Текст книги "Прекрасные господа из Буа-Доре"

Глава пятидесятая

Марио спустился, словно кошка, по маленькой лесенке, что вела из комнаты хозяина в парадный зал, и оказался перед капитаном Макабром.

Лейтенант Сакканс тоже был там, и с ним двое или трое с такими же физиономиями висельников.

Внешность человека, носившего зловещее имя Макабр, была на первый взгляд менее неприятной, чем у лейтенанта. Лицо последнего было предательским и холодным, смех – свирепым. Лицо Макабра говорило лишь о тупой грубости, старавшейся выглядеть внушительно.

На этом лице, поглупевшем от усталости и разгула, совсем не осталось места для улыбки. Мускулы, казалось, затвердели и окостенели; светлые глаза казались неподвижными, словно нарисованные. Резкие черты напоминали черты Полишинеля{180}180
  Полишинель – французское имя получившего популярность во Франции со второй половины XVI в. персонажа итальянской комедии дель арте, в Италии именовавшегося Пульчинеллой (попав в Россию, стал именоваться Петрушкой). Неисправимый болтун, обычно имел огромный крючковатый нос и горб.


[Закрыть], но без его насмешливого и оживленного выражения. Большой шрам на челюсти парализовал один угол рта и странным образом разделил рыже-седую бороду, которая казалась растущей косо и частично против шерсти. Большая волосатая родинка увеличивала горбину сильно выдающегося носа. Пальцы до самых ногтей ощетинились серыми волосами.

Человек был маленьким и худым, но широкоплечим и подобравшимся, словно кабан, от которого у него была и рыжая шерсть, и низко посаженная голова. Он казался очень пожилым, но его вид еще говорил об исполинской силе. Резкий голос, постоянно державшийся на повышенном, командном тоне, в устах этого глупца звучал простуженным громом и заставлял дрожать стаканы на столе.

Он был одет на манер рейтара, в полукафтан и набедренники{181}181
  Набедренник – часть доспехов, железная пластина, защищавшая берцовую кость.


[Закрыть] из буйволовой кожи, латы и шлем из лакированного железа. Дрянное черное, совершенно ощипанное перо торчало на этом черном и блестящем шлеме. Он носил крепкий и широкий немецкий меч, о который легко ломалось сверкающее копье французских конных латников. «Пистоли с огненным камнем», первый образец кремневого пистолета{182}182
  Кремневый пистолет – появившийся в начале XVII в. пистолет с ударно-кремневым замком, недостатком которого были более частые осечки, зато он значительно проще заряжался, не боялся грязи и был более дешев.


[Закрыть], которому наши солдаты напрасно предпочитали еще оружие со шкивом и фитилем{183}183
  Оружие со шкивом и фитилем – оружие, в котором воспламенение порохового заряда производилось тлеющим фитилем через отверстие в казенной части с помощью специального замка (в частности, таким оружием был мушкет).


[Закрыть]; короткий мушкет и перевязь, снабженная мешочками из черной кожи, содержащими заряды пороха и пуль, дополняли его полевое снаряжение.

Его личный эскорт составляли два конных разведчика, страдиота{184}184
  Страдиоты (скипетары) – воины средневековой иррегулярной конницы, набиравшиеся в том числе для Франции преимущественно в Албании (отсюда название). Вооружены и одеты были по турецкому образцу, лишь вместо чалмы носили легкий шлем.


[Закрыть], и два оруженосца, совмещавших исполнение обязанностей пажа и кузнеца.

Кроме того, у него было семь хорошо вооруженных солдат на хороших конях, рейтаров, никогда с ним не расстававшихся и составлявших цвет его отборного войска. По крайней мере, так мы можем перевести эквивалентами, принятыми в обычае того времени, чины и звания этой роты иностранных авантюристов, где каждый из командиров менял, в силу своей власти или прихоти, организацию, снаряжение и состав.

Марио не ошибся, насчитав двадцать пять человек в банде, состоявшей из людей лейтенанта и вновь прибывших с капитаном.

– Что за грязный трактир! – презрительно крикнул капитан, очищая тяжелые подошвы своих грубых и заляпанных грязью сапог о чистые и блестящие перекладины орехового стула. – Это что, огонь для ночных путников? В этой лачуге дров не хватает?

