Текст книги "Семейная педагогика"

Все то, чему вы научились, скажем: быстро приготовить завтрак, убрать квартиру, рабочее место, – потребовало немало лет. Вы, однако, не отдаете себе в этом отчета, вы думаете, что все эти навыки – дело легкое, и ребенок может овладеть ими запросто. Вы часто повторяете: «Ну неужели такая мелочь тебе не под силу? Неужели такой пустяк ты не можешь сделать сам?» А ребенок действительно не в состоянии был справиться с этим пустяком: что-то ему мешало. Он связан нередко с теми установками, которые долгое время складывались в семье. О том, как преодолевать эти просчеты, мне бы и хотелось рассказать.

Асе было десять лет, когда ее мать, Нина Ивановна, пожаловалась мне: «Дочка привыкла к тому, что бабушка все за нее выполняла, и теперь Ася и от меня ждет такого же сервиса. Но я же работаю. Я не могу за ней ухаживать. И не хочу, потому что она должна же чему-то научиться. Придется ей жить и одной: не всегда будут мама и бабушка».

– А чего именно она не умеет? – спросил я, пытаясь вникнуть в ситуацию.

– Да ничего. Веник в руках держать не может. Постель застелить не умеет. Даже спичку зажечь боится! Вы не представляете, сколько мы сил затратили, чтобы научить ее зажигать спички. Ведь она приходит домой, когда никого еще нет. Ей что-то надо разогреть, вскипятить чай – неужели из-за этого я должна прибегать с работы? Она же взрослая девочка!

Ася хорошо учится. Посещает музыкальную школу. Хорошо развита. Но дома…

Я увидел очаровательную девочку с умными блестящими глазами, чуть-чуть ироничными, но пытливыми. В ее движениях чувствовалась сила, уверенность и энергия здорового ребенка, быть может, немного капризного.

Мы сидим вчетвером: Ася, ее отец, мать и я.

– Ася не умеет зажигать спички? – говорю я. – Чепуха! Вы посмотрите, какие у Аси прекрасные пальчики! Такими пальчиками только звезды зажигать на небе, а не спички.

Ася смотрит изумленно-сомневающимися глазами. Она понимает, что я играю, и следит за моей игрой, и взгляд ее словно бросает мне вызов: «А все равно у тебя ничего не получится. Не умею я зажигать, и все». И взгляд, обращенный к родителям: «Чего он от меня хочет? Ну скажите ему…»

Теперь мой воспитательный престиж зависит от спичек. «Сейчас мы с Асей проделаем один фокус», – говорю я. Беру девочку за руку и веду ее в другую комнату. Мы садимся друг против друга. Ася приготовилась сопротивляться. А я говорю небрежно:

– Неужели ты в самом деле думаешь, что я стану тебя учить зажигать спички? – и прячу коробок в карман. У Аси снимается напряжение, на лице вспыхивает любопытство.

– У тебя, мне кажется, – говорю я, – гибкие пальцы.

– А вот у меня какие пальцы, – говорит Ася, и она отгибает их назад с такой силой, что я на мгновение пугаюсь.

– Да ты ко всему прочему еще и бесстрашная, – говорю я. – Разве не больно?

– Ни капельки.

– Не может быть! – не уступаю я.

Ася смеется. И я чувствую, что контакт установлен. Можно приступать к делу.

– Кстати, о спичках, – бросаю я. – Все не так просто, как ты думаешь. Хочешь, я тебе расскажу, в чем здесь дело? Это касается твоей личности прежде всего.

Ася очень хочет знать все, что касается ее личности. Этого все дети хотят.

– Понимаешь, в тебе развивается нечто удивительно прекрасное, – говорю я. – Но это «нечто» может погибнуть. Ты придумала отличную игру в «не умею», а на самом деле это другая игра. Смотри, что получается. Тебя десять лет пугали спичками, говорили: «Не зажигай, не трогай. Не подходи к огню». Ты стала бояться. Страх поселился в тебе. И он проявляется не только по отношению к спичкам. Он дает себя знать и тогда, когда ты садишься за пианино, и когда учишься, и когда говоришь с мальчишками…

– Но я действительно боюсь, – говорит Ася. – я даже в лагере всегда звала мальчишек разжечь костер…

– В лагере ты и должна звать мальчишек разжигать костер – это их дело. И вообще девочка должна всякий раз подчеркивать свою принадлежность к слабому полу…

Ах, как ей нравится, что я с ней говорю, как со взрослой женщиной. Это ее невероятно подкупает, и хотя она все еще бормочет: «Я действительно боюсь», – в голосе уже звучат предательские сомнения, и я с уверенностью волшебника заявляю:

– Я сейчас тебя избавлю от страха!

