Текст книги "Прекрасные господа из Буа-Доре"

Глава пятьдесят седьмая

А в это время все тщетно искали господина Пулена, ведь только он мог совершить заупокойную службу.

В доме оказалась одна служанка, которая сильно пострадала от нападавших бандитов. Она лежала в постели и молилась о возвращении священника. Известий о нем не было. Вот уже два дня и две ночи, как он исчез.

Наконец, вечером, когда господин Робен уехал с Гийомом д’Арсом и его людьми, оставив двоих своих раненых на попечении маркиза, появился Жан Фароде, арендовавший землю в Брильбо, и попросил сеньора немедленно принять его.

Вот его рассказ, из которого мы узнаем о том, что происходило накануне в Брильбо.

Все было так хорошо организовано, что участники встречи не сразу заметили отсутствие Буа-Доре. Они разбились на маленькие группы и в наступивших сумерках окружили таинственное строение.

Уродливое строение было исследовано от подвала до чердака и оказалось совершенно безлюдным. Но на первом этаже, там, куда маркиз не решился проникнуть один, были найдены следы недавнего посещения: угольки в камине, ветошь на полу, остатки пищи.

Был также найден подземный ход, который заканчивался довольно далеко от строения. Такие подземные ходы есть в каждом феодальном владении. Ко времени описываемых событий ход был почти полностью разрушен, но цыганам удалось очистить его и тщательно замаскировать вход.

Дальше поиски не продолжали, не только потому, что сочли их бесполезными (враг ведь уже скрылся), но и потому, что искавшие начали опасаться за жизнь господина де Буа-Доре и принялись разыскивать его по всей округе. Все уже были серьезно встревожены, когда появилась маленькая цыганочка и рассказала, как обстояло дело.

Еще какое-то время было потеряно из-за серьезных сомнений. Господин Робен считал, что маркиз попал в какую-то ловушку, и настаивал на том, что его надо искать. Господин д’Арс же считал, что рассказ ребенка вполне правдоподобен, и решил отправиться в Бриант со своими людьми. Через час господин Робен также решил последовать его примеру.

Когда все разъехались, арендатор из Брильбо, которому было поручено продолжать обследование замка, побежденный усталостью, по его собственным словам, а скорее всего не совсем избавившись от страха, отложил порученное ему на завтра.

– Как рассвело, я за дело и принялся, – рассказывал Жан Фароде, – обыскал все из конца в конец, все перевернул, старые дрова раскидал и нашел каморку, которую раньше не замечал. А в каморке человек, словно сноп перевязанный; а рот весь одеревенел от кляпа из соломы. Человек казался совсем мертвым, с ног до головы, но я его взял, к себе отнес, развязал, ему и полегчало, а уж после капельки вина он в себя и пришел.

– А что это был за человек? – спросил маркиз, думая, что речь идет об Альвимаре. – Вам он знаком?

– Конечно, господин Сильвен, – ответил арендатор. – Я его раньше видел. Это был господин Пулен, настоятель вашего прихода. Четыре часа он и слова сказать не мог, так измучился, пытаясь выпутаться из веревок. Только на рассвете он нам сказал:

– Я расскажу все только суду. Я не виновен в том, что произошло, клянусь.

– Весь день он был словно в лихорадке и метался туда-сюда. Наконец, сегодня вечером ему полегчало, и он пожелал вернуться домой, я его туда и доставил, посадив позади себя на круп моей жеребой кобылы, извините за выражение.

– Пойдем расспросим его, – сказал Гийом, поднимаясь.

– Нет, – ответил маркиз. – Пусть поспит. Ему это очень не помешает, да и нам тоже. Да и разве может он нам сказать что-то, чего мы сами уже не знаем? И в чем мы можем обвинить его? Он дал последнее напутствие умирающему господину д’Альвимару – это его долг. Узнав, что тот устроил против меня заговор, он, если и не стал угрожать ему разоблачением, по крайней мере, отказался поддержать его. Вот поэтому цыгане его связали и заткнули рот кляпом.

