Текст книги "Прекрасные господа из Буа-Доре"

И теперь она говорила, как она это понимала, несмотря на предостережения и гримасы своего господина, который не мог ничего сказать ей по-испански без того, чтобы это не было понято д’Альвимаром.

Она подобрала камень, изучила знаки, которые его окружали, сделала вид, что совершает подсчеты, и сказала по-испански с ужасной угрозой:

– Несчастье, разочарование и напасть тому, у кого фант упал на красную звезду!

– Браво! – воскликнул д’Альвимар, рассмеявшись нервно и неестественно. – Продолжайте, мерзкое создание! Давайте, давайте, собачье отродье, выродок, говорите нам приговор Неба!

Пилар, рассерженная этими оскорблениями, сделалась столь дикой, что внушила страх всем, кто смотрел на нее, и самому Ла Флешу.

– Кровь и убийство! – воскликнула она, подпрыгивая с судорожными жестами. – Убийство и проклятье! Кровь, кровь и кровь!

– И все это мне? – сказал д’Альвимар, который в этот миг не смог скрыть своего страха.

– Тебе! тебе! – кричала эта бешеная оса. – Смерть, ад! Скоро, тотчас, через три месяца, три недели или три дня. Проклятый! проклятый! ад!

– Довольно, довольно! – сказал Буа-Доре, который не понимал по-испански, но видел, что д’Альвимар бледен и готов упасть в обморок. – Этот ребенок одержим злым дьяволом, и, возможно, грех слушать его.

– Да, несомненно, сударь, – ответил д’Альвимар, – она одержима дьяволом, и ее угрозы тщетны и достойны презрения, потому что ад не может ничего без воли Бога, но если бы я был здесь владельцем замка и судьей, я бы приказал схватить этого бандита и эту нечисть и я бы их отдал…

– Ну-ну, – сказал господин де Бевр, – не надо так сердиться! Я не знаю, что вам сказали, но меня изумляет, что, выслушав, вы рассмеялись. Однако признаюсь, что исступление этой взбесившейся уродины – некрасивое зрелище, и я вижу, что моя дочь этим обеспокоена. Итак, плут, – сказал он Ла Флешу, – довольно. Забирайте себе фанты, если они вам подходят, и отправляйтесь в другое место.

Ла Флеш не ожидал этого разрешения, чтобы сложить багаж. Он очень торопился избавиться от доброжелательных намерений испанца по отношению к нему: Маленькая Пилар не была взволнована. Напротив, она собирала золотые и серебряные монеты, которые служили фантами, и когда она дошла до камня д’Альвимара, она его с презрением пнула ногой.

Он был этим так оскорблен, что, возможно, обошелся бы с ней как с волчонком, если бы у него еще оставалось оружие, которым можно было быстро воспользоваться и так хорошо.

Но он сделал бесполезное движение невольно, чтобы схватить кинжал, и Лориана, которая смотрела на него, порадовалась тому, что он безоружен. Он встретился с ней взглядом и поторопился улыбнуться, потом он попытался заговорить на другую тему, и Буа-Доре попросил Люсилио наиграть мелодию на мюзете, чтобы развеять неприятные впечатления от этого происшествия, в то время как Ла Флеш, водрузив свою большую корзину на голову, взяв под руку свои магические инструменты и влача другой рукой маленькую предсказательницу, еще всю дрожащую, с поспешностью пересекал ворота и подъемный мост замка.

– Ну теперь-то ты дашь мне поесть? – спросила она, когда они вышли в открытое поле.

– Нет, ты слишком плохо работала.

– Я хочу есть.

– Тем лучше.

– Я голодна и не могу больше идти.

– Тогда отправляйся в клетку.

И он насильно посадил ее в корзину и понес, ускоряя шаг почти до бега.

Крики несчастного создания затерялись без эха в бескрайней равнине.

– Марио! Марио! – плакал ее прерывающийся голос. – Я хочу видеть Марио! Злой человек! Убийца! Ты обещал, что я увижу Марио, который даст мне поесть и поиграет со мной, и его мать, которая не дает меня бить. Марио! Марио! Разыщите меня! Убейте его! Он делает мне зло, он меня трясет, он меня убивает, он заставляет меня умирать от голода! Будь он проклят! Смерть, и кровь, и убийство! Кнут, огонь, колесо, ад для злых людей!

