Текст книги "Прекрасные господа из Буа-Доре"

Глава тридцать девятая

Господин Пулен отличался достаточной проницательностью, но вначале его поразила лишь привлекательная внешность принца.

Тот принял его один на один в своем кабинете и пригласил сесть. Он проявлял чрезвычайную обходительность и к самой незначительной сутане.

– Господин аббат, – произнес он. – Я готов выслушать вас. Простите меня; важные заботы вынудили меня заставить вас долго дожидаться этой встречи. Вы знаете, что я должен был съездить за герцогом Энгиенским; затем мне пришлось искать для него другую кормилицу, та, которую выбрала его мать, давала молока не больше, чем камень, и потом… Но поговорим о вас, вы кажетесь мне человеком с сильной волей. Сила воли – прекрасная вещь; но я удивлен, что вы так упрямо обращаетесь ко мне из-за такого мелкого дела. Ваш мелкопоместный дворянин из… Как называется это место?

– Бриант, – почтительно ответил священник.

Принц исподлобья взглянул на него и увидел под его смирением достаточную уверенность, которая встревожила его.

Великим умам свойственна склонность постигать и использовать силы, с какими они встречаются. Принц был слишком недоверчив. Его первым побуждением было не столько использовать людей, сколько остерегаться их.

Он притворился безразличным.

– Так, значит, – сказал он, – ваш дворянчик из Брианта убил во время поединка, лучше сказать – странного поединка и вызывающим подозрения образом некоего… Как вы назвали убитого?

– Скьярра д’Альвимар.

– Ах, да! Я это знаю. Я осведомился о нем: это был ничтожный человек, который сам сражался не самым честным образом. Должно быть, эти дворянчики стоили друг друга: в конце концов, какое вам дело?

– Я люблю свой долг, – ответил священник, – и мой долг предписывает мне не оставлять преступление безнаказанным. Господин Скьярра был добрым католиком, господин де Буа-Доре – гугенот.

– Разве он не отрекся?

– Где и когда, монсиньор?

– Меня это не интересует. Он стар, он холост. Он скоро умрет естественной смертью. Околевший пес не укусит! Не вижу, почему надо уделять ему столько внимания.

– Значит, ваше высочество отказывается дать ход этому делу?

– Занимайтесь этим сами, господин аббат. Я вам не препятствую. Обращайтесь к кому следует. Это в ведении магистратуры{155}155
  Магистратура – административные чиновники, а также судебные чины и прокуроры.


[Закрыть]; я не занимаюсь правонарушениями низших.

Господин Пулен поднялся, глубоко поклонился и направился к двери.

Он был оскорблен и унижен.

– Эй! Подождите, господин аббат, – сказал ему принц, хотевший испытать его, не подавая виду. – Если я вовсе не интересуюсь вашим господином д’Альвимаром, то я очень заинтересовался вами; вы очень умело составляете письма, даете очень важные сведения и кажетесь мне умным и добродетельным человеком. Ну, поговорите со мной откровенно. Может быть, я мог бы чем-то помочь вам. Скажите, по какой причине вы пожелали увидеться со мной, вместо того чтобы обратиться к вашим прямым начальникам, к духовенству?

– Монсиньор, – ответил священник, – подобное дело совершенно не в ведении церкви…

– Какое дело?

– Убийство господина д’Альвимара. Я ни о чем другом не хлопочу. Ваше высочество наносит мне оскорбление, считая, что я воспользовался этим происшествием как предлогом для того, чтобы пробиться к нему, для того чтобы иметь возможность обратиться с какой-то личной просьбой; это совершенно не так. Я был движим лишь огорчением, охватывающим всякого искреннего католика при виде того, как самозванцы вновь начинают красть и убивать в этой стране.

– Вы ничего не говорили мне о краже, – возразил принц. – Этот д’Альвимар владел каким-то имуществом, которое у него похитили?

– Мне это неизвестно, и я совсем не это хочу сказать… Я имел честь написать его высочеству, что этот Буа-Доре обогатился грабежом церквей.

– В самом деле, я припоминаю это, – сказал принц. – Не дали ли вы мне понять, что у него, в его домике, спрятано нечто вроде клада?

– Я сообщил монсиньору точные и верные подробности. Часть сокровищ аббатства Фонгомбо еще находится там.

– По-вашему, можно заставить его вернуть награбленное? Это было бы затруднительно, разве что прибегнуть к помощи законников, но медлительность правосудия позволила бы хитрому старику уничтожить состав преступления. Вы так не думаете?