Гийом возразил, что господин Пулен опасен для Брианта, и следовало бы, по крайней мере, пригрозить ему разоблачением в деле с рейтарами, чтобы он был покорен и держался ото всех подальше.

Маркиз категорически отказался мучить человека, который и так был наказан, пострадав от грубого обхождения и рискуя погибнуть забытым в своей темнице.

– Сами посудите, – сказал он, – по милости Божьей мы одолели сорок рейтаров, хорошо вооруженных и имевших пушку; мы справились с бандой ловких и изощренных мошенников; с ужасным пожаром и выбрались из самой гнусной западни. А теперь хотим отомстить бедному священнику, который и постоять-то за себя не может.

Маркиз забыл, что опасность еще не устранена. Ведь принц, спешно отправившийся ко двору, мог быть там принят холодно, после чего он скорей всего внезапно вернется и выместит свои обиды на провинциальных вельможах. На этот случай следовало бы позаботиться о том, чтобы между маркизом и принцем не стоял человек, способный выступить на защиту деяний Альвимара.

Именно об этом напомнил маркизу на следующий день Люсилио. Буа-Доре тотчас же поскакал к господину Пулену, чтобы справиться о его здоровье.

Священник еще не вставал с кресла, так он намучился от холода, веревок и страха. Он попытался убедить маркиза, что якобы пострадал, упав с лошади, после чего был вынужден провести целые сутки у одного из своих собратьев.

Но Буа-Доре сразу перешел к делу и заговорил с ним твердо, но вежливо и великодушно. Он не преминул показать священнику заметки из дневника Альвимара, который слишком нелицеприятно отзывался о нем и о принце.

Господин Пулен был уже не столь горделив, и тревожные сомнения терзали его.

– Господин де Буа-Доре, – произнес он, вздыхая и смахивая со лба холодный пот, выступивший при воспоминании о пережитых мучениях, – я видел смерть так близко и думал, что не боюсь ее, но она предстала передо мной в столь отвратительном и жестоком обличье, что я дал обет уйти в монастырь, если мне удастся выбраться из того холодного каменного мешка, куда меня живьем захоронили. Теперь я свободен и жажду поскорей удалиться от интересов этого мира и не хочу принимать ни ту ни другую сторону. В глубоком уединении я буду думать только о спасении моей души, и, если вы соблаговолите выделить мне келью в аббатстве Варенн, в котором вы являетесь доверенным лицом, я бы не желал ничего более.

– Хорошо, – ответил Буа-Доре, – но при одном условии: вы мне правдиво расскажете о том, что же произошло в Брильбо. Не буду мучить вас ненужными вопросами: на три четверти я уже знаю то, что вы мне можете рассказать. Я хочу знать лишь одно: признался ли вам господин д’Альвимар на исповеди в убийстве моего брата?

– Вы просите меня выдать тайну исповеди, – ответил господин Пулен. – И я бы отказался, как велит мне долг. Но сам господин д’Альвимар, искренне раскаявшись в свой последний час, поручил мне все рассказать после его смерти и после смерти Санчо, который, как он полагал, ненадолго переживет его. Знайте же, что господин д’Альвимар, принадлежавший по матери к благородному роду и получивший благодаря тому, что тайна его рождения осталась нераскрытой, право носить имя супруга своей матери, на деле был плодом преступной связи его матери с Санчо, бывшим главарем шайки разбойников, ставшим земледельцем.

– Что вы говорите? – воскликнул маркиз. – Господин настоятель, вы объяснили мне последние слова Санчо. Он утверждал, что принесет меня в жертву в память о своем сыне! Но почему же господин д’Альвимар признался в этом на исповеди? Вероятно, далее он был вынужден сделать еще и другие признания?

– Господин д’Альвимар был вынужден объяснить мне свое поведение по отношению к Санчо, чтобы вырвать у меня клятву не передавать в руки правосудия того, кого он со стыдом и горечью именовал виновником своего появления на свет, а также виновником своего преступления и своих несчастий.

Именно этот жестокий и безнравственный человек сделал его сообщником смерти вашего брата, именно ему первому пришла в голову эта мысль и глубоко укоренилась в душе его, Альвимар же смирился, согласившись помочь и воспользоваться плодами преступления.