Чувствую, что она действительно поражена страхом, который десять лет вколачивался в ее маленькую головку. Я отодвигаюсь, зажигаю спичку и даю ей привыкнуть к огню. Пламя ровное, красивое, как крохотный флажок. Я приближаю к огню свою руку и отдаляю ее. Так я жгу одну спичку за другой. Только после этого вкладываю ей спичку в руки. Она чуть не со слезами:

– Но я боюсь…

– А ты не будешь зажигать, – успокаиваю я. – Ты будешь держать спичку. Только держать. А зажигать буду я.

Я держу ее руку со спичкой в своей руке, и несколько раз мы вместе добываем огонь. Постепенно я отодвигаю руку. И где-то на десятой спичке я лишь чуть-чуть касаюсь ее локтя. Сначала Ася держала спичку за самый кончик. Но так было неудобно. Тогда она сама определила место, где должны находиться ее пальцы. И когда десятая спичка вспыхнула, я крикнул «ура» и объявил Асе, что она не заметила, как я убрал руку и сама зажгла спичку. Она разделила мой восторг, и мы отправились на кухню к газовой плите. Здесь повторилась та же методика зажигания. И когда Ася избавилась от страха, она начала рассказывать, что у них многие девочки даже боятся подходить газовой плите.

– А давай удивим твоих родителей. Ты чай сумеешь приготовить?

– Конечно, – сказала Ася.

Но чай в тот вечер она приготовила не сразу. Ася занялась демонстрацией своих новых умений. Она священнодействовала с огнем и сожгла коробок спичек, пока окончательно не убедилась в том, что умеет пользоваться и спичками, и газовой плитой.

Любой ребенок стремится к некоторому максимализму. На каком-то этапе его развития поручаемые ему простейшие подобные дела начинают его тяготить. Родители, зачастую не замечая этого, продолжают держать его в положении мальчика на побегушках: «принеси», «подай», «закрой», «сбегай». А надо уже переходить к передаче «целостных» функций: убрать всю комнату, приготовить завтрак, подготовить к школе младшего брата, сестру и т. д.

Вспомните, как ведут себя играющие дети. Если кто-либо из них выполняет лишь подсобные функции в игре, она для него быстро утрачивает интерес. Каждый хочет строить дом, а не только подавать кирпичики. Каждый стремится приготовить обед от начала до конца, а не ограничиться выполнением требований «подай-принеси».

Когда Асе предложили встать пораньше и приготовить «весь завтрак», она согласилась: «Хорошо, когда вы встанете, завтрак будет на столе». И конечно, никто из взрослых в то утро не спал. И каждый думал, как она там управляется с манной кашей, салатом, чаем. А маленькая хозяйка больше всего была обеспокоена тем, как бы вовремя успеть, как бы никто из взрослых не пришел на кухню раньше положенного.

– Когда мы были приглашены к столу, – рассказывала затем мать, – я увидела другую девочку. От моей беспомощной Асеньки не осталось и следа. На кухне суетилась маленькая женщина. Лицо ее горело таким радостным волнением, что я не удержалась и расцеловала ее. Она ждала наших оценок, и мы не поскупились на похвалы. Каша, да, чуть-чуть подгорела, но мы этого не замечали. Салат она забыла посолить, но мы сказали: «А что? Нестрашно: недосол на столе».

Разумеется, в самом приготовлении завтрака было кое-что от игры. Но именно такая игра нужна в семейном общении. Она создает приятный и радостный тон взаимоотношений. Ведет к той системе неигровых действий, которые переходят в навык, становятся привычкой.

Я застал Асину маму расстроенной.

