Текст книги "Выйти из хаоса. Кризисы на Ближнем Востоке и в Средиземноморье"

Далее, отдавая уничтожению шиитов приоритет над борьбой с американской армией, аз-Заркауи дистанцировался от стратегии борьбы с «дальним врагом», которую отстаивал аз-Завахири. Таким образом, местная ячейка, «“аль-Каида” в Месопотамии», отошла от джихадистской идеологии второго поколения. Связь двух территорий джихада – Европы и Ирака, которая с началом в 2011 году восстания против режима Башара Асада должна была распространиться на весь Левант, стала возможной благодаря совпадению по времени с переходом к третьей фазе джихадизма. Переход этот был оформлен как «Призывом» ас-Сури, опубликованным в электронном виде, так и новыми формами иракского суннитского партизанского движения под руководством аз-Заркауи. Взаимосвязь этих территорий обеспечивалась не только перемещениями джихадистов между ними, но и быстрым распространением социальных сетей. 14 февраля 2005 года в Калифорнии был зарегистрирован сервис YouTube. За короткое время он произвел настоящий переворот в распространении видеоматериалов, сделав их доступными для всех, в отличие от событий 11 сентября, разворачивавшихся еще в телевизионную эру. Это способствовало коренному обновлению методов джихадистской мобилизации, обеспечивших виртуальный контакт между местным терроризмом и глобальным джихадом.

Впрочем, этой третьей фазе, принципы которой были заложены еще в середине первого десятилетия XXI века, нужно было еще несколько лет, чтобы дозреть и развернуться в полную силу. В Европе исключительно благоприятной для нее средой оказались тюрьмы. Здесь молодые джихадисты, попавшие в заключение по возвращении из Ирака или при попытке туда уехать, активно обращали в свою идеологию мелких уголовников из неблагополучных пригородов. Одновременно салафизм распространялся в тех же гетто, когда представители первого поколения иммигрантов, родившиеся и получившие образование в Старом Свете, по достижении совершеннолетия осознавали, что остаются чужими на европейском празднике жизни. И это осознание невозможности повышения социального статуса и улучшения качества жизни толкало многих из них на путь джихадизма.

В арабском мире протестные выступления 2010–2013 годов, породившие поначалу громадные надежды на демократизацию, привели либо к восстановлению авторитаризма, как в Египте, либо к гражданской войне, как в Ливии, Йемене и, прежде всего, в Сирии. Тем временем суннитско-шиитское противостояние, занимавшее все мысли аз-Заркауи, стало главной линией разлома на Ближнем Востоке. В этих новых условиях джихадизм третьего поколения и продолжал развиваться, пока не воплотился в свою самую чудовищную ипостась в виде «халифата» ИГ. Провозглашение в Мосуле в июне 2014 года «халифата», а с ним и нового витка зверств и резни совпадет с волной терактов в Европе, заливших кровью Старый Свет. Так были втоптаны в землю ростки «арабской весны», к анализу которой мы сейчас обратимся.

Часть вторая. От «арабской весны» до «халифата» джихадистов

Введение

17 декабря 2010 года в Сиди-Бузиде, городе, расположенном в центральном Тунисе, двадцатишестилетний уличный торговец Тарек (он же Мохаммед) Буазизи совершил самосожжение после стычки с муниципальной служащей. Именно эта человеческая трагедия, которых в Северной Африке в то время было немало, стала искрой, из которой возгорелось пламя движения, восторженно названного тогда «арабской весной». В следующем году правящие режимы от Туниса до Бахрейна, включая Ливию, Египет, Йемен и Сирию, пали или испытали жестокие потрясения, порою приводившие к гражданской войне. Все остальные арабские страны также оказались затронутыми – прямо или косвенно – различными по своему размаху восстаниями, и многие из них бросили значительные политические, финансовые и даже военные ресурсы на их поддержку или подавление.

Надежды на возможность осуществить демократизацию, пройдя между Сциллой диктатуры и Харибдой джихадизма, вынашивались большинством СМИ и многими неправительственными организациями, восторгавшимися «революцией 2.0», в которой активную роль сыграли социальные сети. Впрочем, по мере того как на экранах смартфонов проступал глубокий раскол общества, движение начало принимать качественно иной характер. Образованная молодежь, представленная выходцами из городского среднего класса, в течение нескольких месяцев после начала восстаний и свержения деспотов оказалась – как на местном, так и на региональном уровне – во власти сил, гораздо более опытных, чем те, что принялись крушить старый порядок. В большинстве случаев исламистские партии, связанные с «Братьями-мусульманами», вставали во главе начатых не ими восстаний в результате выборов, если таковые имели место, либо через уличные демонстрации, организуемые по окончании пятничного намаза, и столкновения с полицией или армией.

