Текст книги "Фантом улитки"
Автор книги: Юлия Лоншакова
Жанр: Классическая проза, Классика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
На протяжении всего пути от площади до дома на лице Реми отобразился целый спектр эмоций: негодование, замешательство, злость, отчаяние, сосредоточенность. Он то, как окунь, ловил ртом воздух, то раздувал ноздри, поджимая губы, то на несколько секунд отводил глаза от бумаги, и эти взгляды отражали вбиваемые в его мысли железные гвозди уверенности.
Мужчина трижды перечитал письмо. Сомнений не было.
Реми быстро вбежал по ступенькам и позвонил в дверь. Горничная Элиса открыла дверь:
– Месье Реми, я не успела Вам доложить…
Но Реми прервал ее:
– Во сколько уехала мадам?
– Около трех. Месье Реми, Вам пришла посылка, но… – Элиса сделала вторую попытку.
Тут его взгляд упал на растерзанный холст в раме. Глаза Реми сверкнули, и он почти вбежал в кабинет. Бумаги и документы устилали пол вокруг стола. Реми сглотнул и растерянно посмотрел на горничную, которая стояла в дверях. Увидя его тревожное выражение лица и беспомощный взгляд, она тихо проговорила:
– Нарочный днем доставил посылку и письмо, но мадам забрала его.
Реми стоял с опущенной головой, казалось, лишь дунет ветер из приоткрытого окна, и он рассыплется как песочная статуя.
– Спасибо, Элиса. Оставьте меня одного.
Торопливо кивая, горничная вышла и тихо затворила за собой дверь.
Реми опустился на пол, собирая разбросанные бумаги, как вдруг заметил несколько скомканных листков. Он разгладил их, сложил мозаику и прочитал. От первых до последних строк он плакал.
Клочка бумаги с обещанным адресом не хватало.
Реми встал и медленно, еле заметно пошатываясь, дошел до оттоманки. Сел и достал из внутреннего кармана жилета конверт.
– Почему? Почему я не отправил это письмо. Ни тогда. Ни сегодня.
Реми просидел без движения несколько минут, затем поднялся и прошел в холл.
Горничная, услышавшая его стремительные шаги, вышла навстречу.
– Элиса, повесьте картину в кабинете, слева от стола, – велел Реми, – я уезжаю, скажите Жаку, пусть поторапливается.
– Но, – Элиса наткнулась на непреклонный взгляд Реми и продолжила, – хорошо, месье.
Реми не застал ее дома.
– Я подожду мадам в гостиной, – резюмировал он, – и принесите туда мятный чай.
Он прошел в комнату, включил лампу и сел в низкое кресло около резного стола, напоминающего неповоротливого индийского слона в миниатюре.
Реми так и просидел в кресле всю ночь. Когда наступила полночь, мужчина засомневался, придет ли она домой. Он прождал еще два часа. Затем решил, что лучше попытаться уснуть, но так и не сумел сомкнуть глаз: напряженный мозг и взбудораженные нервы не давали телу покоя.
Глава 12
…Они сидели в карете и направлялись в отель недалеко от Венсенского леса.
– Вы не против прогуляться? – спросил Себастиан, задергивая штору на окне, – Жара спала. Что сказать? Истинное наслаждение!
– Ах, Вы такой бонвиван, друг! Не перестаю удивляться с какой легкостью Вы живете! – отметила она.
Себастиан улыбнулся. Зачастую зрителю не понять какую цену платит актер, чтобы сыграть ту или иную роль.
Они подъехали к окраине Венсенского леса в начале второго часа ночи.
– Прогуляемся немного. Ах, я так люблю эти цветы, – воскликнула она и наклонилась, чтобы отломить стебель белоснежного анемона, – жаль, что они уже отцветают.
Она срывала один цветок за другим.
– Дорогая, нас оштрафуют, – весело предупредил Себастиан.
Она рассмеялась:
– И пусть! Это не самое страшное наше преступление.