Правда, единственной целью этого преступления, исполнители которого не знали свою жертву, было желание захватить деньги и ларец с драгоценностями, который ваш брат неосторожно показал накануне на постоялом дворе.

В ту пору своей жизни господин д’Альвимар был еще очень молод и так беден, что не надеялся собрать денег даже на дорогу в Париж, где рассчитывал найти покровителей. Он был честолюбив, а это, признаю, сударь, великий грех и худшее из искушений сатаны.

Санчо поддерживал и разжигал в сыне это проклятое честолюбие. Ему пришлось натолкнуться на некоторое сопротивление Альвимара, но он победил, представив это убийство как верный и единственный случай, какого больше не будет, для того, чтобы обеспечить свое существование и избежать унижений, обращаясь к чужой жалости.

Санчо присутствовал во время этой исповеди господина д’Альвимара, склонив голову и не пытаясь оправдаться. Напротив, когда я заколебался, не зная, отпускать ли грехи за проступок, который, на мой взгляд, еще недостаточно искуплен, Санчо не задумываясь взял всю вину на себя. И я вынужден признать, что было какое-то величие в страстном стремлении этой свирепой души спасти душу своего сына.

И тогда я решил, что передо мной – два христианина, оба виновны, но раскаялись; однако Санчо сразу после того, как его сын отдал Богу душу, вызвал во мне страх и отвращение.

Ужасная была сцена, сударь, и я ее до конца жизни не забуду!

Мы находились в нижнем зале этого полуразрушенного замка, где был всего лишь один камин, и, хотя помещение было довольно просторным, мы теснились у огня, где можно было хоть как-то защититься от холода, которым так и дышал рухнувший свод.

У господина д’Альвимара вместо постели была лишь солома, а одеялом ему служил плащ Санчо и его собственный плащ. Агония, растянувшаяся на два месяца, так измучила его, что он походил на призрак.

Однако для того, чтобы получить последнее напутствие церкви, Санчо одел сына в лучшие одежды, и скорбело сердце мое и глаза мои при виде этого благородного, смирившегося дворянина среди бесчестной толпы цыган-язычников.

Этих неверующих раздражало то, что они присутствуют на христианской церемонии. Они кричали, ругались и орали, насмехаясь, чтобы не слышать молитв святой церкви, которые внушают им отвращение. Так, оказывается, было постоянно в то время, когда господин д’Альвимар находился в замке.

Каждую ночь Санчо, пользуясь тем, что цыгане заснули, пытался шепотом прочитать сыну те молитвы, которые он просил, но стоило кому-нибудь из цыган заметить это, как все: женщины, мужчины, дети – устраивали дикий шум, заглушающий голос Санчо и не дающий святым словам нашей веры проникнуть в уши.

Вот так, среди этой ужасной вакханалии, где Санчо силой своего авторитета (основанного на том, что у него были припрятаны кое-какие деньги, которыми он время от времени с ними делился) иногда удавалось на минуту установить тишину, в один из таких моментов я соборовал несчастного молодого человека.

Он умер, примиренный, надеюсь, с Господом, ибо он очень сожалел о своем преступлении и попросил меня открыть истину принцу, если тот, введенный в заблуждение, подобно мне самому, неверными сведениями об обстоятельствах и причинах вашей дуэли, будет преследовать вас по этому поводу.

– И вы решились это сделать, отец? – спросил Буа-Доре, вглядываясь в изменившееся лицо господина Пулена.

– Да, сударь, – ответил священник, – при условии, что вы искренне и резко измените ваши намерения.

– И теперь во имя высшей истины вы торгуетесь, требуя от меня засвидетельствовать правду?

– Нет, сударь, ибо то, что произошло после смерти д’Альвимара, отняло у меня всякую надежду побудить вас последовать примеру ваших врагов и раскаяться. Санчо склонился над бледным лицом сына и замер без слов и без слез. Потом он встал, произнес вслух страшную клятву, пообещав отомстить всеми способами, и позвал находившегося здесь грязного дерзкого гугенота.