– Возможно, – ответил аббат. – Господин д’Алуаньи де Рошфор, которого ваше высочество назначило душеприказчиком аббатства Фонгомбо, мог бы принять меры…

– Нет, – живо сказал принц. – Я запрещаю вам… я прошу вас ничего не сообщать ему об этом. Меня достаточно бранили за милости, которыми я вознаградил услуги господина де Рошфора: они не упустят случая сказать, что я обогащаю своих ставленников, грабя побежденных. Впрочем, Рошфора упрекают в алчности и, возможно, это отчасти верно. Я не поручился бы, что он конфискует эти вещи в пользу церкви.

«Я попал в точку, – подумал аббат. – Сокровище заставило его насторожить уши. Монсиньор станет моим должником».

Принц заметил внутреннее, слегка презрительное удовлетворение собеседника. Аббат не был жаден до денег и драгоценных камней. Он жаждал власти. Конде понял, что выдал себя, и постарался быть более осторожным в разговоре.

– Впрочем, – прибавил он, – было бы обидно поднять шум из-за пустяка. Этот клад, хранящийся в каком-нибудь старом сундуке на чердаке деревенского дома, не стоит, я думаю, труда, который придется затратить на его поиски.

– И все же этот клад – живой источник роскошной жизни маркиза.

– Он уже давно черпает из него, – возразил принц. – Источник должен был иссякнуть! Я немного знал его, вашего дворянчика; это маркиз потехи ради, в духе Наваррского короля. Он был принят в узком кругу у моего доброго дядюшки!

Конде всегда говорил о Генрихе IV не иначе как с неприязненной иронией. Господин Пулен, заметив горечь в его тоне, улыбнулся, стараясь доставить удовольствие принцу.

– Титул маркиза де Буа-Доре, – сказал он, – шутка, которую этот старик принимает всерьез, навязывая всем свою глупую страсть к покойному королю.

– У покойного короля были хорошие черты, – возразил Конде, нашедший, что аббат зашел слишком далеко, – и старая тварь, о которой мы говорим, далеко не самый страшный из его зверей. Он промотал все свое состояние на смехотворные наряды: должно быть, у него ничего не осталось. Он больше не ездит в Париж, он никогда не появляется в Бурже, он живет в захолустье. У него есть старая карета времен Лиги и маленький замок, где я с трудом разместил бы своих собак. Он велел устроить у себя сады, где статуи – из гипса; все это говорит о среднем достатке.

«Вот, – сказал себе священник, – подробности, которых я вовсе не давал его высочеству. Он осведомился, он клюнул на приманку».

– Это правда, – вслух произнес он, – что человек, о котором мы говорим, – всего лишь мелкий деревенский дворянин. Известно, что у него примерно двадцать пять тысяч экю дохода, и все не без оснований удивляются, что он тратит шестьдесят тысяч, не делая долгов и не покидая дома.

– Значит, аббатства Фонгомбо все еще хватает? – с улыбкой сказал принц. – Но откуда вам известно, господин аббат, что в поместье в Брианте существует этот рог изобилия?

– Я знаю это от одной очень благочестивой девушки, которая видела там церковную утварь и облачения большой ценности. Некая детская кроватка, вся из резной слоновой кости, шедевр, происшедший от балдахина…

– Ба, ба! – сказал принц. – Что за старье! Мы займемся этим, если вы настаиваете, ради чести и блага Церкви, господин аббат; но это дело вовсе не требует большой спешки. Я должен вас покинуть, но прежде я хотел бы знать, не мог бы я оказать вам какую-либо услугу. Ваш архиепископ – мой большой друг: он назначен благодаря мне. Хотите получить лучший приход? Я могу поговорить с ним о вас.

– Я не желаю никакой выгоды в этом мире, – ответил аббат, уходя. – Мне хорошо там, где я могу позаботиться о своем спасении и молиться о благе вашего высочества.

«Это означает, – подумал принц, оставшись один, – что сундуки Буа-Доре еще полны; иначе этот честолюбец прежде всего потребовал бы у меня свое вознаграждение. Он знает, что я останусь доволен, и попросит большего, чем то, что я предложил ему. Увидим».

И принц отдал распоряжения.

Вечером того же дня, когда обитатели Брианта, пожелав друг другу доброй ночи, собирались расстаться, Аристандр, охранявший ворота, прислал сказать, что некий дворянин и его свита просят приюта на несколько часов, чтобы отдохнуть. Шел дождь, ночь была темной.