– Десять дней Ася была идеальным ребенком, – рассказывала Нина Ивановна. – Утром сама вставала, помогала мне убирать квартиру, готовила завтрак. А вчера она так швырнула кастрюльку, что от нее отлетела эмаль. Нагрубила мне и сказала, что больше никогда не зайдет на кухню. Я попыталась поговорить с Асей, но она убежала в другую комнату. Вечером просила ее помочь вымыть посуду: у меня было срочное дело, и Ася знала об этом. Но она вдруг точно окаменела…

– Я, конечно, перестала с ней разговаривать, – продолжала Нина Ивановна. – Знаю, что она долго не выдержит – станет подлизываться, извиняться. Но разве дело в этом? Мне кажется, то важное, что родилось в ней, исчезло.

– А вы заметили, что в последнее время она с меньшим рвением участвовала в этой игре с приготовлением завтрака? – спросил я.

– Да, в последние дни она помогала мне, но думала все время о чем-то своем. И все путала: то вместо соли сахар возьмет, то молоко у нее сбежит, то повернет кран одной горелки, а зажигает другую…

– И вы нервничали? И делали замечания?..

– Ну а как же? Вчера, например, она грязной тряпкой стала протирать тарелки, а позавчера чистым полотенцем вытирала стол…

Я успокоил Нину Ивановну, сказав ей, что ничего страшного не происходит и что огорчаться нет причин. Попробуем разобраться, что же обнаружилось в общении матери и дочери. Начнем с того, что Нина Ивановна сначала применила игровые методы для привлечения дочери к самообслуживанию. Ася играла в приготовление завтрака. Как и всякая игра, эта строилась на интересе и удовольствии. Как и всякая игра, она требовала от девочки усилий, собранности и напряжения. Вспомним, еще недавно девочка ничего не умела, даже зажечь спичку. И вдруг такой резкий переход к самой настоящей деятельности. Если бы не игровое начало, Ася не сделала бы и того, что она сделала. Но игра обладает той особенностью, что она непременно когда-либо кончается или переходит в другие формы. Пока же она идет, руководить ею можно лишь игровыми методами. Нина Ивановна нарушила правила игры: она стала делать замечания, требовать, покрикивать. Она к тому же не учла и еще одного обстоятельства: девочка в игре несколько устала. Необходим был небольшой перерыв. Нужно было где-то на четвертом-пятом дне сказать: «Пожалуй, ты утомилась. Завтра я сама приготовлю завтрак. А ты поспи…»

Девочка действительно устала, ей надо как-то отойти от проведенной игры. И этот отход лучше использовать для какого-то подведения итога. Пусть предшествующие трудовые утренние часы Аси станут предметом обсуждения в доме. Вот здесь-то и уместно сказать, какие она ошибки допускала в уборке стола, посуды и т. д. Три-четыре дня некоторого послабления – и можно снова переходить на новый темп уже неигрового действия. Это послабление вовсе не означает ничегонеделания. Возможно, однажды утром вы пригласите девочку на кухню и покажете ей все то, что посчитаете нужным. Например, все тонкости затаривания чая или приготовления различных салатов. И это будет для нее вступлением в ту область восприятия действительности, которая называется вкусом.

В Артеке я был на одном из детских конкурсов, который шел под названием «Салон молодой хозяйки». Детям разных стран предлагались продукты, и они должны были приготовить завтрак. Мне запомнилась отличная работа девочек из Украины и Молдавии, из Югославии и Австралии. Очень искусна была австралийка Джинни Хайгет, ее кулинарными навыками нельзя было не восхититься. Даже цветовая гамма салата у нее была гармонична. Я поинтересовался, как это она всему выучилась. Девочка ответила что ее учили и дома, и в школе. Так что у детей надо воспитывать вкус.

Замечено, что девочки вообще тянутся к «кулинарной эстетике». Вот из морковки цветочек, а посредине в самом центре – свекольный кружочек, а вот маленький грибочек – яркая помидорная шапка на белом яйце, узор из картофеля, краплаковые блики перца, яркая зелень петрушки, тонкая разорванная сеточка укропа, белизна лука поверх серебристых ломтиков селедки… И бережности обращения с продуктами питания, и эстетике надо учить. И это учение всегда на грани игры и неигры. В игре лишь вчерне начертана модель будущей неигровой будничной деятельности. И только сама жизнь с ее житейскими требованиями закрепляет навык, отрабатывает привычку.