– Увы, сударь! – ответила служанка, бросая охапку хвороста в камин, уже хорошо горящий. – Мы не можем сделать большего: мы в равнинном краю, и дерево здесь редкость.

– Вот еще худшая дура и еще большая уродина, если только это возможно, чем ее хозяйка! – продолжал любезный Макабр. – Ну, беззубая красотка, вот как согреваются, когда дрова дороги!

И он бросил в большой камин стул, о который только что чистил сапоги.

– Так что, лейтенант, – холодно продолжал он, обращаясь к Саккансу, – вы говорите, здесь есть маленький оборванец, посланный ими…

– Вот, наконец, и ты! – ответил Сакканс, подняв сапог, чтобы подтолкнуть Марио к почтенному капитану.

Марио увернулся от удара, проворно проскочив под сапогом рейтара, и, подойдя ко второму грубияну, самоуверенно сказал ему:

– Это я, и вот мое сообщение, потому что я очень хорошо назвал вашему лейтенанту пароль. Вы не можете оставаться в этой гостинице, потому что этой ночью сюда должно прийти большое войско вооруженных людей. Вы совершенно не можете напасть на замок, его хорошо охраняют. Вам надо вернуться туда, откуда вы пришли, или дело плохо обернется для вас; это говорит вам Санчо.

– Твой Санчо – всего лишь старый осел, – ответил капитан.

И, сопровождая каждое свое слово богохульством, какое нет нужды приводить, чтобы дать представление о любезности его речи, он прибавил:

– Я не для того проделал сотню лье во вражеской стране, чтобы уйти с пустыми руками. Иди, скажи тому, кто тебя прислал, что капитан Макабр лучше него знает эти места и что ему… наплевать на то, что называется хорошо охраняемым замком! Скажи ему, что у меня сорок всадников, поскольку за мной идут еще пятнадцать, они явятся под предводительством моей супруги, и что сорок рейтаров стоят армии. Ну, живо, убирайся и иди к черту, цыганское отродье!

– Не прогоняйте его, капитан, – сказал Сакканс, который казался здравомыслящим советчиком. – Нам ни к чему дальше переговариваться с этим сумасшедшим испанцем и с этой египетской сволочью. Совсем не нужно, чтобы этот прелестный гонец отправился сообщить им, что вы упорствуете. Они последуют за нами и будут только мешать нам и грабить рядом с нами. Делайте, как сказала вам ваша жена. Оставайтесь здесь до полуночи, и вы прибудете задолго до рассвета, потому что отсюда до Брианта нет и двух лье. Так помешаем уйти этому мальчишке. Я выброшу его в окошко, и он не сможет бегать.

– Нет! Никакой излишней жестокости! – фальцетом крикнул капитан. – Я стал кротким и человеколюбивым с тех пор, как у меня появилась жена с чувствительным сердцем… Охраняется ли должным образом дом?

– Муха не влетит без моего разрешения.

– Так поужинаем спокойно, как только прибудет моя Прозерпина… Вы отдали приказания?

– Да, но, несмотря на прекрасные обещания мадам Прозерпины насчет лакомств, какие есть в этой норе, мы, боюсь, найдем здесь скудную пищу. Великий повар, о котором вам говорили, лежит в постели и подыхает, а хозяйка теряет голову. Слуга – предатель, за которым мы должны следить, а служанка – старая перепуганная дура, которая все бьет и ни к чему не годна.

– Это оттого, что вы грубо с ними разговариваете, друг мой! У вас всегда на устах оскорбление и угроза! Тысяча чертей! Моя супруга вам часто это говорила, вы не знаете правил хорошего тона. Где она, эта несчастная хозяйка, я сейчас двумя десятками оплеух подбодрю ее!

И, тяжело протопав к лестнице, он позвал мадам Пиньу, награждая ее самыми грубыми эпитетами, очевидно, для того, чтобы дать своему лейтенанту пример мягкости и вежливости.

Весь этот разговор шел по-французски.

