Текст книги "Лирика: поэтика и типология композиции"

КОМПОЗИЦИОННЫЙ ПАРАЛЛЕЛИЗМ

В искусстве параллелизм используется на двух уровнях. Параллелизм на уровне поэтической детали, в сущности, – это особая форма сравнения, когда предмет или явление существует, казалось бы, автономно, описывается индивидуально – и вдруг обнаруживается, что другой предмет (явление) обладает сходными приметами; подчас сравнение не подчеркивается и подразумевается именно потому, что предметы поставлены рядом и уподоблены друг другу. Параллелизм-образ встречается в двух разновидностях – прямого и отрицательного параллелизма. Укрупняясь и разрастаясь, охватывая объемом все стихотворение, параллелизм обретает композиционное значение.

Параллельная композиция зримо наглядна и тоже не требует развернутых пояснений. Для начала и хочется продемонстрировать прозрачную структуру параллелизма – в стихотворении Якова Полонского «Нищий». Здесь две строфы, каждая из двух четверостиший: первая с описанием заглавного образа и вторая с метафорическим уподоблением.

Знавал я нищего: как тень,

С утра, бывало, целый день

Старик под окнами бродил

И подаяния просил…

Но все, что в день насобирал,

Бывало, к ночи раздавал

Больным, калекам и слепцам —

Таким же нищим, как и сам.

В наш век таков иной поэт.

Утратив веру юных лет,

Как нищий старец изнурен,

Духовной пищи просит он.

И все, что жизнь ему ни шлет,

Он с благодарностью берет —

И душу делит пополам

С такими нищими, как сам…

Если структура стихотворения очевидна и проста, то в силу метафоричности параллельного образа содержание выходит за рамки ожидаемого, становится «штучным»; ассоциация не всем покажется допустимой.

За счет внутренних усложнений композиционный параллелизм таит многовариантность и в поэзии продуктивен.

Весьма своеобразный параллелизм встречаем в наследии Тютчева. Он скрытый, без прямых уподоблений. Соответственно описания двух предметов равновелики по объему, а заканчивается стихотворение не утверждением, а вопросом.

В душном воздуха молчанье,

Как предчувствие грозы,

Жарче роз благоуханье,

Звонче голос стрекозы…

Чу! за белой, дымной тучей

Глухо прокатился гром;

Небо молнией летучей

Опоясалось кругом…

Жизни легкий преизбыток

В знойном воздухе разлит,

Как божественный напиток,

В жилах млеет и горит!

Дева, дева, что волнует

Дымку персей молодых?

Что мутится, что тоскует

Влажный блеск очей твоих?

Что, бледнея, замирает

Пламя девственных ланит?

Что так грудь твою спирает

И уста твои палит?..

Сквозь ресницы шелковые

Проступили две слезы…

Иль то капли дождевые

Зачинающей грозы?..

Получается так, что язык природы понятнее поэту, чем немой язык внешних проявлений человеческих чувств! Надвигающаяся картина грозы по нескольким, в том числе несомненным признакам атрибутируется уверенным тоном, заканчивается восклицанием. Следом набрасывается портрет юной девы – а он сплошь состоит из серии безответных вопросов…

Но и нет надобности искать на них ответы. Поэт деликатно поставил рядом два явления: надвигающуюся грозу как природное явление – и надвигающуюся грозу в духовном состоянии девушки. Картина ассоциативно богатая. Чего же боле?

Тютчев любит сопоставления мягкие, на полутонах, где и конечный вывод дается не категорично, а в форме вопроса, предположительно, на выбор.

Еще земли печален вид,

А воздух уж весною дышит,

И мертвый в поле стебль колышет,

И елей ветви шевелит.

Еще природа не проснулась,

Но сквозь редеющего сна

Весну послышала она,

И ей невольно улыбнулась…

Душа, душа, спала и ты…

Но что же вдруг тебя волнует,

Твой сон ласкает и целует

И золотит твои мечты?

Блестят и тают глыбы снега,

Блестит лазурь, играет кровь…

Или весенняя то нега?..

Или то женская любовь?..

А вот другая тютчевская разработка формы параллелизма, где параллель прочерчена четко и резко, но она не вызывает авторского удовлетворения; если бы мог, поэт предпочел бы иное.

