Текст книги "Санькя"

Саша устремился туда, ища схрон, где можно прикрыться ящиками и дышать, дышать, пуская длинные, тягостные слюни.

Совершенно обессилевший от произошедшего и от алкоголя тоже, он полез промеж ящиков, стремясь пробраться ближе к стене, и наступил на что-то мягкое. На сидящего человека.

– Эй! – сказал Саша негромко и сел на корточки, а затем на четвереньки, чтобы не упасть… еще раз плюнул длинно и прищурился, разглядывая сидящего. – Кто это?.. Руки-то убери, блин.

Сидящий перед ним убрал руки от лица. В упор Саша разглядел, что это кавказец – юный, почти пацаненок, но в кожанке, в «казачках», в джинсах.

– Ты хули тут? – спросил Саша сипло, без злобы.

Пацан смотрел растаращенно – то ли испуганно, то ли нагло.

Саша еще подышал, опустив голову и высунув язык, обвисающий горячим и сладковатым на вкус.

– Двигайся… – сказал Саша и уселся рядом, обняв пацаненка за плечи. – Не ссы, сейчас пересидим и разойдемся… Где мои пацаны, черт меня… Не знаешь, где мои пацаны?

– Нет.

– «Нэт…» – передразнил Саша. – Тебя как зовут? – спросил он, помолчав.

– Саша.

– И меня Саша. Только ты ведь не Саша, а какой-нибудь Саха. Алху. Аслахан. Да?

Ему не ответили.

Саша имел вполне русскую привычку к пьяным бестолковым разговорам.

– Ты откуда?

– Ереван.

– О… – сказал Саша неопределенно. – Вы чего нас бить начали, а? Саха!

– Я не знаю. Я потом пришел.

– Нэ успэл, да? – съязвил Саша. – Ладно, не обижайся… – сказал он, помолчав еще. – …Вот устроим революцию, всех гадов перебьем, я приеду к тебе в Алма-Ату, будем чай пить на веранде.

– Я из Еревана.

– Приедем к тебе в Тегеран, – дурил Саша, хотя все слышал, – будем чай пить на веранде. У тебя есть веранда?

– Тихо… Идет кто-то…

Спустя минуту им посветили фонариком в лицо.

– Подъем, – сказал милиционер.

«Пэпсов» – сотрудников патрульно-постовой службы – было двое, и еще сторож рынка, старик.

На Сашу надели наручники, и на Саху тоже.

Хотя по поводу последнего милиционеры замешкались.

– И этого? – спросил один из них.

– Ну а чего? – ответил второй без уверенности в голосе. – Куда его? Давай и его.

Задержанных довели до патрульной машины, подъехавшей прямо к воротам рынка.

Открыв задние двери «козелка», их усадили лицом к лицу в кандейку за вторыми сиденьями, затем пять раз хлопали дверью, которая никак не могла закрыться.

Касаясь лбом матерчатой обивки машины, подпрыгивая на ухабах, заваливаясь на поворотах, Саша отстраненно думал о том, что его свободная жизнь закончилась.

Сейчас его привезут, в ходе проверки быстро выяснится, что он набузил в Москве, и все.

Как-то не получалось всерьез испугаться всего этого.

Их доставили в отдел. Из застекленной дежурной части, где разговаривал по телефону усатый капитан, мешающий ложечкой чай, потягиваясь, вышел сонный сержант, помдеж, судя по всему.

Саша хмуро оглядывал фиолетовые стены отдела, старые, облупленные столы, снова думая о том, что все это ему запомнится на целую жизнь.

Еще он подумал, что сейчас можно рвануть, как в прошлый раз, выбежать в раскрытую дверь отдела, юркнуть в какой-нибудь двор, куда угодно… но отчего-то не было ни сил, ни желания.

С Саши сняли наручники, и он, как бывает со всяким человеком, оказавшимся без наручников, потер запястья.

– Тоже с вокзала? – спросил помдеж у «пэпсов» так тихо, словно очень устал.

– С вокзала… – ответили ему.

– Оружие, наркотики, колющие, режущие предметы имеем при себе? – поинтересовался помдеж у Саши и кавказского пацаненка.

Кавказец отрицательно покачал головой.

– Все выбросил при задержании… – ответил Саша и по тоскливому лицу помдежа понял, что он слышал подобную шутку тысячу раз.

Им велели выложить на стол содержимое карманов. У Саши ничего с собой не было, у кавказца был сотовый телефон и пухлый лопатник.