Макабр, немец по происхождению, родился в Бурже и провел юность в Берри. Кроме определенного набора слов, предназначенного для командования, он плохо и без удовольствия говорил на языке своих предков. Итальянец Сакканс с большей легкостью коверкал французский язык, чем немецкий. Так что им трудно было договориться, когда они хотели воспользоваться этим языком, и к тому же они настолько чувствовали себя хозяевами положения, что не снисходили до осторожности в присутствии Марио и обитателей дома. Марио, который многим рисковал, пытаясь заставить рейтаров повернуть назад, и которого в любую минуту мог разоблачить какой-нибудь настоящий гонец от Санчо или Ла Флеша, понял, что настаивать сейчас было бы слишком смело. Он притворился безразличным и рассеянным, накрывая на стол, но не пропустил ни слова из того, что говорили два наемника.

Санчо в самом деле обещал послать нарочного в Эталье, где отметил последнюю остановку рейтаров. Но этот нарочный, такой же бродяга, как все прочие, надеявшийся захватить и разграбить замок в Брианте без помощи немцев, воздержался от исполнения поручения и отправился мародерствовать в покинутый городок в ожидании часа штурма замка его товарищами.

Хозяйка, так любезно призванная Макабром, поднялась и смело дала отпор.

– К чему грубые слова, капитан Макабр? – сказала она, уперев кулак в бедро. – Мы давно с вами знакомы, и я прекрасно знаю, что вы заплатите свою долю и долю этих ваших чертовых ландскнехтов{185}185
  Ландскнехт – немецкий наемный пехотинец эпохи Возрождения; термин был впервые употреблен Питером ван Хагенбахом, летописцем бургундского герцога Карла Смелого (1433–1477).


[Закрыть] ругаясь и все круша. Я вовсе не ради своего удовольствия принимаю вас, и мне известно, что это скорее послужит моему разорению. Но я – женщина рассудительная и не глупее всякой другой. Так что я мужественно перенесу неприятности и буду служить вам как можно лучше, чтобы избежать плохого обращения и быстрее избавиться от ваших физиономий… Если вы хоть немного способны рассуждать, капитан, вы скажете себе, что не надо зря досаждать мне, но надо дать мне действовать и вспомнить о том, что я не хуже всякой другой умею жарить и печь.

– А кто ты такая, старая болтунья? – спросил капитан, стараясь повернуть шею, скованную железными доспехами, чтобы взглянуть на госпожу Пиньу.

– В девичестве меня звали Мари Мутон, и я была вашей маркитанткой во время осады Сансерра, и доказательство этому то, что однажды я так изжарила вам старую шляпу, что вы потом бороду обсасывали.

– Это возможно; я вспоминаю шляпу, которая была вкусной, но не тебя, уродливую… Но, раз ты послужила правому делу, я прощаю тебе твое кудахтанье.

– А какое дело вы теперь зовете правым? Потому что у вас и ваших людей это столько раз менялось!

– Замолчите, подружка-болтушка. Я не говорю о религии с подобными вам людьми.

– Знайте, впрочем, – усмехаясь, прибавил Сакканс, – что правое дело всегда то, которому мы служим.

– Но разве время болтать, – продолжал Макабр, – когда моя Прозерпина приближается и когда я приказываю вам поторопиться?

– Я не могу быстрее, – ответила госпожа Пиньу. – Зачем вы заставили меня подняться сюда?

– Потому что я хочу, чтобы твой муж, о котором говорят, что он заслуживающий уважения повар, встал, околел он или нет, и принялся за работу.

– Это невозможно: мой муж разбит болезнями и уже давно не стряпает.

– Вы лжете, моя милая, ваш муж – приспешник старого… Хватит! Я вас знаю: моя супруга сказала мне…

– О каком старике вы говорите?

– Мне кажется, вы допрашиваете меня, прислуга? – сказал капитан с шутовским достоинством, которое он чистосердечно представлял.

– Почему бы и нет? – возразила хозяйка. – А ваша, как вы говорите, супруга, – кто она такая, что так хорошо вас осведомляет?

– Придержите ваш язык и, когда явится моя богиня, прислуживайте ей на коленях, – сказал Макабр с самодовольной улыбкой, от которой его кривой рот поднялся до левого глаза.

