Текст книги "Дети богов"

Глава 6. Рагнарек

Следующие недели прошли в какой-то нелепой суете.

Казалось, что проще всего прижать к ногтю Касьянова моего Афанасьича. Однако матерый волкодавище и раньше был непрост, а при нынешней ситуации как бы не получилось, что к ногтю прижмут нас. Ингвульфовых-то ребят в Москве квартировало всего две дюжины, ну, по миру еще можно пособирать, но развязывать открытую войну нам было не ко времени. В общем, назначили мы новую встречу в Старом Бору – так называлась касьяновская дача.

Параллельно я отправил группу под начальством Нили на охоту за единственной нашей ниточкой – лисичкой Ли Чин. Нили, с одной стороны, очень не хотелось меня оставлять, когда вокруг все так шатко. С другой, он горел желанием поквитаться с рыжей бестией. Поворчав и взяв с ингвульфовых ребятишек слово, что за мной – глаз да глаз – он отбыл в Таиланд. А мы отправились на свидание под елями.

Кэдди вновь прошуршал по гравию. Казалось, ничего не изменилось, только вместо опавшей хвои звук колес заглушала теперь весенняя грязь вперемешку со снегом. В лесу снег лежал еще плотно, лишь под корнями елей кое-где подтаяло, да на солнечных днем пригорках вылезла первая трава. Встреча вновь назначена была на вечер. Мне совсем не хотелось, чтобы старина Касьянов пронюхал еще и о моем новом статусе полукровки. Его ведомство столь увлечено внутренней политикой, что не погнушается при случае перейти и на внешнюю.

Беседку тоже окружал талый снег, однако я настоял на том, чтобы разговор происходил на свежем воздухе. В этот раз двое из ребятишек Ингвульфа, не скрываясь, маячили у меня за спиной. Касьянов уже сидел в беседке, облаченный в потрепанный армейский полушубок и смушковую шапку – прямо боец Первого Белорусского. Или, точнее, партизан. На столе красовался самовар и блюдца с вареньями. Фонарики все так же сияли под навесом, только теперь вместо мошки в белых лучах кружились редкие и мелкие снежинки.

Хозяин встал и пошел навстречу мне, с улыбкой протягивая левую руку. Интересно, подумал я, а если правую пожать – протез отвалится?

– Чайку?

– Спасибо, уже пил.

– Чего покрепче?

– И с этим подождем.

Уселись. Скамейки укрыты были плоскими подушками, так что холод не ощущался.

– Если вы, Ингве Драупнирович, обеспокоены обстановкой – я могу гарантировать, что на наших деловых отношениях и на работе предприятий это никак не скажется.

Если ФСБшник и прикидывался, у него это очень хорошо получалось. Я задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Матвей Афанасьевич, что вам известно о мече по имени Наглинг?

Тот пожевал губами, будто припоминая.

– Кажется, это последнее оружие Беовульфа? То, с которым он вышел на дракона?

Я усмехнулся.

– Пятерка по нордической мифологии. Не подозревал, что у вас такая широкая эрудиция.

– Э-э, батенька. С нашей-то работой… Как говорится, «хочу все знать».

Мне ту же припомнился скорочтец-некромант.

– А как насчет возможных решений уравнения Дрэйка?

Афанасьич мигнул.

– К чему вы ведете?

– Откуда вы узнали, дорогой мой человек, что произошло в Непале?

Афанасьич, как ни странно, от последнего вопроса расслабился.

– Да это не секрет, Ингве Драупнирович. Мы за тем монастырем давно наблюдаем. Не так чтобы совсем уж круглосуточное наблюдение, но интересуемся. Есть в деревне человечек один, староста – Сакья Ишнорти, слышали, может? Такое трудно запоминающееся имечко. Так вот он, поверите ли, курс заканчивал в нашем Лумумбарии. Потом решил вернуться на родину, и, как бы это сказать, заново ассимилироваться. Но связи поддерживаем. Кстати, давно я у вас хотел спросить, да вы из Москвы осенью как-то быстро убыли: что там за третий к вам привязался? Господин Ишнорти уже довольно долго нам намекает, что надо бы поинтересоваться одним их…. охотником, что ли? Только каждый раз, как мы начинаем интересоваться, он как сквозь землю проваливается.