Как над горячею золой

Дымится свиток и сгорает

И огнь, сокрытый и глухой,

Слова и строки пожирает,

Так грустно тлится жизнь моя

И с каждым днем уходит с дымом;

Так постепенно гасну я

В однообразье нестерпимом!..

О небо, если бы хоть раз

Сей пламень развился по воле,

И,  не томясь, не мучась доле,

Я просиял бы – и погас.

Обычно поэты соединяют в параллелизме предметы, далекие на бытовой взгляд. Но эффектом неожиданности обладают и сближения контрастного рода. Что взять из очевидного? Тютчев высекает искры из сопоставления индивидуального и общего. Стихотворение «Цицерон»:

Оратор римский говорил

Средь бурь гражданских и тревоги:

«Я поздно встал – и на дороге

Застигнут ночью Рима был!»

Так!.. но,  прощаясь с римской славой,

С Капитолийской высоты

Во всем величье видел ты

Закат звезды ее кровавой!..

Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!

В стихотворении Тютчева ситуация усложняется: здесь перед судом потомков предстает не событие, а на фоне его современник события. Поэт уважает знаменитого римского оратора; он не может отрицать истину факта приводимого тезиса героя, но воспринимает утверждение с другой стороны, не изнутри, а извне. Это позволяет перенести акцент с эмоций современника на оценку события. Поэт превращает стихотворение в напутствие потомкам: «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые…»

Полтора века спустя можно сказать, что движение самой истории заметно изменилось, ускорилось. Теперь «минуты роковые» достаются не избранным поколениям, а всем без исключения (кому «повезет» – и не единожды). Ситуация усугубляется: современного человека захлестывает поток информации, бумажной, слуховой, видео, электронной… Было время – Белинский (при его работоспособности, конечно) мог читать все, что в России выходило с печатного станка. Сейчас представить похожее решительно невозможно. К чему это приводит? Мы обречены принимать решения по неполным данным. Историю переписывают под себя «победители». И кто слышит «плачевный побежденных стон» (Ломоносов)?

Вот на какие проблемки может выводить очень простенькая сопоставительная композиционная схемка…

Параллелизмы далеко не всегда даются в четкой, категорической форме. Бывает, что они чутким сознанием поэта лишь угадываются; обозначая это, поэт не договаривает наблюдение до конца, руководствуясь тем, что загадочное привлекательнее, чем разгадка. Таково стихотворение Фета:

В степной глуши, над влагой молчаливой,

Где круглые раскинулись листы,

Любуюсь я давно, пловец пугливый,

На яркие плавучие цветы.

Они манят и свежестью пугают.

Когда к звездам их взорами прильну,

Кто скажет мне: какую измеряют

Подводные их корни глубину?

О не гляди так мягко и приветно!

Я так боюсь забыться как-нибудь.

Твоей души мне глубина заветна:

В свою судьбу боюсь я заглянуть.

Баратынский только в одной строке восклицанием обозначил важный предмет, а далее полностью погрузился в описание предмета параллельного.

О мысль! тебе удел цветка:

Он, свежий, манит мотылька,

Прельщает пчелку золотую,

К нему с любовью мошка льнет,

И стрекоза его поет;

Утратил прелесть молодую

И чередой своей поблек —

Где пчелка, мошка, мотылек?

Забыт он роем их летучим,

И никому в нем нужды нет;

А тут зерном своим падучим

Он зарождает новый цвет.

Мы часто встречаемся с параллелизмами подчеркнутыми: заявят поэты решительное «так», да еще и подтвердят заявление сжатым ли, развернутым ли описанием нового предмета. Баратынский ограничивается только восклицанием, а оно не очевидное, скорее парадоксальное. Очень уж разнится даже тип уподоблений. Цветок осязаемо материален, обладая формой, запахом, цветом. А что за «предмет» – мысль? Впрочем, тут имеется в виду не капелька нескончаемого потока в сознании человека, пока он бодрствует: эти мысли проскакивают и исчезают без следа. Имеется в виду запечатленная мысль поэта, которая получает свою форму и с ней возможность длительного существования. Но именно тут и заложена основа возможности уподобления!

Ведь и жизнь цветка – стадиальна, где этап свежести, самый привлекательный для окружающих, уступает по значению скрытому от внешних взоров этапу вызревания семян, залогу продолжения существования цветка. Может пленять свежестью мысль, но она же может попадать в иной контекст или же предстать по-новому под другим углом зрения. Баратынский писал об этом и прямым текстом: «И как нашел я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я».

