрез с традицией, как и твоё. Звали его Апанхур. Дикари в те времена нападали часто, но Апанхур сумел так подготовить наших защитников и задал нападавшим такую трёпку, что они не совались к нам долгие годы.

– Почему тогда о нём не принято говорить? – удивился Алсим.

– Потому что он стал слугой Хунгара! Твой дед Симгоин в письме, предупреждавшем о скором нападении дикарей, написал, что Апанхур предал народ Симха.

– Ты когда его видела в последний раз, бабушка?

– Апанхур явился в селение в день совершеннолетия твоей матери.

– Как он выглядел? – взволнованно спросил Алсим.

– Когда-то Апанхур был самым статным и красивым из симхаэтов, а потом превратился в страшилище! Зарос, словно зверь, нечёсаные волосья всклокочены, одет в шкуры, как дикарь. А глаза такие, что просто жуть! Неживые…

На лбу Алсима выступила испарина: Симхости описывала убийцу Опекуна! Юноша вскинул на маму встревоженный взгляд.

– Поговорил бы с матерью, – снова принялась за своё бабушка. – Если Синголь кого и послушает, так только тебя!

– Обязательно поговорю! – твёрдо пообещал Алсим.

Свирели заиграли лирическую мелодию «Син-Симх», пары стали подниматься из-за столов. Наставник подал руку маме, Алсим повёл в круг тучную Симхости.

* * *

Согласно легенде, Аллар подарил Син, первой женщине, кувшин с нектаром блаженства из своих Садов. Лучезарный бог предупредил Син, что если она позволит кому-то ещё испить из кувшина, то утратит власть над своим сердцем. Симх, первый из мужчин, увидел женщину с кувшином и стал упрашивать, чтобы она позволила ему сделать глоток. Син не соглашалась, и тогда Симх запел. Его песня так очаровала Син, что она позволила ему испить из кувшина. С той поры женщина по-настоящему счастлива, только если рядом с ней мужчина.

Девятнадцать пар встали друг против друга. Мужчины образовали внешний круг, женщины – внутренний. Каждый из симхаэтов в пальцах правой руки держал левую кисть партнёрши. Каждая женщина правой ладонью прижимала к боку небольшой кувшинчик с мёдом. И только счастливица Симоти, стоя напротив мужа, держала в правой руке не кувшин, а младенца. Мужской хор вёл партию Симха:

 
Видишь, утица плывёт,
Селезень за нею,
Твоё сердце, словно лёд,
Но любовь сильнее…
 

Женщины отвечали словами Син:

 
Ты пришёл меня смутить
И заставил слушать,
Чтобы мой нектар испить
И покой нарушить.
 

Мужчины делали шаг вперёд:

 
Соловей в ветвях поёт
Для подруги песню,
Твоё сердце, словно лёд,
Только лёд тот треснет.
 

Алсим не сводил глаз с матери. Стоя к нему спиной на противоположной стороне большого круга, она плавно поводила плечами, напевая вместе с другими женщинами ответ Син:

 
Ты пришёл меня смутить
Своей страстной речью,
Моё сердце захватить
Хочешь в плен навечно.
 

Мужчины отступали назад:

 
Пусть в твоём кувшине мёд,
Поцелуй мой слаще,
Твоё сердце, словно лёд,
Но ненастоящий.
 

Внезапно кувшинчик выпал из маминой руки, Синголь вцепилась в плечи валившегося на неё Симхорина. Из спины наставника торчало копьё!

Тёплый вечерний воздух огласили вопли. Со стороны леса летели копья. Мужчины и юноши народа Симха, составлявшие внешний круг, падали, словно сухие деревья. Из леса, визжа, выскакивали вымазанные глиной уроды, добивали дубинами раненых и хватали симхаэток. Всё происходило настолько быстро, что Алсим не сразу успел опомниться. Застыв в оцепенении, он видел, как дикарь с силой опустил дубину на голову упавшего мужа Симоти, вырвал из её рук младенца, расплющил крошечный затылок о землю… Внутри Алсима всё сжалось! Раскалившаяся ярость выплеснулась, окутав юношу белым свечением. Алсим поднял Камень Гнева:

– Умрите все, мрази!

* * *

Эта вылазка за женщинами симхаэтов окончилась столь же плачевно, как и нашествие Такраба полтора десятка лет назад. А ведь всё начиналось именно так, как было обещано, когда к лесным людям явился слуга чёрного бога и сказал, что Хунгар их простил. Прежний вождь Акхак обещал вернуть Хунгару амулет, украденный мальчишкой, объяснил слуга чёрного бога. Но Такраб, ставший вождём после Акхака, забыл обещание брата, поэтому нападение на симхаэтов, затеянное Такрабом, принесло не добычу, а громадные потери. Но Хунгар больше не гневается на лесных людей. Если они хотят получить богатую добычу, слуга чёрного бога готов им помочь. За годы покоя симхаэты утратили бдительность, ничего не стоит убрать их дозоры. Скоро все соберутся на празднике инициации, лучшего времени для нападения не придумать. Он укажет самый удобный момент, когда можно будет легко перебить мужчин и захватить женщин…