Я уставился прямо в бледно-серые зенки Афанасьича. Долго смотрел. А смысл? Их в гляделки так играть научили – куда там моим побратимам. Что-то меня смутно беспокоило во всей этой истории, какая-то была несостыковка. Зачем, думал я, глядя в холодные северные глаза ФСБшника, зачем им вся эта чехарда понадобилась? Гармового с моей помощью отловить? Но Гармовым в Тибете и не пахло – точнее, еще как пахло, а пользы ноль. Подкупить меня Наглингом? Так не лучше ли прямо мне его вручить, за чаем и бубликами: мол, от вашего стола нашему, не погнушайтесь, примите угощеньице. В знак, так сказать, взаимовыгодного и плодотворного. Они обычно работают прямо и просто, солдатики эти бумажные – и уж точно бы их не смутил тот факт, что меч уворован из частной коллекции нью-йоркского миллионера. А все эти махинации с гадалкой и подземельем, да еще и с отраженным озером… Нет, что-то тут не то. Не то, не то. А что? И я решился.

– Вам знакомо имя «Иамен»?

Афанасьич нахмурился.

– Не припоминаю.

– Лет тридцать пять-сорок на вид, невысокий, худощавый, глаза серые, волосы темные с сединой, для чтения пользуется очками. Всюду с собой таскает посеребренную катану. Некромант.

Никогда я не видел, чтобы человеческая физиономия менялась столь быстро. Куда делся старичок-моховичок в ушанке? Лицо Касьянова окостенело, так что резко проступили скулы, пролегли глубокие вертикальные морщины от носа к подбородку, в серых глазах вспыхнул огонь. Он вскочил так резво, что, если бы я не удержал, стол вместе с самоваром и блюдцами полетел бы вверх тормашками. Оскалив зубы, ФСБшник прошипел длинное какое-то слово, больше всего смахивающее на матерное ругательство на наречье Нифльхейма.

– Что с вами?

Касьянов встал против меня, сгорбившись, упираясь руками о стол. И ростом он, кажется, сделался выше. Сильно выше. Полушубок нелепо задрался у стоящего на плечах.

– Уберите своих людей.

– И не подумаю.

– Да не собираюсь я на вас покушаться! Пусть следят из машины, от дома, бога ради, пусть хоть под оптическим прицелом меня держат, только я не хочу, чтобы нас слышали.

Поколебавшись, я кивнул и обернулся к ребятам. Те рассыпались: двое к машине, двое к крыльцу. Солдатики из ведомственной охраны, до этого шнырявшие у будки и вдоль забора, насторожились – однако действий никаких не предпринимали. Хорошая у солдатиков выучка.

Касьянов несколько раз глубоко вздохнул, поджался и сел. Провел живой ладонью по лицу. И – как водой смыло страшную маску. Опять передо мной был хлебосольный хозяин подмосковной дачки. Только левый кулак собеседника все сжимался и разжимался.

– Слушайте, Ингве, – сказал он, хмурясь из-под тяжелых бровей. – Пора нам, кажется, выложить карты на стол, говоря фигурально. Я знаю, кто вы такой.

– Да? – я ухмыльнулся. – Не поверите, я тоже.

– Не перебивать!

Хозяин треснул кулаком по столу, так что блюдца и чашки вновь подскочили и жалобно зазвенели.

– Не перебивать, щенок, – продолжал он тише. – Видишь фонарики под потолком? Это лампы дневного света. Будь ты тем, за кого себя выдаешь – давно бы скопытился. А ты ж как огурчик… Хорошо благородная Инфвальт погуляла, ничего не скажешь – знала девка, с кем блудить…

Продолжить старик не успел, потому что я перегнулся через стол и вцепился ему в глотку. От забора и будки заорали. Что-то кричали и мои ребята, однако мне было пофиг – я сдавил изо всех сил, желая одного: чтобы эти белесые глаза выкатились вон из орбит и вывалился из хулящей пасти распухший язык… Не знаю, что происходило вокруг, и почему никто никого перестрелять не успел. Знаю только, что старичок поднял руку: левую, господа, левую – и одной этой рукой без особых усилий отцепил две моих, а потом швырнул меня обратно на лавку, как кутенка. Такое было не под силу никому из смертных. Подумавши, скажу, что такое и свартальву не под силу. Ведь тогда, в монастыре, я чуть не придушил Нили – а, несмотря на всю свою преданность, собственную жизнь гвардеец защищал бы до конца. Я сидел, отдуваясь, и ошеломленно глядел на Касьянова. Он снова помахал своим и обернулся ко мне. Сбросил полушубок. Выпрямился во весь рост: головой под потолок беседки. Прищурился. И сказал:

– Я, племянничек, рукоприкладства и отцу твоему не позволял, уж на что он был бешеный. А тебе и подавно.