На небе после каждого сорванного цветка зажигалась новая недосягаемая звезда. Одна из них, самая далекая, мерцала ярче остальных.
Светало. У Реми невыносимо болела голова, ноги и руки затекли и перестали слушаться. Он неуклюже поднялся, налил стакан воды и вернулся обратно.
Внезапно раздался звонок в дверь, и моментально из боковой двери появилась горничная. Сонное состояние Реми улетучилось. Она вошла в гостиную легкой походкой, но завидя Реми, глаза ее сверкнули недобрым блеском.
– Что Вы здесь делаете? – с вызовом произнесла она.
Реми смотрел на нее в упор и молчал.
– У тебя еще есть время. Жаль, что его совсем немного, – произнесла она спокойным голосом, сощурив глаза, – наверняка для такого вельможи как ты найдется лишний билет.
Реми нестерпимо было слышать этот тон, интонацию голоса, которым она говорила о Клаудии.
Он резко встал и быстрым шагом направился к ней. Подошел почти вплотную и с силой замахнулся.
Теперь она смотрела на него круглыми, полными слез глазами.
– Мне жаль тебя, – сказал Реми, разворачиваясь.
– Почему ты не сделал этого? – тихо спросила она чужим голосом. – Тебе противно?
Реми не обернулся.
…Ссорились ли мы? Я безапелляционно покачаю головой. Это может показаться ложью или явится еще одним чудом Света или явлением, противоречащим законам природы, но это правда. У нас не возникало споров и конфликтов, мы на подсознательном уровне шли на здоровый компромисс. И это не шло в разрез с постулатами природы: если я хотела пролиться дождем, а он – светить ярким солнцем (так я образно представила ситуацию, когда я просила остаться дома, а он – пойти в кино), мы решали все просто: сначала играли в шахматы на диване (я отдыхала), а потом – шли в кино. И появлялась радуга после ливня. Не трудно догадаться, что он уступал мне в малом и всегда мягко, но аргументировано высказывал свое мнение, а я прислушивалась, поддерживала его и тактично давала советы. В быту, проводя несколько дней вместе, мы старались просто не допускать мелочей, которые иногда так раздражают. А когда каждый думает о партнере, то это совсем не сложно.
В конце недели я наконец поправилась. Проснувшись утром, я не обнаружила следов былой простуды и поспешила скорее сесть за работу. Примерно через час зазвонил телефон.
– Марьяша, я хочу, чтобы мы жили вместе, – предложил любимый голос.
– Но ты же так часто уезжаешь! – возразила я.
– На месяц.
– Это значит, что ты весь месяц не уедешь?
– Я киваю!
– Тогда я согласна! Но давай завтра. Допишу статью и приеду.
– Договорились!
– Помнишь, я рассказывала про Таниту? С утра я получила от нее письмо по электронной почте: она настойчиво приглашает в сентябре в Будапешт. Поедем?
– Думаю, что можно подкорректировать маршрут и заглянуть в ее театр.
– Ну, это не ее театр, а ее спектакль, – исправила я.
– Я помню, – улыбаясь, ответил он.
– И еще она сообщила, что в начале ноября будет в Москве и предложила подумать над созданием своеобразного путеводителя по Барселоне на основе той статьи. Усовершенствуем концепцию, обсудим с издательством, а продолжим по Интернету.
– Превосходная мысль, и, кстати, у тебя будет много свободного времени: я как раз улечу на Филиппины.
– Ну что ж.. Значит, я не буду так скучать..
…Себастиан был необыкновенно бодр для семи часов утра. С недавних пор даже находясь в отличном расположении духа, его ангельское выражение лица дополняла напряженная небольшая складка над переносицей. Он хмурился неосознанно и все чаще замечал бороздившую лоб морщину.
– Это ли не признак мудрости? – спрашивал он с печалью в глазах, ухмыляясь своему отражению.
Он легко вбежал по ступеням и остолбенел: около двери сидела Женевьева и смотрела на него пустым взглядом.
– Бог мой! Женевьева, Вы разве не уехали? – Себастиан был крайне удивлен.
