Текст книги "Дети богов"

Я вломился в кипящую завывающую бучу, и волки передо мной рассыпались. Два серых трупа уже валялись недвижно, еще несколько зверей корчились в смертных судорогах – мало, говорил я вам, капитан Гармовой. Мало. На чистом клочке стоял некромант. Он стоял, держа катану чуть на отводе, и смотрел на меня, и впервые я увидел в глазах его живую человеческую ненависть. Рот мой все еще раздирала безумная ледяная улыбка, и с этой улыбкой, подняв Наглинг, я ринулся в бой. Бой наш продолжался меньше секунды. Одним быстрым движением некромант подвел катану под лезвие Наглинга и резко ударил вверх. От силы удара кисть моя и предплечье мгновенно онемели. Меня швырнуло на землю. Наглинг, описав в воздухе красивую сверкающую дугу, зазвенел о камни. Иамен небрежно отмахнулся от кинувшегося на него волка – зверюга взвизгнула и поползла назад, оставив на снегу кровавый обрубок лапы – и, незаметным и длинным шагом сократив расстояние между нами, некромант снова занес катану. Я не увидел его движения. Увидел лишь ударивший мне в глаз серебряный блеск, нависшее брюхо вертолета, услышал рев мотора – и, сливаясь с блеском катаны, на моего противника рухнула серебристая сетка. И случилось невероятное. Катана, черкнув в воздухе, распорола сетку надвое. Ни один металл, никакая сталь не разрубит мифрил!

– Еще! – заорал я в панике. – Кидайте все!

Из дверцы вертолета полетела целая стопка сетей. Некромант пошатнулся. Этого мне хватило. Вскочив, я протаранил головой клубок сетей и сшиб Иамена с ног.

Дальше уже все было просто. С хлопками выжившие волки обернулись, и мы быстро и деловито запутали бьющегося в сетях Иамена. И началось веселье.

Как мы его били! Били ботинками, били прикладами. Особенно здоровый волчара подобрал огромный камень и трижды обрушил его на то место, где, по замыслу, была некромантова голова. Когда он поднял камень в четвертый раз, я его оттолкнул:

– Не убей, зверина. Он нужен мне живым.

Били его, наверное, полчаса, до тех пор, пока сетка дергалась разве что от наших ударов. И даже когда серебристый – то ли куколка бабочки, то ли саван – сверток уже лежал неподвижно, отдувающиеся волки не поспешили распутать сеть.

– Может, так в вертолет и погрузим? – предложил один из зверей.

– Ты что, кретин? Он же очухается.

Гармовой взглянул на меня и с ухмылкой предложил:

– Вот ты, князь, и распутывай.

Я подошел к комку сетей. Где-то там, внутри, таилась моя серебряная быстрая смерть. Встав на колени, я принялся разворачивать сетку.

Конечно, он потерял сознание. Некромант не был неуязвимым. Мифрил предохраняет от лезвия меча или от пули и отчасти гасит силу удара, но вместо лица у нашего пленника была распухшая кровавая маска. Катану он так и сжимал в кулаке, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы разжать пальцы. Кажется, волки вокруг вздохнули с облегчением.

Мы связали ему ноги, в рот запихнули кляп, руки спутали пластиком. И загрузили в вертолет. Гармовой нерешительно оглянулся на деревню.

– Может, отпустим ребят погулять? Они сейчас злые. Пять трупов…

Он недоверчиво покачал головой.

– Я вас предупреждал.

– Ты-то не больно развоевался, воитель. Если бы не сетка, выпустил бы труповод из тебя кишки.

– Ну и правильно бы сделал.

– Чего?

– Не чего, а грузитесь. И трупы приберите.

Гармовой пожал плечами.

– Как скажешь, начальник.

Перегруженная машина – даром что транспортник – взревела винтами и пошла прочь от деревни. Я выглянул из дверцы, щурясь от налетевшего ветра. Жители поселка медленно выбирались из домов. Несколько собралось у трупа Тенгши. Я не стал разглядывать, что там происходит, и, откинувшись на спинку сиденья, закрыл наконец свой единственный глаз. В воцарившейся под веками шумной тьме я все пытался сообразить, почему Иамен не убил меня ночью. Казалось бы, так просто: нет героя, нет проблемы. Тем более один раз он уже пытался, почему бы не повторить попытку? Естественно, двигало им не душевное благородство. Тогда что? Неужели Однорукий соврал, и у господ Высоких есть запасной вариант? И так мне захотелось сказать этому запасному варианту: слушай, брат, держись ты от них подальше… А самому-то что мешало?