– Какой я тебе, старая сволочь, племянничек?

– Мы с твоим родителем были побратимы. Значит, племянничек и есть.

Я искренне пожелал, чтобы все мои новоявленные родственники отправились прямиком в Хель.

– Ну что ж, – говорю, – дядюшка, давай побеседуем. Выкладывай свои карты, руны или что у тебя там есть. Чего вы все от меня хотите?

Однорукий сел, выложил на стол свою культю. Будто я должен был умилиться, на него, инвалида, глядючи.

– Ты не борзей, племянничек. С дедом своим говорил?

Я усмехнулся.

– Дьюрин мне не дед.

– Не дед, значит? А кто тебя, сопляка, на коленях качал? Кто тебе сказки рассказывал? Кто тебя поил, кормил, одевал, какашки твои подтирал, пока ты сам и на горшок-то ходить не умел, а? Быстро, племяш, от родства отказываешься.

– Да пошел ты.

– Я-то пойду. А ты послушаешь. Что тебе дед сказал?

Я пожал плечами.

– Муть какую-то нес про Рагнарек.

– Муть, значит, – протянул Однорукий. – Не такую уж муть. Малыш Дьюрин всегда был парнишкой шустрым, все на лету схватывал. Вижу, и на старости лет остался остер.

– Ты мне, дядя, мозги не пудри. Говори, что имеешь сказать.

– Хорошо. Я имею сказать следующее: дед твой прав. Близится Рагнарек. И ты, мальчик, к этом имеешь очень прямое отношение.

Я почувствовал, что снова зверею. Привстав, я прошипел в лицо Однорукому:

– Я тебе кто: Фенрир? Мировой змей Ермунгард? Или, может, сам Локи?

– Ни то, ни другое, ни третье. С Фенриром мы и без тебя разберемся.

Я кивнул на его протез.

– Вижу я, как вы с Фенриром разобрались.

– У зверя – натура звериная. Ничего, он еще к нам сам на брюхе приползет, когда дотумкает наконец, что в одиночку Рагнарек ему никак не спроворить.

Вот этого я не ожидал.

– А он что, хочет?

– Капитан-то наш? Из шкуры рвется. Только вот слово «сотрудничество» ему плохо знакомо. Хотя волк, вроде, животное стайное – должен понимать иерархию.

– Какие мы слова знаем. Может, он одиночка?

– Ага. Он-то одиночка. Но звериной лапой меч Тирфинг не поднять. Не дастся волчине клинок. Его дело: солнце жрать, и ничего более. А меч воздеть должен человек…

– Я не человек!

Однорукий усмехнулся.

– Я знаю, кто ты такой. А ты-то сам знаешь?

Туше. Я потер подбородок.

– Этот твой Гармовой. Он что, и правда сын Локи?

– Сын. Почему бы ему не быть сыном?

– А как же водопад, кишки?

– Кишки, – хмыкнул Однорукий. – Кишки, племянничек – это все литература. Для таких вот дурачков, как ты, чтобы не совались, куда не след. Давно сбежал Локи, гуляет где-то, урка поганая. Совсем уже от дури оскотинился.

Я снова забарабанил по столу.

– Хорошо, Фенрир у вас есть. Энтузиаст. Наверняка и другие энтузиасты найдутся. Зачем я вам сдался?

– Ну ты что, племянник, совсем тупой? А не должен бы, с такими генами. Ты – своего отца последний сын. Кому, как не тебе? Нету у Воина больше детей, нету, понимаешь? Все кончились.

– А Рыжебородый?

– Нет у нас нынче Рыжебородого. Да ты на грозу глянь: электричество одно. Такие ли грозы были…

Он пригорюнился. Я поморщился.

– Все. Закрываем вечер воспоминаний. Ты поговорил, дядя? А теперь я скажу. Пошли вы со своим Рагнареком знаете куда? Ага, вот туда и идите.

Я встал, сделал знак своим бойцам. Старик молчал. Я обернулся к нему.

– Бывай, Касьянов Матвей Афанасьевич. И если ты мне будешь палки в колеса ставить, в Москве или еще где… Пеняй на себя.

Я уже выходил из беседки, когда он негромко сказал мне вслед:

– Ты, Ингве, очень похож на своего отца. Тебе говорили?

