Текст книги "Дети богов"

Старик неожиданно улыбнулся.

– Он предупреждал. Он очень настойчиво просил, чтобы я переменил адрес и, желательно, имя. Весьма подробно описал вашу внешность. Иначе как бы, по-вашему, я понял, кто вы такой? Я не чтец рун и не гадатель по птичьим внутренностям. После той ночи в монастыре, когда Йозеф с мечом спустился в крипты и долго не возвращался, и мне казалось, что все духи ада собрались поплясать на монастырской крыше… А потом часовня и вовсе обрушилась, и я решил, что он погиб там, внизу, и уже собирался, сам едва живой, лезть его откапывать… После этого я вообще постарался завязать со сверхъестественным.

– Ага, но от лечения все же не отказались?

Он медленно покачал головой.

– Йозеф меня не лечил.

Я недоверчиво хмыкнул:

– А как же?..

– Не знаю. Так вот само получилось. Нет, не подумайте – он мне предлагал, предложил на второй же день. Йозеф быстро принимает решения. Понимаете, Ингве – вы позволите называть вас этим именем? – хорошо. Так вот, Йозеф, в сущности, не намного мудрее и старше вас. Ему кажется, что он превосходно разбирается в людях, и он с большой неохотой изменяет свое начальное, порой слишком поспешное мнение. Эта ошибка, свойственная всем, да простится мне такой эпитет, манипуляторам. Для них очень важно отнести человека к определенной категории, это ведь сильно упрощает их работу. Однако большинство людей не укладываются в рамки любой классификации. Например, Йозеф, кажется, до сих пор не знает, что в первую ночь, когда мы заночевали на сеновале одной доброй крестьянской семьи, я почти решился его убить.

Мой смешок был еще более недоверчивым.

– Да, Ингве, да. Он заснул, а я вытащил пистолет и наставил ему прямо вот сюда…

Старик ткнул пальцем в собственную переносицу.

– Я ведь не такой уж Фома Неверующий. Он представился мне проводником, показал документы. Его рекомендовал мне один старый знакомый, подвизающийся в организации под названием «О.Д.Е.С.С.А.», я не имею в виду советский портовый город…

– Я знаю, – нетерпеливо перебил я.

– Так вот, пообщавшись весьма короткое время со своим так называемым проводником и разглядев как следует его лицо, я быстро припомнил рассказ бедного Дитриха. Господи, как я пожалел тогда, что так плохо обошелся с Дитти! Бедняга пытался меня предупредить, он рассказал мне чистую правду, а я не поверил и смотрел на него, как на труса, паникера и предателя. Я пробовал его потом найти, чтобы извиниться, но он опять бежал и спрятался где-то столь тщательно, что отыскать его мне не удалось…

Мне надоело слушать покаяние старца, и я довольно резко напомнил:

– Йозеф Менне, сеновал…

– Ах, да. Так вот, я быстро сообразил, с кем имею дело. В тот первый день мы отмахали немалое расстояние – я почему-то почувствовал себя намного лучше. Наверное, меня окрыляла близость цели. Добавлю, что я всюду носил с собой ампулы с морфием, чтобы облегчить боли. Когда я сообразил, что спутник мой и есть тот самый зловещий колдун, я незаметно подлил морфия в его кружку с молоком, которым нас угостили хозяева. Он очень быстро заснул. Я не решился споить ему весь морфий. Обезболивающее ведь могло понадобиться мне самому, поэтому я не был уверен, что господин колдун опочил навсегда. Я вытащил пистолет, у меня был тогда старый револьвер системы «Смит-Вессон», проверил патроны, навел на лоб Йозефа и взвел курок…

– И что же вас остановило?

– Честно? Не знаю. Мне противно было убивать спящего, но дело было даже не в этом. Я подумал: кто я, в сущности, такой? Заживо гниющий труп. А этот человек, или не человек, неважно, может прожить тридцать, сорок, пятьдесят лет. Кто дал мне право отнимать у него эти годы? И я убрал револьвер, лег на сено и прикинулся, что тоже сплю, хотя так и не смог заснуть до самого утра.

Я почесал в затылке забытым на диване протезом и подумал: обрадовать, что ли, старичка? Сообщить ему, что морфий на полукровок действует примерно как холодная водица на подгулявшего матроса и кристал мет на любителя светских развлечений? Так сказать, освежает? Взбадривает? Подумал и промолчал. Пусть тешится старикан иллюзиями о том, как подержал жизнь некроманта в своих мозолистых руках. Ну его. А мне в копилку лишнее доказательство: проклятый труповод никогда не действует наобум.