Глава двадцать третья

В то время как цыган бежал в направлении севера, маркиз с д’Альвимаром и Люсилио поехали в обратную сторону по дороге в Бриант.

Маркиз медлил сообщить своему верному Адамасу о том, что он рассматривал как счастливое завершение своей затеи. Все хорошо оценивая, он не был слишком расстроен семью годами ожидания, прежде чем сможет предпринять новое матримониальное решение.

Д’Альвимар был весьма мрачно настроен не только по причине пророчеств, которые расшевелили его желчь и потревожили его мозг, но также и по причине спокойного прощания с ним со стороны мадам де Бевр, в то время как она протянула свои маленькие руки маркизу, весело обещая свой приезд на послезавтра.

«Разве это возможно, – думал он, – чтобы она приняла деньги этого старика, и что я оказываюсь вытесненным соперником семидесяти лет?»

Он имел большую охоту расспросить, поднять на смех, досадовать. Но не было возможности завязать разговор с Буа-Доре на этот предмет. Маркиз имел торжествующий вид, сдержанный и скромный.

Д’Альвимар не мог отомстить за свое поражение, кроме как забрызгать грязью, что он и сделал только с мэтром Жовленом, едущим рысью позади маркиза.

Едва приехав в замок, поскольку время ужина еще не наступило, он отправился пешком, чтобы побеседовать с господином Пуленом.

– Итак, месье, – сказал, разувая своего хозяина верный Адамас, который в своем качестве камердинера почти никогда не покидал замок Бриант, – надо помышлять об обеде помолвки?

– Точно, мой друг, – отвечал маркиз. – Нужно обдумать все пораньше.

– Правда, месье? Ну, я был уверен, и я так рад, что даже не знаю как. Представьте себе, месье, что эта рыжая дылда, которую вы звали Беллиндой и которой лучше было бы называться Тизифоной…{123}123
  Тизифона – в греческой мифологии богиня кровной мести.


[Закрыть]

– Ну, полноте, Адамас, у вас настроение слишком невыносимое! Вы же знаете, что я не люблю слушать, когда оскорбляют лицо другого пола. Что еще было между вами?

– Простите, мой благородный господин, но, возможно, эта подлая девица подслушивала у дверей и что она знает о мероприятии, которое месье предпринял сегодня. Значит, в скором времени она будет смеяться, как чайка, с глупой экономкой священника.

– Откуда вы это знаете, Адамас?

– Я это знаю через колдовство, месье.

– Через колдовство? И давно ли вы пристрастились к оккультным наукам?

– Я скажу это, месье, я ничего не скрываю, но пусть месье соизволит тогда рассказать мне, как он действовал, раскрывая свои чувства несравненной даме своего сердца, и что она ответила, потому что я уверен, что ничего столь выразительного не говорилось под небом с тех пор, как мир есть мир, и я хотел бы уметь писать так же скоро, как мэтр Жовлен, чтобы это ложилось на бумагу по мере того, как месье будет мне рассказывать.

– Нет, Адамас, ни слова не выйдет из моих уст, опечатанных клятвой доблестного рыцаря. Я поклялся не выдавать секрет моего блаженства. То, что я могу сказать тебе, мой друг, это что ты можешь радоваться теперь вместе с твоим хозяином и надеяться с ним на будущее!

– Так, месье, это осуществлено, и..?

Адамас был прерван легким кошачьим царапаньем в дверь.

– Ах, – сказал он, заглянув, – это мальчик, который хочет с вами поздороваться. – Иди, дружок, его светлость увидится с тобой позже, он занят.

– Да, да, Адамас, пусть он вернется! Это хорошо! Нет, нет, я больше не старый холостяк, который хочет жениться поскорее, чтобы добиться цели. Я молодой человек, Адамас, да, юный влюбленный, честное слово, нежно обреченный доказать свое постоянство через испытания, вздыхать и писать стихи, одним словом, ждать в томлении и радости надежды доброй воли моей государыни.

– Если я хорошо понимаю, – продолжал Адамас, – это ревнивое божество питает некоторое недоверие к ветреному нраву моего господина, и она требует, чтобы он отказался от всех любовных приключений?