Я остановился. Старик продолжал:

– Он тоже никого слушать не хотел. Только в конце концов все равно пришлось.

– И где же он сейчас? – спросил я.

– Там, где ему быть и следует. И ему, понимаешь ли, очень обидно будет узнать, как тебя окрутил некромант.

Я вернулся в беседку. Сел.

– Что же ты остановился, племянничек? Хотел уходить, уходи.

Я скрипнул зубами.

– Вот только играть со мной не надо. Каким боком во всей этой истории замешан Иамен?

– Иаме-ен… – Однорукий ухмыльнулся.

Вытащил из кармана полушубка трубку, неспешно набил ее, раскурил. Я почувствовал, что снова хочу его удавить. Очень хочу. Жаль, руки коротки. Пока.

Старик выпустил колечко сизого дыма.

– Иамен, – повторил старик. – Вот какое он, значит, сейчас носит имечко.

– А раньше?

– Раньше он по-разному назывался. Обычай у него такой – имена менять каждую декаду.

– На себя посмотри.

– А что мне на себя посмотреть? Себя я знаю, каждое утро, когда бреюсь, в зеркале вижу. А его, представь, не видел ни разу. Хи-итрая бестия. Осторожная.

– С вами станешь осторожным.

– Не льсти, племяш, не льсти. Нам до твоего Иамена… Примерно как тебе с твоими побратимами голозадыми до нас.

Я сжал кулаки.

– Дядя, ты либо трепись, либо говори по делу. Откуда ты о нем слышал? Что? Чего он добивается? Зачем водил меня за Наглингом?

Однорукий отложил трубку и задумчиво посмотрел на меня.

– А чего добивается пшеничная ржа? Чего хочет гангрена? Ты хоть знаешь, кто твоему Иамену папаша?

– Представь, знаю.

Кажется, старик удивился.

– А как же этот ваш слоган, дядюшка: «Сын за отца не отвечает»?

Однорукий подергал ус и сказал:

– Это смотря какой отец. И какой сын. В общем, трепаться тут и вправду нечего. Если не срубить старое дерево, сожрет его гниль. Вот этого твой Иамен и добивается.

Я нахмурился. С одной стороны, понятно. Сын Эрлика и сам некромант – чего он еще может хотеть? С другой…

– А если дерево срубить, что останется?

– Останется место под новый саженец.

– Типа, когда Бали и Бальдр будут гулять по заливным лугам под новыми луной и солнцем? Мне всегда казалось, что это утешение для смертных, которые боятся заглянуть в глаза собственной судьбе.

– Про Бали и Бальдра я не знаю. Об этом тебе лучше Тирфинг расскажет. Если ты его, конечно, отыщешь. И ты ищи, племянничек, ищи – иначе скоро всем нам под некромантову дудку плясать придется.

Полагаете, тут он Ингве сына Воителя и купил? Воля ваша, полагайте и дальше. Что касается меня, я твердо запомнил одно: не оставляй за противником последнего слова. Ухмыльнувшись во всю пасть, я сказал:

– Дядя, ну ты актер. Судьбы вселенной тебя беспокоят, да? Типа, весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, так?

– Ну, допустим?

– Допустим. А еще я допускаю, что господ Высоких просто-напросто задрало то, что водит вас вокруг пальца всем кагалом не полукровка даже, а какой-то квартерон. И вы моими чистыми ручками от него хотите избавиться. А вот на тебе!

И свернул у него перед носом здоровенный кукиш. Пока новоявленный дядюшка хлопал очами, я встал, картинно запахнул плащ и удалился, весь в белом. Хотя на душе у меня было ой как погано.

На обратном пути я размышлял о птицах. Как это, Хель побери, характерно для господ Высоких: подкинуть птенца в чужое гнездо и умчаться вдаль с веселым «Ку-ку. Расти подкидыша, пташка». И бедная птица растит, трудолюбиво носит чужому птенцу жуков и червей в клюве. В благодарность за такую заботу прожорливый кукушонок, конечно, выпихнет из гнезда всех родных птичьих детей, а под конец еще и продолбит приемному родителю клювиком голову. Понятно, что князь Драупнир меня ненавидел. Да я и сам себя, если честно, в последнее время не слишком любил. Потянувшись к мечу Наглинг в новеньких ножнах – дедовский, между прочим, последний подарок – я обнажил светлое лезвие и погладил кончиками пальцев.