Сашу похлопали по бокам, ногам и ягодицам, проверили рукава, попросили поднять брюки, чтобы увидеть, не носит ли он запрещенных предметов в ботинках.

Лязгнул засов, его втолкнули в небольшое помещение, с трех сторон огороженное каменной стенкой, а с четвертой – решеткой.

Саша сразу же увидел и Веню, и Негатива, и Рогова.

Веня и Негатив сидели на корточках – ни стульев, ни скамеек в помещении не было. Рогов стоял, опираясь на крашенные зеленой краской прутья. Сквозь прутья был виден стол и сейф, куда помдеж убирал лопатник и сотовый кавказца.

– О, и Саню повязали! – сказал Веня улыбаясь. И Рогов тоже улыбнулся. Негатив поднял голову и покачал головой – что он хотел сказать, Саша не понял.

– А ты что тут делаешь, голуба? – спросил Веня у кого-то, стоящего за Сашиной спиной.

Саша обернулся и увидел, что вслед за ним втолкнули и паренька с Кавказа.

Тот озирался, ища, куда бы ему приткнуться, подальше от всех тех, что находились в камере.

Помимо Сашиных дружков, здесь же, уткнувшись лицом в колени, сидел прямо на полу опойного вида мужик с взлохмаченной и грязной башкой.

Кавказец остался стоять у закрытых с дурным лязгом дверей.

– А чего, только нас поймали? – спросил Саша, у которого от вида товарищей как-то сразу полегчало на душе.

– Вот именно, – сказал Веня.

– Эй, заткнулись все, сколько уже говорить! – неожиданно заорал помдеж, и от его крика опойный мужик поднял опухшую с кровавым фингалом рожу.

Он толкнулся спиной от стены, тяжело встал и, с трудом удерживая равновесие, почти добежал до той решетки, откуда был виден стол и злой помдеж.

– А я-то что здесь, начальник? Открой ворота, гадина! – заорал мужик.

Помдеж выругался матерно и, хлопнув дверью, ушел в соседнее помещение, по всей видимости, в дежурку.

– Во, прикинь, Сань, – сказал Веня, кивнув в сторону ушедшего помдежа, – он либо шепчет, либо орет, нормально разговаривать не умеет. Даун.

Опойный мужик еще покричал недолго, пиная решетку.

– Сядь, отец, – попросил его Негатив.

– Нет, а где все-таки наши южные братья? – не унимался Саша.

– Их сразу отпустили, – ответил Рогов.

Саша даже не нашелся, что сказать.

Вернулся помдеж с журналом учета задержанных, откуда-то в поле зрения появились и «пэпсы», которые задерживали Сашу, – видимо, собрались рапорт на него сочинять… и тут всех троих отвлек истошный звонок в дверь дежурки.

Сначала ушел помдеж – открывать дверь, наверное. Спустя минуту Саша явственно услышал гортанные голоса с характерным акцентом.

– Саха, тебя вызволять пришли! – догадался он вслух.

Действительно, вскоре дверь в клетку открылась, и кавказца увели.

Пацаны немного посмеялись происходящему. Слово за слово – вспомнили драку, Веня потешно рассказал, как нашел длинную железку прямо на дороге и отмахивался ею, как дурак от комаров.

– А то бы тебя заклевали горбатыми носами… – неожиданно пошутил мрачный Негатив, которому шутки вообще были несвойственны.

– Нет, давайте рассудим! – снова вернулся к неразжеванной для него теме Саша. – Нас за драку задержали? А где…

– …объект нашей расовой ненависти, – в тон продолжил Рогов. Это определенно была шутка.

– Да, где? – спросил Саша. – Выходит, что мы сами с собой дрались?

– Веня, хули ты махал железякой посреди дороги? – поинтересовался Рогов, впавший в лирическую иронию. – Ты кого там пугал?

– Она мешала проезду автомашин, и я хотел ее выбросить, – ответил Веня.

Так бы и трепались до утра, но дверь снова заскрежетала сначала замком, а потом несмазанными петлями, и объявившийся помдеж тихо сказал:

– Выходите на хер.

– Отца разбудить? – спросил Негатив, указывая на опойного мужика.

– Какой он тебе отец, этот отморозок.

Мужик не шевельнулся. Улегшись прямо на пол, он спал. Когда все вышли, мужик остался в камере один.

Пацаны нерешительно остановились в холле отдела милиции.

– Я бы сам этих чернозадых гнид бил… – сказал помдеж, открывая дверь на улицу.