– Да, да, это так, Адамас, должно быть, это так! Немного недоверия! Это именно наказание за мою безрассудную юность, но я сумею отлично доказать свою искренность… Посмотри же за дверь, снова кто-то скребется!

– Что, – серьезно сказал Адамас Марио, приоткрывая немного дверь, – это снова вы, мой шалун? Разве я не сказал вам подождать?

– Я подождал, – ответил Марио своим нежным голосом, ласковым до шалости, – вы мне сказали: «Иди и возвращайся». Я дошел до конца другой комнаты, и вот я вернулся.

– Вот постреленок! – сказал маркиз. – Впусти его. Здравствуй, дружок, ну-ка, иди, поцелуй меня, а потом спокойно поиграешь с Флориалем. Я разговариваю о серьезных вещах с добрым господином Адамасом. Видите ли, Адамас, на послезавтра я договорился со своей несравненной соседкой. Надо позаботиться: это небольшой обед без церемоний, самое большее на четырнадцать персон.

– Все будет так и сделано, месье, желаете, чтобы я позвал повара?

– Нет, я вообще не люблю приказывать, и если кухней занимаются подходящие люди, они всегда справятся со своим делом. Помоги мне помечтать…

– Откуда здесь взялся этот нож? – взволнованно спросил Марио, которого маркиз, добродушный и изрядно рассеянный, держал между своих ног и дозволил рыться у себя в карманах.

– Ничего, ничего, – сказал маркиз, стараясь взять назад залог, который дала ему Лориана. – Верни-ка мне это, дружок, дети не трогают это. Видишь, это кусается! ну-ка верни!

– Да, да, вот оно! – воскликнул Марио. – Но я видел уже, что у него сверху, и отлично знаю, кому он принадлежит.

– Ты не можешь этого знать.

– Нет, я знаю, это месье испанца, которого вы называете Виллареаль. Так это он вам его дал?

– Что ты там бормочешь! Ты несешь чушь!

– Нет, добрый господин! Я хорошо видел девиз на лезвии, он на испанском, и я хорошо его знаю. У моей матери Мерседес был точно такой же кинжал, где была такая же надпись.

– И что означает этот девиз?

– Я служу Богу. C. A.

– И что означает С. А.?

– Это, должно быть, первые буквы имени человека, которому принадлежит кинжал. Это как если кто-нибудь поставил их однажды около рукоятки.

– Я это отлично знаю, но почему ты говоришь, что это кинжал месье испанца, которого зовут Виллареаль?

Мальчик не ответил и казался смущенным.

Он уже не был больше под бдительным и подозрительным взглядом мавританки. Он сказал слишком много того, чего не должен был говорить, но поздно вспомнил наставления Мерседес.

– Бог мой, сударь, – сказал Адамас. – Дети порой говорят лишь бы говорить, не отдавая отчет в произнесенном. Мы же с вами поговорим о вещах серьезных. Ваш лесник, папаша Андош, принес сегодня связку птиц, которые из жира…

– Да, да, ты прав, мой друг, поговорим об обеде. И все же я не знаю… я спрашиваю себя, как мог оказаться в кармане ее юбки этот испанский кинжал…

– Кого ее, месье?

– Ее, черт возьми! О ком же другом я могу отныне говорить?

– Вы правы, простите, месье! Поговорим о кинжале. Я полагал, что это в самом деле дар господина де Виллареаля или что он одолжил его вам, потому что на самом деле он от него. Эти две буквы С.А. есть и на другом его оружии, которое весьма красиво, что я и отметил сегодня утром, когда его слуга чистил оружие.

Маркиз погрузился в задумчивость.

Откуда у Лорианы кинжал Виллареаля? Она получила его от него, поскольку она им распоряжалась как своей собственностью.

Напрасно он искал во всей родословной де Бевров, там не находилось ни одного имени, которое могло бы начинаться с инициалов С.А.

– А может быть, она, – сказал он себе, – заключила такое же соглашение с ним, как затем со мной?

Он, однако, утешился, думая, что она, очевидно, не слишком придавала значения первому, потому что она пожертвовала подарок ему, но он оставался пребывать в некотором недоумении по поводу этих обстоятельств, и славный маркиз не был еще настолько безумен, чтобы не бояться стать объектом какой-то «насмешки».