– Капитана Макабра?

– Да, сударь, он носил это зловещее имя.

«Я позвал вас, – сказал ему Санчо, – чтобы дать вам возможность завладеть сокровищами Буа-Доре. Я присоединюсь к вам и обеспечу поддержку разведчиков и добровольных шпионов, которых вы здесь видите. Я обещаю вам через Беллинду хорошенькое дельце. И присутствующий здесь священник, который ненавидит Буа-Доре и в хороших отношениях с принцем, гарантирует вам безнаказанность». И вот тогда, сударь, я возразил.

– Конечно, – улыбнулся Буа-Доре, – вы прекрасно знаете, что господин принц хотел один завладеть сокровищами, а он не тот человек, который позволит сокровищам уплыть в руки таких «хранителей».

Господин Пулен молча выслушал упрек и опустил голову с выражением искреннего или наигранного раскаяния.

Маркиз попросил его продолжать рассказ, и священник поведал, как капитан Макабр предложил проломить ему без всяких церемоний голову, чтобы лишить его возможности все рассказать, и как цыгане бросились на него, чтобы содрать с него одежду.

– Эта драка, – добавил господин Пулен, – спасла мне жизнь, потому что Санчо успел передумать. Он сам связал меня и заточил в каморке, как вы знаете. Так жизнь моя оказалась спасена! Но такое спасение показалось мне страшней быстрой и жестокой смерти. Злодей, не оставив мне ни надежды, ни помощи, покинул вместе со своими цыганами Брильбо и помчался атаковать ваш замок.

– Скажите, пожалуйста, – спросил маркиз, – как поступили с телом д’Альвимара?

– Я понимаю, – ответил священник с неуверенной улыбкой, в которой, несмотря на его самообладание, еще сквозила неприязнь, – я понимаю, что вы заинтересованы найти тело, если состоится суд. Но, сами подумайте, подобная улика может обернуться и против вас. Если кому-то захочется солгать, он вполне может утверждать, что вы погребли свою жертву с помощью вашего друга господина Робена. Вашу будущую безопасность, господин маркиз, может обеспечить только моя лояльность, и я предлагаю вам мою поддержку.

– На каких условиях, господин Пулен?

– Условия? О них не может быть и речи, брат мой! С сегодняшнего дня я удаляюсь от мира. Обращаюсь к вашей доброте и молю об аббатстве Варенн.

– Ах вот как? – сказал Буа-Доре. – Об аббатстве? Вы имеете в виду ту самую келью, о которой только что молили меня?

– Неужели вы позволите погибнуть столь почитаемому аббатству и поставите каких-нибудь мужланов управлять общиной, которая должна подавать миру благой пример?

– Ну что же, я понял! Посмотрим, отец, как вы поведете себя по отношению ко мне, и если я сочту себя удовлетворенным, вы будете более чем удовлетворены. Однако вы мне все еще не сказали, где же похоронен убийца моего брата?

– Простите, сударь, – ответил священник (он был достаточно умен, чтобы не показывать, что торгуется, впрочем, он был готов устраниться от страстей и невзгод этого мира при условии, что сам от этого не очень пострадает), – расскажу вам, что я видел. Санчо поспешил убрать тело, опасаясь каких-нибудь выходок со стороны цыган. Он поднял плиту в середине того зала, где мы находились, и там, скорее всего, он и похоронил сына. Что касается меня, я больше ничего не видел. Меня утащили в мою ужасную темницу, где я промучился восемнадцать часов, то питая надежду, то впадая в отчаяние.

Маркиз и священник распрощались весьма любезно, и господин Пулен, собрав все силы, поднялся и отправился хоронить погибших в своем приходе. Но после обряда он почувствовал себя так плохо, что приказал позвать мэтра Жовлена, будучи наслышан о чудодейственном воздействии его бальзамов и эликсиров.

Сначала он опасался препоручать свою жизнь заботам человека, которого, естественно, считал своим врагом. Но лечение итальянца так быстро помогло ему, что он почувствовал в душе что-то вроде благодарности, особенно тогда, когда Люсилио наотрез отказался от всякого вознаграждения.