– Ладно. Значит, Йозеф предлагал вам бесплатный курс лечения и предупредил о моем визите, и в обоих случая вы его доброту похерили? Жаль. Когда я выпущу из господина некроманта кишки и отправлю его прямиком в царство его сладкоголосого папаши, парочка добрых дел на счету ему бы очень не помешала. Для облегчения кармы.

Старик медленно покачал головой:

– Я бы на вашем месте не стал этого делать.

– Что, полагаете, он неуязвим?

– Нет, этого я как раз не полагаю. Но я считаю, что, как бы часто Йозеф ни ошибался, каких бы неприглядных дел за ним ни числилось, а в итоге правда все равно на его стороне. Иначе, поверьте, я не отдал бы ему меча.

На то, чтобы удержаться от хохота, сдержанности моей на сей раз не хватило. Пока я катался по дивану, предаваясь чистому детскому веселью, старик придвинул лампу поближе к себе по столу. И наконец-то стянул с правой руки перчатку. Мой смех как отрезало. На ладони Отто было совершенно такое же, как и у меня, черное пятно размером со старую пятикопеечную монету. Пока я пытался сообразить, что бы это значило, старик молча выключил лампу и, пошаркивая, вышел из комнаты. Камин он оставил включенным.

Тетрадку я прихватил с собой и в метро, игнорируя шокированные взгляды публики (часто ли в торонтской подземке им приходилось видеть одноглазых офицеров Вермахта? хотя Хель их знает…), развернул на той самой странице. Стихи, да. Прочитав несколько, я запихнул тетрадь обратно в карман. Отдам некроманту при встрече. Пусть почитает мне из тетрадки вслух и с выражением, прежде чем я вырежу его поганый язык.

В гостиничном номере, который мы делили с Гармовым – ни одному из нас не хотелось оставлять другого без присмотра – меня, однако, ждали совсем иные забавы. Как раз когда я вошел, капитан, по пояс голый, вывалился из ванной. Правой рукой он сматывал жгут, от которого на руке левой виднелся отчетливый красный след. Еще на левом предплечье капитана обнаружились синяки и пятна многочисленных инъекций. В глазах Гармового трепетал нездоровый героиновый блеск, плечи заметно подрагивали. Не обращая внимания на мое яростное выражение, он швырнул жгут на кровать и поинтересовался:

– Что рассказал нам дедушка?

– То, что мы и ожидали. Меч у некроманта, – процедил я. – Некромант Хель знает где.

О черной метке я благоразумно промолчал. Зато неблагоразумно добавил:

– Гармовой, а вы, оказывается, еще и наркоман?

Вопрос был, что называется, риторическим. Капитан хмыкнул:

– В небе полная луна, княже. Ох, и повеселюсь я нынче, ох, и побегаю.

– Никуда вы не побежите.

С этими словами я стал спиной к двери.

– Отойди, сука.

– И не подумаю.

– Отойди!

В голосе капитана явственно послышалось звериное рычание. Я ухмыльнулся в его оскаленную рожу. Если уж придется выяснять, кто здесь главный, лучше сделать это прямо сейчас – а то выйдет, как у Ангантира с Хьорвардом. По счастью, оборотень не был мне братом.

Закинув башку, Гармовой завыл. Тело его выгнулось, затрещал позвоночник – и капитан вывернулся наизнанку. Я присвистнул. Вот оно, значит, как делается. Мелькнуло бурое и склизко-красное, и на месте Гармового ощерился здоровенный волк. Впрочем, нет – волка эта тварь напоминала только на первый взгляд. На второй – огромную крысу. Длинная морда, невероятной ширины пасть с рядом острых клыков, серая с рыжиной шерсть. Оборотень зашипел и присел, изготовившись к прыжку. Я потянул из ножен Наглинг, незримый сейчас для смертных. Волчара, впрочем, меч разглядел хорошо. Шипение его оборвалось резким и злобным рыком. Тварь попятилась к стене, буравя меня огромными зенками, в которых мелькали зеленые злые искорки. И – подчинилась. Кувыркнувшись через голову, волк приземлился на пол уже в человеческом обличьи. Как ни в чем не бывало, капитан прошел к кровати и плюхнулся на покрывало.

– Рубашку хоть наденьте, – сказал я, убирая Наглинг обратно в ножны.

– А че, кот, у тебя от моей мускулистой груди стояк наметился?