И потом то, что сказал мальчик, перепутало все мысли в его голове, и он не понимал, какие происки судьбы или какая мистификация окружала этот кинжал.

Ему хотелось пойти объясниться тут же со своим гостем, но он вспомнил, что Лориана приказала ему спрятать ее подарок и никому его не показывать.

Адамас увидел беспокойство на челе своего хозяина и заволновался.

– В чем дело, месье, – спросил он, – и что может сделать ваш бедный Адамас, чтобы выручить вас?

– Не знаю, мой друг. Хотел бы я знать, как случилось, что мавританка имела такое же оружие, как это, носящее тот же девиз и те же буквы.

Затем, понизив голос, чтобы не услышал Марио, добавил:

– Ты говорил мне, и мне кажется самому, что эта женщина весьма порядочная особа. Однако она похитила этот предмет у нашего гостя! Вот вещь, которую я не могу вынести: что в моем доме воровка.

Адамас также разделял подозрения своего хозяина, тем более что Марио, почувствовав, что он поступил необдуманно, сказав про кинжал, собирался выскользнуть из комнаты на цыпочках, чтобы избежать новых вопросов. Адамас задержал его.

– Вы нам тут сказки рассказывали, мой славный друг, – сказал он ему, – и тем самым вы можете потерять благорасположение моего господина и повелителя. Не может быть, чтобы у вашей Мерседес была вещь, о которой вы говорили, или тогда…

Маркиз прервал его, не желая, чтобы обвинение было произнесено в присутствии мальчика.

– И давно, мой мальчик, – сказал он ему, – у твоей матери этот кинжал?

Мальчик прожил некоторое время с цыганами и знал, что такое воровство. Он был одарен к тому же необычайной проницательностью. Он понял подозрения, которые он навлек на свою приемную мать, и он готов был скорее ослушаться, но снять эти подозрения с матери, доказав ее невиновность.

– Да, – сказал он, – довольно давно.

И поскольку он произнес это уверенно и даже с гордостью, маркиз и Адамас почувствовали, что они смогут его разговорить.

– Так, значит, господин де Виллареаль дал его ей? – спросил Адамас.

– О нет, он оставил его…

– Где? – спросил маркиз. – Ну же, надо сказать, или я не стану больше верить вам, малыш. Где он его оставил?

– В сердце моего отца! – ответил Марио, лицо которого выражало чрезвычайное волнение.

У него было желание излиться, эта тайна давила его, он сказал первое слово, он не мог больше молчать.

– Адамас, – сказал маркиз, охваченный внезапным волнением, – закрой дверь, а ты, малыш, иди сюда и рассказывай. Ты среди друзей, ничего не бойся, мы тебя защитим, мы добьемся для тебя справедливости. Расскажи нам все, что ты знаешь о своей семье.

– Хорошо, – сказал мальчик, – если вы меня любите, нужно покарать господина де Виллареаля, потому что это он убил моего отца.

– Убил?

– Да, Мерседес это видела!

– Когда это случилось?

– В день, когда я появился на свет, в день, когда умерла моя мать.

– И почему он убил его?

– Чтобы иметь много денег и драгоценностей, которые были у отца.

– Вор и убийца! – воскликнул маркиз, глядя на Адамаса. – Знатный человек! Друг Гийома д’Арса! Разве в это можно поверить?

– Месье, – сказал Адамас, – дети сочиняют много сказок, и я думаю, что этот насмехается над нами.

Краска залила лицо Марио.

– Я никогда не вру! – сказал он с умилительной энергией. – Господин Анжорран всегда говорил: «Вот этот ребенок совсем не лгун». Моя Мерседес всегда говорила мне, что никогда не нужно врать, а лучше молчать, когда не хочешь отвечать. Поскольку вы заставили меня говорить, я говорю, что это правда.

– Он прав, – воскликнул маркиз, – и я отлично вижу, что благородной кровью заполнено сердце этого красивого мальчугана! Говори же, я тебе верю. Скажи, как звали твоего отца?

– Ах, вот этого я не знаю.

– Честью клянетесь, дружок?