Уже говорилось, что от окрика на ребенка, кроме беды, ничего ждать нельзя. Рождается основание для вражды, которая может привести к разрыву навсегда. Иначе говоря, если вы хотите потерять ребенка, начните на него систематически кричать. Но вы этого, конечно же, не хотите, и поэтому крик надо исключить из обихода. Крик недостоин человека. Это самая простая и примитивная форма требования. Крик рождается злостью, а не праведным гневом. А злость немыслима при воспитании живого существа.

Ребенок, на которого накричали утром, не в состоянии высидеть спокойно пять-шесть уроков. Более того, в его программу словно заложили «код злости», который расшифруется в общении с товарищами, с учителем, то есть выльется в грубость, оскорбление, конфликт.

Интересен в этом отношении творческий опыт В. А. Сухомлинского.

Его книга «Сердце отдаю детям» – это синтетический опыт дошкольного и школьного, семейного и общественного трудового воспитания. Одна из глав этой книги так и называется «Здоровье, здоровье и еще раз здоровье». Сухомлинский разработал систему заботы о детском здоровье, основанную на рациональной организации жизни школьников, гимнастике, правильном режиме питания, ну и главное в этой системе – всевозможные виды труда на свежем воздухе. «Класс под синим небом», наблюдения за природой, уход за животными, сбор материала к урокам по русскому языку, математике, биологии.

Система оздоровления неразрывно связывалась с трудовой общественной активностью. По месяцу Сухомлинский жил с ребятами в шалашах. «Мы поднимались на заре, любовались неповторимой красотой пробуждающейся после ночного сна природы, бродили по росе, умывались ключевой водой, привезенной в большой деревянной бочке и налитой в умывальники. Все было для детей наслаждением: и утренняя гимнастика, и обмывание тела по пояс холодной водой, и вареный картофель, и арбузы. После завтрака мы трудились…

Некоторые критики этого опыта находят в нем нечто идиллическое, пасторально-сентиментальное, не понимая, как необходимо для гармонического развития это универсальное единение человеческого духа и природы – величайшего источника воспитания.

Скрупулезно, шаг за шагом раскрывает В. А. Сухомлинский сложнейшие пути становления человеческой личности, для которой труд становится первейшей радостью, неодолимой человеческой потребностью. На основе исследований он убеждается в том, что истоки детских болезней, детской вялости, лености таятся в просчетах семейного воспитания. Именно с родителей начинает он воспитание детей, именно с заботы о здоровье детей начинает он нравственное воспитание. Он обнаруживает, что 20% малышей не завтракают утром, им есть не хочется, 30 % – едят утром меньше половины нормы, 28% – половину полноценного завтрака и только 2% завтракают так, как требует норма.

Отсутствие аппетита – грозный бич здоровья, источник недомоганий, болезней. И причина, как правило, в том, что ребенок по нескольку часов просиживает в душном классе (значит, надо чередовать уроки с трудом, с пребыванием на воздухе) или имеет место однообразие умственной деятельности (значит, надо разнообразить эти занятия, соединить их с физическим трудом).

«Я знаю много случаев, – рассказывал В. А. Сухомлинский, – когда отвращение к занятиям приводило к расстройству пищеварения и к желудочно-кишечным заболеваниям».

Вот почему он строил свою «школу радости» под открытым небом, вот почему сборы проводил у костра, пионерские игры – на свежем воздухе.

Еще до поступления детей в школу Сухомлинский договаривался с родителями, чтобы каждый ребенок приобщался к подлинно социальным заботам отца, матери, колхоза, школы. Еще до школы каждый будущий первоклассник получал для выращивания ягненка и об этом «теплом комочке жизни» заботился, неустанно ухаживая за ним. Представим теперь этого малыша с думами и заботами о ягненке. Представим тот момент первого соприкосновения маленького человечка с большой социальной задачей, первое рождение красоты труда, первое ощущение радости от проявления доброго чувства, пробудившуюся потребность испытать себя.

Разве можно отделить здесь трудовое начало от эстетического, а нравственное – от физического? Это великое единство интеллектуальных и физических сил ребенка, связанных с различными формами человеческого наслаждения, и есть отражение той самой гармонии, в которой так нуждается современное воспитание, современное общество.

Типичные конфликты во время завтрака такие:

– Я не хочу есть, – говорит ребенок.

– Съешь вот это… – настаивает мать.