– Одни мы с тобой остались, старина. Что хорошего скажешь? Думаешь, променяю я тебя на злой меч Тирфинг?

Клинок обиженно молчал. С той беседы в моих покоях в Нидавеллире он вообще помалкивал – как ни пытался я выведать, какая ловкая сволочь похитила его из хранившего столько лет сейфа. Ничего, в конце концов разговорится. Мечи свартальвов не приучены держать язык за зубами (и опять, опять пришла мне на ум катана треклятого Иамена. Хотя, кто знает – что говорит она хозяину в подзвездной тишине?).

Размышлял я и о кое-чем другом.

Вернувшись в солнцевскую квартиру, я обнаружил, что там опять многолюдно. А конкретно, тусовался в моем жилище Ингри с гаремом. Сразу по возвращении я купил ему пятикомнатную хату в том же доме – надо ведь учитывать и возможное расширение семейства – однако компашка предпочитала заседать у меня в гостях, к вечному раздражению гомофоба-Нили. Сейчас, когда Нили гонялся за лисичкой в Таиланде, им сделалось и вовсе вольготно.

Юсуфик свернулся в кресле и жевал большую желтую грушу. Сок капал на рубашку. Второй арапчонок, по имени Омар, щелкал телевизионным пультом. Сам Ингри раскинулся на диване: ни дать ни взять Сулейман в предчувствии визита Шехерезады. Осознав, что пришла к нему с приветом отнюдь не персидская шахиня, красавец слегка приуныл и быстро убрал копыта с подушек. Я бросил меч на стол и присел рядом. Ингри полюбовался моим каменным ликом и спросил озабоченно:

– Какие новости?

И поспешно добавил:

– Мальчишек я уберу.

– Да пусть сидят. Слушай, друг Ингри… что ты знаешь о демонах?

Ингри изумленно задрал брови.

– О демонах? Спроси Юсуфика.

Почему бы и нет?

– Юсуфик, – сказал я, – что ты знаешь о демонах?

Юсуфик поспешно проглотил кусок груши и выдал:

– Демонов не существует. Зато есть джинны. Ты, Ингве, любишь джинн «Кабаллито»? Нили в буфете заначил бутылку, а я нашел.

Ингри улыбнулся так гордо, будто Юсуфик был его любимым сыном и сказал что умное.

– Каков, а?

– Да уж. Нет, а серьезно?

Все же не дурак мой консильере: понимает, когда просто так треп, а когда по делу. Он нахмурился.

– О демонах, дон Ингве, я знаю до обидного мало. Считается, что демоны – существа из прошлой Вселенной, пережившие ее коллапс и Большой Взрыв. Видимо, очень сильные сущности, если способны были в такой мясорубке выжить. Состоят из высокоэнергетических полей. Какова природа поля, пока не установлено – но точно не электромагнит и не гравитация. Обитают одновременно во всех измерениях, сколько их там физики насчитали: одиннадцать, двадцать восемь? И, соответственно, сразу во всех Семи Мирах. Бессмертны. Характером скверные. Любят вселяться в предметы. А что?

– Да так, ничего. Слушай, а какое решение у уравнения Дрэйка?

Ингве захлопал глазами.

– Ладно, не заморачивайся. Это я так. Нили не звонил?

– Пока нет.

Нили прозвонился через три дня, довольный, как кот после кормежки.

– Нашли мы гребаную кицуну! – заорал он в трубку.

– Не уверен, что это слово склоняется, – осторожно заметил я.

– Слово, может и нет, а девка – очень даже.

– Ты что, с ней переспал? – ужаснулся я.

– Пока нет. Да и не надо: она сейчас при деле. Одного голливудского хлыща охаживает. Представляешь, приехал мудак в Таиланд на уикенд со своей герлфрендой. Думал: на песочке позагораю, поплаваю, потрахаюсь слегка вдали от публики и суеты. Тут она его и зацепила. Сидит дурак уже две недели в Пхукете. Герлфренду свою бросил. Переехал из бунгало в шикарный пятизвездочный отель. Жрут они омаров, запивают шампанским. Чувак с каждым днем все печальнее. Чует сердце, дальше так пойдет, получать своего Оскара он будет постмортем.

– Спасем, – говорю, – звезду экрана?

– А то как же, спасем, – деловито отозвался Нили. – Девку в Москву тащить?