В городишке Паданг, где волки устроили временное логово, к нашему приезду неплохо подготовились. А именно, сняли старое, полуразваленное здание полицейского участка, некогда совмещенного с тюрьмой. Тюрьма уже тридцать лет как переехала в новые хоромы – но мы не гонялись за красотой или удобством. В подвале сохранились камеры со сплошными железными дверями – надежными, добротными, не то что хилые решетки современных кутузок. В небольшом зале, судя по пыльным остаткам мебели – бывшей канцелярии – оборудована была и необходимая в нашем деле комнатка. Комнатка содержала полный набор инструментов, несколько отдающий средневековьем, однако вполне действенный. Среди инструментов преобладали клещи, разнообразные зажимы, молотки и железные пруты. Для подогревания железа до нужной температуры в комнатке поставили жаровню. Имелась там и почти настоящая дыба, сооруженная на основе какого-то спортивного тренажера. Верхняя планка дыбы скользила вверх по центральному стержню станка при повороте лебедки. Чем не последнее слово пыточной техники?

Мы оставили Иамена валяться в камере до следующего вечера, как пояснил Гармовой, чтобы девочка созрела. Сам капитан разве что не приплясывал. Любимое дело! Я быстро охладил его пыл, сказав, что для начала с пленником пообщаюсь сам. Гармовой прищурился:

– Ага. И ребрышки, князек, ты ему будешь ломать? И ногти выдирать? Рученьками своими белыми?

Рученьки белые у меня чесались давно, поэтому я развернулся и с разворота съездил бравому капитану в рыло. Скотина хрюкнула и мешком свалилась на пол. Благо, подчиненных его поблизости не было, и авторитет вожака не пострадал. Сам я, не дожидаясь, пока капитан соскребется с бетона, ввалился в сортир и запер дверь. Над умывальником тускло посвечивал осколок зеркала. Я протер стекло, но все равно ни хрена ни увидел. Невидимкой заделался. То-то бы незабвенный Карл Маркович порадовался: наконец его худшие ожидания оправдались, и деловой партнер перестал отражаться в зеркалах. Я подошел к стенке, положил на нее ладони и несколько раз треснулся башкой о холодную штукатурку. Отбитая штукатурка посыпалась на пол. Из ссадины на лбу вновь потекла кровь. Болело порезанное Тенгши плечо. Сильно болело. Странно, на мне же все заживает обычно, как на собаке. Или покойница и впрямь прокляла лезвие?

В камеру за Иаменом я не пошел, и как его к дыбе прилаживали, тоже не смотрел. Гармовой вывалился из избы-пытальни в сопровождении одного из своих головорезов, отвесил мне шутовской поклон и еще добавил:

– Прошу.

Следа от моей зуботычины на чеканном его лице не наблюдалось. А жаль.

Зато на лице Иамена явственно читались следы всех щедро отвешенных ему пинков и затрещин. И парочка новых кровоподтеков, кажется, прибавилась – видно, пока тащили его вверх по лестнице, некромант пытался сопротивляться. Ну и зря.

Я вошел, захлопнул дверь и встал перед дыбой, сложив руки на груди. Самая та поза для инквизитора. Некромант поднял голову и посмотрел на меня без особого интереса. Один глаз у него совершенно заплыл, второй подернулся красными прожилками. И не было, Хель побери, не была у него на лице ни следа той ненависти, которая так бы мне сейчас помогла. Скука – пожалуй. Отвращение – возможно. Но не ненависть.

Что говорят в таких случаях? «Покайся, грешник, в своих злодеяниях?» «Ваша карта бита, гроссмейстер, отдавайте Грааль?» «А ну, Иван, быстро-быстро сказать, где прячутся рюсиш партизанен?» Я не знал. Возможно, знал Иамен, но помогать он мне явно не собирался. И я довольно жалобно пробормотал:

– Иамен, какого ётуна мы с вами маемся дурью? Зачем вам все это понадобилось? Отдали бы мне поганый меч, и дело с концом. Девочка из-за вас погибла.