Слуга чёрного бога не солгал, всё шло на редкость удачно. Пока не появился мальчишка-колдун! Старики, помнившие войну Такраба, толковали, что тогда у симхаэтов был такой. Но о нём все давно забыли, а зря, ибо мальчишка явился снова. Неуязвимый для оружия, он вертелся, как ослепляющий светом смерч, умертвляя всех, до кого мог дотянуться своим страшным взглядом. Он заставлял лесных людей убивать друг друга собственными копьями, дубинами и руками; на них валились деревья, под ногами разверзалась земля. Жуть творилась такая, что, побросав добычу, лесные люди поспешили убраться восвояси.

* * *

Как долго это продолжалось, Алсим не знал. Когда ярость, подобно раскалённой белой змейке, свернулась где-то внутри, юноша перевёл дыхание и спрятал талисман под тунику. Из-за обгорающей на солнце кожи мама всегда шила ему туники с закрытым воротом и длинным рукавом. Мама…

Алсим быстро взглянул туда, где лежал наставник. Наверное, Синголь, выбираясь, сумела откинуть набок его тело. Но почему её нигде не видно? Алсим бросился к Симхорину, а добежав, не сдержал крика: из горла наставника торчала рукоять! Юноша вырвал нож, узнал лезвие, отнявшее жизнь Опекуна, и застонал. Апанхур всадил нож в горло Симхорина не для того, чтобы убить уже мёртвого! «То же самое будет с твоей матерью», – читалось в «послании», оставленном специально для Алсима.

Его позвали. Их род за один вечер сократился на пятнадцать человек. Они потеряли десять мужчин, троих детей, включая семимесячного малыша, и двух женщин. Сердце Симоти не выдержало одновременной утраты мужа и ребёнка, а Синголь бесследно исчезла. Алсим разрывался между желанием немедленно броситься на поиски матери и долгом перед своим родом, в котором остались одни старики и женщины, и некому было копать столько могил. «Народ Симха принимает твою клятву, сын Синголь», – напомнил ему голос Симхорина, и юноша с тяжёлым сердцем взялся за лопату и заступ.

* * *

Глубокой ночью, оставив родственников оплакивать мёртвых, он выскользнул из селения. Смутная догадка, где его будет ждать Апанхур, окрепла, превратилась в уверенность. Алсим был бы рад бежать, но от усталости едва передвигал ноги. День, начавшийся так торжественно, закончился чудовищно! Ни осмыслить, ни принять случившееся юноша не мог.

Неделю назад у него было всё! Был Опекун, ворчавший недовольно: «Куда опять собрался» – и готовый следовать за ним хоть на край света. Был наставник, опускавший ему на плечо твёрдую ладонь, заставляя превозмогать самого себя. Была мама, чьи ласковые пальцы подносили к его рту рулетики, смазывали его раны, хранили от всех бед. Их присутствие казалось Алсиму чем-то само собой разумеющимся. Лишь теперь он понял, что оно-то и являлось подлинным счастьем!

 
Кто-то вплавь, а кто-то влёт,
Каждый ищет встречи,
Твоё сердце, словно лёд,
Только лёд не вечен.
 

Десять мужчин, начавших петь «Син-Симх», уже никогда не закончат песню. И похожая на лебедя ладья никогда не поплывёт по морю. У Алсима больше не осталось мечты – только скорбь и клятва.

* * *

Ночной мрак сменился предрассветными сумерками, когда он добрался до широких ступеней, ведущих в святилище. На белой плите валялось сердоликовое ожерелье. Дрожащими руками Алсим поднял ожерелье и повесил себе на шею. Предстояло сделать последний рывок, но измученное тело не слушалось, он еле полз. На середине подъёма Алсим наткнулся на серебряный обруч и надел его на лоб. В голове билась единственная мысль: «Торопись!» А в сердце вползала безнадёжность: «Опоздал…»

Когда он добрался до предпоследней ступени, небо совсем посветлело. На плите лежала отсечённая кисть, в красной лужице стыл янтарный браслет. Страшный крик вырвался у Алсима:

– М-а-а-м-а! – И он провалился в пустоту, в чёрную бездну без конца и без края.

Очнувшись, поднял кисть, совсем недавно обнимавшую его за праздничным столом, и уткнулся в неё лицом. Ладонь уже похолодела, но всё ещё была мягкой и хранила мамин запах. Сотрясаясь от рыданий, Алсим целовал родные пальцы с побелевшими ногтями. Затем расшнуровал ворот туники и спрятал мамину кисть за пазуху, по соседству с талисманом. Заставил себя подняться и преодолеть последнюю ступень.