– Мы их не били… – сказал Саша, – они сами.

– Да ладно еще, не били, – усмехнулся помдеж, неожиданно, хоть и с дружелюбной интонацией, повысив голос. – Там у одного пол-лица, как раздавленный помидор… Но заяву они не стали на вас писать. И рапорт тоже на вас не написали. Так что валите, бойцы…

Саше было неприятно от панибратского тона милиционера, от его уверенности в том, что пацаны сами учинили драку. И еще потому было немного гадко, что милиционер решил, будто пацаны с ним заодно – против тех, кого он назвал «чернозадыми». Но они не были заодно…

На улице у отдела стояла машина милиции – с теми самыми «пэпсами», что задержали Сашу. Едва пацаны вышли, в машине погасили свет.

– Бля буду, они деньги там пересчитывают… – сказал Веня.

Потягиваясь, пацаны двинулись по улице. Они решили идти ночевать к Саше.

– А если нас повяжут, Сань? – спросил Негатив.

– А? – переспросил, поеживаясь от озноба, Саша. – Повяжут?.. Нас же только что отпустили.

– Я серьезно.

– Не повяжут. Ночевать надо где-то. А, пацаны?

– Обязательно надо где-то ночевать, – сказал Рогов.

– И жрать хочется… – сказал Веня.

Глава четвертая

Той зимой они заказали небольшой автобус – мать решила, что отца надо хоронить в деревне. Там, где он родился. Саша не спорил.

– Как ты думаешь, сынок? – спросила мать совершенно новым тоном. До сих пор рядом с нею был другой человек, чей голос был решающим. И вот он умер, этот человек.

– Проедем как-нибудь, – ответил Саша, хотя был почти уверен, что проехать не удастся.

Всё равно в этом мерзком городе, который всегда был противен Саше, отца хоронить было нельзя.

Вообще немыслимо было сообщить бабушке и дедушке, что отец умер, зная, что они не то что на похороны не смогут добраться, они и на могилу-то к сыну до самой весны не попадут.

Водителю ничего толком не объяснили – узнай он, куда надо ехать, отказался бы сразу. Но ему сказали: «В область… Дорогу покажем…» Он не переспросил, куда именно – в область. Скромный такой мужик попался, тихого, как поначалу показалось, нрава.

Приходили прощаться отцовы приятели, несколько преподавателей, ученики. Каждого приходившего выразить соболезнование Саше хотелось спустить с лестницы. Какое, к черту, соболезнование, что вы понимаете… Саша сторонился всех, никого не хотел видеть. Случайно услышал, как мать спросила:

– Может быть, кто-нибудь поедет хоронить?

Было тошно, что все молчали.

Кто-то сказал извиняющимся тоном:

– Работа…

– Я поеду, – сказал один человек. Безлетов.

Он пришел утром на другой день, стоял в прихожей в полушубке и ботинках, не хотел раздеваться. Несколько раз снимал и надевал перчатки.

Саша не поздоровался с ним.

– Алексей, – заметила мать еле живым, выплаканным голосом, – замерзнешь в ботинках.

Тот странно скривился, словно ему было очень неприятно.

– Ничего, – ответил он глухо и сразу вышел.

Стоял на улице. Не курил.

Саша смотрел в окно, видел Безлетова, тупо разглядывал его спину.

Мать беспрестанно садилась за кухонный стол и начинала плакать.

– Как же я его привезу? – спрашивала она. – Что мне скажут мать с отцом?.. Ты позвонил туда, Саш? Соседям?

– Позвонил.

– Что сказали?

– Сказали, что передадут им.

Мать снова заплакала.

Зашел водитель, стоял молча в дверях.

– Поедем, – сказал Саша матери почти раздраженно. – Чего мы ждем?

Они вынесли гроб – Безлетов, Саша, водитель, соседи помогли.

Поставили гроб у дома.

Неподалеку столпились дети, слезшие с дурно скрипящих зимних качелей. Смотрели любопытно, притихшие. Саше захотелось их разогнать.

– Давайте грузить уже… – сказал он зло. – Что мы тут…

– Надо же дать людям проститься… – сказала мать.

– Каким еще людям? – выругался Саша.

Помимо детей собрались еще несколько соседок – малознакомых, чужих, но покачивающих головами.

– Иди в машину, – сказал он матери. – Давайте, слышите? – обратился он к мужикам, указывая на гроб.

Саша сел к водителю. Безлетов – в салон.