Девушка кинулась к нему и зарыдала у него на плече.
Сердце Себастиана сжалось. Он отстранил Женевьеву, слегка встряхнул ее и спросил хриплым голосом, растягивая слова:
– Что произошло, Женевьева? Что случилось?
Она безвольно опустила руки, затем неожиданно вскинула их, схватила Себастиана за голову и стала трясти:
– Джасмин… Джасмин утонул!
– Этого не может быть! – прокричал Себастиан.
Женевьева опустилась на пол и, всхлипывая, быстро зашептала:
– Он… Он… спасал меня… И сам… И сам… Утонул… Зачем… Зачем… Ты написал это письмо… За… За что ты так..
Женевьева вскинула на него заплаканные глаза. Себастиан прочитал в них злость.
– Ты написал, что мы греховны, и что ты предашь огласке наши отношения.
– О господи! – взмолился Себастиан, падая на колени.
Он опустил голову на пол, закрыл ее руками и заплакал. Для Себастиана прошло пять мучительных минут осознания, что брата больше нет.
Он встал и произнес охрипшим голосом:
– Женевьева, тебе нельзя оставаться в Париже. Надо бежать немедленно. Жизнь вашего ребенка и твоя жизнь в опасности. О твоей матери я позабочусь. Нужно взять деньги и сейчас же отправляться на вокзал.
Женевьева равнодушно кивнула.
На обратном пути Себастиан сидел в карете, запрокинув голову с закрытыми глазами назад, сосредоточенно перебирая деревянные бусы. Он вспоминал каждую деталь двух последних встреч с Джасмином.
…День не задался с самого утра: накрапывал неприятный дождь, и я не могла найти дорожную сумку, а такси должно было приехать через полчаса. Чемодан был переполнен, немым укором ему на диване лежали еще несколько стопок вещей, большая косметичка, щетки для волос и любимый фен, несколько книг и журналы, которые я собиралась наконец дочитать. Вишенкой на торте являлось большое увеличительное зеркало.
Телефон зазвонил и сообщил о приезде такси. Пришлось наспех закинуть всё в огромный бумажный пакет.
Лифт как назло не работал. Мы спускались вниз втроем не спеша: кряхтящая я, стучащий о каждую ступеньку чемодан и шуршащий пакет, натянутые веревочные ручки которого грозились оборваться в любой момент.
Водитель стоял у подъезда, переминаясь с ноги на ногу.
– Ну что ж Вы, девушка?! Счетчик– то тикает! – раздраженно произнес он.
– Берите чемодан, – проигнорировала я его замечание.
Спустя полчаса мы выехали на шоссе, едва проехали несколько километров и встали в длинную очередь машин на съезд.
– Счетчик-то тикает, – буркнул водитель себе под нос.
Я вздохнула.
То ли хмурый пейзаж за окном, то ли монотонное движение автомобиля усыпили меня, и я проспала до конца поездки.
Глава 13
…Здание больницы Сальпетриер под дождем имело жутковатый вид. Старый темный дом как будто навсегда поглощал всех и каждого, укутывая мутное сознание еще большей пеленой. Мокрая крыша почти сливалась с густыми темно-фиолетовыми облаками, черные вороны ходили по ней как будто безучастные, равнодушные к чужому горю стражники. Деревья вокруг напоминали сплошной темно-зеленый лес, создавая живую стену, через которую пройти врятли удастся.
Трое подошли к главному входу.
Реми поднял глаза и сухо произнес:
– Все под моим контролем. До свидания.
Кивнул доктору Пьеру и пошел обратно.
В фойе больницы к ним подошел невысокий плотный мужчина с ястребиным носом и острым настойчивым взгдядом из-под густых бровей. Несмотря на жару одет он был в темный костюм с бабочкой, на который был накинут белый халат.
– Здравствуй, Пьер, – он протянул ему руку.
– Знакомьтесь! Это доктор Жан-Мартен Шарко! Выдающийся психиатр и мой хороший друг.