– По правде, – ответил мальчик, – мою мать звали Марией, вот и все, что я знаю, и вот поэтому господин Анжорран дал мне при крещении имя Марио.

– Но Мерседес сказала, я это отлично помню, – заметил Адамас, – что эта дама передала кюре обручальное кольцо, она говорила также о печати.

– Да, – сказал Марио, – печать принадлежит моему отцу, внизу там был герб, но у нас ее украли не так давно. Что же касается кольца, то никогда господин Анжорран, ни моя Мерседес, которая все-таки очень ловкая, ни я, никто не мог открыть его. Однако внутри него что-то есть. Моя мать, которая умерла, ни произнеся ни слова, кроме имени, полученного при крещении, Мария, сделала знак кюре открыть ее кольцо. У нее не было сил этого сделать, но и он не сумел этого!

– Пойди принеси его, – сказал маркиз, – и мы, возможно, сможем!

– О нет! – воскликнул Марио испуганно. – Моя Мерседес не захочет, и, если она узнает, что я рассказал, она будет очень огорчена.

– Но все же, почему она прячет от нас то, что могло бы помочь тебе найти семью?

– Потому что она думает, что вы послушаете испанца и что он убьет ее, если поймет, что она его узнала.

– А он что, до сих пор не признал ее?

– Он не видел ее, поскольку она пряталась!

– И она встречала его где-нибудь после этого гадкого дела?

– Нет, никогда.

– И спустя десять лет она уверена, что узнала его? Что-то сомнительно…

– Она говорит, что уверена в этом, что он почти не постарел, что он всегда одевался в черное, и его старый слуга, она уверена, что он тот же самый. О, она их хорошо рассмотрела! Когда три дня назад мы повстречали их около другого замка, который недалеко отсюда…

– Ах, да! Ну же, – сказал маркиз, – расскажите, как она его встретила.

– Он был с красивым и добрым молодым вельможей, которого позже, я слышал, вы звали Гийомом, говоря о нем. Он дал тогда много монет цыганам, с которыми мы были. А испанец разозлился и хотел меня ударить. Мерседес сказала мне:

– Это он! Послушай! Это он! А другой – его старый слуга, я тоже его узнала!

И она побежала за ними, чтобы видеть до тех пор, пока господин Гийом не сказал нам, что это ему неприятно. Тогда Мерседес спросила его имя и имя его друга с тем, сказала она, чтобы молиться за них. Но господин Гийом не обратил на нас внимания, и цыгане пошли своей дорогой в другую сторону. Тогда Мерседес дала им уйти и сказала мне: «Мы повстречали убийцу твоего отца, я утверждаю это. Нужно узнать их имена». Тогда мы вернулись назад, мы просили милостыню в замке Ла Мотт, и поскольку на нас не обращали внимания, Мерседес сказала мне, чтобы я слушал, что говорят слуги и крестьяне, и так мы узнали, что испанец будет жить у маркиза, поскольку маркиз послал за его каретой и приказал приготовить иностранцу комнату для почетных гостей.

А потом мы разговаривали с одной пастушкой в поле. Она нам сказала: маркиз хороший человек, вы можете пойти туда переночевать, к вам хорошо отнесутся, вон там его замок. И тогда мы тут же отправились сюда и со вчерашнего утра мы снова видели убийцу, двух убийц! А я видел буквы на пистолетах и на большой шпаге, которые держал слуга, и я тогда сказал Мерседес: покажи мне гадкий нож, которым был убит мой бедный отец, мне кажется, что там те же буквы, которые я видел.

– И ты в этом уверен? – спросил маркиз.

– Да, уверен, да вы и сами увидите, если Мерседес захочет показать вам.

– А где она теперь?

– Она с господином Жовленом, которого она очень любит, потому что он бросился за мной в воду.

– Совершенно необходимо, чтобы Жовлен вытянул из нее ее секрет, – сказал маркиз Адамасу, – пойди за ним, чтобы я с ним поговорил.

Адамас вышел и вернулся сказать, что Жовлен сейчас придет.