Последние слова несколько оживили некроманта. Он снова вскинул голову, и единственный – как и у меня, правый, – здоровый глаз сфокусировал на мне.

– Из-за меня?

– А из-за кого же?

– Отрадно наблюдать за работой вашего так называемого рассудка.

– Перестаньте трепаться. Хотя бы сейчас. Это уже не смешно. Тенгши погибла из-за вас. Не хотел я в нее стрелять…

Я понял, что оправдываюсь перед пленником, растянутым на дыбе. Нет, срочно меня в гвардейскую школу, срочно. Техника допроса – главнейшее из искусств.

Иамен усмехнулся. Зубы у него были окровавлены, два так и вообще отсутствовали. Усмешка получилась жутенькая.

– Не хотели бы, Ингве, не стреляли. Повторяю – я вам не нянька и не отец-исповедник. Учитесь хотя бы нести собственную вину, не переваливая на чужие плечи. Она с вами будет до могилы. Или до тех пор, пока не научитесь забывать.

Так. Этот козел мне еще и проповеди читает. Святой отец, аббат наш Хаббад.

– Как вы забыли о Фрице, Карле и как его там… Гельмуте? Как насчет Нили? Тоже не помните?

На меня медленно снисходила благословенная ярость. И тут некромант мне сильно помог.

– Ваш Нили был подонком, – сказал Иамен.

Я прыгнул к лебедке и крутанул ворот. Кажется, с непривычки слишком сильно, потому что чуть не оглох от крика. Я поспешно отвел рычаг назад. Не хватало еще руки ему оторвать в первые пять минут допроса. Оставив лебедку в покое, я подошел к Иамену и выплюнул в его перекошенное болью лицо:

– Нили был в сто раз лучше вас. И любого из тех, кого вы защищаете.

Иамен с усилием втянул воздух и повторил:

– Нили был подонком. Он был вашим верным цепным подонком, но истины это не отменяет.

– А у вас что, приоритет на истину? Что такое, по-вашему, истина?

Опять я говорил не то. Некромант не замедлил этим воспользоваться:

– Истина – это то, что вы, Ингве, надавили на спуск. И от этого из ствола вылетела пуля. От чего, в свою очередь…

Отвернувшись, я швырнул на старательно раздутые уголья жаровни железный прут. Иамен замолчал. Надо не забыть нацепить асбестовую перчатку, подумал я, а то как бы самому без руки не остаться. Не оборачиваясь, я спросил:

– Скажите, Иамен… Вы пытались меня убить или не пытались?

– Пытался. Если это вас утешит.

– Меня не надо утешать.

– А по-моему, – мягко прозвучало из-за спины, – надо, Ингве. Герои плохо приспособлены для палаческой работы. Лучше предоставьте дело профессионалам.

Я крутанулся на месте и со злобой на него уставился.

– Вам что, так не терпится умереть?

– Если говорить о смерти, то намного скорее меня измордуете ненароком вы. Вы же не умеете ни черта.

– А вы умеете?

– Умею.

– Отлично. Если я не буду уверен, куда ставить зажим, попрошу вашей консультации.

Железка между тем разогрелась вовсю, до малинового жара, но хвататься за нее мне пока совершенно не хотелось.

– Если вы пытались меня убить, почему не убили? Позавчера, например?

– Потому что не судьба.

– При чем здесь судьба?

– При том, Ингве, при том. Я стреляю довольно порядочно, а уж с пяти шагов и точно бы не промахнулся. Однако вы выжили.

– Зачем?

– Зачем что?

– Зачем выжил?

Некромант, кажется, удивился.

– А вот этого я, извините, не знаю. А вам хотелось бы умереть?

Хель, о чем мы говорим?! Я должен ведь спрашивать о мече… Между тем уста мои, тяжелые, как мрамор, отверзлись и сами по себе изрекли:

– Не знаю. Возможно.

– Вы уж определитесь. Я, к сожалению, ничем вам в разрешении этого вопроса помочь сейчас не могу.

Правильно, издевайся. Еще немного посмотрев на калеющюю железку, я, не оборачиваясь, спросил:

– Скажите честно. Вы поили меня любовным зельем или нет?