Развитию событий по данному сценарию способствовал и спутниковый телеканал «аль-Джазира», финансируемый и контролируемый Катаром – газовым эмиратом, позволявшим каждой арабской семье переживать в прямом эфире ключевые эпизоды «революции», в первую очередь те восемнадцать дней на площади Тахрир в Каире, что привели к отставке Хосни Мубарака 11 февраля 2011 года. Важно и то, что в качестве медийных персон и лидеров движения телеканал представлял не светскую молодежь, а «Братьев-мусульман». Задачей этого «братания исламистов» с революцией было недопущение возможных эксцессов усилиями набожных средних классов, которым и вверялось будущее страны. Сложившаяся турецко-катарская ось пользовалась одобрением Вашингтона при президенте Обаме, которому импонировала ПСР («Партия справедливости и развития») Эрдогана, сочетавшая в себе мусульманскую этику и дух капитализма.

В качестве противовеса этой «братской» оси, использовавшей революционную динамику в своих интересах, выступили другие силы суннитского мира. Их передовым отрядом и главным спонсором являлись нефтяные монархии Аравийского полуострова во главе с Саудовской Аравией и ОАЭ. Эта контрреволюция опиралась на армейскую верхушку – особенно в Египте, где летом 2013 года пришел к власти маршал Абдель Фаттах ас-Сиси, а также на все возрастающий авторитет салафитов в трущобах.

Участники этого контрнаступления пользовались поддержкой Эр-Рияда, щедро распределявшего потоки нефтедолларов, и боролись с «Братьями-мусульманами» за гегемонию в исламизме. Однако их коллективная преданность саудитам строилась на зыбучих песках; проблемой являлась и их восприимчивость к джихадистской пропаганде. Эти отношения становились все сложнее по мере роста могущества принца Мухаммеда ибн Салмана Аль Сауда начиная с 2015 года. Принц все более дистанцировался от ваххабитского истеблишмента, что явилось серьезным – и непредвиденным – побочным эффектом «Весны» 2011 года. Суннитская община не смогла избежать раскола, в основе которого лежало либо благожелательное, либо враждебное отношение к «Братьям-мусульманам». Кроме того, этот постреволюционный внутренний раскол повлек за собой дальнейшее повышение ставок в конфликте. Одним из последствий его стало возрождение терроризма, который под влиянием демократических восстаний временно затаился. Начиная с 2012 года «джихадисты третьего поколения» устраивали многочисленные теракты не только на «землях ислама» в Средиземноморье, на Ближнем Востоке и в Сахеле, но и в Европе. Действовали эти террористы в соответствии с инструкциями их стратегов – двух «Абу Мусабов», ас-Сури и аз-Заркауи.

Такой ход событий привел к обострению противоречий между суннитами и шиитами на Ближнем и Среднем Востоке. Восстания в Бахрейне, Сирии и Йемене, по сути, оказались в заложниках борьбы Ирана и арабских нефтяных монархий, которые придерживались диаметрально противоположных взглядов относительно гегемонии на рынке нефти и будущего Леванта. Лидеры стран Аравийского полуострова с самого начала воспринимали бахрейнское восстание как противостояние между преимущественно шиитским населением и правящей суннитской династией. Военная интервенция Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива – тогда еще, до разрыва Катара с другими членами этой организации в 2017 году, сохранявшего внешнее единство, – положила конец восстанию 14 марта 2011 года.

В Сирии, напротив, режим президента Башара Асада, опиравшегося на алавитское меньшинство, поначалу поддерживался Тегераном и его агентами влияния. Успешной борьбе режима с восстанием, начавшимся в конце марта 2011 года, способствовала и помощь Москвы. Противостояли Асаду по ходу восстания силы, в среде которых суннитская, а затем исламистская и джихадистская составляющие постепенно оттеснили на второй план первоначальный общий протест. Стратегия Ирана и России, направленная на задействование наземных сил зимой 2017–2018 годов, сыграла решающую роль в подавлении мятежников. Энтузиазм Запада, первоначально наряду с нефтяными монархиями их поддержавшего, сошел на нет, когда имидж борцов с режимом начали примерять на себя игиловцы. Схожим образом в Йемене племенные и региональные интересы перемешались в революционной горячке, вылившейся в межконфессиональный раскол, усугублявшийся «аль-Каидой» с одной стороны, и хуситами – с другой.