Гроб закрыли.

Саша назвал водителю срединный пункт назначения – «…оттуда еще немного…» – буркнул он неопределенно.

Оборачиваясь, Саша видел, как мать, сидящая в изголовье отца, иногда приподнимает крышку гроба, трогает ледяную голову покойного.

Это было нестерпимо.

Пошел, повалил серый снег. Дворники работали беспрестанно.

На выезде из города попали в пробку.

Саша высунулся в окно и закурил.

На крышах машин быстро накапливался снег.

Ожидание тяготило.

«Куда ты торопишься… – думал Саша брезгливо, одергивая себя. – Торопишься скорей похоронить отца? И что? Похоронишь – куда побежишь?»

Они простояли не менее получаса. Водитель иногда выключал мотор, и тогда кабина начинала быстро промерзать.

– А там, в салоне, наверное, холодно? – спросил Саша. Голос звучал хрипло.

– …Там печка не работает. Да и не надо сейчас там греть, – осторожно сказал водитель, покосившись на Сашу.

«Мать, наверное, замерзла…» – не ответив, подумал Саша.

Он оглянулся и увидел, как она трет ноги. Еще увидел Безлетова, нахохлившегося, смотрящего в окно на недвижные авто.

Саша зажмурился, прикусил губу.

Хотел заставить себя не открывать глаза, когда машина тронется, и не смог.

Расщурился, увидел мягко, нервно ползущие авто. Дорогу неспеша переходил тепло одетый гаишник. Его пропускали, притормаживая.

Затор образовался из-за аварии: стукнулись два автобуса. У дороги стояли пассажиры. Асфальт был посыпан стеклом.

«Скорой не видно», – приметил Саша.

Никто не погиб, и даже, видимо, не был ранен. Саша испытал почти жалость, что никого не убило.

Медленно, тягомотно они выбрались из потока машин.

Переключали скорости, разгонялись, и вновь возникало это глупое чувство облегчения – едем-таки, едем.

«Куда?»

…Зимняя дорога всегда более тосклива, чем летняя.

Они минули городок, всего два светофора, Саша сказал: «Дальше прямо», – и спустя семь минут по обе стороны шоссе открылась равнина.

Вид белого до горизонта поля был тягостен. Эта даль и пустота – лишь с линией телеграфных столбов у дороги – засасывала.

– Безлюдье… – шептал Саша тихо. – На безлюдье льды… Снеги и льды…

Иногда поглядывая на часы, Саша замечал, что вот уже час прошел, а он, кажется, так ни о чем и не думал все это время – не было ни единой мысли.

– Скоро, что ли? – спросил водитель, впрочем, вполне добродушно.

– Скоро, – ответил Саша, подумав.

Серыми деревянными боками мелькнула последняя вдоль асфальтовой дороги деревня – в девять домов. Саша давно уже сосчитал их количество – в детстве, наверное. Три дома опустели в последние годы, стали заваливаться.

– Дальше по проселочной? – удивился водитель.

Саша кивнул.

– Засесть можем… – посетовал водитель, переключился на вторую скорость. Автобус взревел и начал переваливаться на рытвинах.

Саша обернулся в салон: мать почти испуганно озиралась.

– Отсюда-то далеко? – снова спросил водитель, когда проезжали еще одну деревню. Только в селении ему удалось переключиться на третью и немного поддать газку.

– Еще одна деревня, а следующая наша будет, – совершенно честно ответил Саша, умолчав, что от «следующей» до «нашей» – семнадцать километров по лесу.

– Дороги-то, слава богу, санями немного укатаны, – поделился водитель открытием, – они на санях ездят до сих пор. Лошадь, выходит, есть. Я лошадей не видел уже лет тридцать… А еще говорят: плохо живем! – сказал водитель и криво улыбнулся.

«Тебя бы, суку, поселить здесь вместе с лошадью…» – подумал Саша.

Они проехали еще одну деревню – здесь им впервые за последние два часа встретился человек, дедуля в тулупе. Он смотрел вслед автобусу удивленно. Даже махнул рукой, когда автобус проехал, – куда, мол, дурни: там некуда.

– Лес, – сказал водитель спустя полчаса, увидев, куда уходит дорога. Будто глазам не поверил.

– Лес, – ответил Саша.

– Нам в лес, что ли? – сказал водитель, уже раздражаясь.

– Нам по дороге, – ответил Саша.

Водитель покачал головой, скривившись.

Саша сжал скулы.