Для композиционного параллелизма достаточно двух предметов, соответственно этот тип тяготеет к двухчастности. Примитивно? Ничуть! Число небольшое? Зато изображение может найти компенсацию в яркости, в остроте взгляда.

И опять натыкаемся на парадокс художественного творчества. Берется предмет, а у него – бессчетное число признаков. Где поэту надлежит остановиться, чтобы предмет успел предстать выпуклым? Нет ничего удивительного, если появляется тенденция к расширению изображения.

Вот лермонтовское стихотворение «Нищий»:

У врат обители святой

Стоял просящий подаянья

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!

Приведем также стихотворение «Волчица» Алексея Решетова.

Как нагло действует волчица,

Чтоб жертву взять наверняка,

Как жадно воют в поле чистом

Два изумрудных огонька.

Но сколько трусости во взгляде

Ее затравленных зрачков,

Когда дрожит она в окладе —

Кольце охотничьих флажков.

И точно так в искусстве серость

Свободно рыщет и рычит,

Пока оранжевая смелость

В свой круг ее не заточит.

Два процитированных стихотворения равновелики по объему; в обоих первая часть – из двух строф, вторая – из одной. Лишь первая часть дает относительно развернутое описание предмета; вторая часть фактически описания не содержит, ограничиваясь установлением уподобления; этим и объясняется лаконизм второй части. Начала обоих стихотворений осложнены: здесь по два состояния изображаемого, параллелизм дополняется элементом антитезы. В стихах Лермонтова контрастирует ожидаемое («просящий подаянья») и результат («кто-то камень положил»); соответственно возникает контраст персонажей, это зримо зарисованный заглавный герой и туманный антипод «кто-то». Решетов рисует два контрастных состояния волчицы – наглость и трусость. Но и финалы дублируют оба мотива. Лермонтов подчеркивает это анафорой указательного наречия «так», внешней приметы параллелизма («Так я молил…» – «Так чувства… обмануты…»). Есть и противостояние «я» – «ты». И наглостью и трусостью подобна волчице серость в искусстве в трактовке Решетова. При всем лаконизме финальной части соответствие уподобляемого изображаемому в параллелизме проводится в полном объеме отмечаемых признаков. Поскольку контрастный предмет метафоричен, в тон поэт берет игру цветом, но и цвет дополняя смысловым значением (серая волчица – серость в искусстве).

Обратив внимание на все детали этих «параллельных» стихотворений, определим, что в них «предмет» параллелей взят необычный: это конфликт! Так у Лермонтова: обездоленный страдалец / бесчувственный насмешник и влюбленный / бессердечная. Так и у Решетова: наглость / смелость как в природе, так и в искусстве. Исход конфликта в двух стихотворениях не одинаков.

Параллелизмы отнюдь не побуждают искать одни гармонические соответствия. Тут нет ограничений, приему подвластен весь диапазон эмоций. Этот раздел начинался отсылкой к простому построению в стихотворении Якова Полонского. А вот снова Полонский (хотя это перевод с английского – «Из Бурдильёна»):

Ночь смотрит тысячами глаз,

А день глядит одним;

Но солнца нет – и по земле

Тьма стелется, как дым.

Ум смотрит тысячами глаз,

Любовь глядит одним;

Но нет любви – и гаснет жизнь,

И дни плывут, как дым.

Сколько же параллелизмов в этом лаконичном стихотворении! Тут два рассуждения, они нарочито разносторонние, один из природного мира, другой из внутреннего мира человека. Сказано о них с максимальным повторением текста, включая параллелизм сравнения. Начинаются строфы двустишиями, где заменены только предметы! Иначе говоря, предметы наблюдений вставляются в заранее приготовленную конструкцию, так что и результат выдается ожидаемый, единообразный. Но тогда четко, как выбранная конструкция, предстает позиция поэта.

Сопоставляются контрастные предметы – ночь и день, ум и любовь (рацио и эмоцио), тысячеокое и одноглазое. Интуиции легче поверить превосходству количества. Но тут прочерчено жестко: единый глаз выбирает главное. Сказанное единожды может не убедить. Аналогия подтверждает истину.

Распределение объемов описания в «перевернутом» виде представлено в стихотворении Ивана Бунина «Родине».

Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей —

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей.