– Тебе, гляжу, отсосать невтерпеж?

Капитан заржал.

– Вот это по-нашему.

– Пасть захлопни, блатота.

– Мать я твою ебал…

Так переругиваться мы могли бы долго, но я решил свернуть дискуссию.

– Зачем вы эту дрянь колете?

Капитан сверкнул глазами.

– А ты, братан, попробуй. Вдруг понравится.

– Что вы из себя вечно какого-то урку корчите? – устало спросил я, садясь на вторую кровать. – Отцовская слава вам покоя не дает? Так отец-отцом, а ваши письма к матери я читал, между прочим. Незачем передо мной комедию ломать…

Гармовой вдруг сел на кровати и уставился на меня со странным, но хорошо знакомым мне выражением. Так смотрят на умственно отсталых писюнов, сморозивших очередную глупость. Так не раз смотрел на меня некромант.

– Что вы на меня так пялитесь?

– Пи-исьма? – протянул капитан. – Так вот они чем тебя купили. А я-то все думал: как же этот, чистенький, со мной, грязненьким, работать собрался? А он писем начитался. Вот, блин, умора.

– Вы о чем?

– Письма те писал рядовой духовицкого состава Лебедушкин М.К. за полпайки каши и хлеба осьмушку. И за то, чтобы я его, болезного, в жопу трахал не слишком больно.

Да твою же мать! Почему, ну почему я вечно так накалываюсь?! Вот вам и тайна изменившегося почерка, вот вам и радость графолога, вот вам и жопа с ручкой, и синее море, и старушка-мама. Не было никакого Жмыха, и Жуки никакого не было, все это я, идиотик добренький, сам себе вообразил и дрочил на эту прекрасную картинку, как рядовой Лебедушкин М.К. – на фотку Майи Песецкой. Сам он, мразь, был и Жмыхом, и Жуком, и плесенью, и гнилью, и всей той болотной мерзостью, против которой я тут затеял войну. Надо было, конечно, и виду не показывать, не радовать эту скотину, но я, задохнувшись, вылетел на балкон и полез за сигаретной пачкой. Пальцы задрожали. На ногу мне грохнулся серебряный портсигар.

– Эй, братан, ты в порядке? – проорал Гармовой из-за балконной двери. – Че это тебя так скорчило?

А вот запихну тебе эту серебряную дуру в глотку, и узнаешь, с чего, мрачно подумал я. И пожалел, что нету у меня под рукой некромантовой катаны.

Глава 3. Моя белая пайка

Вернувшись в Москву, я вызвал к себе побратимов и сказал им дословно следующее:

– Если я не приеду обратно… Не перебивать! Если я не вернусь, Нидавель-Нирр, в случае дедовской смерти, переходит к Ингвульфу. Все свитки я уже подписал и поставил печати. Ингре остается советником, и на него я переписал контрольный пакет акций. Братья и Нари, что бы не случилось, продолжают получать свою часть прибылей. Все должно идти как всегда.

Не раз я принимал решения, не посоветовавшись с ребятами, но впервые они мне не возразили. Рта не раскрыли. Не пикнули.

По замыслу, следовало передать Ингвульфу и перстень наследников Свартальфхейма, знаменитый Гёрдлинг, да вот незадачка: перстень сгинул в обвале вместе с моим приемным папашей, и их так и не удалось откопать.

Выслушав мой план, Гармовой сначала неистово обрадовался – очень уж в его вкусе получалась задумка – а потом так же резко поскучнел.

– Не придет он.

– Придет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Волк заворчал.

– Скажи лучше, сколько зверей у тебя в стае?

Сначала капитан долго вилял, однако все же разродился точным ответом:

– Две дюжины.

– Мало.

– Ты че, охуел? Да они вдвенадцатером кого угодно порвут, а уж если все вместе, разом, навалимся…

– Мало, говорю.

Я отправил заказ вниз, кузену Хродгару Черному. Для оплаты заказа мне пришлось расстаться со всеми личными сбережениями и со своей долей акций. Хорошо, что успел переписать основное на Ингри, а то совсем охреневший от жадности Хродгар потянул бы пальчики и к контрольному пакету. Вот и стал наследник Свартальфхейма нищебродом. Какой, впрочем, к Хель, я наследник?