Маркиз велел освещать дорогу и, завернувшись в плащ, сам отправился поднять решетку.

– Мы… – произнес незнакомый голос.

– Входите, входите, господа, – ответил маркиз, верный законам рыцарского гостеприимства. – Укройтесь от дождя. Вы назовете свои имена, если вам будет угодно, когда отдохнете.

Всадники проехали; впереди было двое или трое, один из которых, казалось, командовавший остальными, сделал вид, что хочет спешиться. Буа-Доре не дал ему этого сделать, поскольку камни были мокрыми.

Он пошел впереди с Адамасом, который нес фонарь, и вернулся во внутренний двор с ехавшим за ним гостем, не заметив свиты в двадцать вооруженных человек: один за другим пройдя по мосту, они вслед за господином вошли во внутренний двор, пока тот поднимался по ступеням вместе с владельцем замка.

Этот значительный эскорт удивил Аристиандра, который, поскольку в его обязанности входил прием слуг и отпирание конюшен, предложил свите свои услуги. Но они отказались разнуздать лошадей и остались вместе с ними частью вокруг костра, зажженного для них во внутреннем дворе, частью прямо у порога дома.

Когда маркиз вместе с незнакомцем вошел в гостиную, он увидел человека лет тридцати, довольно плохо одетого и невысокого роста. Лицо было сильно затенено шляпой с опущенными полями и мокрыми перьями. Понемногу он смутно разглядел это лицо, не узнавая его или, по меньшей мере, не в силах вспомнить, где он его встречал.

– Кажется, вы совершенно не помните меня? – сказал ему незнакомец. – Правда, что мы виделись очень давно и оба с тех пор сильно изменились.

Маркиз простодушно ударил себя по лбу, прося прощения за отсутствие памяти.

– Не стану терять время, заставляя вас угадывать, – продолжал путник. – Мое имя Лене. Я был почти подростком, когда увидел вас в Париже, у маркизы де Рамбуйе, и возможно даже, что вы совсем не обратили внимания на ту незначительную особу, какой я был тогда. Я и сейчас только советник, в ожидании лучшего.

– Вы заслуживаете сделаться всем, кем только можете пожелать, – любезно ответил Буа-Доре. «Но черт меня побери, – говорил он про себя, – если я помню имя Лене и если я знаю, с кем говорю, хотя его вид смутно напоминает мне кого-то».

– Не старайтесь для меня, – продолжал господин Лене, увидев, что маркиз отдает распоряжения к ужину. – Я должен отправиться в замок, где меня ждут. Меня задержали дурные дороги, и я прошу вас извинить меня за то, в какой час я явился к вам. Но у меня было к вам довольно деликатное поручение, и я должен исполнить его.

Лориана и Марио, сидевшие в будуаре, услышали, что речь идет о делах, и поднялись, чтобы пересечь гостиную и уйти.

– Это ваши дети, господин де Буа-Доре? – сказал путешественник, ответив на поклон, которым они приветствовали его, проходя мимо. – Я всегда считал вас холостяком. Вы женаты или вдовец?

– Ни то ни другое, – ответил маркиз. – И все же я отец. Вот мой племянник, он – мой приемный сын.

– Вот в чем дело, – продолжал, когда дети вышли, советник с благодушным видом и ласковым тоном. – Его высочество, ваш сеньор и мой, служба у которого в нашей семье переходит от отца к сыну, поручил мне разобраться в достаточно неприятном деле, касающемся вас. Я перейду прямо к сути. Вы устранили некоего господина Скьярра д’Альвимар, который был, подобно мне, вашим гостем, с той разницей, что он был без свиты, какая есть у меня, для охраны меня лично и моих полномочий. Я должен вам сообщить, что под этим окном двадцать вооруженных человек, а в вашем городке – двадцать других, готовых прийти к ним на помощь, если вы примете меня не так, как подобает принимать посланника правителя и главного бальи провинции.

– Это предупреждение излишне, господин Лене, – очень спокойно и учтиво возразил Буа-Доре. – Вы были бы в еще большей безопасности, если прибыли в мой дом один. Довольно того, что вы были бы моим гостем, а вы к тому же под охраной поручения его высочества, которому я ни в коей мере не собираюсь выказывать неповиновения. Должен ли я следовать за вами, чтобы дать ему отчет в своем поведении? Я готов и, как видите, не волнуюсь.