Затем, вернувшиеь к своей навязчивой идее, заключавшейся в том, чтобы хорошо поесть и хорошо угостить свою «богиню», он настоял на том, чтобы подняли трактирщика.

– Клянусь преисподней! – сказал Сакканс, вытаскивая шпагу. – Это нетрудно. Я всегда слышал, что надо нашпиговать больные бока, чтобы расшевелить их, и я сумею выкурить этого мнимого умирающего из любой норы, в какую он забился! Идите со мной, страдиоты! И колите везде, плоть это будет или песчаник.

– Не надо, – сказал Марио, бросившись навстречу обнаженной шпаге. – Я схожу за ним; я знаю, где метр Пиньу! Я знаю его, и, когда я скажу ему, что он удостоился чести принимать капитана Макабра собственной персоной, он немедленно явится.

– Какой милый малыш! – сказал Макабр, глядя вслед Марио. – Надо подарить его моей супруге, пусть он ей прислуживает. Она каждый день просит у меня ловкого пажа.

– Вы ничего не сделаете из бродяжки, – сказал Сакканс. – У него наглый и насмешливый вид.

– Вы ошибаетесь! Я его нахожу милым, – возразил капитан, который не любил, чтобы ему слишком долго противоречили, и с которым в последние несколько дней лейтенант слишком часто не стеснялся в выражениях по причинам, о которых мы вскоре узнаем и о которых Макабр начинал догадываться.

Маркиз, беспокоясь о Марио, стоял в маленьком коридорчике рядом с парадным залом и старался все услышать, но его ухо улавливало лишь обрывки разговора, и Марио, прибежавший за ним, поспешил осведомить его обо всем в немногих, насколько это возможно, словах.

У него не было времени, да, впрочем, и желания сказать ему о том, что происходило в Брианте, он чувствовал, что с маркиза и так уже было достаточно того, что он должен выпутаться из затруднения, и не стоило смущать его слишком многочисленными опасениями.

Рейтары, как и он, не знали о преждевременном нападении бродяг, и не было риска, что маркиз узнает об этом из других уст, а не от него, когда настанет время.

Но придет ли это время? Нынешнее положение показалось бы безнадежным опытному человеку, и маркиз, знавший лишь часть его, считал его весьма серьезным. Но у Марио была счастливая вера детства: он не видел и половины опасности.

«Если мы выйдем отсюда, как я надеюсь, – думал он, – мы хорошо посмеемся, отец и я, над тем, какой вид мы имеем сейчас!»

Глава пятьдесят первая

В самом деле бедный маркиз, переодетый поваром, был очень смешон.

Он все проделал добросовестно. Он снял свой парик и прикрыл оголенный череп колпаком из просмоленной ткани в виде формы для пирожного.

Его лицо, лишенное буклей цвета эбенового дерева и перемазанное сажей, стало совершенно неузнаваемым, так же как и его большие белые руки, разукрашенные в соответствии с лицом.

Он нашел способ хорошо спрятать свою тонкую рубашку под крестьянской блузой, обулся в скверные войлочные домашние туфли, сверх того, засаленный передник скрывал его суконные штаны, не слишком яркие, поскольку для задуманного ночного похода в Брильбо он оделся очень просто, и это оказалось очень кстати в новых обстоятельствах.

Предупрежденный Марио о том, что Макабр кажется тупым и тщеславным грубияном, он понял, что должен внушить ему доверие, и с первых же слов признал, что нетрудно будет заставить его проглотить любое преувеличение.

– Знаменитый и отважный капитан, – сказал он ему, склонившись до земли, – я прошу вас извинить мою бедную дурочку-жену, которая не сообщила мне, с каким великим воином и умнейшим человеком мы имеем дело. Это правда, что я страдаю подагрой, но ваш приветливый и воинственный вид способен поднять мертвого, и я слишком хорошо помню о том, что служил под вашими знаменами, чтобы я не пожелал, даже если моя жизнь сгорит в огне моей печи, еще послужить вам в меру скромных талантов, отпущенных мне Небом.