Глядят с улыбкой состраданья

На ту,  кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.

Здесь предмету-уподоблению отведены две строфы, тогда как отправному предмету только одна.

Усложняет ситуацию, что в лаконичном стихотворении контрастируют два воззрения. Одно разделяет некая группа единомышленников, обозначенная обобщенным «они»; ее индивидуализирует блудный сын, «спокойный и нахальный». Позиция автора проступает в эмоциях описаний. Вывод непререкаем: кто стыдится убогой матери, тот не будет дорожить родиной.

Сравниваемые предметы могут быть разведены, изображены порознь. Это не обязательно: возможно расчленение признаков сопоставляемых предметов, соответственно изображение одного и другого предмета перемежается. Таково стихотворение Лермонтова «Волны и люди»:

Волны катятся одна за другою

С плеском и шумом глухим;

Люди проходят ничтожной толпою

Также один за другим.

Волнам их неволя и холод дороже

Знойных полудня лучей.

Люди хотят иметь душу… и что же? —

Души в них волн холодней!

В итоговом двустишии здесь даже наметился порыв ввести контрастный мотив, но нет: пути сходства мертвой хваткой держат уподобляемый предмет в очерченной сфере; центростремительные силы образа оказываются сильнее сил центробежных.

Нередко поэтам достаточно однократного удостоверения сходства предметов. В «русской песне» Антона Дельвига параллелизм принимает развернутый характер.

Пела, пела пташечка

И затихла;

Знало сердце радости

И забыло.

Что певунья-пташечка

Замолчала?

Как ты,  сердце, сведалось

С черным горем?

Ах! убили пташечку

Злые вьюги;

Погубили молодца

Злые толки!

Полететь бы пташечке

К синю морю;

Убежать бы молодцу

В лес дремучий!

На море валы шумят,

А не вьюги,

В лесе звери лютые,

Да не люди!

Перемежаются признаки сопоставляемых предметов в стихотворении Федора Тютчева «Волна и дума».

Дума за думой, волна за волной —

Два проявленья стихии одной:

В сердце ли тесном, в безбрежном ли море,

Здесь – в заключении, там – на просторе, —

Тот же все вечный прибой и отбой,

Тот же все призрак тревожно-пустой.

Сходство предметов ничуть не означает их тождества; тут показано сходство предметов при резком различии условий их бытования.

Чередующееся обращение и к одному и другому предмету описания способствует уравниванию объемов двух описаний. Но такое уравнивание объемов не противопоказано и стихотворениям, где два описания разведены. Вот стихотворение Евгения Баратынского «Надпись».

Взгляни на лик холодный сей,

Взгляни: в нем жизни нет;

Но как на нем былых страстей

Еще заметен след!

Так ярый ток, оледенев,

Над бездною висит,

Утратив прежний грозный рев,

Храня движенья вид.

Баратынский вообще любит сопоставления смелые, наличие деталей внешнего сходства сопоставляемых предметов для него ничуть не обязательно.

Чудный град порой сольется

Из летучих облаков,

Но лишь ветр его коснется,

Он исчезнет без следов.

Так мгновенные созданья

Поэтической мечты

Исчезают от дыханья

Посторонней суеты.

Тут общим свойством взято исчезновение; а что неизменно в нашем меняющемся мире?

Стихотворение Алексея Решетова «Дельфины» сочетает приметы кольцевой композиции и параллелизма.

Дельфины, милые дельфины,

Мы вас научимся беречь —

Уже почти до половины

Мы понимаем вашу речь.

О разыгравшиеся дети!

Вас не обидят корабли,

И вашей кровью красить сети

Отвыкнут жители земли.

И вы,  поэты, как дельфины,

Не избегайте с нами встреч —

Уже почти до половины

Мы понимаем вашу речь.

Дословное повторение двустишия в первой и заключительной строфах – явственный прием кольцевой композиции, но притом смысловая нагрузка на него весьма значительная: здесь основная (парадоксальная! ) мотивировка параллелизма дельфины – поэты.

Кто субъект речи в этом стихотворении? Оно написано от лица общности «мы», но ясно, что стихи хором не пишутся, это поэт избрал такую форму. В двух строфах излагается ожидание, наполненное гуманизмом, и нет сомнений, что широкий круг читателей разделит выражаемые поэтом чувства.