– В этом нет необходимости, господин де Буа-Доре. Я обладаю неограниченными полномочиями допросить вас и располагать вами в зависимости от того, сочту ли я вас невиновным или виновным… Соблаговолите сказать мне, что произошло с господином д’Альвимаром?

– Я убил его в честном поединке, – уверенно ответил маркиз.

– Но без свидетелей? – с насмешливой улыбкой продолжал советник.

– У него был один, сударь, и из самых уважаемых. Если вы хотите услышать рассказ…

– Это долго? – спросил советник, казавшийся озабоченным.

– Нет, сударь, – ответил маркиз. – Несмотря на то что я, как мне кажется, имею право объяснить дело, где речь для меня идет о чести и жизни, я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени.

Глава сороковая

Буа-Доре вкратце рассказал всю историю и предъявил доказательства.

Советник по-прежнему казался нетерпеливым и рассеянным. И все же его внимание, казалось, сосредоточилось на одной подробности. Это было тогда, когда он слушал рассказ о предсказаниях Ла Флеша в Мотт-Сейи.

Буа-Доре, считая, что печать его брата – последнее доказательство того, что он и жертва д’Альвимара – одно лицо, счел необходимым упомянуть об этом; но, прежде, чем он успел объяснить точно, в чем состояло незначительное чародейство мэтра Ла Флеша, советник прервал его.

– Постойте, – сказал он. – Я вспомнил, что забыл рассказать вам об одном обвинении. Вас подозревают в пристрастии к магии, господин де Буа-Доре! И по этому пункту я заранее оправдываю вас, поскольку не верю в искусство гадателей и вижу в нем лишь забаву для ума. Хотите ли вы сказать мне, что случайно эти бродяги предрекли вам нечто истинное?

– Их предсказание полностью осуществилось, господин Лене! Они объявили мне, что прежде, чем пройдет три дня, я сделаюсь ОТЦОМ и буду ОТОМЩЕН. Они объявили убийце моего брата, что прежде, чем пройдет три дня, он будет наказан, и все произошло так, как они сказали; но…

– Скажите мне, где сейчас эти цыгане?

– Не знаю. Я больше не видел их. Но мне осталось сказать вам…

– Нет. Этого достаточно, – сказал господин Лене, не оставляя ни своего слащавого тона, ни радостного вида. – Дело выслушано. Я считаю вас невиновным; но вам пришла в голову плохая мысль скрыть этот случай. Подозрения не так легко рассеять: станут, подобно мне, спрашивать, почему вместо того, чтобы объявить о том, что вы покарали убийцу вашего брата, как о поступке, делающем вам честь, вы утаили его, словно речь шла о западне. Я не смогу убедить его высочество…

Здесь Буа-Доре почувствовал желание прервать советника жестом негодования; для него сделалось очевидным, что этот человек, объявив о своих полномочиях, чтобы заставить его говорить, притворяется, будто не может сам оправдать его, желая продать ему свою помощь.

– Я признаю, – сказал он, – что, утаив смерть д’Альвимара, следовал дурному совету, сильно расходящемуся с моим собственным мнением. Мне объяснили, что его высочество – великий католик, а я обвинен в ереси…

– И это правда, бедный мой сударь. Вас считают большим еретиком, и я вовсе не скрываю от вас, что его высочество дурно расположен к вам.

– Но вы, сударь, вы кажетесь мне менее суровым во взглядах, и выразили доверие к моим словам, не могу ли я рассчитывать на то, что вы будете защищать мое дело и будете свидетельствовать в мою пользу?

– Я сделаю все возможное, но ни за что не ручаюсь в том, что касается принца.

– Что же я должен сделать, чтобы он стал благосклонным ко мне? – спросил маркиз, решивший узнать условия сделки.

– Не знаю! – ответил советник. – Ему сказали, что у вас живет итальянец… худший из еретиков, который, по-видимому, вполне может оказаться неким Люсилио Джиовеллино, осужденным в Риме последователем отвратительного учения Джордано Бруно.

Маркиз побледнел: он остался спокойным перед лицом опасности, грозившей ему; та, что грозила его другу, ужаснула его.

– Вы сознаетесь в этом? – непринужденным тоном спросил советник. – Что касается меня, я нахожу этого несчастного достаточно наказанным и не желаю ему большего зла, чем то, какое ему уже причинили. Вы можете сказать мне все. Я постараюсь отвести подозрения принца.