– Я точно не поил.

– Хорошо. Ваши подручные.

– Почему это вам так важно?

– Если спрашиваю, значит, важно.

– Ладно. Признаюсь. Поил.

– Для чего?

Некромант молчал. Я подошел к дыбе и крутанул ворот лебедки. Тело его вздернулось вверх. Я видел, что он пытается удержать крик – однако удержать не сумел, и крик разнесся по комнате, отражаясь от высоких стен. Капитан Гармовой наверняка искренне радуется сейчас за дверью моим успехам. Подержав Иамена немного в этой нелепой растяжке, я ослабил ворот.

– Повторяю вопрос: для чего?

– Вы быстро учитесь, Ингве, но плохо пока разбираетесь в психологических типах заключенных. К примеру, ваш друг Гармовой сейчас на моем месте бы грязно выругался и попытался отгрызть вам ухо. Вы, скорее всего, гордо бы промолчали.

– А вы?

– А я, как вы видите, читаю вам лекцию по технике ведения допроса.

На сей раз я растянул его так, что крик успел перейти в негромкий стон. Очень странно было слышать эти жалобные звуки из уст некроманта. Как-то слишком по-человечески. Меня это доконало, и я вновь опустил верхнюю планку. Иамен повис, хрипло и жадно дыша. По лбу его катился пот. Тощие ребра, сплошь в синяках и кровоподтеках, тяжело вздымались. «Что я творю?!» – сказал кто-то трезвый в глубине моего сознания. Я попятился к двери. Неожиданно некромант заговорил:

– Я хотел преподать вам урок. Это было довольно жестоко с моей стороны.

– Что? Зелье?

Он тряхнул головой, сбрасывая соленые капли с ресниц и со лба.

– Какой, в Хель, урок?! – заорал я, – Не пей, сестрица, из копытца, козленочком станешь?

– При первой нашей встрече мне показалось, что вы, Ингве – что-то вроде маленького избалованного мальчика, привыкшего любить лишь собственные прихоти. Я ошибся, так что шутка с зельем и вправду вышла паршивая.

– Теперь вы поняли, что я не маленький избалованный мальчик? Или что никаким любовным зельем мне уже не помочь?

Он молчал, кажется, утратив ко мне всякий интерес.

– Почему вы не хотите, чтобы я перерубил ствол Ясеня?

– Потому что тогда мир погибнет, – бесстрастно ответил некромант.

– А если нет, сгниет.

– Папаша ваш, может, и сгниет. Ясень сгниет. А с миром ничего не сделается. Мир не ограничивается горсткой старых бородатых вояк и их ущербных потомков.

– Где вы прячете меч?

– Нигде я его не прячу. Я сказал вам ясно – нет у меня меча.

– Вы врете, – ответил я и взялся за раскаленную железку. Рукой. Без перчатки.

Нет, рука не сгорела – все же я был наполовину свартальв, а наши кузнецы выхватывают мечи из горна голыми ладонями. Однако паленым все же запахло. Некромант с изумлением на меня смотрел.

– Это что, новый метод ведения допроса? Палач пытает сам себя, допрашиваемый от ужаса выдает все секреты? Ингве, вы лучше приют сиротский проспонсируйте, если так уж вас замучило раскаяние…

Тут-то я и огрел его по ребрышкам раскаленной железной кочергой. Крику было… Когда вопли малость поутихли, я снова положил железку в жаровню, раздул угли и только затем обернулся к нему.

– Где меч?

Некромант молчал.

Подумав, я взялся за плоскогубцы.

– Как специалист, Иамен, подскажите: какой палец лучше ломать первым?

– Свой собственный.

– Как скажете.

Я запихнул в плоскогубцы указательный палец левой руки и сдавил рукоятки. Было больно.

– Прекратите юродствовать, – сказал Иамен. – Если вы хотели меня убедить в собственной невменяемости, вам это удалось.

– Ошибаетесь. Я как раз пытаюсь остаться в здравом уме.

Я надавил сильнее и взвыл. Кость хрустнула.

– Прекратите!

– Вы не любите, когда другим больно, так ведь, Иамен?

– Я не люблю, когда ломают вещи. Тем более, вещи, сделанные не вами.

Я швырнул плоскогубцы в жаровню и, кривясь от боли в руке, прошипел:

– А что вы любите?