Автобус ревел. Вокруг стояли отяжелевшие под снегом деревья, иногда с потревоженных веток падал снег.

По дороге действительно кто-то ездил на санях. Ну, может быть, еще на тракторе, недели две назад. С продуктами, пенсией, письмами – в деревню…

Но автобусу такой путь был, наверное, не под силу. Тем более что дорога становилась все хуже – на санях, верно, ездили за дровами, и далеко в лес не забирались.

Спустя минуты четыре водитель не выдержал и стал ругаться.

Саша сидел равнодушно, понимая, что может убить этого мужика. Разве что мать не хотелось огорчать.

– Кто нас вытягивать будет отсюда? Вы подумали? – водитель рвал рычаги, брал там, где можно, с разгона, и где нельзя тоже. Водить он умел, конечно. – Совсем, что ли, ошалели от горя, блядь…

– Ладно, рули, хватит орать уже… – сказал Саша устало.

– Я без тебя знаю, что делать. Понял? Сейчас высажу вас и… – здесь их тряхануло, автобус ухнул передними колесами в яму и заглох.

Впереди лежал плотный снег. О том, что и дальше под снегом – дорога, можно было догадаться только по одному признаку: на этой петляющей меж елей и бурелома узкой полосе не росло деревьев.

Водитель выпрыгнул на улицу, оставив открытой дверь. Прошел немного вперед по дороге, сразу увяз чуть не по колено, выругался и влез обратно.

Завел мотор, включил заднюю скорость. Взвыло, загрохотало, завизжало под колесами.

Они выехали. Водитель поставил на нейтралку, достал сигарету и сказал:

– Я дальше не поеду.

– Ну и хер с тобой, – сказал Саша.

Он вылез, заметив, что снег перестал. Постоял, тупо глядя в лес. Резко открыл дверь в салон.

– Вылезай, мам, он дальше не поедет.

– Как же? Сынок… – сказала мать. – Куда мы? А отца?

– Дотащим, тут недалеко.

– Как же, недалеко…

– Дотащим, я сказал.

Сзади к Саше подошел водитель, заглянул через плечо в салон.

– Ну что, в город едем? Я дальше не поеду.

– Мы заплатим, – сказал мать, глядя на водителя почти в ужасе. – Куда же мы с гробом?

– Я говорю, поехали в город. А денег мне не надо. За новый автобус вы мне не заплатите. И ночевать в лесу с вашим покойником я не буду. Ясно? В город едете?

– Что же мы отца катать туда-сюда будем… – сказала мать.

– Ну, всё тогда…

Водитель с лязгом открыл задние дверцы салона – разгружайтесь, мол. И ушел в кабину. Снова закурил там, ругаясь.

Мать заплакала.

– Что ты ревешь? – едва не закричал Саша. – Самое страшное уже случилось! Что теперь рыдать? Волки нас съедят, что ли? Дотащим, никуда не денемся.

– Вы же не донесете вдвоем! – в плаче выкрикнула мать.

– Я тебе говорю: дотащим! Волоком дотащим. Тут недалеко, – еще раз повторил Саша, скорее для Безлетова, – сам он знал, что до деревни еще километров пятнадцать.

Саша со скрежетом придвинул гроб к концу салона.

– И у нас еда здесь на поминки… – жалилась мать.

– Возьми, что донесешь, остальное вон оставь этому…

Саша спрыгнул вниз.

– Давайте, я ноги на себя приму… – сказал он уже в остервенении. – А потом… как-нибудь…

– Стул бы, – сказал Безлетов. – Чтобы верх гроба поставить. Мы не удержим.

– Давайте, нет стула, – торопил Саша.

Он потянул гроб на себя, с каждым мгновеньим ему становилось все тяжелее, он отступал назад, по снегу, чувствуя непомерную тяжесть и саднящую боль в мышцах рук.

– Быстрей же! – выдавил он.

Безлетов спрыгнул, и мать неловко спустилась, некрасиво, по-бабьи.

Они взялись за верх гроба, вытаскивая его, но мать не выдержала и, охнув, уронила свой край. Саша и Безлетов тоже, естественно, не удержали. Гроб упал набок.

Незабитая крышка вскрылась, отец, уже ледяной, едва не выпал в снег.

Гроб был тесным – только благодаря этому покойный удержался во гробе. Но в то малое мгновение, когда гроб стоял на боку, картина была страшна – мертвый профиль отца, выпавшая в снег иконка с груди, недвижимые белые руки, открывшиеся под покрывалом…

Саша и Безлетов быстро поставили гроб ровно и накрыли крышкой.