– Хорошо! Хорошо! – сказал Сакканс капитану. – Ничто не действует так, как угрозы! Теперь они все хотят сказать, что служили под вашим командованием.

– Пусть, – ответил Макабр, – если только он станет сейчас хорошо мне служить. И в конце концов, господин лейтенант, нет ничего невозможного в том, что этот старик знал меня в давние времена, участвуя в местных войнах. Я проявил достаточную самоотверженность, чтобы каждый мог вспомнить об этом. Повар! Ты расскажешь мне о своих походах на десерт, потому что я замечаю по твоему виду и по твоей походке, что подагра не отняла у тебя солдатской выправки. Странно от тебя пахнет, – добавил он, пораженный запахом духов, которым вопреки всем его переодеваниям была пропитана вся особа маркиза. – Как будто запах варенья! Все равно! Бьюсь об заклад, ты немного побыл ландскнехтом?

– Я был им в течение года, – ответил Буа-Доре, знавший наизусть всю полную приключений жизнь метра Пиньу и достойную порицания молодость Макабра. – И даже так и вижу вас, неотступно преследующего гугенотов из Буржа во время резни в тюрьмах, вместе с этим ужасным виноградарем, которого называли Большим Уксусником…

– Что? – воскликнул итальянец, насмешливо глядя на своего капитана. – Я ведь говорил вам, что вы были великим папистом, мой капитан!

– Всему свое время, – с философским спокойствием ответил Макабр. – Мой отец, который тогда был капитаном главной башни Буржа, с покойным господином Писселу защищал бедных местных гугенотов, как мог… Я стрелял в сторону, когда не было лучшего способа. Но я вернулся на правильный путь и действую более решительно, чем вы, господин итальянец, прячущий мощи под немецкими нагрудными латами.

Итальянец ответил язвительно, и Макабр, недовольный тем, что он повышает тон в присутствии его пажей и его разведчиков, хотя они плохо понимали по-французски, велел ему молчать и спросил у маркиза, какие блюда он может подать ему.

Буа-Доре, который напомнил о католической резне лишь для того, чтобы увидеть, в каких водах плавал с тех пор молодой Макабр, сейчас ставший стариком, почувствовал себя спокойнее. Этот главарь шайки не мог действовать под покровительством принца де Конде. У маркиза достало непринужденности на то, чтобы поговорить о кулинарии как человек, который в этом разбирается, а поскольку во время своего двухчасового пребывания в гостинице он от нечего делать обсудил этот важный вопрос с мадам Пиньу, он очень хорошо знал содержимое кладовой и запасы в погребе…

– Мы будем иметь честь предложить вам, – сказал он, – четверть туши кабана с пряностями и послушаем, что вы о нем скажете; блюдо иссуденских раков, сваренных в пиве и украшенных зеленью…

– И хорошо наперченных, я надеюсь! – сказал капитан. – Моя супруга любит изысканные блюда.

– Мы положим туда испанский стручковый перец!

И, перечислив все блюда, маркиз прибавил:

– Но не будет ли ваша прославленная дама склонна к какому-нибудь сладкому блюду после жаркого?

– Да, черт возьми! Я чуть не забыл, что она рекомендовала мне некий омлет с мускусом…

– Может быть, ваша милость хочет сказать – с фисташками? Это мое изобретение.

– Ну да! Она сказала мне, что это выдумка старого…

– Старого? Кто же осмеливается похваляться, что придумал раньше меня омлет с рисом и фисташками?

– Старого Буа-Доре, раз надо назвать имя этого главного дурака в хорошем обществе!

Буа-Доре закусил свой ус.

– Кто же, – сказал он, – оказывает маркизу честь повторять его бахвальство? Ваша супруга удостаивает его своим знакомством?

– Похоже! – ответил Макабр. – И более того, мне известно, старый шутник, что ты – покорный слуга этого трижды канальи, поддельного маркиза, твоего учителя кулинарии, но мне на это наплевать! Ты под наблюдением, и твои уши мне ответят за твою стряпню.

Маркиз понял, что у него нет выбора, он должен дурно говорить о себе самом, не щадя ни своего достоинства, ни своего характера, и даже в достаточно забавных выражениях, но все же не решился присоединить к своему проклятому и оклеветанному имени эпитет старого, каким гордо пользовался против него его ровесник Макабр.