Заказ прибыл через три недели, когда рощи под Москвой уже вовсю зеленели. Воробьи чирикали, как одуревшие. Коты отвыли свое в подворотнях и на пожарных лестницах, и все кошки ходили беременные, подметая асфальт отвисшими брюхами. Солнце пробивалось сквозь занавески. Мне было плевать и на воробьев, и на котов, и на солнце. Первые дни меня грызло отвращение к себе, но потом и оно исчезло, и осталась лишь тошнотная пустота. С такой пустотой в животе и в душе, наверное, самоубийцы бросаются с крыш, чтобы превратиться внизу в кровянистое месиво. Еще повсюду меня преследовал запах цветов. Он крался за мной по улицам, запрыгивал на балкон, вся комната моя пропахла цветами. Нарушение обонятельных центров, говорите? Я надеялся, что хотя бы в Тибете запах отстанет, сменившись чистым дыханием ледников, но и там все склоны были покрыты какими-то мелкими, то синими, то красными цветочками.

Стая поджидала нас в поселке мужественной девочки Тенгши. Я искренне надеялся, что за прошедшие месяцы молодая мать осуществила свой план и бежала прочь с этих проклятых гор. Зря надеялся. Вот она – стоит в толпе поселян, положив руки на плечи сына, смотрит на меня зло и испуганно. Поселковую площадь окружили волки Гармового, пока еще в человеческом обличьи, в военной форме с невнятными знаками различия и при оружии. Отпихнув одного из волков плечом, я подошел к Тенгши и сказал:

– Переведи своим то, что я сейчас скажу.

– Убийца! – не замедлила сообщить мне моя тибетская красавица, крепче прижимая к юбке сына.

– Пока еще нет. И не стану убийцей, если вы будете вести себя разумно и подчиняться приказам. Переведи.

В принципе, мог бы я использовать для перевода и доброго стукача Сакью Ишнорти: вон он стоит, задрав козлиную бородку, ежится на прохладном ветру. Поселян согнали на площадь в чем были, не дав прихватить даже верхней одежды. И я не возражал. Коли уж берешь заложников, делай это так, чтобы поверили: если не выполнят твоих требований, начнешь стрелять.

– Уважаемые жители деревни! – заорал я с непонятным садистским весельем в душе, – Мы с коллегами не собираемся причинять вам вреда, и вскоре вы сможете разойтись по домам и вернуться к своей повседневной трудовой жизни. При одном условии: если разыскиваемый нами преступник по имени Мистер Иамен, известный также как Охотник, явится сюда и добровольно сдастся. Если он этого не сделает, мы будем каждый день, повторяю – КАЖДЫЙ ДЕНЬ – расстреливать по одному человеку. Начнем…

Тут я радостно ткнул пальцем в окончательно съежившегося старосту.

– Начнем с тебя.

Староста, отлично понявший мои слова, мешком рухнул на землю и застонал от ужаса. Он-то не сомневался, что я исполню обещание. Я сомневался, а он нет. После того, как Тенгши прокричала перевод на кангпо, не усомнились и остальные жители деревни. Поднялся плач вселенский и вой. Матери закрывали руками головы детей, мужчины пытались спрятать за спину жен, охали старики – как будто я уже отдал приказ и сейчас их всех скосят автоматные очереди. Кто-то решился бежать и огреб волчьим прикладом в брюхо. Кто-то упал на колени и бился башкой о камни и грязь, молясь Будде. Меня, почему-то, при виде разгоравшейся паники все сильней и сильней разбирало свирепое веселье. Оглянувшись, я наткнулся на точно такой же, свирепо-веселый взгляд Гармового. Этот-то был в своей стихии. Сколько таких деревенек пожег он в Судане и в Сомали? Правду говорят – с кем поведешься… Я, кажется, усиленными темпами превращался в редкостную мразь. Клин клином? Меньшее зло? Увольте – от происходящего я получал садистское удовольствие. Так, наверное, радуется идиот, копаясь в собственной кровящей ране, поигрывая струнками сухожилий. Так радуется юродивый брошенным в него камням и плевкам, облепившим его харю. Любуйся, мир, на мое непотребство! Вот он я весь. Вот он я, скотина, вот он я, сволочь, вот он я, сын человеческий, радуйтесь – я ваша плоть и кровь…

Кажется, я расхохотался, и Гармовой озабоченно ткнул меня кулаком в бок.

– Ты, братишка, не увлекайся. Я знаю, оно в башку ударяет по первому разу. Чистый кайф, лучше наркоты. Но меру знай, а то с катушек поедешь. На хер ты мне чокнутый сдался?

– Пошел вон, тварь, – радостно ответил я, но смеяться все же перестал.