Итак, священнику пришлось искренне поблагодарить прекрасных господ из Буа-Доре, которые во время его болезни помогли ему и обеспечили лечение с тем же участием, с каким помогали своим друзьям.

Глава пятьдесят восьмая

В день своего «брачного» объяснения с Марио Лориана заснула с трудом, ее весьма обеспокоило сердечное возбуждение Марио и заботы этого милого ребенка о будущем.

Хоть она и мало знала жизнь, но все-таки понимала больше, чем Марио, и предвидела, что, когда Марио достигнет возраста, в котором узнают разницу между дружбой и любовью, он все еще будет для нее слишком молод И она должна будет питать к нему лишь чувство сестринского покровительства.

Она меланхолично улыбалась при мысли о том, что стечение обстоятельств может привести ее к браку с ребенком. И она говорила сама себе, что судьба может поставить ее перед странным, может быть, трудным и фатальным выбором.

Поэтому она оставалась грустна и решила набраться решимости и противостоять тем, кто будет стремиться повлиять на нее и заставить изменить свое мнение, ибо маркиз серьезно относился к своему плану, да и господин де Бевр, хотя и подшучивал над этим в письмах, скрывал за шутками горячее желание когда-нибудь увидеть этот замысел воплощенным в жизнь.

Мечтая о счастье и браке, Лориана вовсе не мечтала о любви, но она смутно чувствовала, что странно было бы дважды выходить замуж, так и не познав любви.

Она предчувствовала, что ее нынешнее спокойствие и нежные отношения с прекрасными господами из Буа-Доре уже омрачаются легкой, но тревожной тенью.

Но уже на следующий день она успокоилась.

Марио спал крепко; розы детства вновь зацвели на его атласных щеках, его прекрасные глаза вновь обрели ангельскую ясность, и улыбка доверчивого счастья запорхала на губах. Он вновь стал ребенком.

Как только он увидел, что отец отдохнул, Мерседес успокоилась и все живы-здоровы, как тут же побежал на конюшню расцеловать свою лошадку, потом в деревню справиться о здоровье крестьян, потом в сад запускать волчок, затем на двор, где лазил по обгоревшим руинам.

Он постоянно участливо помогал своей Мерседес и сидел около нее в спальне.

Но как только все страхи рассеялись, Марио стал совершенно счастлив и поочередно с усердием предавался трудам и играм, так что Лориана могла его любить и невинно ласкать, не опасаясь завтрашнего дня.

Воистину природа оказалась благосклонна, дав милому мальчику такой характер. Если бы он не смог оправиться от тяжелых потрясений, перенесенных им в страшный час, он бы так и жил, потерянный или разбитый.

Но, надо сказать, в ту эпоху нравы были более жестокими, что делало человеческую натуру более гибкой и, следовательно, более выносливой. Чувствительность, чаще всего порожденная внешними жизненными потрясениями, притуплялась быстрее, и живые эмоции уступали место простому желанию выжить, выжить любым путем, которое спасает человека в моменты тревог и несчастий.

В поместье Бриант зима прошла спокойно. Велись плотницкие работы в сожженных ригах в ожидании весны, когда смогут начать работу каменщики. Расчистили ров, временно укрепили камнями обвалившийся кусок стены, наконец, Адамас расчистил и укрепил подземный ход в деревню, и, чтобы восстановить мир с двором и провинциальной церковью, некоторым местным церквям вернули, как добровольный дар, кое-что из драгоценной утвари. Принцессу Конде попросили принять в дар кое-какие драгоценности, и Адамас тщательно спрятал те из них, которые, по его мнению, должны были украсить будущую супругу Марио.

Те запасы золота и серебра в монетах, которыми располагал маркиз, ушли по большей части на ремонт построек и на покупку хлеба для дома маркиза и для его бедных вассалов. Этих же вассалов надо было обеспечить скотом взамен потерянного, ибо прекрасные господа из Буа-Доре не хотели видеть вокруг себя нищету.