– Да ты что? Она у тебя сбежит. А если и не сбежит, нафиг мне надо ее перед касьяновским коблом светить? Нет, ты сиди на месте, глаз с нее не спускай. Но и не спугни. Я к вам вечером вылетаю.

И вылетел.

Пхукет встретил меня таким беспощадным солнцем, что все же пришлось обзавестись очками в первой же туристической лавочке. Нили снял номер в том же отеле, где проживала сладкая парочка, с оригинальным названием «Тайская звезда». Звезд, и вправду, было пять. При встрече Нили гордо разулыбался:

– Все, как ты любишь, босс. Спа. Джакузи. Сауна. Даже три сауны. Тренажерный зал. Аромотерапия и грязелечение.

– Ты что, в отельные менеджеры податься решил? Что ты мне рекламный буклет впариваешь?

Нили тут же сдулся. Я хмыкнул, хлопнул его по плечу и, захватив полотенце, пошел к морю. Наткнуться на лисицу и ее новую пассию я не опасался: любовники из номера уже третий день не выходили.

На пляже не было никого. Все пятизвездочные туристы, как выяснилось, предпочитали бассейны с аромотерапической, грязелечебной, а то и просто пресной водой. Свет падал на побережье отвесно, не оставляя места теням: разве что жалкие коротышки скукожились у стволов беспокоившихся листвой пальм. Ветер растрепал их зелено-бурые прически, ветер нес вдоль берега обрывки пакетов, ветер ворочал клочками пены на кромке сердитого моря. И чего я сюда притащился, подумал я? Не умею ведь плавать. Скинул шорты и шлепанцы – пятки тут же обжег раскаленный песок – и пошел к воде. Волна лизнула щиколотки и откатилась, и накатилась снова, и откатилась, оставляя на коже крупицы соли. У вас бывает так? Берете в руку кисть и неожиданно – ни мазка до этого в жизни своей не положив на холст – рисуете картину? Или вдруг, ни с того ни с сего, задача, которая два месяца крутилась в голове, не давая покоя, выстраивается изящным решением? Или: вы летали во сне? Я разбежался и в фонтанах брызг кинулся в море. И вода, злая, страшная вода, которая до этого так меня не любила – а, может, любила до того, что не хотела выпускать из тяжелых объятий – вода стала легкой и доброй. В глубине она была прохладной, а на поверхности теплой, как молоко. От этой ли разницы температур, от ласкающих кожу подводных течений, оттого ли, что я парил над прозрачной лазоревой толщей, насквозь просвеченной солнцем, с яркими пятнами кораллов и волнующимся морем актиний внизу – от этого или от чего другого, но опять мне казалось, что я лечу. Ну что за наваждение?

Вечером плечи горели, и Нили, злобно ругаясь, смазывал мою покрасневшую спину невесть откуда добытым облепиховым маслом.

– Нет, в одном был прав поганый некромант, – сообщил мне Нили, закрывая тюбик и кидая его на кровать. – Ты, князь, точно как малое дитя. Если торшер не изгрызешь, так чего-нибудь поломаешь, не поломаешь – обожжешься.

– Да откуда я знал?! Я же никогда до этого не загорал.

Нили кинул мне на плечи майку, и я невольно охнул – даже мягкая ткань как будто продрала наждаком.

– А голова тебе на что, Мастер Ингве? Гвозди заколачивать?

– Голова мне, чтобы думать о важных государственных делах. А не о влиянии ультрафиолета на кожу.

– Ты мне, босс, зубы не заговаривай со своими ультрафиолетами. Еще раз на пляже увижу…

– Ну, и что ты мне сделаешь? На солнышко за мной побежишь?

– И побегу.

Я знал, что он побежит – потому твердо обещал не снимать рубашку до конца таиландского сидения.

Конец, впрочем, стремительно приближался. Команда Нили установила в номере наших голубков жучок нынешним утром, когда парочка нежилась в спа. Куда бы ребята ни звонили, попадали они к нам. В пол-одиннадцатого вечера телефон звякнул, и Нили подхватил трубку. Я снял трубку с параллельного аппарата. Томный мужской голос сказал по-английски:

– Room service, please. Room 413. Do you have more caviar? Oh yes, and the same shampagne we had before. Do me a favor, pal, could you please send it up right now?[7]7
  Обслуживание номеров? Комната 413. У вас осталась черная икра? Да, и то же шампанское, что в прошлый раз. Сделай одолжение, приятель, отправь все наверх прямо сейчас (англ.)