– Он о чем-то очень оживленно беседовал с мавританкой; она говорила по-арабски, он записывал все, что она говорила, делая много жестов, которые она, казалось, понимала. Он сделал мне знак, что не может прерваться, – добавил Адамас, – я думаю, месье, что ему была доверена правда за доброту и убежденность, не будем его беспокоить. Он писал быстро, но она не очень хорошо читает даже на своем языке, и это удивительно видеть, как глазами и руками он заставляет понять себя. Потерпите, месье, мы все узнаем.

Ожидание в четверть часа показалось маркизу веком. Час приближался, прозвучал первый сигнал к ужину. Может быть, надлежало оказаться напротив Виллареаля не имея ничего проясненного. Буа-Доре находился в сильном волнении. Он вставал и снова садился, бормоча про себя бессвязные слова, что сильно интриговало Адамаса. Марио, думая, что на него сердятся, сидел задумчивый и озадаченный в углу. Флориаль, видя беспокойство своего хозяина, пристально следил за каждым его шагом и время от времени скулил, шевеля хвостом, как будто говоря ему: «Ну и что вы будете теперь делать?»

Наконец Адамас отважился задать вопрос.

– Месье, – воскликнул он, – вот вы имеете идею, которую вы скрыли от вашего слуги, и тем самым вы передали ему ваше огорчение еще более тяжелым. Скажите, месье, скажите Адамасу, что вы говорите сам себе, он не повторит никому ничего, как ночной колпак, и это вас настолько же облегчит.

– Адамас, – ответил Буа-Доре, – я боюсь показаться сумасшедшим, потому что имеется в этом ребенке и в истории, которую он рассказал нам, что-то такое, что трогает меня больше, чем следует. Нужно, чтобы ты знал, что сегодня мне была рассказана моя судьба цыганами и что в их пророчестве были слова довольно темные по смыслу, но которые могут тем не менее объясниться через сочувствие, которое я испытываю к этому несчастному мальчику. Мне говорили среди других странных вещей, что я через три месяца, три недели или три дня стану отцом. Однако я клянусь тебе, Адамас, что я не могу рассчитывать ни на какое прямое отцовство в такой короткий срок, ясно, что я должен стать отцом через усыновление. Но другие слова этого предсказания меня мучат больше, это то, что мне была раскрыта смерть моего брата, произошедшая именно в тот день, когда мавританка назвала гибель отца этого мальчика. Как понять это? Предсказательница говорила намеками и символически, но она назвала эту дату ясно, сделав расчет лет, месяцев и дней, которые прошли. И я, вспоминая это, сделал тот же самый расчет и попал именно на четвертый день после смерти нашего короля Генриха. Иди сюда, Марио, ведь ты сказал четыре дня?..

– Но, месье, – заметил Адамас, – не вы ли сами сказали вчера, что последнее письмо господина Флоримона датировано шестнадцатым июня и отправлено из города Генуи?

– Это так, мой друг, но можно было спутать дату при написании и поставить одно слово вместо другого, это происходит со всеми!

– Но, месье, ведь город Генуя находится в Италии и очень далеко от места, где, по словам этого ребенка, погиб его отец?

– Несомненно, мой друг. Меня мучит очевидность вещей, и я не могу привести в порядок слова вещуньи и эти фантазии, куда я допустил тебя. Открой-ка сейчас сервант, где заперты дорогие реликвии моего брата, и это последнее письмо, которое я столько раз перечитывал, никогда не постигая его смысла!

– Мой бог, месье, – сказал Адамас, открывая выдвижной ящик и протягивая письмо своему хозяину, – все, что случилось, это все то, что должно было случиться, вы это отлично поняли и узнали со временем; господин Флоримон сообщил вам слишком мало нового по причине серьезных дел, которые он имел при дворе Италии, куда его отправил его хозяин герцог Савойский. Он вам говорил о своем путешествии, но умолчал о его цели, потому что это было запрещено ему политикой, которой он служил. Это последнее письмо вам докладывало о других поездках, из которых он только что вернулся, и вот, что он собственноручно писал вам: «Если вы не услышите ничего обо мне отсюда до осени, не беспокойтесь. Здоровье мое хорошее, и мои личные дела не в плохом состоянии». Дата подлинная, потому что начинает он, обращаясь к вам: «Месье и горячо любимый брат, вы должны получить мое последнее январское письмо, в течение этих пяти прошедших месяцев…»