Углубление этой линии разлома между двумя основными ветвями ислама благоприятствовало процессу «салафизации» суннитского лагеря. Последователи этого учения также подводили теоретическое обоснование под разрыв с шиитскими «еретиками» (равафид), выступая за окончательное решение шиитского вопроса путем джихада. Впервые эта теория была опробована на практике на иракской земле. Американская оккупация Ирака в 2003–2011 годах привела к парадоксальному явлению – приходу к власти в Багдаде партий шиитов, клиентов Тегерана, заклятого врага Вашингтона. Эта идеологическая враждебность теперь воплотилась в массовые убийства шиитов по наущению Абу Мусаба аз-Заркауи. Затем она распространилась на территорию Сирии, где и алавиты клеймились как «еретики». Попытка увязать джихад с восстанием против режима Асада под лозунгом «суннизм превыше всего», оформилась, в конечном итоге, 29 июня 2014 года провозглашением «халифата» Исламского государства во главе с Абу Бакром аль-Багдади.

После того, как эти линии фронта получили зримые очертания, деятели международного джихадизма затеяли новое предприятие. На пространстве от Северной Африки до европейских «исламских пригородов» шла мобилизация активистов, готовых сражаться плечом к плечу, чтобы защищать притесняемых мусульман от новоиспеченного врага. Теперь сражаться предстояло не с привычными угрозами – колониальным, а затем империалистическим «крестоносным» Западом или еврейским и сионистским государством Израиль. На смену им пришли еретики внутри ислама, о которых мало кто слышал. Еще меньше было тех, кто на пространстве от Каира до Марракеша и от Марселя до Моленбека с ними сталкивался. Это неожиданное назначение шиизма на роль врага номер один помогло укреплению салафитской идеологии. Оно также подвело прочные основания под притязания салафитов на то, что только их учение воплощает в себе чистую, беспримесную веру: лишь они решительно осуждали последователей имама Али. Буквальное, вырванное из контекста толкование исламских Священных писаний салафитами позволяло им относить к числу «плохих мусульман», например, суфийских мистиков. Их гробницы и мавзолеи начали систематически взрывать еще до того, как начались массовые убийства последователей суфизма.

Распространение салафизма и использование его как орудия джихада проявилось в том, что буквальное следование нормам шариата теперь относилось и к немусульманам. Их либо приговаривали к смерти как «неверных», либо обращали в рабство. Такова была судьба иракской общины езидов. С 2014 года женщин на захваченной ИГИЛ территории превращали в сексуальных рабынь, а мужчин предавали смерти. Такая же участь была уготована Европе, заклейменной современными салафитами как земля «неверных» (кафиров). В результате сотни человек стали жертвами невиданных доселе террористических актов.

Несколько тысяч молодых европейцев, как выходцев из числа мусульман-иммигрантов, так и неофитов, покинув неблагополучные городские окраины, направились в вожделенный Левант (аш-Шам), чтобы пройти там идеологическую и военную подготовку. Некоторые из них впоследствии вернулись домой, чтобы убивать своих же соотечественников в рамках «легитимного террора» – согласно джихадистской интерпретации исламских священных текстов. Один из главных руководителей этой разветвленной сети, гражданин Франции тунисского происхождения Бубакр ибн Хабиб Абдель Хаким, выросший в парижском квартале Бют-Шомон, в марте 2015 года опубликовал в англоязычном интернет-издании ИГИЛ «Дабик» следующее обращение:

«Сегодня я говорю своим братьям во Франции: не ищите конкретные цели, убивайте всех подряд! Все неверные там – это мишени! И я говорю кафирам: скоро по воле Аллаха вы узрите, как знамя с надписью “Ля иляха илля ллах” [«Нет иного Бога, кроме Аллаха» – слова, начертанные на знамени ИГИЛ. – Прим. авт.] реет над Елисейским дворцом. Исламское государство уже совсем близко… Нас разделяет лишь море.