Ответа я не ожидал. Однако некромант, усмехнувшись, ответил:

– Я люблю слушать песню жаворонка на рассвете.

После фиаско с первым допросом в избу-пытальню я больше не заходил. Иногда подбирался к двери и слушал вопли Иамена (с каждым днем они делались все тише – силы у некроманта кончались) и радостное рычание Гармового и его своры. Те перед каждым допросом накачивались дурью и балдели вовсю. Палец я замотал обнаруженным в сортире столетним бинтом. Им же замотал и обожженную руку. Бинт немедленно покрылся грязью, и теперь я смахивал на бомжа, доставленного в приемный покой госпиталя с обморожением конечностей.

Гармовой, увидев мои боевые раны, не сказал ничего (ученый, скотина), зато многое, видать, подумал. Ну и хер с ним. Я валандался по пустым верхним этажам, заставленным какими-то бесконечными рядами ящиков, сейфов, засыпанным бумагой и шелушащейся краской. Из-под ног моих разлеталась пыль. С улицы доносились гудки автомобилей, велосипедные звонки, говор, смех, шарканье подошв по асфальту. На улицу мне не хотелось. Один раз в ту комнату, которую я уныло мерил шагами, залетел воробей, птичка малая. Залетел, почирикал, нагадил на подоконник и вылетел восвояси. Хотел бы я быть этим воробьем.

На седьмой день стоны некроманта совсем уже не слышались за восхищенным уханьем команды Гармового. Дождавшись, пока веселье окончится и Иамена снова запрут в его камере, я спустился по лестнице в тускло освещенный подвал. Поглядел в зарешеченное окошко и ничего не увидел. Предположив, что мистер Иамен вряд ли затаился у двери с мыслью огреть первого вошедшего по черепу (да и чем огревать-то? парашей?), я отпер замок и вошел. Иамен валялся у самого порога – волки не удосужились даже отнести его подальше, в угол, где на пол брошен был тощий и грязный полосатый матрас. Зато не забыли нацепить наручники. В камере омерзительно воняло. Над ведром, заменявшим ту самую парашу, кружились мухи. Некромант был давно и прочно в отключке, и я сделал мысленную заметку: надо проверить, в сознании ли он хотя бы на этих их допросах. С окосевших от наркоты глаз могут и не разобрать. Я сел у стены неподалеку от лежащего, подтянул колени к подбородку и пригорюнился. Мушиное жужжание становилось все назойливей. Мигала слабосильная лампочка. Через некоторое время мне уже казалось, что не Иамен здесь узник, а я, что это не за ним, а за мной вскоре явятся волки для свежей порции издевательств. Я, кажется, даже слышал их шаги, отстукивающие в коридоре, посылающие по сырому подземелью эхо, да-да, слышны, слышней. И вот подходят. Шаги все ближе падают в тиши, как будто отчисленье производят моей несостоявшейся души – из тех краев, где жилось и любилось, из тех краев, где, расточая свет, душа моя пропащая делилась всем тем, чего в ней, кажется, и нет. И в те края, где серые казармы за рядом ряд потянутся, стройны, и где бесцеремонные жандармы со мною делать все вольны. Вольны…

– Ингве!

Я очнулся от ступора. Некромант сидел, опираясь об изгвазданный бетон скованными кистями рук, и смотрел на меня, как мне показалось, с легким ужасом.

– Что?

– Ничего особенного. Просто вы качались и бились затылком о стенку, как в трансе, притом декламируя стихи. Извините, я не узнал авторства.

– Наверное, автор – я.

– Вы пишете стихи?

– Нет, не пишу я стихов. По-моему, я схожу с ума. Но вы мне очень кстати напомнили…

Я полез в карман и извлек тощую тетрадку, ради которой, собственно, и спустился в подвал. Бросил ее на пол рядом с Иаменом.

– Вот. Думал, вы захотите получить их обратно.

Иамен придвинул тетрадку к себе.

– Где вы это откопали?

– А то вы не помните? У Отто.

Я посмотрел на его пальцы и спросил:

– Перелистать для вас?

– Спасибо, не стоит.

Тут в коридоре и вправду послышались шаги, и на пороге объявился Гармовой. Дверь, кстати, за собой я запереть забыл.