– Я все это знаю, Адамас, я знаю это наизусть и тем не менее, когда я был в Италии в тысяча шестьсот одиннадцатом году, я лично наводил справки о моем бедном брате, от которого больше не было вестей, и мне сказали, что он никогда не возвращался из поездки в Рим, куда он отбыл за пятнадцать месяцев до того. И когда я был в Риме, то уже более двух лет, как никто его там не видел. Я объехал всю Италию до тысяча шестьсот двенадцатого года, не найдя никаких признаков, никаких следов до такой степени, что я вообразил себе, что он предпринял какую-нибудь длительную поездку в Индию или Вест-Индию{124}124
  Вест-Индия – общее название островов Атлантического океана между Северной и Южной Америкой.


[Закрыть] по своим делам и что я увижу его когда-нибудь, но в конце концов я должен был посчитать достоверным, что он убит разбойниками, которыми наводнена Италия, или что он погиб во время какого-нибудь шторма на море. Он не сколотил крупного состояния на службе у Савояра, однако же он никогда не жаловался, и я думаю, что он не часто сопровождал его в поездках. В конце концов я потерял надежду найти брата, но не потерял надежду узнать его судьбу и отомстить за него, если он злодейски погиб.

Пока маркиз и Адамас беседовали, Марио, которым никто больше не занимался, проскользнул за кресло маркиза.

Он слушал, он внимательно смотрел на письмо, которое Буа-Доре держал в руках. Он очень хорошо умел читать, как мы уже говорили, и даже написанное от руки, но он терзался большой тревогой, боясь ошибиться и быть еще раз обвиненным в том, что говорит что попало.

Наконец он уверился в своей правоте и воскликнул:

– Подождите!

Марио выбежал, полный решимости и радости, но маркиз, углубленный в свои размышления, не обратил на него никакого внимания.

Марио уже знал комнату мэтра Жовлена, и там он нашел свою мать, которая собиралась уходить, не желая удовлетворить просьбу Жовлена – показать кольцо и письмо, ревностной и недоверчивой хранительницей которых она была.

Люсилио был так же, как и маркиз, поражен совпадением даты, закрепленной в памяти ребенка аббатом Анжорраном, с присвоенной маленькой цыганкой смерти Флоримона.

Он нисколько не верил в магию, но так же, как он был удивлен именем Марио, произнесенным Ла Флешем, он боялся, чтобы маркиз не стал жертвой какого-нибудь фиглярства.

Он начал подозревать саму мавританку, и его первой заботой по возвращении домой было вызвать ее на разговор в письменном виде со всей определенностью и строгостью. Он потребовал, чтобы она показала кольцо и письмо господина Анжоррана, о котором она говорила, и хотя женщина испытывала к нему большое уважение и симпатию, подобная настойчивость заставляла ее опасаться косвенного вмешательства д’Альвимара в допрос, которому она подвергалась, она была погружена в молчание, полное тревоги.

Лишь только она увидела Марио, ее уязвленное сердце излило жалобу, которую она не осмеливалась адресовать непосредственно Люсилио.

– Видишь, мое бедное дитя, – сказала она ему, – нас гонят отсюда, потому что нас обвиняют в том, что мы хотим ввести в заблуждение и рассказываем историю, каковой в действительности не было. Так вот, мы сейчас же уходим, с тем чтобы знали, что мы не просим помощи ни у кого, кроме как у Бога и самих себя.

Но Марио остановил ее.

– Довольно уже не доверять, матушка, – сказал он, – нужно делать то, что нас просят. Дайте мне письмо, дайте мне кольцо, они мои, я хочу их сейчас же!

Люсилио был поражен энергией ребенка, а ошеломленная мавританка некоторое время хранила молчание.

Никогда еще Марио так не разговаривал с ней, никогда она не чувствовала в нем малейшей робкой попытки независимости, и вот он ей властно приказывает!

Она боялась, она верила в какое-то чудо; вся сила ее характера пала перед фаталистской мыслью; она сняла со своего пояса кошель из кожи ягненка, куда она зашила драгоценные предметы.

– Это не все, матушка, – сказал ей Марио, – мне нужен также и нож.