Она вскинула на него глаза, и не в силах шевелить губами, медленно кивнула.
– Добро пожаловать домой! – заключил Шарко, едва заметно улыбаясь.
Дрожь прошла по ее телу от челюсти до кончиков пальцев. Она сглотнула и ответила на протянутую доктором руку на редкость твердым рукопожатием. Профессор удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
– Пройдемте в… – он замешкался.
– В палату, – закончил Пьер, и Шарко выдохнул.
Они пропустили даму вперед, а сами шли немного позади, тихо переговариваясь.
– Я Вас не узнаю, Жан. Я Вам объяснял ситуацию: не стоит миндальничать с ней.
– Я сам не узнал себя минуту назад. Очень интересный и любопытный экземпляр, – констатировал он, улыбаясь.
– Не мне Вас предупреждать, но будьте осторожны, – повернулся к нему Пьер. Тот в ответ слегка похлопал его по плечу.
Ей сообщили, что план лечения будет составлен завтра после утреннего осмотра, тогда же и начнутся показанные процедуры.
Она отказалась от предложенного обеда и прогулки и принялась раскладывать свои вещи. Через полчаса легла в кровать и попыталась уснуть.
Замка на двери не было, окна были лишены штор, а над дверным проемом располагалось большое окно. Она почувствовала себя болезненно одинокой, незащищенной, никому не нужной и покинутой.
Солнечный свет, заполонивший пространство комнаты, не позволял уснуть, поэтому она встала и подошла к окну. Окна палаты выходили в сад, где в определенные часы прогуливались пациенты. Сейчас она как раз застала время прогулки. Женщины, одна за другой, не размыкая круг, медленно мерили шагами землю. В длинных светло-серых широких одеждах душевнобольные были похожи на призраков, бестелесных, бездушных, безвольных. Она тяжело вздохнула: «Неужели я одна из них? Вступлю в этот замкнутый круг и останусь здесь навсегда?»
Вдруг мерное движение живого кольца было нарушено. Одна из сумасшедших упала и стала биться головой о землю. К ней почти сразу подбежали несколько санитаров, в то время как другие больные продолжали идти по кругу, изредка боязливо оглядываясь. Увиденное зрелище поразило ее. Ее, способную на многое и видавшую всякое. Поразило равнодушием, мерностью, безразличием, загробным спокойствием. В море волна подгоняет другую волну, захлестывает, поторапливаемая следующей. Буйный ветер в океане завлекает в свою разрушительную игру воду, создавая смерч. Здесь же никто не обращает внимание на соседа.
Отказавшись и от ужина, она села у окна на единственный стул. В комнате было нестерпимо душно, она попыталась открыть окно, но безуспешно: рамы были намертво заколочены. Взобравшись на подоконник, ей удалось открыть только маленькую форточку под самым потолком.
Около девяти часов лампочки во всех палатах больницы погасли. Теперь единственным источником света были люстры в коридоре. Светившие тускло, они приносили угнетающие ощущения. Не рождая просветления, они пробуждали панику и уныние.
…Разложив свои вещи на его полочки, я наконец вздохнула с облегчением.
– Вот и закончила, – устало произнесла я.
– Теперь можно и поесть, – откликнулся мой самый любимый, самый светлый и самый верный человек. Мой человек.
Мы пошли в японский ресторан недалеко от дома. Не скажу, что я ярый адепт восточной кухни, но никогда не отказываю себе в удовольствии попробовать интересное блюдо. Что я могу сказать о супе из акульих плавников? Как говорил герой любимого фильма «Всё!», и это «всё» плохо. Просите суп из акульих плавников только если вы фанат совершенно пресного, теплого расползающегося и структурированного комочками рыбьего желе. Bon appetite, господа! А я пойду съем бутерброд, дабы успокоить обманутый желудок и разочарованное сердце. Или наоборот.
…Она проснулась посреди ночи в липком поту. Нарушая ночную тишину, по больнице разносился равномерный стон, как будто страдало большое неведомое животное. Но это было не одно живое существо, сотни живых тел испускали тревожные жалобные жуткие звуки. Она заткнула уши руками и заплакала.