– Какая сука… – начал капитан и быстро осекся, заметив начальство.

Некоторое время он на меня пялился, а затем широко и понимающе ухмыльнулся. Я встал с пола, отряхнул штаны.

– Вечерний сеанс пыток отменяется. Пойдите, огорчите своих голубков.

Я вышел из камеры вслед за капитаном и, затворив за собой дверь, тщательно запер замок. Когда мы отошли дальше по коридору, капитан жизнерадостно хлопнул меня по плечу и высказался:

– А ты, фон Клаус, не такой уж лопух. Как я не додумался! Добрый коп – злой коп, это ж в прописях. Ты у нас для доброго копа самое оно.

«Когда же ты сдохнешь, скотина?!» – кажется, вслух простонал я и взбежал по лестнице. Гармовой проводил меня недоуменным взглядом.

Терпение мое лопнуло на десятый день.

Утро началось с того, что капитан, бодрый и свежий, хоть прям сейчас на смотр общевойсковых частей, подкатился ко мне с радостной, почти молитвенной улыбкой.

– Чего вам надо? – мрачно спросил я.

Я как раз собирался побриться при помощи мистического осколка зеркала и раздумывал, как бы проявить в нем свою персону.

– Есть идея.

– Горю желанием ее выслушать.

Гармовой, не обращая внимания на мой саркастический тон, продолжал:

– Помнишь то письмо? Ну, милый Генрих, милый Дитти, отсосать ли не хотите?

– Помню.

– Помнишь, там про детишек? Вот я тут и прикинул: а что, если правда труповод к деткам неравнодушен? Ну там запущенный случай педофилии, мамочка совала пальчик Ванечке, Ванечка совал мамочке и все такое?

Я с трудом, в который раз за последние дни, подавил желание избить капитана Гармового сапогами. По почкам.

– И?

– И то, что я отправил уже Серого и Рудака на улицы. Наловят они нам десятка два беспризорников, приведем мы их в нашу каморочку. Привяжем к станочку – и посмотрим тогда, как наша пташка зачирикает.

Во мне что-то лопнуло с высоким и резким звоном. Наверное, это и было терпение. Возможно, глаз мой единственный побелел от бешенства, или еще что такое приключилось, только Гармовой из ванной быстро ретировался, пятясь притом задом. Хотя, в сущности, с чего мне беситься? Волчина лишь развивает идеи начальства, как и пристало добросовестному служаке. Я обернулся и поглядел в зеркало. Отражалась в стекле какая-то серая муть, и больше ничего.

В этот день я впервые за полторы наши недели в Паданге вышел на улицу и развил лихорадочную активность. Лихорадочная моя активность поутихла уже ближе к закату. Спустившись в подвал, я отпер дверь некромантовой камеры. Иамен слабо завозился на полу.

– Вставайте, – сказал я.

Было что-то такое, наверное, в моем голосе, отчего некромант ухитрился подняться на четвереньки. Но не более. Я ухватил его за шиворот и поволок прочь из камеры, прочь из затхлого этого подземелья, прочь. Пока я тащил Иамена по лестнице, он молчал, хотя, наверное, было ему больно. В конце подъема я довольно грубо приложил искореженную ступню некроманта о ребро ступеньки, и он не выдержал.

– Ингве, а в камере нельзя было меня удавить? Или вы решили дать мне возможность напоследок полюбоваться…

Тут он глянул в окно.

– …закатным небом?

Я не ответил. Проволочив его через весь первый этаж, я вывалился на крыльцо и усадил своего пленника на ступеньку. Отомкнул наручники, вышвырнул в высокую траву у стены. И протянул Иамену ключ с болтающимся номерком.

– Что это?

– Ключ от камеры хранения на вокзале. Там найдете свою катану. Я вызвал вам такси, но оно что-то запаздывает.

Он некоторое время молчал, переваривая информацию.

– Ключ возьмите.

Некромант попробовал сомкнуть пальцы на небольшом ключике, однако сделать это у него не вышло. Я запихнул ключ в карман его разодранных в клочья и обугленных по местам штанов. Кроме них, на Иамене ничего не было, и я, подумав, стянул рубашку и накинул ему на плечи.

Иамен поднял голову.