– Тебе нельзя дотрагиваться до него! Этим ножом был убит…

– Я знаю, я его уже видел, я хочу видеть его еще раз. Нужно, чтобы я к нему прикоснулся, и я прикоснусь к нему! Давай!

Мерседес передала нож и сказала, сложив руки:

– Если это дух противоречия заставляет поступать и говорить моего сына, то мы пропали, Марио!

Он не слушал и, положив маленький кожаный мешочек на стол Люсилио, ловко распорол его кинжалом, из него он извлек кольцо, которое надел на свой большой палец, и письмо аббата Анжоррана господину де Сюлли, с которого сорвал печать и шелк, к огромному огорчению Мерседес.

Проделав это, он открыл послание и вытащил запачканную и измаранную бумагу, поцеловал ее, рассмотрел внимательно, затем, воскликнув: «Идем, матушка! Идемте, господин Жовлен!» он устремился по лестнице, вернулся в комнату маркиза, стремительно выхватил из его рук письмо, сравнил почерк и, положив все, что он имел, в руки Адамаса – письмо, кольцо и кинжал, вскочил на колени маркиза, обвил руками его шею и принялся так крепко обнимать его, что добрый месье как бы задохнулся на какое-то мгновение.

– Ну же, полноте! – произнес наконец Буа-Доре, немного рассердившись от подобной фамильярности, каковой он не ожидал и каковая подвергала серьезной опасности его завивку. – Сейчас не время для такой игры, мой добрый друг, и вы осмелились на такую вольность… Что это вы нам принесли? И почему?

Но маркиз остановился, видя залитого слезами Марио.

Мальчик поддался вдохновению, он имел доверие, но ум других не работал столь же быстро и столь же верно, как его; сомнение, страх и стыд завладели им. Он ослушался Мерседес, которая плакала и дрожала.

Люсилио посмотрел на него внимательным взглядом, который вызвал в нем робость, маркиз отверг его пылкое объятие, а ошеломленный Адамас не мог без колебания удостоверить схожесть почерка.

– Ну же, не плачьте, мое дитя, – сказал возбужденный маркиз, беря из рук Адамаса письмо своего брата и смятую истрепанную бумагу, которую принес Марио. – Что с тобой, Адамас, и почему ты так дрожишь? А что это за бумага, испачканная черным? Мой Бог! Да это же следы крови! Придвиньте свечу, Адамас, ну же!.. Ах! мои друзья! Ах, Господь Бог, который на Небесах! Жовлен! Адамас! Взгляните сюда! Уж не галлюцинация ли у меня? Этот почерк, это действительно почерк моего дорогого брата? А эта кровь… Ах, мои друзья! Как трудно глядеть на это… Но… Марио… откуда ты это взял?

– Читайте, читайте, месье, – воскликнул Адамас, – и вы убедитесь…

– Я не могу, – сказал побледневший маркиз, – мне нужно мужество! Откуда взялась эта бумага?

– Ее нашли у моего отца, – сказал Марио, обретя храбрость, – взгляните, не то ли это письмо к вам, которое он хотел отправить? Господин Анжорран заставлял меня читать его много раз, но на нем не было вашего имени внизу, и мы не знали, кому оно предназначалось.

– Твой отец! – повторял маркиз, как бы выходя из грез. – Твой отец!..

– Читайте же, месье, – воскликнул Адамас, – и вы убедитесь.

– Нет, не сейчас, – сказал маркиз. – Если это сон, который мне снится, я не желаю, чтобы он кончился. Позвольте мне представить, что этот красивый ребенок… Иди же сюда, малыш, в мои объятия… А ты, Адамас, читай, если можешь, я же не в состоянии!

– Я сам прочитаю, я знаю его наизусть, – сказал Марио, – следите глазами:

– «Месье и горячо любимый брат Не обращайте внимания на письмо, которое вы получите от меня после этого и которое я писал вам из Генуи, датированное шестнадцатым числом будущего месяца, предвидя долгое и опасное отсутствие, которое могло вас встревожить, я пожелал успокоить вас предварительным письмом и таким образом предотвратить ваши попытки разыскать или просто осведомиться обо мне в этой стране, где я и желал бы, чтобы мое отсутствие не было вовсе замечено.