Этот последний неприятно упирал на это.

– Дряхлый старик, должно быть, совсем разбит, – сказал он, – потому что, когда я в последний раз его видел, это была длинная шпага, без бороды, и я едва не сломал его пополам нечаянно.

– Правда? – спросил Буа-Доре, припоминая приключение своей молодости, недавно рассказанное им Адамасу. – Вы оказали ему честь помериться с ним силами?

– Нет, мой милый, я не опускаюсь до этого. Он был верхом и вез боеприпасы нашим врагам. Я взял его за ногу и, бросив на землю, решил, что с ним покончено, и завладел его грузом.

– Который состоял из пороха и пуль? – спросил Буа-Доре, который не мог не рассмеяться про себя над бахвальством человека, которого он опрокинул одним ударом ноги, и над этим знаменитым грузом боеприпасов, состоявшим лишь из детских игрушек.

– Хорошая была добыча! – ответил капитан. – Но довольно разговоров, старый болтун! Идите вниз присматривать за всем.

Буа-Доре, которого отослали к плите, вынужден был покинуть Марио, удерживаемого капитаном при себе.

Выходя, он обменялся взглядом со своим сыном и в ответ на полный тревоги взгляд получил от ребенка взгляд, полный доверия. Он чувствовал, что Макабр неплохо расположен по отношению к нему.

– Ну, малыш, – сказал капитан. – Теперь иди сюда и скажи мне, если можешь, кто ты такой!

– Ей-богу, мой капитан, я ничего об этом не знаю, – ответил Марио, не успевший забыть, как разговаривают бродяги. – Я – ребенок, украденный или найденный где-то на дороге черными страдиотами, которых называют египтянами.

– Что ты умеешь делать?

– Три великие вещи, – ответил Марио, кстати припомнивший прекрасные изречения Ла Флеша, – голодать, бодрствовать, бегать; с этим можно далеко пойти и из всего выпутаться.

– Он не глуп, – сказал Макабр, глядя на своего лейтенанта, который, чтобы показать свое дурное настроение, повернулся к нему спиной, сев на стул верхом, оперев голову и руки на спинку, поясницей к огню.

Макабр нашел эту позу непристойной и в циничных выражениях сделал ему замечание. Сакканс, ничего не сказав, встал и вышел.

Марио наблюдал за всем, и разлад между двумя главарями показался ему добрым предзнаменованием. Он пообещал себе постараться извлечь из этого пользу, если представится случай.

Макабр возобновил разговор с ним.

– Как получилось, – спросил он у него, – что я совсем не видел тебя в Брильбо прошлой ночью?

Марио недолго затруднялся этим вопросом.

– Меня там не было, – сказал он. – Я собирал курочек в окрестностях только для того, чтобы уберечь их от лисы и от типуна.

– Ты умеешь воровать кур? Что ж, это дар природы, которым можно воспользоваться. Но скажи мне, закончил ли околевать испанец?

– Господин д’Альвимар? – спросил Марио, который начинал понимать рассказ Пилар и уже не смотрел на него как на сновидение.

– Да, да, – сказал Макабр, – этот папистский пес, который мне всю душу вывернул своими молитвами!

– Он умер сегодня утром.

– Хорошо сделал, дурак! А Санчо? Этот получше: хоть и святоша, а понимает дело. Где он сейчас?

– Он скрывается.

– Почему он не пришел ко мне сюда?

– Я сказал вам это: здесь опасно находиться вам, и он это знал.

– Какая опасность? Старый Пиньу предаст нас?

– Нет, бедняга совершенно ничего не знает; и что он мог бы предпринять против вас?

– Но кто угрожает нам?

– Сеньоры, которые сейчас ищут вас в Брильбо и которые с большой свитой проедут здесь, направляясь ночевать в Бриант.

– Ты их видел?

– Да.

– Сколько там человек?

– Может быть, две сотни всадников! – сказал Марио, надеясь испугать собеседника.

– Значит, заговор открыт? – сказал тот, слегка дрогнув.

– Похоже!