Наконец, то самое пресловутое сокровище, ценность которого очень сильно преувеличивали и которое едва не навлекло на замок великое несчастье и зловещие преследования, перестало вызывать зависть и уже не было источником несчастий и тяжелых гонений, поскольку уже не лежало мертвым грузом. Все видели и знали, что двери таинственной комнаты распахнуты и оставлены открытыми.

Попытались обезопасить себя и от господина Пулена, предложив ему часть денег, но у него хватило ума отказаться, тем более он жаждал не столько материальных благ, сколько власти и влияния.

Он хотел, по его словам, не «обладать», а «быть». Поэтому он так настаивал на аббатстве Варенн, довольно бедном убежище, расположенном среди зелени на берегу маленькой речушки Гурдон.

Он не хотел иметь много земли, ему хватило бы и клочка, чтобы поселиться с двумя-тремя монахами. Его привлекал сам титул аббата и обретение убежища, где он мог бы существовать, не обременяясь каждодневными приходскими заботами.

Через месяц он уже выздоровел настолько, что помышлял уже не только о хлебе и титуле, но и о том, чтобы приблизиться к сильным мира сего и взять в руки дела дипломатические, подобно многим другим, менее способным, чем он, и менее терпеливым.

Буа-Доре понял, каково его честолюбие, и постарался наилучшим образом удовлетворить его. Он чувствовал, что рано или поздно принц, большой любитель церковного добра и аббатств, отберет и это в свою пользу, причем на своих условиях, и это был самый верный способ столкнуть интересы принца и самого господина Пулена.

Итак, господин Пулен получил аббатство и отправился за разрешением церковных властей, которое позволило бы ему оставить приход.

Господин Пулен видел, что первая часть его мечты о будущем, о которой он когда-то говорил д’Альвимару, сбывалась.

Господин Пулен рассчитывал пробить себе дорогу, воспользовавшись существовавшими вокруг него разногласиями в вопросах веры. Д’Альвимар, жаждавший денег и мести, погиб бесславно и бесполезно. Господин Пулен, умевший пользоваться доверием и переменами в ситуации, свободный от прочих страстей и готовый пожертвовать ради корысти собственной затаенной злобой, шел в жизни, как он сам выражался, верным путем. По крайней мере, наиболее надежным.

Все были удивлены тем, что исчезла маленькая Пилар. Маркиз, узнав, как удачно передала она важное сообщение, хотел вознаградить ее, а Лориана говорила, что она хочет вернуть на путь добра это жалкое создание. Но никто не знал, что с ней случилось: решили, что она ушла с цыганами, которым удалось спастись.

Пленные рейтары были переведены в Бурж. Их быстро осудили.

Капитан Макабр как бандит, мятежник и предатель был приговорен к повешению, исполнить приговор надлежало без промедления.

Маркиз пожалел Беллинду, которая от тюремных тягот почти обезумела, он отказался свидетельствовать против нее, считая ее душевнобольной. Ее выгнали из города и из провинции, запретив возвращаться под страхом смерти.

Мерседес выздоровела, и Люсилио, видя, как тверда она в страданиях, которые переносила с какой-то экзальтированной радостью, начал по-особому привязываться к ней. Но он боялся показаться неразумным, признавшись ей в этом, и их взаимная симпатия, тщательно скрываемая, вся переносилась на «детей» – Лориану и Марио.

Мадам Пиньу вознаградили по-дружески, так же как и ее верную служанку. Харчевня «Красного петуха» уцелела от пожара, потому что враги поспешили отступить.

Известие от господина де Бевра приходили все реже и реже, отчего Лориана очень страдала. Именно в это время ларошельцы и примкнувшие к ним сеньоры сделались корсарами в Океане{190}190
  …сделались корсарами в Океане… – В отличие от пиратов корсары действовали, имея королевский документ, фактически разрешавший им грабить торговые суда враждебных государств и позволявший в случае неудачи рассчитывать на статус военнопленных. С XVI в. французские корсары занимались своим ремеслом не только в Средиземноморье и ближней Атлантике, но и по всему Атлантическому океану и в Карибском море; король получал четверть, а иногда и до трети их добычи. В XVII–XVIII вв. прибыль от деятельности корсаров была такова, что учитывалась при планировании государственного бюджета Франции.