В семь часов утра сестра разбудила ее, сообщив, что в восемь часов состоится осмотр, и она должна успеть позавтракать и завершить утренний туалет.
После умывания ей принесли завтрак, который чаще всего накрывали в общей столовой больницы. Только изредка, в дни праздников пациентом подавали завтрак в палату. Сегодня был такой день. Но, к сожалению, праздничной трапезы не полагалось: угощения отличались неаппетитным внешним видом и, по всей видимости, таким же отвратительным вкусом. Она отпила из стакана чай и отломила кусок пресной бриоши, а овсяную кашу отставила на подоконник.
Несмотря на ранний час в палате становилось слишком душно, и находиться в помещении в эту жару было невозможно. Но ее заточение не предполагало выездов на пленэр и прогулок в карете, обдуваемой свежим ветром, хотя отыскать его в знойный день и не удастся. И она терпела.
Ровно в восемь часов в дверь вошел доктор Шарко и два санитара. Она невольно ухмыльнулась.
– Доброе утро, – приветствовал он ее с радостной улыбкой.
– Вы находите его таковым? – она немного театрально повела бровью.
– Каждое утро такое, если Вы живы, – серьезно ответил Шарко.
Она посмотрела на него в упор:
– Кажется, что здесь все давно мертвы. И я в их числе.
– Это только кажется, поверьте.
Она промолчала.
Он поймал себя на мысли, что разговаривает с ней не как с пациенткой, и что-то в этой беседе зацепило его и оставило неприятное послевкусие. Шарко огорчился.
– Итак, Ваш лечащий врач я, мой ассистент – доктор Клеман.
В этот момент в комнату вошел молодой человек. Он был очень высокий, кажется больше двух метров, с длинными ногами, но в целом сложенный пропорционально. На лице, очерченном полумесяцем волнистых почти черных волос, вечно жили улыбающиеся глаза.
– А вот и он, – обернулся Шарко.
– Доброе утро, доктор, – он почтенно наклонился и ответил на рукопожатие Шарко.
Посмотрел на нее и после секундной паузы представился:
– Илберт! Как поживаете?
Она протянула ему руку:
– Здравствуйте, Илберт! Спасибо за гостеприимный прием!
Он хохотнул и ответил:
– Это мы можем.
Затем месье Клеман выжидающе посмотрел на старшего коллегу, тот же, с интересом наблюдавший за происходящим, неловко кашлянул и произнес:
– Предлагаю начать!
Клеман облегченно кивнул.
…Теперь я буду любить твой день рождения больше своего. И тебя я буду любить больше себя, потому что ты продолжение меня. Лучшее продолжение. И все звезды, туманы, далекие берега, горы, разноцветные камни, белый песок, васильковые поля я хочу сложить в один сотейник и сварить счастливый минестроне. И бежать навстречу я хочу только к тебе, и хочу смотреть с тобой в одну сторону, а потом на тебя, а потом опять вдаль и держать твою руку. Всегда.
– Всё равно твой день рождения я буду любить больше!
– Почему? – я подняла на него глаза.
– Он же твой, – улыбался он.
А я стала самой счастливой.
…«Позавчера я пришел к нему, и он сказал, что нам нужно серьезно поговорить. Сказал, что любит Женевьеву и, что они готовы сбежать из города завтра ночью. Джасмин просил зайти днем на следующий день, чтобы забрать для Женевьевы деньги и записку с местом встречи. Я пришел к нему вчера, мы снова стали беседовать. Потом он оставил на скамье конверт, дома я выложил его, даже не обратив внимания. Он был совсем легкий. Затем я встретился с ней, и передал Реми письмо. Как? Как я мог всё перепутать? Я отдал Реми письмо для брата, а Женевьеве оставил ее письмо для Реми. Я виноват в гибели Джасмина. Я и только я.»
Экипаж подъехал к дому, и Себастиан вышел на улицу.