– И это не хочу…

– Ну хоть чай выпей…

– И чай не хочу!

– Как же ты будешь заниматься? Это же невозможно…

Разыгрывается спектакль, в котором роли отработаны: страдающая мать и торжествующий ребенок. Заметьте, чем больше она настаивает, тем сильнее он сопротивляется. О том, что ребенок входит в роль и даже получает своего рода эгоистическое удовольствие от уговоров, свидетельствует многое. Есть дети, которые, прежде чем сесть за стол, даже если они очень голодны, несколько раз должны повторить: «А я не хочу». И это возражение звучит как ежедневная прелюдия перед едой. Сказал «не хочу» и после этого съел полный завтрак или обед. Не случайно педиатры рекомендуют не заставлять ребенка есть, а просто поставить перед ним пищу и даже, возможно, выйти на время из комнаты, где завтракает ребенок. Конечно, нет никакой гарантии, что он в первое же утро станет есть. Напротив, в некоторых случаях при изменении тональности обращения он может бросить вызов – уйти не позавтракав. Но даже в таком случае вы окажетесь в педагогическом выигрыше: будет сломлен сложившийся стереотип и подготовлена почва для установления новых отношений. Рассмотрим такой случай.

С Ниной Ивановной мы подробно обговаривали все возможные варианты обращения с Асей во время завтрака. По нашему предположению, Ася должна была возмутиться новой формой обращения. Так оно и случилось. Психологическая канва всего происшедшего в то утро представляет интерес, поэтому есть смысл ее воспроизвести. Завтрак был на столе, а Нина Ивановна не предлагала дочери сесть. Ася вертелась на кухне и не решалась сесть за стол непривычно, не было маминых уговоров.

– Ma, – капризно протянула Ася, – чего есть?

– Все на столе, – спокойно ответила мать. Ася ковырнула ложкой кашу:

– А чего здесь такое черненькое?

Мать промолчала.

– А чай сладкий? – не унималась Ася.

– Попробуй…

Возмущенная поведением матери, Ася встала из-за стола и, не попрощавшись, ушла обиженная. Вечером она жаловалась матери:

_ У меня на всех уроках живот болел и голова кружилась. Я ничего не соображала…

– Почему? – удивилась мать.

– Как это «почему»? – возмутилась дочь. – А что я ела утром? Глоток чая – и всё.

На следующее утро ситуация повторилась. Мать ласково сказала дочери: «Позавтракай как следует, чтобы снова живот не болел». И вышла из комнаты. В то утро Ася впервые без напоминаний хорошо позавтракала, убрала за собой посуду и молча ушла в школу.

Я рассказал об этом эпизоде другой маме, дочь которой тоже отличалась утренними капризами.

– Да это же ерунда, – сказала она. – Моя Светка только обрадуется и не будет есть. В том-то и беда, что она не хочет есть. Не в капризах здесь дело. Моя Света действительно очень слабенькая, ручки такие тоненькие.

Мне Света показалась вполне нормально развитой девочкой. И отнюдь не худенькая, руки у нее как руки. Румянец во всю щеку. Правда, заметна некоторая изнеженность.

– Скажите, – спросил я мать, – а вы обращаетесь с ней во время еды так же, как, скажем, в то время, когда вашей дочери было пять лет?

Мать, задумавшись, ответила:

– В общем-то так же.

– Так неужели вы думаете, что это нормально – обращаться с десятилетней девочкой, как с пятилетней?

На следующий день мать предложила дочери: «Ты уже большая. Ешь так, как тебе хочется».

Дочь расцеловала маму: «Наконец-то ты поняла, что меня нельзя пичкать, как младенца».

И отлично позавтракала.

Через два-три дня мать все-таки не выдержала и стала подсовывать дочке бутерброды, на что Света сказала:

– Мы же договорились с тобой, а ты опять за свое…

Известный немецкий педагог А. Дистервег, когда говорил о необходимости руководства детской самодеятельностью, приводил такую поговорку: «Пастух должен привести лошадь к водопою, но лошадь будет пить сама». Смысл таков: воспитатель должен сделать то, что ребенок не в состоянии сделать, остальное пусть делает сам.

Развитие самостоятельности, разумеется, не только не исключает, но и требует заботливого внимания к растущему человеку и разумного руководства его самовоспитанием.