И, иншаллах, мы будем продавать ваших женщин и детей на рынках Исламского государства!»

Менее чем за пять лет восторженные общечеловеческие демократические лозунги «арабской весны» и порожденной ею «революции 2.0» обернулись зловещим салафитским мракобесием, которое как нельзя лучше отражает это послание из Ракки. В конечном итоге, «халифат» ИГИЛ захлебнулся в собственном экстремизме и по итогам военной операции 2017 года был стерт с лица земли. Впрочем, одновременно он ослабил и расколол суннизм, глашатаем которого безосновательно себя провозгласил.

Когда 17 декабря 2010 года уличный торговец фруктами и овощами Тарек Буазизи совершил акт самосожжения, его поступок можно было бы интерпретировать как проявление классической джихадистской тактики «мученических операций» начала XXI века. На деле же он скорее опровергал ее. Самопожертвование являлось наиболее ярким методом действий террористов, ускоряющим искоренение «неверия» через смерть террориста и его деморализованной жертвы. Буазизи, в отличие от элитных смертников – «ингимасси» джихада, не стремился убивать кого-либо, помимо себя. (В следующем месяце он скончался в больнице от полученных ожогов.) По свидетельствам очевидцев, его поведение напоминало скорее самосожжения буддийских монахов в 1960-е годы во время Вьетнамской войны. Это был не типичный для «аль-Каиды» теракт, а итог индивидуального жизненного пути, не поступок фанатика, продиктованный идеологией, а проявление социальной беспомощности, смешанное с чувством унижения от пощечины, полученной от женщины в форме. Насколько известно, у несчастного не было никаких партийных пристрастий, он не участвовал ни в каких политических или религиозных организациях.

Буазизи и представить не мог, как истолкуют этот жест отчаяния в его родном городе представители движения «дипломированных безработных» и оппозиционные профсоюзные деятели, близкие к радикальным марксистам. Он стал воплощением эксплуатируемого «народа-мученика», а со временем обрел статус легенды. В результате последующей мифологизации он превратился в икону «арабских революций», прокатившихся в 2011 году от Туниса до Бахрейна под лозунгом: «Народ требует падения режима» («аш-Шааб йурид искат ан-низам»).

Представление о народе, обретающего суверенитет через «демократию» («власть народа», от греческого «демос» – «народ») идет вразрез с канонами ислама, противопоставляющего ему понятие «умма», или община правоверных. Принадлежность к этой общности определяется, во-первых, религиозными убеждениями личности, во-вторых, степенью участия в превращении норм шариата в закон, обязательный для всех. Для салафитов не существует понятия народовластия, поскольку границы власти очерчивает только Аллах. Ни один политический институт не вправе устанавливать законы, не блюдя Его слово.

Угроза, которую стала представлять собой «аль-Каида», ударившая США в самое сердце, заставила Вашингтон закрывать глаза на тоталитаризм и коррумпированность режимов в ближневосточно-средиземноморском регионе до тех пор, пока те служили заслоном от джихадистского террора. Ободренные столь снисходительным отношением три деспота, правившие в восточной части североафриканского побережья Средиземного моря, отличались завидным политическим долголетием. Зин аль-Абидин Бен Али пробыл в должности президента Туниса около четверти века (с ноября 1987 года по январь 2011 года), Муаммар Каддафи во главе Ливии – почти сорок два года (с августа 1969 по август 2011 года), Хосни Мубарак правил Египтом три десятилетия (с октября 1981 года по февраль 2011 года).

Вследствие крайней ненасытности властей даже представители тех самых привилегированных классов, которые извлекали выгоду из отсутствия общественных свобод, в конечном итоге пострадали от политических режимов, которые вследствие безграничной коррупции, хищничества и кумовства утратили значительную часть своей социальной базы. Способствовали этому династийные интересы всех трех деспотов. Бен Али осыпал исключительными привилегиями Лейлу Трабелси, свою вторую жену, парикмахера по профессии, и многочисленную родню. Мубарак вел себя так же по отношению к своему сыну Гамалю, а Каддафи проявлял не меньшую отцовскую любовь к своему старшему сыну Сейф аль-Исламу и его братьям. Такое поведение отталкивало от властей тунисскую и египетскую буржуазию, и то, что еще оставалось от этого класса в Ливии. Этот городской средний класс, из которого формировался офицерский состав, быстро отмежевался от своих режимов. Несколько недель волнений, и офицерство уже готово было вступать в альянс, пусть и временный, с обездоленной молодежью, чтобы ускорить процесс смены режима.