Молодой человек медленно поднялся в квартиру; на столе в прихожей обнаружил злосчастный конверт.
Это было письмо Джасмина к матери, несколько открыток и немного денег.
– О господи, Джасмин сам перепутал конверты.
Себастиан не знал теперь кого винить в смерти брата. Он был в ярости. Беспомощен и зол. Он с ревом стал раскидывать стулья, перевернул стол, срывал со стен картины и опрокидывал вазы с цветами.
Слуга стоял в коридоре, не решаясь сделать шаг.
…Продолжались времена поиска в дебрях лечения истерии, светилы медицины пробовали различные методы, многие из которых больше походили на опыты, проводимые на живых людях. Начать лечение решили с гипноза.
Сразу после завтрака два санитара отвели ее в кабинет, где уже ждали доктора Шарко и Клеман.
– Доброе утро, – приветствовали мужчины свою необычную больную. Так они сами считали, ссылаясь на течение ее болезни и то, что у обоих никак не получалась воспринимать ее исключительно как пациентку. В первую очередь в комнату вошла женщина.
– Доброе, – откликнулась она довольно доброжелательно.
Это был первый сеанс, и любопытство притупило такие эмоции как себялюбие и гордыню.
– Присаживайтесь и начнем, – сообщил Шарко серьезным голосом, – я введу Вас в состояние гипноза и буду задавать вопросы. Вы должны расслабиться и довериться мне.
Ее глаза сверкнули после этих слов, но она спокойно кивнула.
Она сидела на массивном стуле спиной к окну, руки были сложены на коленях, а ступни целиком стояли на полу. Она походила на каменного сфинкса, на древнее изваяние: неподвижное и величественное. Взгляд был устремлен строго вперед и зафиксирован на стене, веки ее не двигались, казалось, что она даже не дышала. Шарко подошел к ней с блестящим кулоном на цепочке и, наклонившись, стал раскачивать его как маятник из стороны в сторону. Илберт сидел за письменным столом перед большой тетрадью. На секунду молодой врач поймал себя на мысли, как нестерпимо ему хочется услышать ее голос.
Прошло больше десяти минут прежде, чем она заговорила. Все это время доктор Шарко сидел рядом с ней, время от времени мягким голосом задавая ей наводящие вопросы.
– Тогда я перестала есть. Когда поняла, что жизнь моя без него не имеет смысла. Хотелось, чтобы он своим светом осветил мою темную сторону. Я страстно желаю его. Его мужественного, прекрасного, степенного. Достойного самого лучшего. Мне так хотелось его заполучить, чтобы он был только моим, пел песни только для меня, смотрел лишь в мои глаза, говорил исключительно с моими губами, знал только мои тайны и ничьи больше. А он принадлежал всем. Но ведь это невозможно! Он только для Бога. И для меня.
Он говорила торопливо и с таким жаром, что Клеману казалось, что вот-вот и она исчерпает свои силы, остановившись на полуслове. Шарко сидел, сосредоточенно глядя на нее, и делал в маленьком блокноте пометки, фиксирующие изменения в ее мимике. Илберт машинально записывал текст, не анализируя его значение как психиатр, он будто плыл по бурлящей реке ее слов как завороженный странник.
– А другого я никогда не любила. Он только мой, и его я не люблю. Сотни раз…
Вдруг из открытого настежь окна в комнату ворвалась птица, кинулась в угол под потолком и в агонии трепетала крыльями около десяти секунд, а после упала на пол. Когда Шарко повернулся, то она уже сидела с открытыми глазами. Они с доктором Клеманом переглянулись и Шарко громко сказал:
– Закончим на этом.
Илберт нажал белую кнопку на столе. После звонка в кабинет вошла медсестра и санитар и проводили пациентку в ее палату.
– Черт побери, это может нам дорого стоить. Проклятая птица! – Шарко был в ярости. – Неизвестно, что произошло в ее голове в тот момент, у меня есть опасения, что в следующий раз она не заговорит.