Мать стояла ошарашенная.

– Мам, не на ноги упал? – спросил Саша, пристраивая крышку поровнее.

Она покачала головой: нет.

Постояли немного.

– Надо с дороги убрать. Чтоб он отъехал, – сказал Саша.

Они сдвинули гроб на обочину – он утонул в снегу.

Мать сходила за сумкой.

Саша подождал десять секунд и пнул ногой по автобусу:

– Давай, вали отсюда на хер! – закричал он.

Водитель дал по газам, и автобус попер задом, забросав снегом из-под заднего колеса крышку гроба. Саша присел на корточки и стал протирать крышку рукавом.

– Он так и будет… задом ехать? – спросил Безлетов, глядя вслед автобусу.

Было видно, как водитель вертит головой, пытаясь с помощью зеркал заднего вида не ошибиться, не вылезть на обочину.

Автобус остановился, водитель вышел.

Он побродил вокруг автобуса, заглянул в салон, забрался туда, спустя минуту жахнул дверью, появился с длинной, собранной в круг, веревкой в руке. Показал ее издалека стоящим у гроба – вот вам, держите, – и бросил веревку на дорогу.

Сел в кабину, и автобус снова двинулся.

– И на том спасибо, – сказал Саша. – А то уж я и не знал, на чем волочить.

Саша шел к лежащей в снегу веревке. Автобус, рыча и сипло отхаркиваясь, двигался задом – словно пятясь от Саши.

…Они обвязали веревкой гроб.

– Вот так, – выдохнул Саша, неустанно косясь на ботинки Безлетова, наверное, уже насквозь сырые. Сам он был в высоких теплых сапогах.

– Саш, может, нам в деревню сходить? Которую вот проехали недавно. Трактор попросить. Или сани? – спрашивала мать неустанно.

– «Недавно проехали…» – без злобы передразнил Саша. – Туда идти часа два. И нет там никакого трактора.

– А сани?

– А что сани? Они наверняка не поедут никуда. Четыре часа прохожу только… Отстань, мам… – оборвал Саша. – Всё, повезли. Помогай, пап.

Они взяли с Безлетовым по концу веревки и потянули.

Сразу далось тяжело, но еще был заряд остервенения и запас сил. Утопая в снегу, чертыхаясь, рыча, тащили недолго. Сразу взмокли.

Мать шла позади. Саша не оборачивался.

– Блядь! – выругался Саша, остановившись вскоре.

– Саш, ну не ругайся… Что ты ругаешься всё время… – попросила мать устало. – Тяжело?

– Какие-нибудь лыжи бы… – сказал Саша и снова посмотрел на Безлетова.

– Или санки… – добавил Саша, отчего-то зло вперясь в своего напарника.

«Чего ты не взял с собой санки, Безлетов? – внутренне хамил Саша. – Разве ты не любишь зимой на санках в деревне… кататься… Пришел бы сегодня с утра к нам домой с санками. Сказал бы: “Заодно покатаюсь там у вас… Горка-то есть там?” Сейчас бы пригодились очень твои саночки…»

– Давай еще, – сказал Безлетов. – Сейчас на подъем – тяжело. А там вон вниз дорога идет. Будет легче.

– Будет легче, – повторил Саша без смысла.

Вновь потащили.

Наезжали на колдобины, останавливались, приподнимали гроб, выползали.

Еще попадали на поломанные сучья. Вырывали их из-под гроба со скрежетом, зло отбрасывали в кусты.

С горки действительно было чуть легче. Несколько мгновений гроб катился сам. Но потом резко поехал вбок – чертыхнувшись, Саша бросился выправлять, упал в снег, ухватился за боковину гроба, удержал. Лежал, обняв обитое тканью дерево.

Мать неожиданно громко заплакала.

– Что же мы делаем, Господи… – причитала.

– Давай потихоньку… – сказал Безлетов тихо, не обращая внимания на плач.

Выправили гроб. Спустили его с горки, придерживаемый Сашей сзади.

– Может, легче узким концом вперед? – спросил Безлетов.

– Не знаю… – сказал Саша. – Будем перевязывать наново?

– Ладно, так пошли.

Саша снял шапку, засунул в карман. Она вскоре выпала.

– Санечка, – почти взмолилась мать. – Одень ты шапку. Простынешь же, Сань!