Стихи никоим образом не предвещают параллелизма (дельфины – и вы,  поэты), он врывается в заключительной строфе полной неожиданностью, даже своей парадоксальностью вызывает на спор: мы же владеем языком, на котором пишет поэт, – отчего же плохо понимаем речь поэта, лишь подбираясь, но все равно не добираясь, по мнению поэта, даже до половины?

Остается фактом, что заявленная вначале общность «мы» распадается. Она лишается могучей опоры, владеющего словом поэта. А внешне форма изложения от лица «мы» сохраняется! Меняется адресация речи: были адресатом дельфины, стали поэты. И вот что происходит с одним из основных поэтических приемов стихотворения, гиперболой. Ей положено завышать, она вначале и завышает реальные достижения человека постигнуть способ общения иных земных существ. А в заключительной строфе она опрокидывается в обратном направлении; занижая реальное, гипербола обращается в литоту. В стихотворении Решетова, вначале расширяя, а потом сжимая реальный объем описываемых явлений, гипербола, затем на ее месте литота не искажают, а подчеркивают содержание.

Выявляя правоту поэта, заключительная строфа обретает ироничность, но ирония сдобрена горечью. Стихи, началом обещавшие достижение полного согласия, вдруг обнаруживают скептицизм по отношению к легким иллюзиям.

Поэты любят в параллель ставить предметы неожиданные, смелость поэтического мышления обычно засчитывается ему в актив. Но где возникают правила, там жди исключения! Дмитрий Кедрин делает параллельными однотипные предметы.

Когда-то в сердце молодом

Мечта о счастье пела звонко…

Теперь душа моя – как дом,

Откуда вынесли ребенка.

А я земле мечту отдать

Всё не решаюсь, всё бунтую…

Так обезумевшая мать

Качает колыбель пустую.

Но параллелизм все равно состоялся – за счет гиперболизма второго образа.

Попробуем в этом же ряду посмотреть на стихотворение Николая Заболоцкого «Я не ищу гармонии в природе». По форме это авторский монолог по теме, объявленной заглавием (для которого заимствована первая строка произведения). Мысль поэта терпкая, демонстративная; в наших обзорах именно параллелизм дает возможность не только увидеть, но и подчеркнуть реальные соответствия. Но и Заболоцкий занимает позицию четкую; он не говорит, что не может найти гармонии; мог бы, но предпочитает видеть другое.

Я не ищу гармонии в природе.

Разумной соразмерности начал

Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе

Я до сих пор, увы, не различал.

Как своенравен мир ее дремучий!

В ожесточенном пении ветров

Не слышит сердце правильных созвучий,

Душа не чует стройных голосов.

А далее вдруг возникает «но» – отчетливый знак антитезы! И ждешь опровержения! Только интонация неожиданно становится гибкой – охватывает аж три строфы. «Но» оказывается упрямым, настраивает на ожидание, а оно затягивается.

Но в тихий час осеннего заката,

Когда умолкнет ветер вдалеке,

Когда сияньем немощным объята,

Слепая ночь опустится к реке,

Когда, устав от буйного движенья,

От бесполезно тяжкого труда,

В тревожном полусне изнеможенья

Затихнет потемневшая вода,

Когда огромный мир противоречий

Насытится бесплодною игрой, —

Как бы прообраз боли человечьей

Из бездны вод встает передо мной.

Антитеза не состоялась. Вместо напрашивающего ожидания увидеть неожиданные для автора гармонические явления в природе обнаружено еще более неожиданное реальное сходство природного и человеческого, и оно не радует. Нет желания искать гармонию в дикой природе, потому что цивилизация предстает как «огромный мир противоречий».

Парадоксально, что, по Заболоцкому, добрыми, гуманными желаниями наполнена как раз дикая природа («потемневшая вода» затихает «в тревожном полусне изнеможенья», устав «от бесполезно тяжкого труда»; ах, если бы потрудиться с пользою! ); вот только как ей преодолеть слепую власть стихии?

И в этот час печальная природа

Лежит вокруг, вздыхая тяжело,

И не мила ей дикая свобода,

Где от добра неотделимо зло.

Концовка стихотворения уникальна. Две строфы задают обратную по отношению друг к другу направленность движения. Одна передает – ни много, ни мало – мечту природы подчиниться разумной воле человека.

И снится ей блестящий вал турбины,

И мерный звук разумного труда,

И пенье труб, и зарево плотины,

И налитые током провода.