Проходя мимо меня, Тенгши подняла голову и плюнула мне в лицо. Я задумчиво стер плевок.

Оставив примолкшую в душном ужасе деревню за собой, я поднялся в скалы. У меня не было никакой уверенности, что Иамен сейчас ошивается где-то поблизости. В то же время, непонятно с какого перепою, я был твердо убежден, что некромант меня услышит. Забравшись на круто срезанный давним камнепадом валун, я приложил руки воронкой ко рту и заорал:

– Иамен, сволочь, выходи! Клянусь именем матери своей, высокорожденной Инфвальт Белое Перышко – если ты не придешь и не принесешь мне меч, я убью их всех!

«Всех-всех-всех» – откликнулось горное эхо.

«Убью», – тихо подтвердил я.

На горы спустился вечер. Подморозило, лужи сковало ледком. Я велел выдать деревенским, скучившимся на площади тесной группой, теплую одежду, питье и еду. Плакали дети. Кормящих матерей я все же отпустил по домам, хотя твердо был уверен, что утром мы кое-кого не досчитаемся. Жаль, что в деревне не нашлось достаточно большого здания, чтобы согнать туда всех людей. Если ночью ударит мороз, вместо заложников нам останутся трупы. Я приказал жечь костры.

У самого большого костра веселились волки. Они поджаривали целую ногу яка. Тошнотно тянуло паленым мясом. Звенели бутылки. Мне есть не хотелось. Я сидел на крыльце дома старосты, выходящего фасадом на площадь, и размышлял о крыльях.

Я помнил те, белые, на которых меня солнцевским рассветом несло над Москвой. Я помнил… ладно, оставим в стороне несостоявшееся любовное зелье, или что там было. Я помнил мягкий шепот тайской воды, помнил, как проплывали подо мной анемоновые поля и сновали мелкие пестрые рыбки. Сегодня днем, на площади, я тоже летел на крыльях. Красивые черные нетопыриные крылья с торжествующим шелестом разворачивались за моей спиной. Значит, бывает и так.

По ступенькам простучало. Я обернулся. Гармовой устроился рядом, вытащил расшитый бисером кисет. Вот уж не подозревал, что он увлекается народными промыслами. Капитан ловко свернул самокрутку, щелкнул зажигалкой и лишь после этого заговорил.

– Снег пойдет.

– Вижу.

– Померзнут люди.

– Тебе-то что?

Капитан хмыкнул.

– Останемся без заложников – чем некроманта за жопу будем брать?

– Ты – ничем.

Капитан стряхнул пепел и обернулся ко мне.

– Что-то он не спешит.

– Придет.

– А если не придет?

Я пожал плечами.

– Смотри, командир.

Он озабоченно глянул на собравшуюся у костра стаю. Не хватало четверых, отправленных в дозор. Еще двое сторожили вертолет.

– Смотри.

Он легко поднялся, отщелкнул окурок и пошагал к костру. Что-то такое сказал своим, те загоготали. Любят старшого. Любят-то любят, но непонятно, насколько он их мог контролировать. Как бы не перерезали они мне всех деревенских…

Я поглядел на часы. Стрелки неуклонно ползли к двенадцати. Когда я поднял голову, перед крыльцом обнаружилась Тенгши. Сына с ней не было.

– Ну, что ты хочешь мне сказать, красавица? – развязно поинтересовался я. – Пожелать, чтобы Мистер Охотник вышиб мне и второй глаз? Наградить страшным проклятием, от которого черви сгрызут мои кости?

Она молчала. С неба посыпался мелкий снег, оседая на ее полушубке белыми звездочками.

– Ну?

– Он не придет.

– Что?

Тенгши медленно подняла к лицу покрасневшие руки, погрела дыханием.

– Мистер Иамен не придет.

– Откуда такая уверенность?

Она уставила мне в лицо черные раскосые глаза. Красивая девочка. Как жаль…

– Мистер Иамен появился в деревне три недели назад и вошел в дом старосты. Они сильно повздорили. Я хотела вмешаться, но меня не пустили родители. Они заперли меня в доме, привязали веревкой дверь. Остальные собрались у дома старосты. И когда Охотник вышел, принялись швыряться в него камнями и грязью.

– Узнаю людскую благодарность, – пробормотал я. – Только вряд ли камни и грязь его остановят.

– Нет. Но, когда Мистер Иамен покинул деревню, староста призвал из горного храма просвещенного монаха. Монах начертил на камнях, окружающих деревню, мандалы и святые знаки. Мистер Иамен не сможет подойти к деревне ближе чем на две мили.