[Закрыть] и задумали дерзкий план: занять устье Луары и Жиронду{191}191
  Жиронда – здесь у автора ошибка: департамент Жиронда на юго-западе страны был создан в 1790 г., до этого в административном плане это были провинции Гиень и Гасконь.


[Закрыть] и обложить выкупом всю торговлю. Де Бевр принял решение последовать за Субизом{192}192
  Де Роган Бенжамен, герцог де Субиз (1580–1642) – один из вождей гугенотов, младший брат Генриха де Рогана.


[Закрыть] в эту опасную экспедицию.

В эти тяжелые минуты никто не мог утешить Лориану так нежно, так изобретательно и так настойчиво, как Марио. Его любящее сердце и тонкий ум находили слова ободрения, и Лориана улыбалась сквозь слезы. Когда никто не мог развеять ее мрачные мысли, она не могла удержаться от того, чтобы не позвать Марио.

Тогда она говорила Мерседес:

– Я не знаю, какой светоч вложил Господь в душу этого ребенка, но одно лишь его слово утешает меня лучше, чем речи взрослых. «Но ведь это ребенок, – добавляла она про себя, – и я еще не в том возрасте, чтобы любить его по-матерински. Но я не знаю, почему так получается, однако не могу и помыслить о том, что когда-нибудь я не буду жить рядом с ним».

В начале апреля 1622 года были получены хорошие известия.

Де Бевру пришла в голову счастливая мысль не следовать за Субизом, которого постигли «тяжелые превратности судьбы» на острове Рэ{193}193
  Остров Рэ – здесь автор ошибается: захват островов Рэ и Олерон гугенотами, поднявшими мятеж против Людовика XIII под руководством герцога де Субиза и последующее их поражение произошли несколькими годами позднее, в 1625 г.; в апреле 1622 г. гугеноты под командованием Субиза потерпели поражение на суше.


[Закрыть], когда он выступил против самого короля. Де Бевр удовольствовался тем, что отправился пиратствовать у берегов Гаскони, по его собственным словам, и с выгодой и безопасно.

Однако события на острове Рэ тем не менее тяжело отразились на Лориане и ее друзьях из Брианта.

Принц Конде надеялся на то, что король последует его совету и бросится в опасную авантюру…

Король не преминул это сделать; храбрость была единственным достоинством, которое он унаследовал от отца. Но Конде не повезло: ни одна вражеская пуля не задела короля, его конь прошел по берегу в час отлива, не угодив в зыбучие пески, и Его Величество храбро сражался с гугенотами, не испытав ни поражений, ни ранений.

Более того, продолжая с пылом сражаться, Людовик XIII, прислушавшись к добрым советам своей матери, которая, в свою очередь, следовала добрым советам Ришелье, не противился идеям о примирении и о переговорах, которые положили бы конец гражданской войне.

Принц, мечтавший перепутать все карты, был огорчен и раздражен, он отвечал на письма от своих губернаторов в Берри посланиями медоточивыми, но исполненными желчи.

Он приказал, кроме прочего, подвергнуть репрессиям гугенотов в своей провинции, хотя они, в общем, вели себя очень спокойно, арестовать имущество господина де Бевра, если тот через три дня после опубликования указа не появится в Берри.

В три дня господину де Бевру, тогда находившемуся в Монпелье{194}194
  Монпелье – город во Франции на берегу Средиземного моря.


[Закрыть], было бы нелегко явиться в свои владения. В то время лишь для того, чтобы сообщить ему о принятых против него мерах, понадобилось бы в два раза больше времени.

Наместник и мэр Буржа господин Бье, который всю жизнь имел привычку держать сторону того, кто сильней, и который в молодости был ярым сторонником Лиги, решил проявить рвение и издал декрет, гласящий, что господин де Бевр не появился в назначенное время, чтобы отчитаться за свое отсутствие, и поэтому его дочь, мадам де Бевр де ла Мотт де Сейи и так далее, должна покинуть свой замок и последовать в один из монастырей в Бурже, дабы там получить наставления в государственной религии.