– Господин Лене, – ответил Буа-Доре, повинуясь внезапному вдохновению, – человек, о котором вы говорите, вовсе не еретик, это астролог самой высокой учености. Он не прибегает ни к какой магии и читает в созвездиях человеческие судьбы так искусно, что события жизни, кажется, подчиняются решениям, написанным в небесах. В его действиях нет ничего, что не подобает честному человеку и доброму христианину, и вы не хуже меня знаете, что его высочество, самый ортодоксальный католик во всем королевстве, усердно советуется с астрологами, как всегда поступают самые великие люди, и даже коронованные особы.

– Не знаю, где вы взяли то, что говорите, сударь, – пожав плечами, ответил советник. – Я был и остаюсь приближенным принца и никогда не видел, чтобы он предавался подобным занятиям.

– И все же, сударь, – уверенно возразил маркиз, – я убежден в том, что он не станет порицать занятий моего друга, и я прошу вас сказать ему, что если он захочет испытать его знания, то останется очень доволен.

– Принц посмеется над вашей уверенностью, но я не отказываюсь поговорить с ним об этом. Займемся самым неотложным, это поможет вам выйти из положения. Я не стану скрывать от вас, что мне поручено провести обыск в вашем жилище.

– Обыск? – произнес изумленный маркиз. – Но с какой целью обыск, сударь?

– С единственной целью точно проверить, нет ли у вас каббалистических книг и инструментов; поскольку вас обвиняют в занятиях магией, и не столько в том, что вы занимаетесь вычислениями и наблюдениями звезд, сколько в подозрительных связях и чем-то вроде поклонения духу зла.

– Право же, вы оставили мне это на закуску, господин советник! Все ли это, в чем меня обвиняют, и не надо ли мне оправдываться в чем-то еще худшем?

– Не вините в этом меня, – сказал советник, поднимаясь. – Я не верю в подобные гнусности с вашей стороны; поэтому я предлагаю обстоятельно показать мне ваш дом, чтобы я мог сказать и поклясться в том, что не нашел в нем ничего неприличного и недостойного. Подумайте о том, что я мог бы заставить вас подчиниться мне; но, желая обращаться с вами учтиво, я прошу вас взять факел и самому посветить мне, и не звать никого из ваших людей, потому что я буду вынужден позвать всех моих, а я намереваюсь повести с собой только пятерых или шестерых, которые находятся у двери этой комнаты.

Луч света промелькнул в голове маркиза: они покушаются на его сокровища.

Он немедленно принял решение. Как он ни любил все эти роскошные игрушки, которые рассматривал как законные трофеи и приятные воспоминания о давних подвигах, он не дорожил ими и хотя испытал некоторое сожаление от того, что не сможет заставить их дольше доставлять удовольствие его дорогому Марио, он не колебался между этой жертвой и спасением Люсилио, о котором беспокоился гораздо больше, чем о своем собственном.

– Пусть будет так, как вы пожелаете, сударь, – с улыбкой великодушия сказал он. – Откуда вы хотите начать?

Советник обежал взглядом гостиную.

– Здесь у вас, – непринужденно сказал он, – множество изящных и драгоценных вещей, но я не вижу здесь ничего достойного порицания, и я знаю, что вы прячете вашу чертовщину не в комнатах, открытых первому встречному. Мне говорили о запертой комнате, которую вы называете вашим складом и куда вы допускаете не всех. Именно туда я хочу пойти, и туда вы должны повести меня без сопротивления и обмана, поскольку, помимо того, что у меня есть план вашего дома – а он невелик, – у меня есть возможность все здесь перевернуть, и я был бы огорчен, если бы пришлось прибегнуть к этой крайности.

– В этом не будет необходимости, – ответил маркиз, беря факел. – Я готов удовлетворить ваше желание. Ах! И все же, – добавил он, останавливаясь, – у меня нет ключей от этой комнаты, и я не смогу впустить вас в нее без помощи моего старого слуги. Угодно ли вам, чтобы я позвал его?

– Я велю его привести, – сказал советник, открыв дверь.

И, обращаясь к своим людям, стоявшим на площадке:

– Пусть один из вас, – сказал он, – подчиняется господину де Буа-Доре. Приказывайте, маркиз. Как зовут вашего слугу?

Маркиз, видя, что с него не спускают глаз и что он всецело во власти своего гостя, подчинился и, не выказывая излишней досады, собирался назвать имя Адамаса, когда заметил, что он стоит за копейщиками, охранявшими дверь.

– Адамас, – сказал он ему, – принесите мне ключи от склада.