Илберт сглотнул и произнес:
– Как думаете, доктор, кого она имела ввиду?
– Естественно нам пока непонятно ровным счетом ничего. Ясно одно, что в ней живет маниакальное чувство к какому-то мужчине.
Вечером Шарко долго обдумывал сказанное ею на первом сеансе и пришел к выводу, что наибольшее значение для лечения имеет установление личности объекта обожания. Шарко перечитал историю болезни, заключения и заметки, сделанные доктором Пьером, и понял, что в основе ее болезни лежит маниакальная страсть к мужчинам. Этому опытному искушенному врачу не терпелось обнаружить генезис болезни, установить причины и определить методы лечения: он находил этот случай невероятно интересным лично для себя, для психиатрии и для науки в целом.
Утром следующего дня в ожидании ее прихода в кабинет Шарко обратился к Илберту:
– Ты ведь изучил историю болезни? Как думаешь, где может скрываться истинная причина?
– Предполагаю, что самое важное – выяснить кто этот загадочный мужчина, тогда многое станет понятно. Скажите, профессор, Вы ведь планируете обратиться к ее детству?
– Как водится. Детство – время, формирующее мировосприятие. Это та сокровищница, которая хранит в себе ключи от многих загадок взрослого. Таким образом, у нас две задачи: выяснить кто этот человек, потому что в беседах с Пьером она ни разу не упомянула ни его имени, ни других особенностей, позволивших бы узнать его; и вторая – найти причину.
За последующие несколько сеансов врачи ни на дюйм не продвинулись к цели.
Через несколько дней Шарко уезжал на конференцию в Вену и решил на время отлучки не поручать Клеману проводить сеансы гипноза, но рекомендовал навещать пациентку хотя бы раз в несколько дней.
…Сегодня я наконец встретилась с Аленой. Мы сидели на крыше дома в небольшом ресторане недалеко от ЦУМа. Обращаю внимание на чудо-машину, распылявшую мелкие капли на веранде, деликатно одаривающую визитёров прохладными брызгами: свежий бриз в жаркий московский полдень. Действительно впечатляет.
– Наконец-то, рассказывай, дорогая! – накинулась я на подругу.
– Марьяша, мне плохо, – она улыбнулась уголками губ и подняла на меня грустные глаза.
Я вздохнула:
– Что случилось?
– Мне посчастливилось встретить безумно красивого, веселого, внимательного, нежного, понимающего, безумно инфантильного, нерешительного, сомневающегося мужчину. Когда я держу его за руку, то чувствую себя в безопасности, самой счастливой, самой нужной и незаменимой, но когда я наедине с собой, я уверена, что он больше никогда не придет, не дотронется до моих глаз, не уберет волосы от лица и никогда не позвонит…
Алена заплакала, закрыв лицо руками, и сквозь виноватую улыбку всхлипывала:
– Сейчас тушь потечет, какой же я глупый дурак, а, кажется, что выросла уже..
Я пересела на соседний стул и обняла ее:
– Алёнушка, ну какой же ты дурак? Ты такая счастливая! Знаешь, как говорят: времени нужно время? Наберись терпения, и скоро всё встанет на свои места!
…Она категорически отказывалась выходить на прогулки и целыми днями проводила в палате, мучаясь от жары.
На следующее утро после отъезда Шарко к ней в палату зашел доктор Клеман.
– Доброе утро, – приветствовал он с застенчивой улыбкой.
– Здравствуйте, Илберт, – ответила она, – а почему Вы один?
– Один? – неловко переспросил доктор Клеман, – Месье Шарко уехал в Австрию, а…
– Я знаю. Я спрашиваю, где санитары? – прервала она и подняла на него хитрые глаза.
В первую секунду Илберт растерялся, но довольно быстро нашел что ответить:
– Я Вам доверяю.
Она с некоторым удивлением взглянула на него, встала и подошла почти в упор:
– Скажите, Илберт, Вы сейчас влюблены?
– Нет, – довольно резко ответил он.