Я присвистнул и почесал в затылке. Вот так незадачка.

– А если стереть эти знаки?

Женщина молчала.

– Ты знаешь, какие камни пометил монах?

Она помедлила и кивнула.

– Сможешь мне показать?

Тенгши молчала.

– Послушай, девочка, я ведь и вправду не хочу никого убивать. Что бы ты обо мне ни думала. Мне нужен только некромант… Мистер Иамен. И даже его я убивать не собираюсь. Он забрал у меня одну вещь… как только он мне отдаст эту вещь, я его отпущу. А вот если он не появится…

Я спрыгнул с крыльца, крепко взял ее за плечо и развернул лицом к площади.

– Видишь этих людей у костра? Так вот, никакие они не люди. Они звери. Оборотни. И единственное, что удерживает их от того, чтобы начать резню – это убеждение, что твой Мистер Иамен раньше или позже сюда заявится. Если этого не произойдет… я за них не отвечаю.

Я не стал уточнять, что это не совсем так. Если бы волкам приспичило тут порезвиться, они сильно бы об этом пожалели. Однако сильно пожалел бы и я. С двумя дюжинами – будем честными – мне не справиться. Так что, в итоге, не так уж я и уклонился от истины.

Тенгши выдрала у меня руку и снова кивнула.

– Покажешь?

– Да.

– Тогда пошли.

Мы нырнули в темноту за домом старосты. Если я что-то помнил об охранных знаках, достаточно было стереть один, чтобы рухнула вся стена. Не так уж много работы.

У последней, ближней к скалам хижины тусовался один из волков. Часовой угрюмо поглядывал в направлении площади, где гуляли его товарищи. Заметив нас, волк подобрался, но тут же расслабился и опустил автомат.

– Мы прошвырнемся с девочкой.

Волк осклабился и пожелал мне успеха. Тенгши едва ощутимо вздрогнула: неужели девчонка и вправду полагала, что я намерен ее изнасиловать? Хорошенькую же я заработал репутацию, ничего не скажешь…

На камнях за деревней белел снег. Снег засыпал хрупкие стебельки травы, лишь недавно пробившиеся из морозного плена. Я не понимал, как Тенгши находит дорогу – по мне, все эти скальные россыпи выглядели совершенно одинаково. Подобрав юбку, та карабкалась с камня на камень, кое-где оскальзываясь – я подхватывал ее под локоть, и она каждый раз стряхивала мою ладонь. Мы отошли, наверное, уже метров на четыреста. Отсюда деревня смотрелась темным пятном, наростом мха на плече горы, и лишь в центре прыгал огонь: разведенные на площади костры. Если бы не мое хорошее ночное зрение, я бы уже сто раз оступился и свернул себе шею. А так гора серела передо мной, в небо – чуть темнее земли – возносилась ее укрытая снегом вершина. Наконец, мы выбрались на относительно ровную площадку – то ли ложе бывшей реки, то ли просто каменную осыпь. Тенгши остановилась и ткнула пальцем вперед.

– Где?

Она указывала на большой черный валун. Никаких мандал и знаков я с такого расстояния не разглядел. Оставив Тенгши у края площадки, я направился к скале. Нет, точно, никаких знаков. Я решил, что женщина ошиблась, но на всякий случай наклонился ближе. И тут плечо мое опалило болью. Я отшатнулся. Тенгши, незаметно подкравшаяся ко мне со спины, снова занесла нож и выкрикнула что-то на родном языке: должно быть, проклятье. Я легко перехватил ее руку. По моему левому рукаву стекало теплое, куртка быстро промокала. Я подтащил девчонку поближе и прошипел ей в лицо:

– Дура! Если бы я здесь сдох, от твоей родни к утру и клочка бы не осталось. Всех бы сожрали, всех…

Девка снова плюнула мне в физиономию. Я усмехнулся, должно быть, зло и криво, прижал Тенгши к себе и крепко поцеловал. Она забилась. Рывком я притиснул девчонку к скале, задрал юбку. Облапал теплую кожу ее бедра – плоть, Хель побери, такую мягкую и податливую… Девчонка кричала. Меня снова подхватило темным нетопырьим потоком, я разодрал ее одежду – вывалилась бело блестящая грудь, я сжал эту грудь в ладони, ощутил твердый набухший сосок, кажется, впился в него зубами, десны омыло соленым…

И тут меня оторвало от девушки и так приложило башкой о камень, что из глаз посыпались разноцветные искры. Я рухнул на четвереньки, мотая головой.