Капитан, казалось, размышлял, насколько это возможно было понять по его каменному, вернее, затвердевшему лицу, которое могло выражать умственное беспокойство.

Сердце Марио бешено колотилось. Одно мгновение он надеялся, что его хитрость удастся и что Макабр решится повернуть назад. Но капитан стал говорить по-немецки со своими страдиотами, которые тотчас вышли, и Макабр вновь принял свою изящную позу, одна нога на верхушке тагана, другая – на стуле, покинутом лейтенантом. Марио осмелился спросить.

– Ну что, мой капитан, – сказал он, – вы снова отправитесь в путь?…

– На Линьер? Да нет, по правде сказать, обезьянка моя! Мои лошади устали, мои люди тоже. А я так плохо спал в Брильбо прошлую ночь, что хочу здесь набраться сил. Горе тому, кто явится побеспокоить меня здесь!

Эти планы выспаться снова возродили надежду Марио. «Если эти люди очень устали, – подумал он, – будет минута, когда мы сможем ускользнуть».

Он не рассчитывал, как маркиз, на прибытие его друзей и слуг. Пилар, предупредив их о захвате заднего двора в Брианте, должна была послужить причиной того, что сейчас они все устремились туда, рассчитывая встретить маркиза в этом же направлении, поскольку маленькая бродяжка, обладавшая большим разумом, чем допускал ее возраст, не преминет сказать им, что Марио, со своей стороны, отправился предупредить отца.

Пока он раздумывал про себя, вернулся лейтенант Сакканс и обратился к Макабру, дремавшему у огня.

– Капитан, – сказал он тоном наполовину смиренным, наполовину вызывающим, – позвольте мне сказать вам, что благодаря вашей идее заставить нас передвигаться небольшими стайками мы теряем время: ваша жена и ее люди еще не приехали, и, если вы долго засидитесь за столом, как обычно, все может провалиться. Надо не пировать, а быстро поесть, поспать два часа и идти вперед, не дав времени прохожим нести впереди нас известие о нашем прибытии.

– Уничтожайте прохожих! – спокойно ответил Макабр. – Разве это не условлено? Вам не особенно придется потрудиться, потому что мы ни одной кошки не встретили от самого Линьера, эти края пустынны. Но все это лишние слова. Я слышу голос моей Прозерпины. Она едет! Отправься к ней навстречу!

Говоря это, Макабр с усилием поднялся и спустился в кухню.

– Капитан стареет! – сказал по-итальянски Сакканс одному из кузнецов, оставшихся стоять перед дверью.

– Нет, – ответил рейтар. – Он женился, а это хуже! Тогда думают только о том, чтобы кутить, и не умеют действовать, когда понадобится.

Марио, учившийся итальянскому языку у Люсилио, более или менее понял эти слова и последовал за лейтенантом и двумя рейтарами в кухню.

Едва оказавшись там, не обращая внимания на прибывшее подкрепление, загородившее дверь, он проскользнул к Буа-Доре, который стряпал изо всех сил вместе с госпожой Пиньу, говоря себе, что, чем раньше враг сядет за стол, тем скорее представится какая-нибудь возможность побега.

– Вот и ты, дитя мое? – тихо сказал маркиз. – Они не обидели тебя?

– Нет, нет, – ответил Марио, – мы с капитаном в наилучших отношениях. Мы можем поговорить, пока они о нас не думают.

– Прекрасно, но не будем смотреть друг на друга; посмотри, как я делаю, когда говорю с хозяйкой.

– Мадам Пиньу, – крикнул он, – подайте мне масло!

И совсем тихонько прибавил:

– Кто это еще приблизился к двери, моя милая?

– Дама, она сходит с коня. Не оборачивайтесь, вдруг она случайно вас знает.

– Малыш, мускатный орех! – продолжал маркиз, хлопая Марио по плечу.

И сказал ему на ухо:

– И ты не оборачивайся.

– Мадам Пиньу, – прибавил он, склонившись к хозяйке, – постарайтесь увидеть ее лицо.

– Я не узнаю ее, – ответила госпожа Пиньу. – У нее столько волос и перьев… Здоровенная баба!