[Закрыть]

Судя по голосу, мужику на свете осталось прожить пару недель от силы. Так что мы, в принципе, делали ему тот самый favor[8]8
  Одолжение (англ.)


[Закрыть]. Поэтому, когда мужик в ответ на наш вежливый стук распахнул дверь и огреб полицейской дубинкой (второй подарок Нили от благодарного человечества) по черепу, особых угрызений совести я не почувствовал.

Лисичка Ли Чин восседала в позе лотоса на гигантской кровати среди смятых простыней. На девушке не было ничего, кроме кожаных трусиков, кожаного же бюстгальтера в комплекте с кожаным шипастым ошейником. И как смертные могут быть настолько слепыми, чтобы не заметить высовывающийся из-под трусов рыжий хвост? Впрочем, если подумать, и Нили от них недалеко ушел. В одной руке у девицы обнаружилась двухвостная плеть, в другой – плитка шоколада.

Увидев Нили, Ли Чин широко распахнула раскосые глазки, взвизгнула и ринулась к двери ванной: однако гвардеец был уже тут как тут и, недолго думая, ухватил красавицу за хвост. Лисица взвыла. Мой телохранитель, а ныне еще и охотник на лис, радостно принялся наматывать хвост на кулак. В глазах Ли Чин показались слезы.

– Пусти-и! – простонала она.

– Что, попалась, красавица? – ликовал Нили. – Будешь знать, как морочить голову честным свартальвам? Будешь кошельки воровать?

– Я отдам, – плакала лисичка. – У меня есть. Под подушкой и в тумбочке, возьми, возьми все.

Я вошел в номер следом за Нили. Увлеченная бегством, Ли Чин поначалу меня не заметила. Решив, что девушка дошла до нужной кондиции, я прошагал к креслу и опустился в него, закинув ногу на ногу. Когда лисичка увидела меня, ее хорошенькое скуластое личико побелело – до того, что смуглая кожа стала зеленоватой. Еще раз взвизгнув, она вцепилась в Нили всеми четырьмя конечностями и завыла:

– Любимый, добрый, не отдавай меня ему! Я все-все для тебя сделаю. Помнишь, как нам с тобой было хорошо? Ты помнишь?

Мой телохранитель отодрал от себя лисицу – не выпуская, впрочем, хвоста.

– Что это вы, девушка, так перепугались? – добродушно спросил я. – Никто вас убивать не собирается. Расскажите только о своем приятеле с катаной – и мы мигом вас отпустим.

Ли Чин молчала. Нили еще раз от души крутанул хвост. На глазах девушки выступили слезы.

– Нили, – сказал я, – по-моему, эта рыжая штука у нашей Ли Чины сзади – только помеха в ее бизнесе. Нет, правда. Клиент подготовился, штаны спустил и все такое – и тут хвост. Эдак у кого угодно эрекция пропадет. Просто импотентом сделаешься. Если ты, конечно, не зоофил. Вот ты, Нили, зоофил?

Нили, не понимая еще, куда я клоню, помотал башкой.

– Так и я о чем. Давай избавим девушку от лишнего груза.

Нили радостно ухмыльнулся и, тряхнув лисицу еще раз, полез в сапог за ножом. Когда Ли Чин увидела тусклое лезвие, она снова застонала.

– Ну, милая, решайте: некромант или хвост. Выбор за вами.

– Чего вы хотите? – прошипела девица.

– Где мы можем его найти?

– Я не знаю.

Нили поднес нож к основанию хвоста. Ли Чин задрожала, будто ее било электрическим током.

– Я правда не знаю! Он приходит и уходит, когда хочет. Он сам находит меня!

Кажется, это было правдой – по крайней мере, соответствовало тому, что я знал о некроманте.

– Допустим. Нили, убери пока нож. Это он тебе приказал таскаться за нами?

Девица помедлила и кивнула.

– И пауку?

Еще один кивок.

– Зачем?

– Он мне не говорил. Только попросил о помощи.

– Попроси-ил? – недоверчиво протянул я. – Попросил? Не приказал?

Девка подняла на меня бешеные глаза.

– Он никогда не приказывает.

– Хорошо. Кто меч воровал у коллекционера?

– Орлиный Зуб. Оззи.

Я усмехнулся. Неужели и вправду у индейского паука такое имечко?

– Что еще он у вас попросил?

– Ничего. Только предупредил, чтобы мы с Оззи на глаза вам не попадались.