– Вы соображаете, что волки с вами за это сделают?

– Волки сейчас вряд ли что-то способны сделать. Я пообщался с их поставщиком, и он продал мне особо очищенный продукт. Они все в лежку лежат.

Я не стал уточнять, что заплатил диллеру, мягко говоря, эльфийским золотом – деньги должны были раствориться в воздухе в ближайшие два часа. Наловленных на улицах беспризорников я тоже распустил. Некоторые малыши еще пытались клянчить у меня подачку. Непробиваемый народец.

– Хорошо. В таком случае, вы соображаете, что я всех ваших волков переловлю и отправлю к их волчьим праотцам?

– И правильно сделаете.

Он попробовал улыбнуться. Учитывая, что и говорить-то он мог с трудом, улыбка вышла еще та.

– Забавный вы человек, Ингве.

– Во-первых, я не человек. Во-вторых, забавный я потому, что у меня едет крыша.

– Это я заметил.

Мы посидели на крылечке еще некоторое время, греясь в мягких лучах закатного солнца. Наконец, не глядя на меня, некромант сказал:

– Я оставил меч в царстве своего отца.

Я удивился.

– Сейчас-то вы зачем мне это говорите?

– Долг, Мастер Ингве, платежом красен. Впрочем, это не совсем честный платеж.

– Ничего вы мне не должны. Я сделал это не для вас.

– Я догадываюсь. Тем не менее… Вы твердо решили отправиться за мечом? Даже зная, куда именно придется отправляться?

Я кивнул.

– Что ж… Пожелал бы вам успеха, но сильно в этом успехе сомневаюсь.

Я почесал основательно заросший подбородок.

– А что там?

– Там…

Некромант, казалось, задумался. Потом ответил:

– Вы помните свою схватку с Червем?

Я кивнул. Откуда он узнал про Червя, спрашивать, я думаю, было бесполезно.

– Так вот представьте, что этот Червь вас проглотил. И сейчас медленно переваривает. Сначала кожу. Потом мышцы и сухожилия. Потом внутренние органы. Потом кости. А вы все это время живы. И когда он вас, казалось бы, уже переварил целиком, и вы отмучились, все начинается по новой.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Вы что, Иамен, меня пугаете?

Он посмотрел, казалось, сочувственно – хотя выражение трудно было определить по его заплывшим синяками глазам.

– Я вас не пугаю, Ингве, а предупреждаю.

– Спасибо.

– Не за что.

Тут, гуднув, подъехало наконец такси. Я помог Иамену подняться с крыльца и устроиться на заднем сидении. Когда я уже закрывал дверцу, он придержал мою руку.

– Вот что, Ингве, – сказал он, глядя на меня снизу вверх. – Если вам там станет невыносимо, нестерпимо хреново – повторите три раза мое имя.

– И эта мантра утешит меня в моих печалях?

– Вряд ли. Эта, как вы выразились, мантра призовет туда меня. И я помогу вам выбраться.

Я не понял.

– Почему, Иамен?

– Потому что долг платежом красен.

– Да какой, к Фенриру, долг?!

Он снова попытался улыбнуться.

– Вы, Ингве, уже столько барахтаетесь в паутине судьбы, что пора бы вам уяснить: потянешь за одну ниточку, задрожит вся сетка. Вы спасли мне жизнь…

– Вы мне тоже. Потом, правда, убили…

– Вот именно. Вы мне не должны ничего. Я вам – должен.

Я устал стоять согнувшись, придерживая дверцу машины.

– Счастливого пути, Иамен. Надеюсь, мы больше с вами не встретимся.

Я уже отходил, когда он прокричал мне вслед:

– Еще одно. Там вам придется смотреть левым глазом.

Моим левым отсутствующим глазом? Благодарю за совет.

Такси задребезжало вниз по улице, и я невольно подумал: как он такими руками теперь с катаной… А, в Хель все оно провались! Позову я тебя, когда рак на горе свистнет и Вотан перекрестится.

Да, о стихах. Вернувшись в полицейский участок, чтобы собрать кой-какое оружие и припасы, я заглянул в бывшую камеру Иамена. Большая часть тетрадки перекочевала в нужное ведро. Я сильно пожалел о своем широком жесте. Подобрал единственный уцелевший листок. И спрятал в карман.