Саша не отозвался, еще и расстегнулся.

Начало темнеть.

Мать иногда просила уступить ей место – хотела подменить кого-то из мужчин. Ей не отвечали.

Медленно шли, тяжело дыша. Всё медленнее шли и всё тяжелей дышали. Сплевывали длинно.

Порой менялись местами – когда уставало «тягловое» плечо.

Перевернули-таки гроб малым концом вперед – но так он зарывался быстрее. Пришлось опять перевязывать веревку.

Вновь мягко полетел тихий снег. Предночным холодом начало прижигать щеки и лоб. Уши онемели, ледяные.

Длинные ветви деревьев, вытянутые над дорогой, видные издалека, дурнотно раскачивались. Хотелось прихватить их зубами.

Стало как-то тошно и мерзло, словно кто-то холодным, ржавым ртом дышал на внутренности.

– Мам, брось шапку! – попросил Саша.

Она брела позади, тихая. Встрепенулась, бросила.

Деревья стали чернеть.

«Хорошо мы тут смотримся, наверное, посреди леса… С гробом…» – подумал Саша.

– Настоящие русские похороны… – неожиданно сказал Безлетов почти о том же, что прибрело в голову Саше, – …русские проводы… – поправил Безлетов последнее слово, тяжело дыша.

Они молчали почти всю дорогу, иногда Саша забывал даже, что он рядом, этот человек. Да и сил не было говорить.

Пока светлело небо, Саша пытался угадать те места, которые с детства остались памятны. Зимой сложно распознать летние полянки и стояночки, но иногда получалось. Ничего особенного – там вот, кажется… да, там, однажды остановились: ехали с дядей Колей на его машине, и мама, молодая, с отличной улыбкой и очень счастливыми глазами пошла в лес и сразу вернулась с грибами – она находила их легко, только очень боялась ужей… Мужики в это время курили.

«Ай да Галенька, – сказал дядя Коля. – Хозяюшка какова?» – и оглядел мать всю как-то особенно.

Только сейчас Саша понял, что дядька влюблен был в маму. Что-то еще вспомнилось сразу, какая-то сценка на пляже… Забыл. Саше было тогда лет шесть.

А вот где-то здесь… они откуда-то шли… «Почему шли, не помню…» Саша устал тогда. Отец нес его на шее. Посадил и нес. Саше нравилось, что – высоко. «Почему мы все-таки шли пешком? И скоро ли мы пришли? Не помню ни черта…»

И Саша снова брел с пустой головой, иногда пытаясь дыханьем согреть руки, которые были и жаркими, и замерзающими одновременно. Не помогало.

Стемнело, и вообще стало не за что зацепиться мыслью.

Иногда Безлетов начинал резко, почти визгливо кашлять.

– Ребята, может, съесть чего хотите? – спросила мать.

«Мать этот кашель спугнул с ее тоски черной…» – догадался Саша.

– Не надо, – ответил он на вопрос.

– Нет, надо, – сказал слабо Безлетов. – Не могу больше, – выдохнул он.

Мать неловко засуетилась с сумкой, не зная, куда ее поставить.

– Ставь на гроб, ладно, – сказал Саша. – Не обидится отец.

Саша присел у гроба и стал пускать слюну.

«Сейчас вырвет…» – подумал он отстраненно. Встал.

Руки мелко дрожали. Слезы на глазах стали намерзать.

Саша прикурил и увидел при свете зажигалки, что Безлетов бледен.

«А если у него сердечко шалит?..»

Мать тоже приметила.

– Алексей Константинович! Может, вам таблетку?

Безлетов слабо замотал головой.

Мать дала ему какой-то бутерброд, он стал вяло жевать.

– Чай остыл, наверное… – мать достала термос.

– Холодный, да, – подтвердила она, плеснув себе. – Будете? – спросила у Безлетова.

– Может, у тебя что погорячей есть? – спросил Саша, с отвращением затягиваясь сигаретой.

– Остыл же, говорю… – не поняла поначалу мать. – А, есть, кажется. Да… Водка. Водку будете?

– Будем-будем… – сказал Саша хмуро и забрал бутылку. – Дай нож.

Легко стукнул о гроб открытой бутылкой, чокаясь. Выпил прямо из горла. Налил Безлетову в стакан. Тот отпил половину, закашлялся. Остатки выплеснул.

Стало еще тошнее и холодней.

Взялись за холодную веревку, как неживые.

«Тяжело как, Господи…» – неожиданно признался себе Саша и чуть не заплакал.