И знакомый, ненавистный голос процедил сзади:

– Каждый раз, когда я снова встречаюсь с вами, Ингве, вы мне все гаже и гаже.

Я крутанулся, вскочил – горы качнулись, но я удержался на ногах. Уперся спиной о камень и вытянул Наглинг из ножен.

– Какое огорчение, – процедил я с не меньшей долей яда, слизывая с губ кровь.

Кровь сочилась из разбитого лба. Я искоса взглянул на Тенгши. Женщина сидела под скалой, пряча в коленях лицо. Плечи ее вздрагивали от рыданий.

– Но и вы, Иамен, не образчик рыцарства, – сказал я, снова глядя на некроманта.

Он так и не вытащил из ножен свою катану. Не оборачиваясь, колдун скинул с плеча куртку и швырнул Тенгши, и добавил несколько слов на кангпо. Та с трудом поднялась, цепляясь руками за валун, прикрыла курткой обнаженную грудь и медленно, спотыкаясь, пошла к деревне.

– Выманить меня из поселка с помощью глупой девчонки, да еще велеть ей меня зарезать – это, конечно, вершина благородства, – продолжил я.

Иамен смотрел на меня без выражения. Наконец удостоил ответом:

– Конечно, я не приказывал ей вас убивать. Не представляю, как она достала нож. Похоже, вы ей крайне отвратительны.

– Похоже, – сказал я, – вам все же придется, говоря куртуазно, скрестить со мной клинки. Ну как, готовы сразиться за честь дамы?

Я поднял Наглинг, блестевший зло и холодно. Такая же холодная ярость клокотала во мне.

– Штаны застегните, герой.

– А что, щепетильность не велит вам вступать в бой с противником, у которого портки расстегнуты?

Некромант отошел на пару шагов и уселся на камень, выставив перед собой ножны с катаной.

– Перестаньте выламываться, Ингве. Я вам не нянька и не школьный учитель. Вы хотели со мной поговорить? Говорите.

Хотеть-то я хотел, да не при таких обстоятельствах. Почему-то мне, дураку, представлялось, что Иамен заявится в деревню при свете дня, эдакий одинокий самурай, защитник обиженных и угнетенных – тут-то мы его и сцапаем. А что я мог сказать ему сейчас? «Отдайте меч»? Ага, разбежится и отдаст. Потом догонит и отдаст еще раз. Так и не придумав ничего лучшего, я застегнул штаны и сел на камень напротив. Набрал в горсть снега, отер лоб. Наглинг положил на колени.

– Мы с вами, Иамен, находимся в крайне двусмысленном положении. Внизу, в деревне, сидит волчья стая.

Хорошо, что у меня хотя бы хватило ума не уточнять числа волков.

– Вы можете меня сейчас убить, допускаю. Только волков это не остановит, а, напротив, разозлит. Вы можете даже попытаться взять меня в заложники и начать с ними переговоры, однако, насколько я знаю Гармового, на сохранность моей шкуры ему глубоко плевать. Он до сих пор уверен, что и сам прекрасно управится с мечом. Тирфинг вы мне, похоже, отдавать тоже не собираетесь. И какие будут предложения?

– Я не собираюсь ни убивать вас, ни брать в заложники, – ответил некромант, – Я пришел сказать, что меча у меня нет и отдать его вам я не могу.

– А где меч?

– В ножнах.

Я подавил желание вскочить с камня и удавить собеседника.

– Вы понимаете, что так мы с вами ни до чего не договоримся?

Иамен промолчал.

Ветер усиливался. Снегопад медленно, но верно превращался в буран. Снег засыпал плечи некроманта. Наверное, ему было холодно. Мне так точно. Валун морозил зад. Я встал, развернулся и пошел вниз.

– Вы их не убьете.

Я оглянулся.

– Убью, Иамен, убью. Не вам одному полосовать невинных налево и направо. Кстати, не поделитесь ли адреском того ведомства, где вам выписывают индульгенции?

Некромант не ответил. Я подождал немного и стал спускаться к деревне. Служивый на шухере ухмыльнулся мне во всю пасть и выставил большой палец. Мне очень захотелось отрубить этот палец заодно с рукой.

Рассвет пробрался в деревню украдкой, как кошка к хозяйской тарелке. Рассвет позолотил крыши, выбелил выпавший за ночь снег, розовым мазанул по далеким склонам. На рассвете я вышел из деревни и, став лицом к горе, проорал:

– В последний раз тебя, сука, прошу: отдай меч.