– Я удивлена, что такой мужчина и не влюблен! Мне думается, что Вы обязательно должны влюбиться, – задумчиво прокомментировала она и повернулась к окну.
Месье Клеман уклонился от ответа и поинтересовался:
– Как Вы себя чувствуете?
– Весьма неплохо. Если бы не жара…
– Да, в Вашей палате очень душно. Медсестры сказали, что Вы отказываетесь от прогулок. Почему?
– Вы знаете, доктор, – обернулась она, – я с уважением отношусь к этому заведению, но не собираюсь становиться его частью.
– Скажите, Вы сознательно противодействуете лечению? – спросил он.
– Что Вы имеете ввиду?
Месье Клеман не заметил, как их беседа перетекла из общения врача и пациента в диалог мужчины и женщины: она всегда добивалась своего и без лишних усилий получала практически любые сведения, и едва ли существовал разговор, который она не могла бы перевести в нужное ей русло.
– За время лечения гипнозом нам едва ли удалось получить хоть немного полезной информации, – отозвался Клеман.
– Илберт, неужели, Вы, врач с многолетним опытом, считаете, что я могу контролировать свое поведение, свою речь и состояние во время сеанса?
– Вы? – молодой доктор немного помолчал и продолжил. – Надеюсь, что нет. Я зайду к Вам перед сном. Отдыхайте.
Месье Клеман поспешил удалиться, а она осталась стоять у окна в задумчивости:
– Какой наивный, но славный…
Для Реми начался довольно непривычный период в жизни: фактически он был свободен от каких-либо обязательств, но никак не мог до конца отделаться от угрызений совести, не мог унять тоску в душе и сам до конца не понимал по кому тоскует. Ему, последнее десятилетие перманентно находившемуся в отношениях с женщиной, ново было проводить дни и ночи в одиночестве, в диковинку было то, что в его сознании не живет ничей пламенный образ, сердце его опустело и напоминало заброшенный дом в чаще леса, путь к которому давно закрыт зарослями малиновых рододендронов.
За прошедшие дни он несколько раз вспоминал о ней, на долю секунду в его душе даже загорался огонек жалости и сочувствия, но как только он представлял себе встречу с ней, то к горлу подкатывал приступ тошноты.
Каждый день перед сном Реми мысленно обращался к Клаудии, задавал ей вопросы, на которые хотел получить ответы, но чаще спрашивал «Почему она ушла так рано?» Писатель подолгу не мог уснуть, утром просыпался в дурном настроении и весь день ощущал слабость.
Реми заставил себя погрузиться в работу и писал с тем рвением, на которое только был способен после всех трудностей, которые на него навалились. Во время летних каникул лекций почти не было, поэтому из-под его пера выходило большое количество философских публикаций и очерков, он много времени проводил в библиотеке, стараясь не разговаривать с людьми.
Доктор Клеман пришел к ней в комнату после того как во всех палатах отключили свет со свечой в руках.
– Вы еще не спите? – мягким голосом поинтересовался молодой человек.
– Как видите – нет, – улыбнулась она.
– Я обратил внимание, что месье Реми не навещает Вас, и…
Она оборвала его:
– Это не имеет никакого значения. Ни для меня, ни для Вас.
– Я понимаю, если Вам что-нибудь нужно, то обращайтесь. С удовольствием помогу Вам.
– Поможете? – произнесла она заинтересованно. – Тогда отведите меня завтра ночью на кладбище.
Илберт резко вскинул голову и теперь с неподдельным изумлением смотрел на нее:
– Вы серьезно?
– Да, помогите мне, – ответила она.
В следующую секунду он увидел слёзы в ее глазах. Слёзы в глазах той, которую он считал надменной, обжигающе ледяной, неспособной на выражение слабости в реальной жизни. Только изредка он замечал оттенки женской уязвимости во время гипнотических сеансов, но настолько мимолетны были эти проявления, и так надежно они были укрыты эгоизмом и гордыней, что он сомневался в их существовании. Сомневался и всё равно любил.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.