Об этом свидетельствует тот факт, что генеральный штаб тунисской армии отказался помочь полиции в подавлении выступлений в столице. Армейская верхушка еще более наглядно обозначила, на чьей стороне ее симпатии 14 января 2011 года, когда не прошло и месяца со дня самосожжения Буазизи, посадив Бен Али в самолет, унесший диктатора из страны. Аналогичным образом египетский Высший совет Вооруженных сил 11 февраля, спустя всего восемнадцать дней после начала оккупации площади Тахрир в Каире, сместил Мубарака, сделав невероятно популярным лозунг: «Армия и народ – пальцы одной руки» («эль-Гейш ва-ш-шааб ид вахид»).

К бездарному управлению, становившемуся только хуже в течение первого десятилетия XXI века, добавлялись сопряженные с этим структурные проблемы и непредвиденные изменения экономической конъюнктуры, сыгравшие роль спускового крючка. В опубликованном ОЭСР в декабре 2011 года докладе, озаглавленном «Социально-экономическое положение государств Северной Африки и Ближнего Востока и его влияние на события 2011 года», обращал на себя внимание небывалый рост безработицы среди молодежи в 2005–2010 годах. Только в нефтяных монархиях, входивших в состав Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ), показатели безработицы размывались за счет массовой занятости на госслужбе. В остальных странах региона уровень безработицы был самым высоким в мире после «Черной Африки» – неудивительно, учитывая то, что лица моложе двадцати пяти лет составляли половину населения (в Йемене этот показатель был самым высоким и достигал 65 %).

Демографические показатели росли быстрее экономических, а раздутый государственный сектор все активнее подминал под себя частный. Особенно показательны в этом отношении Тунис, который восстание охватило первым и где ассоциации «дипломированных безработных» сыграли главную роль, и Египет. В 2010 году безработица в этих странах затронула соответственно по 30 % и 25 % населения в возрастной категории от 15 до 24 лет. Что еще хуже, уровень безработицы среди обладателей дипломов о высшем образовании в обеих странах, только по официальным данным, достиг 15 % (в действительности он, разумеется, был выше). Именно эти молодые образованные люди стали движущей силой восстания и авторами его первых лозунгов. Так проявлялся в регионе давно подмеченный социологами феномен, названный «относительная депривация» элит, которым на заре революционного процесса перекрывалось восхождение по социальной лестнице.

Наконец, на поверхность вышли вопросы, не разрешавшиеся на протяжении всего десятилетия: взлет цен на продовольствие в 2008–2010 годах, последствия потепления климата и пожары, уничтожившие на корню урожай зерна множества стран-экспортеров – от Австралии до России. При этом арабский мир являлся чистым импортером зерновых, цены на которые с конца 2009 года до начала 2011 года в среднем выросли на треть. Помимо этого, наблюдалось подорожание нефти, оказывавшее серьезное негативное воздействие на страны, мало или вовсе ее не добывавшие, такие как Тунис, Египет, Йемен, Бахрейн и Сирия, уже затронутые восстаниями. В 2009–2011 годах цена на нефть поднялась с 62 до 103 долларов за баррель, в результате чего вдвое вздорожали газовые баллоны, широко использующиеся в быту.

Историкам и экономистам давно известно, что рост цен на зерно и муку стал одним из ключевых факторов начала Великой французской революции в июле 1789 года, когда на хлеб могло уйти до половины доходов простолюдина. В современном арабском мире (за исключением нефтяных монархий) продовольствие неизменно занимает значительную часть потребительской корзины как низов общества, так и нижней прослойки среднего класса. Резкий скачок цен на продовольственные товары спровоцировал социальный взрыв зимой 2010/2011 года, усилив недоверие людей к режимам, с деспотизмом которых мирились до тех пор, пока сохранялись перспективы, пусть и туманные, на повышение уровня жизни. Теперь же, в столь беспросветной обстановке, лозунг египетской левой оппозиции «Кифая!» («Хватит!»), остававшийся до тех пор гласом вопиющего в пустыне, раздавался повсюду. А на улицах Туниса обличения магрибинцами-франкофонами властей сопровождались призывом в их адрес «Дигаж!» («Долой!»).