Другая передает мечту человека о подчинении природой установленному порядку.

Так, засыпая на своей кровати,

Безумная, но любящая мать

Таит в себе высокий мир дитяти,

Чтоб вместе с сыном солнце увидать.

«Высокий мир дитяти»? Это что такое? Есть пословица: «Устами младенца глаголет истина». Ребенок такой мудрый? Не о том речь. Ребенок простодушен, он еще не выучился лукавить; что ни скажет, все только вера, пусть и наивная. Мать «безумна», погружаясь в наивность дитяти.

Это ли не парадокс: гармонии отношений природы и человека способствовали бы дарование природе права на разумный выбор, а встречно – развивалось бы умение человека доверять своим инстинктивным желаниям.

Порывы и природы, и матери не имеют возможности осуществиться.

Законы природы универсальны. Законы цивилизации с ними должны быть согласованными, но и по мере возможности облагорожены, поскольку человеку дано различать добро и зло. Вместо этого человек добавляет к противоречиям дикой природы противоречий своего мироустройства. Всеобщая гармония недостижима. Простенькая по виду параллель Заболоцкого поднимается на уровень высоких откровений.

Параллелизмы просты по форме – и неистощимы по содержанию. Кто еще и какие предметы поставит рядом?

Параллелизмам доступен весь широчайший эмоциональный диапазон. Стихотворение Пушкина «Эхо» красиво по форме, но,  если вдуматься, поднимается на трагическую высоту по содержанию.

Ревет ли зверь в лесу глухом,

Трубит ли рог, гремит ли гром,

Поет ли дева за холмом —

На всякий звук

Свой отклик в воздухе пустом

Родишь ты вдруг.

Ты внемлешь грохоту громов,

И гласу бури и валов,

И крику сельских пастухов —

И шлешь ответ;

Тебе ж нет отзыва… Таков

И ты,  поэт!

Собственно параллелизм этого стихотворения уместился в две строки и не выходит за рамки простой констатации. За этим исключением стихотворение посвящено описанию заглавного предмета. Выделено его главное свойство: сущностью эха и является способность родить отклик на всякий звук. С фактической точки зрения тут любые примеры равноправны; в стихотворении количество и качество отзывов определяется вкусом и чувством меры поэта.

Параллелью каких свойств эха воспринимается поэт? Отзывчивости? Вроде бы на этом сосредоточено описание, да и поэт откликается на множество звуков мира, но он и разборчив, его привлекает не «всякий» звук. Это не беда, для параллели достаточно сходства, а требование тождества явно излишнее.

Благолепие картины нарушает неполная предпоследняя строка: «Тебе ж нет отзыва…» А ведь эта (страшная! ) констатация и создает подлинный параллелизм стихотворения. Беспримерной отзывчивости эха противостоит результат его действия, а он нулевой. Эхо-то на это не обижается… Для поэта ситуация такого рода – настоящая трагедия. «Эхо» написано Пушкиным в 1831 году. Тогда же была отправлена читателю последняя глава «Евгения Онегина», а там не обошлось без сетования на журналы, которые когда-то не скупились на мадригалы, а теперь заменили их бранью.

Поэт – в сознании читателя – жив, пока его читают…

Безответность священнодействия певца не смущает Петра Плетнева в элегии «Удел поэзии», соблюдающей форму параллелизма:

Как месяц молодой на спящую природу

Лучи серебряные льет;

Как ранний соловей веселье и свободу

В дубраве сумрачной поет;

Как светлый ключ в степи, никем не посещенный,

Прохладною струею бьет —

Так вдохновенный жрец Поэзии священной

Свой голос громкий подает;

Он пламенную песнь над хладною землею

В восторге чистом заведет;

Промчится глас его, исполненный душою,

И невнимаемый умрет…

Стихотворение структурировано изящно. Его двенадцать строк образуют единое предложение, громоздкость исключается за счет синтаксической ритмизации. Это – период, он поделен ровно надвое; дополняет ритмизацию автономия двустиший (в связке длинной и укороченной строки). В стихотворении сквозная шестикратно повторенная (пусть незамысловатая – глагольная) мужская рифма.