– Какая редкая заботливость. Нили, дерни-ка ее еще раз, чтобы слушала внимательней.

Нили потянул за хвост. Лисица забилась. Когда она слегка успокоилась, я мягко сказал:

– Сейчас ты мне, милая, расскажешь все, что о нем знаешь. А именно: как вы познакомились? Как он тебе представился? Какие дела вы вместе проворачивали? Что ты вообще о нем слышала? И еще…

Я собирался спросить ее о любовном зелье – но, взглянув на Нили, почему-то передумал. Не хотелось ему напоминать. Да и мне вспоминать было неловко.

– Ладно, пока все. Говори.

Ли Чин молчала. Нили оттянул ее хвост и провел по основанию ножом. И зажал ей рот ладонью. Девушку так скорчило, что мне захотелось отвернуться – но я не отвернулся. На пол закапала кровь. Очень красная на белой плитке под мрамор.

Спустя минуту девица сникла. Она бы упала, если бы Нили ее не удержал. Подождав еще немного, он убрал руку.

– Ну? Мы ждем.

Ли Чин подняла на меня глаза, злые, как два уголька.

– Мы называем его Учителем. И он меня спас. Вытащил из лап охотников, когда я была еще глупым лисенком.

– Охотников?

– Да!

Похоже, к девице возвращались силы.

– Охотников! Таких же козлов, как вы! И он вас найдет, ублюдки. Вот тебя, – она дернула в мою сторону подбородком, – тебя найдет и убьет! Зарежет, как курицу…

– Ты с ним спишь?

Лиса зашипела.

– Да я бы подстилкой его была! Я бы ноги ему мыла… Я бы все что угодно для него сделала, понимаешь, ты, чурбан бесчувственный? Только ему не надо. Ему ничего не надо, и он всегда один. Один против всех, против таких как вы, а вы же всегда ходите стаей, шакалы, псы, волчары позорные, ищете, кого бы загрызть…

Тут Нили надоело слушать ее вопли, и он снова дернул лису за хвост. Обвинительная тирада прервалась стоном. Опять потекла кровь. Ли Чин, висевшая на руках у Нили мешком, прошептала:

– Что тебе еще от меня надо? Я рассказала все, что знаю.

– Негусто. Ладно, вот тебе последний вопрос: что на самом деле было в том предсказании? Вспомни хорошенько, это важно.

Ли Чин не отвечала.

– Нили?

Новый рывок, новые, приглушенные пятерней вопли.

– Вспомнила?

Ли Чин замотала головой:

– Там была какая-то чепуха про ларец на дереве, зайца, и утку, и яйцо, и Кощееву смерть. Я даже не знаю, кто такой Кощей.

Я хмыкнул.

– Кто-то навроде твоего Учителя.

– Не смей его оскорблять, ты, сволочь! Ты недостоин целовать следы от его ног в пыли! Он великий человек, он святой…

– Ага. И махатма и живое воплощение Будды. Это я уже слышал. Не тебе первой, милая, он башку заморочил. Ладно, Нили, бросай ее и пойдем – все равно больше ничего полезного не услышим.

Нили медленно покачал головой.

– Вы идите себе, Мастер Ингве. А я с ней еще погуторю.

Я взглянул на Ли Чин. Девушка ничего не сказала, но огромные глазища ее умоляли… Я отвернулся.

– Не задерживайся.

Встал, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

На обратном пути в Москву мы молчали. Тогда, в номере, я больше всего опасался, что Нили заявится к утру с обрубком хвоста. Обошлось. И все же…

В московской квартире было непривычно пусто. В раковине на кухне валялась гора грязной посуды. У кресла догнивал огрызок большой желтой груши.

– Ну, Ингри, гадина, – зловеще протянул Нили. – Попадется мне этот пидор носатый – жопу на уши натяну.

Он засучил рукава и проковылял на кухню, где с грохотом принялся перекладывать тарелки из раковины в посудомойку. Я прошел в ванную. Перевязь с мечом оставил у порога. Наглинг я брал с собой и в Таиланд, по примеру некроманта добросовестно отводя глаза таможенникам.

Ванну я принимать не стал – не было у меня настроения общаться сейчас с Ганной. Залез под душ. Стоя под прохладными струями, я снова вспоминал бледное личико Ли Чин. Ее последний взгляд. Кровь на белой мраморной плитке… Жаль, что не всякую грязь можно смыть водой.