Ответом мне было молчание. Даже эхо заткнулось.

Я вернулся на площадь. Площадь просматривалась со скал хорошо, так что я был уверен: зрелища некромант не упустит. Два наемника выволокли вперед трясущегося, как желе, старосту, швырнули передо мной на колени. Он что-то такое пытался бормотать, давясь слюной и слезами, но я не слушал. Вытащил свою «беретту». Передернул затвор. Приставил ствол к затылку старика. Бежали секунды. Секунды бежали. Секунды сливались в минуты. Одна минута. Полторы. Ко мне сзади подошел Гармовой и тихо и зло сказал:

– Если ты сейчас, падла, не выстрелишь, я за ребят не отвечаю.

Мало ли я убивал людей? Немало. Но всегда за дело – или мне так казалось. Или в приступе ярости, бывало и такое. Хладнокровно, выстрелом в затылок – ни разу. Ни разу, господа.

Я опустил пистолет и так же тихо ответил.

– Уберите это чмо обоссавшееся. Будем поднимать ставки. Приведите девчонку.

Гармовой кивнул и что-то гавкнул своим. Причитающего старика уволокли. Во что я ввязываюсь, асы и альвы мои, во что?!

Тенгши шла сама. Она была бледнее обычного, да, но не белее, чем прошлой ночью. Отпихнув удерживающие ее руки, она аккуратно одернула юбку и опустилась на колени, затылком ко мне. Волки сзади заржали – похоже, часовой в красках описал им нашу ночную прогулку. Зачем она вернулась в деревню? Неужели это ей приказал некромант? Зачем? Полагал, что после вчерашнего у меня рука не подымется? Зря полагал. В толпе деревенских послышался шум. Отчаянно завыла женщина. Мать?

Девушка держала спину очень прямо и глядела на спуск в долину. Что она видела там – несбывшийся бар с веселыми матросами? Счастливое свое, теплое и сытое будущее? Будущее, которое вот сейчас я разбрызгаю по чистому с утра снегу кровавой слякотью? И, задрав в бессильной злобе лицо к небу, я заорал:

– Да появись же ты, сволочь! Я выстрелю!

Небо глядело на меня светло и холодно. Очень знакомый взгляд. Я стиснул зубы и надавил на спуск. По руке брызнуло теплым. Я недоуменно уставился на бело-красные капли. Не надо было так близко к затылку ствол держать, подумал я, и принялся утирать руку и пистолет рукавом куртки. Я не сразу услышал, как сзади завопили. Я не сразу поднял голову. А когда поднял…

Он шел совершенно так, как мне представлялось. Он почему-то шел из долины, и наконец я понял, на что смотрела Тенгши, за каким черным пятном на белом снегу она следила, когда моя пуля взорвала ее мозг. Почему же я не заметил раньше, он ведь был так ясно виден, черный штрих на белом, ясно очерченный силуэт на камнях? Он шел совершенно не скрываясь, и это было глупо, Хель, невероятно глупо – ему следовало бы появиться со скал, возникнуть на площади чертиком из табакерки, перерезать наши кордоны и прокрасться на чердак одного из домов. С ледяной, навсегда, казалось, заморозившей губы улыбкой я припомнил слова Отто. Что-то вроде «он не намного мудрее и старше вас». Да, на его месте я шел бы ровно так же. На площади поднялась суета, заревел двигатель вертолета. За моей спиной послышались редкие хлопки, будто в микроволновке рвался поп корн. Я обернулся. Людей на площади не было. Люди разбежались. На снегу, прижимаясь брюхами к земле и нервно поводя хвостами, рассыпалось два десятка волков. Гармового я отличил по серой с рыжими подпалинами шерсти. Он стоял сзади, вытянувшись, вытянув вверх морду, и хрипло выл приказ. Волки сорвались с места и помчались вниз по склону. Одновременно в небо взмыл вертолет. А я, как дурак, все еще торчал столбом у тела Тенгши, и густая кровь все еще капала в снег с моей руки и со ствола «беретты». И тогда я выронил пистолет, обтер ладонь о ткань куртки, чтобы не скользила, и уже на бегу выхватил из ножен Наглинг. Я несся вниз, к центру свалки, где визжали и рявкали волки, где сверкало серебро катаны, бросая на снег красные росчерки звериной крови, я летел на крыльях свирепой радости – радости без капли веселья. Потому что я бежал убивать. Или умирать. Все равно.