Ползли, как дурные, еще, наверное, минут семь, и снова стали.

– Сил нет… – сказал Саша вслух. Оглянулся и понял, что они ушли метров на тридцать, не больше, от того места, где только что пили водку.

– Мы замерзнем здесь… – сказал Безлетов тихо. – Надо в деревню идти.

– А то околеем, – повторил он и смолк, сипло дыша. В горле его клекотало, но даже раскашляться сил у него уже не оставалось.

– Надо бы костер развести, – прошептал Саша. Его потряхивало совсем нехорошо. Он присел, взял в ладонь снега, поднес к губам, но не решился положить белое, хрусткое и холодное в рот.

Мать дрожала. Она присела на гроб, опустила голову.

– Мам, с сердцем плохо? – спросил Саша.

Она остановила его рукой. Посидела минутку.

– Саш, достань… – она не договорила.

Раскрыла рот, дышала часто.

– Мам? – снова осторожно спросил Саша.

Она молчала еще минуту. Сын стоял рядом, ненавидя себя, снег, синь, сумрак.

Но по дыханью матери Саша почувствовал, что ей стало на малую толику легче.

– Положите сейчас меня вместе с отцом… – сказала она немного ожившим голосом.

Слабыми руками поворошив сумку, достала таблетку, кинула в рот, зацепила снега, закусила, тяжело сглотнула.

Никто уже не мог разговаривать.

Все уселись на гроб и сидели спина к спине. Мать – недвижно, Саша – потряхивая головой. Безлетова сильно трясло.

На небе появилось несколько звезд, совсем крохотных.

Саша неожиданно понял выражение «колючие звезды». Откуда-то выбрело это понимание, но разжевать его, изъяснить внутри себя Саша не смог, ни воли не хватило, ни желания.

Холод последние силы подъедал. Захотелось спать… свернуться калачиком на гробе…

Безлетов сполз с гроба, встал на четвереньки. Его вырвало. Он долго отплевывался.

Мать тихо завыла.

– Давайте сдохнем все здесь, – сказал Саша.

Безлетов долго стоял на четвереньках, покачиваясь, потом сел прямо на снег.

Саша достал зажигалку, посветил часы. Два часа ночи. Они шли больше десяти часов. Кто бы мог подумать…

Ну ладно, не шли. Последние часа полтора вот на этих ста метрах провели, ковыряясь в снегу…

– Кто в деревню пойдет? – спросил Саша.

– Ты, Сань, – сказала мать. – Мы тут костер попробуем развести. Или лучше вместе идите. Я посторожу.

– А то украдут… – прошептал Саша.

Оставить мать он не мог. Не идти не мог. Отправить одного Безлетова тоже не мог.

«Как все глупо, Господи!» – хотелось заорать.

«Я все перепутал. Все перепутал. А где? В каком месте я ошибся?»

– Саш…

– Чего, мам? Я пойду сейчас.

– Тихо!

Мать прислушивалась.

Безлетов поднялся, стоял, раскачиваясь и глядя куда-то в темноту.

Спустя минуту стал слышен нестройный, пугливый топот, шум полозьев и хрусткий, наглый мат здорового, крепкого мужика, погоняющего лошадь.

– Это Хомут… – сказал Саша, узнав по голосу соседа, живущего через дом от бабушки с дедушкой.

– Эй, мы здесь! – неожиданно для себя заорал Саша, хотя они стояли на дороге.

– Тпрру! – конь стал в нескольких метрах от них.

Хомут вылез из саней, подошел ближе.

– Санек, ты, что ли? – спросил он голосом, в котором слышались крепко замешанные и ненаигранные суровость и почти веселость. Но и за суровостью, и за веселостью едва различимой жесткой нитью чувствовалась смертная тоска. Нить была жестка и крепка настолько, что ей и удавить можно было и удавиться.

– И Галя тут, Галенька, – признал Хомут, пожал руку Безлетову.

– Ну что, Васята, не замерзла спина? – Хомут присел рядом с гробом и похлопал по крышке. – Сейчас домой поедем.

Он ничего не спрашивал, не суетился, подогнал сани, ловко правя, развернул. Конь перетаптывался, нюхал снег, косился на гроб, крутил головой. Хомут велел мужикам (он их так назвал, околевших вконец, – «мужики», что Сашке отчего-то прибавило сил) взяться за узкий конец гроба, сам подхватил тяжелый, хэкнул, и гроб улегся на сено.