Ровные стволы старых сосен окружали выложенную камнем площадку, в центре которой высилось изваяние. Первый луч солнца упал на сросшуюся руку Безликого, протянутую, словно в приветствии. Внизу на белой плите нарисованная кровью стрелка указывала в сторону Хунгара. Алсим зашатался, рванул шнуровку туники, достал кулон и повесил на кисть Ашмара:

– Возьми талисман под своё покровительство, Безликий. Мне нужно туда. – И пошёл, куда направлял кровавый след.

Располосованная красная туника валялась у края огромной загустевшей лужи, того же цвета, что и ткань. Алсим опустился на колени:

– Мама…

Ответом было молчание.

– Мама, где ты? – громче повторил Алсим.

– Потерял кого? – насмешливо спросил голос, похожий на клёкот. – Тряпку, так и быть, можешь забрать на память. Господин добр, доволен принесённой жертвой. Я надеялся, что ты разделишь его удовольствие, знаки тебе оставлял. Но ты оказался несообразительным – слишком поздно явился.

Алсим встал. Ярость, переполнившая его, не выплеснулась свечением.

– Что, фокус со светом не выходит? – издевался слуга чёрного бога. – Ты, что же, думал, тебя пригласили сюда случайно? Здесь место силы Хунгара, а не твоего покровителя, который, как видишь, никого не защищает. – Апанхур указал на лужу крови. – Но Господин настолько добр, что даже готов возвратить жизнь твоей матери. Отдай амулет по-хорошему и убедишься.

Алсим задрожал. Если бы кулон по-прежнему висел у него на груди, рука сама потянулась бы к цепочке. Он отдал бы талисман и всё что угодно, лишь бы ему возвратили маму. Но отдавать было нечего.

– Иди и возьми, – сквозь зубы процедил Алсим и выхватил из ножен лезвие.

– Значит, по-хорошему не хочешь? Ну, как знаешь.

Три стрелы, пущенные одна за другой, вонзились юноше в сердце. Точнее, в отсечённую мамину кисть, продолжавшую хранить сына.

– Моя очередь! – выкрикнул Алсим и со всей силой ярости, разрывавшей его душу, метнул нож.

Симхорин мог бы гордиться своим учеником. Тот, кто когда-то считался великим воином симхаэтов, несколько секунд стоял, размышляя, каким образом на месте его правого глаза оказалась рукоять ножа, затем повалился навзничь.

Юноша отломал древки Апанхуровых стрел, торчавшие из маминой кисти. В кожу Алсима наконечники вонзились только слегка, прибив к ней хранившую его ладонь. Алсиму хотелось оставить мамину кисть, навеки прибитой к своей груди, но он пересилил себя. Оторвав острия от своей кожи, достал мамину кисть, бережно вытащил из неё наконечники и снова опустился на колени.

– Если на то будет милость Аллара, встретимся в его Садах, мама.

Грозно зашумел ветер в кронах:

– Здесь лишь моя милость… Я подарю тебе её! Чёрную Пустоту, в которой ты никогда никого не встретишь…

Алсим поднял окровавленную тунику, обернул в неё мамину кисть и спрятал за пазуху, поближе к сердцу. Затем встал, взглянул прямо в искажённое гневом лицо чёрного бога, и швырнул в него всю ярость, благодаря которой ещё держался на ногах.

– Талисманом, Хунгар, тебе не владеть! Слышишь меня?! Ты его никогда не получишь!

В глазах у юноши потемнело, тело мотнулось к чёрным скрюченным пальцам. Нога попала в красную лужу, и Алсим поскользнулся. Но кровь той, что всегда хранила его, оттолкнула в сторону. Алсим растянулся на белой плите – первой из тех, что вели в сторону Аллара. Кровь матери алой завесой закрывала сына от Хунгара.

* * *

Солнце стояло уже высоко, а Алсим всё полз. На этот раз ему никто не помогал. Он терял сознание, снова приходил в себя и продолжал ползти. Он должен доползти, поскольку дал клятву. Ради мамы, юноши-отца, искалеченного деда, Опекуна, наставника. Ради всех, для кого ночью копал могилы, и ради всех, оставшихся в живых.

 
Лёд растает, как дымок,
От лучей Аллара,
Дай же мне один глоток
Твоего нектара…
 

* * *

Опёршись на правую руку, Алсим повернулся на бок и откинулся. На лицо струился Свет. Юноша всмотрелся в лик лучезарного бога, но ничего не увидел из-за слёз. Однако Свет словно смывал с него грязь и кровь, расслаблял измученные мышцы, наполнял тело лёгкостью. Тяжкий камень скорби и отчаяния мало-помалу сдвигался с груди.

Алсим поднялся с плиты, достал из-за пазухи самое дорогое, что у него осталось, и протянул Аллару. Мамина ладонь наполнилась мягким сиянием, словно бог вложил в неё цветок алларета.

– Позволь ей в твоих Садах встретиться с теми, кого она любила.

Красная ткань замерцала, мамина кисть вспыхнула Светом.

– Она встретилась с ними, – улыбался Аллар.

Алсим поклонился и продолжил обход. Солнце зависло в зените, когда он вновь добрался до сросшейся руки. Кисть Ашмара была пуста.