Стихотворение оригинально по содержанию. Параллели с природными явлениями обычно настраивают на позитивный лад: человеку, который сам природное явление, бывает кстати урок природы. Но тут взято такое свойство, которое не свойственно природе, а необходимо человеку: отзывчивость на свои деяния. «Равнодушная природа», заметил Пушкин. Получается, что общий колорит стихотворения притеняет острую конфликтность ситуации, которая все равно ощущается. Сама сдержанность выражения позиции поэта так естественна для отличавшегося скромностью Плетнева.

К слову, Плетнев первым попробовал применить гордую державинскую фразу «весь я не умру» применительно к своему творчеству, но этой высокой чести удостоил всего лишь листок, на котором начертана похвала «драгоценному свитку» друга («К рукописи Б<аратынско>го стихов»). Самоотверженное участие Плетнева в судьбах поэтов, которых он ставил рангом выше себя, обеспечивает ему самому право на бессмертие в сердцах любителей русской культуры. А я с удовлетворением вписываю в типологический ряд своих обзоров и его стихотворение.

В параллель чаще выдвигаются предметы, но не заказан сюда путь для явлений. Тут не произвол поэтов, таково свойство жизни. Сами собой встают в параллель такие понятия, как добро и зло, жизнь и смерть. Тут уж мысль поэтов устремляется в философскую высь.

Рассуждает Решетов:

Не убивайся, человече,

Что еле движутся дела,

Что ненаглядная далече,

Что вьюга окна замела.

Пока в природе двоевластье

Чудной четы – добра и зла,

Исключено сплошное счастье,

Исключена сплошная мгла.

Вещает Фет:

Жизнь пронеслась без явного следа.

Душа рвалась – кто скажет мне куда?

С какой заране избранною целью?

Но все мечты, все буйство первых дней

С их радостью – все тише, все ясней

К последнему подходят новоселью.

Так, заверша беспутный свой побег,

С нагих полей летит колючий снег,

Гонимый ранней, буйною метелью,

И,  на лесной остановясь глуши,

Сбирается в серебряной тиши

Глубокой и холодною постелью.

На фоне активно используемого композиционного параллелизма отметим: крайне редко встречается форма отрицательного параллелизма. Но в поэзии чего только нет…

Выделим известное стихотворение Лермонтова «Тучи», его прощание с северной столицей.

Тучки небесные, вечные странники!

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы,  будто как я же, изгнанники

С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?

Зависть ли тайная? злоба ль открытая?

Или на вас тяготит преступление?

Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…

Чужды вам страсти и чужды страдания;

Вечно холодные, вечно свободные,

Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Попутного движения вполне достаточно для аналогии! Но строгая мысль не обольщается поверхностным сходством, сущностное различие оказывается весомее. Поэт не отказывает природному явлению в способности чувствовать, но эта способность уступает человеческим страстям и страданиям.

Как видим, эмоциональное наполнение параллелизмов самое разнообразное, соответственно и выбор ситуаций неисчислим. В заключение обзора возьмем ситуацию шутливую. Ее представляет «застольная песня» «Две луны». Автор – Петр Вяземский, по оценкам Пушкина, «Язвительный поэт, остряк замысловатый, / И блеском колких слов, и шутками богатый…»

Посмотрите, как полна

Златоликая луна!

Словно чаша круговая

Посреди ночных огней,

Словно скатерть голубая

Расстилается под ней.

Посмотрите, как светла

Чаша чистого стекла!

Златом гроздей благовонных

Как сияет нам она,

Полуночников бессонных

Беззакатная луна!

Хороша небес луна —

Но надежна ли она?

Нет, в красотке вероломной

Постоянства не найти:

То сидит за тучкой темной,

То убудет – и прости!

А застольная луна

Постоянно нам верна,

Все по мере жажды краше

С погребов встает она:

Застраховано нам в чаше

Полнолуние вина.

Про небесную луну

Я и то упомяну:

На нее глаза таращишь,

Да и только! как тут быть?

Но с небес ее не стащишь,

Но зубами не схватить.

А ручная-то луна

Словно нежная жена!

Так и льнет к губам любовно,

Как домашняя, своя!

В душу так и льется, словно

Закадышная, струя!

Параллелизм может выполнять роль эпиграммы! Написано Баратынским:

Глупцы не чужды вдохновенья;

Как светлым детям Аонид,

И им оно благоволит:

Слетая с неба, все растенья

Равно весна животворит.

Что ж это сходство знаменует?

Что им глупец приобретет?

Его капустою раздует,

А лавром он не расцветет.