– Да, сударь, – ответил Адамас, – они при мне; вот они, но…

– Войдите, – сказал Адамасу советник.

И, как только тот исполнил приказание, добавил:

– Дайте мне ключи и оставайтесь в этой комнате.

Адамас выглядел потрясенным. Он порылся в кармане камзола и, поглощенный удивительной заботой, ответил советнику:

– Да, сир.

При этом слове советник, словно почувствовав головокружение, оставил свой легкомысленный вид, бросился через всю комнату и быстро толкнул дверь, остававшуюся открытой между ним и его людьми.

– С кем вы, по-вашему, говорите? – воскликнул он. – И почему вы называете меня так?

Адамас стоял словно оглушенный, и его смятение было в высшей степени странным.

Маркиз слишком часто видел короля ребенком и те его портреты, что были написаны позже, чтобы хоть на минуту поверить в то, что стоящий перед ним человек – молодой Людовик XIII. Он подумал, что его бедным Адамасом овладел приступ безумия.

– Отвечайте же! – нетерпеливо продолжал советник. – Почему вы называете меня королевским титулом?

– Не знаю, сударь, – ответил хитрый Адамас. – Я не знаю ни что говорю, ни где нахожусь. У меня голова кругом идет из-за удивительной новости, которую я только что услышал, и я прошу вашего разрешения сообщить ее моему хозяину.

– Скажите! Говорите! Ну же! – необыкновенно властным тоном воскликнул советник.

– Так вот, мой господин, – сказал Адамас, обращаясь к маркизу, не замечая, казалось, возбуждения советника, – знайте, что король умер!

– Король умер? – снова воскликнул господин Лене, опять устремляясь к двери, как будто собирался уйти, ни с кем не прощаясь.

Но он остановился, охваченный недоверием.

– Откуда вы узнали эту новость? – спросил он, вглядываясь горящими глазами в Адамаса.

– Я узнал ее из решений судьбы… Я узнал ее от самого неба, – сказал Адамас с вдохновенным видом.

– Что хочет сказать этот человек? – снова заговорил господин Лене. – Пусть он объяснится, господин де Буа-Доре; я требую этого, понимаете? И если он сообщил мне ложную весть, горе и ему и вам!

– Истинная или ложная, сударь, – ответил маркиз, внимательный к волнению своего гостя, – новость поразила и смутила меня не меньше, чем вас. Объясни, Адамас, откуда ты знаешь, что король умер?

– Я знаю это от астролога, сударь! Он показал мне числа, и я их знаю. Я увидел, я понял, я ясно прочел, что только что скончалась наиболее могущественная особа в государстве.

– Наиболее могущественная особа в государстве!.. – задумчиво сказал советник. – Возможно, это не король!

– Вы правы, сударь, – простодушно ответил Адамас. – Возможно, это господин коннетабль. Я недостаточно понимаю знаки… Я мог ошибиться… но, в конце концов, это король или господин де Люинь; я вам своей жизнью в этом ручаюсь!

– Где этот астролог? – живо сказал советник. – Пусть придет сюда, я хочу его видеть!

– Да, сир! – ответил Адамас, еще смущенный и озабоченный, и побежал к двери.

– Подождите, – сказал Лене, остановив его. – Я хочу знать, почему вы называете меня так. Скажите, или я вам голову проломлю!

– Не ломайте ничего, сударь! – возразил Адамас. – Разве вы не видите, что я потерял голову? Это слово сам не знаю как приходит ко мне на уста; сущая правда, как то, что Бог есть на небе: я вижу ваше лицо в первый раз. Должен ли я идти за астрологом?

– Да, бегите! И берегитесь все, если это обман или ловушка! Я подожгу вашу лачугу!

Буа-Доре мог лишь уверять, что совершенно ничего не знает. Он ничего не понимал в поведении Адамаса и был очень этим обеспокоен.

Он ясно видел, что верный слуга слышал разговор, только что состоявшийся у него с советником, и что он пользовался, ради спасения Люсилио, выдуманным им способом выдать его за астролога, зная, как и все, уважение, с каким принц Конде относился к мнимому искусству прорицателей. Но пойдет ли на эту уловку серьезный Люсилио? Сможет ли он сыграть свою роль?

«В конце концов, – думал Буа-Доре, – положимся на Провидение и на талант Адамаса! Речь идет только о том, чтобы выгнать отсюда врага, не дав ему захватить ни моего друга, ни меня; затем позаботимся о нашей безопасности».